bannerbannerbanner
ГрошЕвые родственники

Елена Михайловна Шевченко
ГрошЕвые родственники

Полная версия

Глава 11. Я встретил Ее, единственную и навсегда, но пока и сам еще не понял, что произошло

Она не была Одри Хепберн, она была с меня ростом, но худенькой и хрупкой. Она была темной шатенкой, почти орехового цвета, но в электрическом свете ее волосы отливали рыжими, веселыми, золотыми искрами. За ней стоял мальчик лет десяти с пытливым взглядом. Еще был кот рыжего цвета. И за ними ветхие выцветшие обои, рисунок которых было не разобрать, потрескавшийся линолеум, вымытый до блеска, трещины стояли ребром, самокат у стены. Где-то шумела стиральная машина.

– Я Викентий Гроше. А вы Летиция Гроше.

– Нет, сейчас нет, это моя девичья фамилия, сейчас я Панкова, а до этого была Красовской, по мужу.

– Я ваш брат, – ляпнул я. Сам понял, что глупость, но уже сказал, а как объяснить иначе, я не знал.

– Викентий? – она как-то особенно произнесла мое имя, по слогам, по буквам, будто спела. – А папа говорил, что у меня брат Ростислав, и что мы обязательно подружимся, когда он, в смысле вы, подрастете. Когда простите нас, когда он повзрослеет и все поймет сам, – она запуталась в объяснениях, – но папа не дождался. А вы пришли, это хорошо, что вы пришли, мы должны были встретиться.

– Я Викентий, Ростислав тоже есть, я вас познакомлю, он славный малый.

– Викентий? – она удивилась. – Брат? Но папа не говорил…

– Я не сын вашего отца, я ему четвероюродный племянник, а вам получается брат, – я не знал, как объяснить ей смысл моего визита, я и сам не очень понимал, зачем пришел. Пахло жареной картошкой, я почувствовал, что хочу есть и не хочу уходить. Она пригласила:

– Мы с сыном собирались ужинать, проходите.

– Я с пустыми руками.

– У нас тоже не густо, – улыбнулась Летиция, – картошка с луком. Будете?

– И укропом, – добавил мальчик, появившийся из-за ее спины.

– Это мой сын, Саша.

Сто лет не ел жареную картошку, золотистую, с коричневым отливом, щедро посыпанную рубленым луком, Летиция нарубила его мелко, размером с рисовое зерно. Сашка важно резал укроп ножницами. Я только сейчас заметил, что это весь ужин. Саша понял:

– У нас еще шпроты есть. К празднику. Сегодня праздник, у мамы брат нашелся, а у меня скоро будет, в августе. Или сестра.

Летиция смутилась:

– У него такой возраст, он обожает общение. А у меня то частные уроки, то ученики. Я сольфеджио преподаю, поэтому гостей мы принимаем редко.

– А ваш муж?

– Он ушел, а Сашкин папа ушел еще раньше, – она не хотела продолжать рассказ, замолчала и, заносчиво подняв подбородок, сказала, – Но вы же пришли говорить о моем отце.

Я скороговоркой рассказал про наш род, про тех, кого я уже нашел и кого еще найду. Саша уцепился за слово Радецкий и начал насвистывать марш.

– Это марш Радецкого, я его в оркестре играю, правда у меня маленькая партия. Пока. Но ничего, меня еще возьмут в первые флейты. Если у нас такая семья.

– Он не помнит деда, но тоже мечтает ходить в эполетах, – засмеялась она.

– Все я помню, – возразил Сашка, – и как он тебя учил костер с одной спички разжигать, и на лыжах ходить, и по облакам погоду угадывать, и как вы по тарелочкам стреляли на сборах, ты же сама говорила.

– Говорила.

Она рассказала про отца. Ее дед в 45-м остался под Веной, отец попал в суворовское, а там проявил удивительные спортивные дарования. Долго выступал в сборной ЦСКА по биатлону, был даже чемпионом Европы. А потом все кончилось, возраст есть возраст. На тренерскую работу его не взяли, работал в ДОСААФе, в обществе охотников и еще на каких-то должностях для отставных подполковников. Запил и как-то тихо ушел, во сне, он не болел, просто ему все стало не интересно. Это давно было, за два года до рождения Сашки. У нее тоже не заладилось, с первым мужем рассталась, второй муж был хорошим человеком, однако тоже что-то не сложилось, но он им помогает, когда может.

– А мама?

– Мама… Мама жива. Но мы редко видимся…

Маме не понравился ее брак, к внуку она тоже ничего не испытывала. А потом еще и оказалась права, что первый муж ее ничтожен и слаб. Второй муж оказался тоже неудачником. Мама устроила свою жизнь, в 58 лет вышла замуж, и они созванивались лишь в Новый год и на день рождения. Сашка не переживает, он и не помнит бабушку, значит, так вышло. Я слушал.

Ничего не было в этот момент для меня: ни мира, ни моей дурацкой истории. Была только женщина в длинной мужской рубашке, мальчик Саша и рыжий кот, развалившийся под батареей. И был еще я, кто незаметно для себя съел пол-сковороды жареной золотистой картошки с жемчужным луком. И неудобно было, что я их объел. Но она не заметила или сделала вид, что не заметила. Саша принес чемодан со старыми фотографиями и рассказывал мне про дедушку. Особенно ему нравились снимки, где дед на пьедестале получает медаль. И с винтовкой на лыжах тоже хорошие.

– Летиция, а могу я отсканировать…

– Зовите меня просто Лета, меня так звали. А как вас мама звала?

– Кен. Или Кеня.

– Кен? Как Том и Гек.

– Как Чук и Гек, – засмеялся я.

Пора было уходить, а я все перебирал фотографии. К ней пришел мальчик-ученик, и наступило время прощаться. Я положил на стол деньги, просто как родственник, просто помочь, но она, сказав банальное: «что вы, не надо», засунула мне их в карман пиджака. Я испросил разрешения зайти еще раз, Сашка дал мне согласие и просил не затягивать с визитом, даже если мамы не будет, он меня с радостью примет.

Глава 12. Брат Ростислав вернулся обновленным, не зря я ему помог

Не знаю, почему после этого вечера я каждое утро посылал записку Летиции на ее электронный адрес, до планерки, до рабочего дня. Мне было важно, что она ответит, хотя бы простым: «Спасибо». Я молотил чушь, беспокоился о здоровье, передавал привет Сашке, отчитывался о новообретенных родственниках, посылал выписки из архива и страницы журнала «Разведчик» 1914 года, где упоминались боевые заслуги Гроше. Я не был влюблен, тем более, что она была моей какой-то там юродной сестрой, я просто хотел, чтобы она прочла, вспомнила меня, может, улыбнулась, может нахмурилась, задумалась или засмеялась. Это стало необходимостью, как повисеть пять минут утром на турнике или побриться, без этого день не мог сложиться, все бы пошло не так, а я бы раздражался. Она отвечала скупо, но все-таки отвечала. И от этого у меня прибывала энергия, я готов был свернуть горы, я пугал этим подчиненных, которые не успевали за мной.

Я посадил три дерева возле своего загородного дома, где пока еще только планировался сад. Меня даже не злили воскресные походы в «Ереван-Плаза» или «Метро». Там было много забавного и веселого, там ходили счастливые люди. И я был среди них, и они меня не отторгали.

Я даже проводил Лелика в аэропорт, хотя вместо обещанных трех дней, она зависла у нас в загородном доме на две недели, и Маришка даже успела с ней подружиться. Лелик поделилась с ней рецептом пирога на кефире, не знаю, как это у нее получилось, но капустный пирог был сочным и пышным. Я съел почти половину, а они радовались тому, что я ем с удовольствием.

И, когда через два дня после отлета Лелика к нам явился Роська, Маришка не стала поджимать губы, она просто испугалась, увидев мужика с табуреткой в руках. Но Роська идиотски-обаятельно улыбнулся и протянул табуретку:

– Вот! Я брат ваш – Ростислав. А Кеня где?

Табуретка была кривоватой, но крепкой. Роська сам сел на нее на крыльце, даже подпрыгнул, кого угодно выдержит. Маришка поджала губы, этот хам явно намекает на ее вес, но что делать, к пятидесяти годам многие набирают. А она до сорока лет держалась, утверждала, что весит сорок пять, хотя откуда в ней столько при ее росте, тоже мне Одри Хепберн нашлась.

– Ну как? – Ростислав ждал одобрения и восторгов.

– Викентий, – строго посмотрела на меня супруга.

– Ростислав, брат мой, – брякнул я как есть. – Нашелся.

– Обмоем? – радовался Роська. – Зови, хозяйка, в дом, я посмотрю что бы вам еще изобразить. Я все умею. Теперь умею, – поправился он, виновато взглянув на меня. Роська порылся в кармане, достал пятьсот рублей, протянул мне. – Твоя доля. Ты не думай, я человек честный, все отдам.

Зря он сказал это при Маришке, она же потом из меня душу вытрясет, сколько дал, да зачем. Но это будет вечером, а пока она накрыла на стол и даже выставила дешевый виски, не двенадцатилетний же неизвестно кому подавать. Хотя она женщина добрая, но принцип «всяк сверчок» соблюдает. Роська рылом на элитный алкоголь не тянул.

– А я пивасик принес, – Роська достал железные банки. – Моя не смогла приехать, работает, но в другой раз непременно приедет.

Ему не терпелось рассказать, как все чудесно сложилось. Он коренной красногорский, его там все с малолетства знают, мать все на районе уважали, она же медсестра в поликлинике была, всем уколы ставила. А про него считали, что никчемный, бестолковый вырос, хотя он пьет в меру, армию отслужил, водителем устроился. Да только так сложилось, что он за Светкин день рождения пивасика утром хлебнул, права и отобрали. Перевели в гараж, а механик из него никакой. Светка тоже стала морды крючить и носом крутить, мол, какой он мужик. Он-то думал, когда я нашелся, деньжат у меня подзанять, на время. А там как-то, он сам не знал, как, сложится, все наладится, образуется, и он мне вернет, а пока Светке денег даст, чтобы она не гундела. Она же ему душу рвет и в тоску погружает, как тут новую жизнь начинать, для этого нужен заряд, порыв, а ее бесконечное «бу-бу-бу» его гасит, крылья подрубает. И тут я явился.

– Она и тут издеваться стала, мол, какой из меня мастер. А я же путягу на столяра кончал, забыл, правда, все.

Я с интересом рассматривал предмет мебельного искусства квалифицированного столяра. Дед мой, школьный учитель физики, делал лучше.

– Светка и тут, зараза, стала подбивать меня толкнуть инструмент, пока он новый, мной не порченный. Я, веришь, брат, удила закусил. Я ж не безрукий, пальцы помнят, как лобзик держать. Но с этим инструментом пришлось помозговать, я такого и не видел в училище, там что – молоток, пила да сверло. Но освоил, всю ночь сверлил, пока соседи по батарее стучать не начали. А на утро опять взялся, вот табурет соорудил, соседи, правда, пришли, мол, что это у нас жужжит, не ремонт ли мы затеяли. Какой ремонт, когда денег нет. И тут такое счастье повалило.

 

– Прикинь, братан, – смеялся Роська, – у соседки, что под нами, шкаф сломался, петля у дверцы отошла. И тут я с инструментом, вжик, за три минуты ей на эпоксидку посадил. Моя сразу заважничала, что мужик у нее рукастый. Ну я, значит, скамейку пилю, собираю. Я же, посмотри, – стучал он по табуретке ладонью, – без одного гвоздя собрал, на века. И заметь, я ее лаком не крыл, только воском натер, видишь, как отливает золотом.

– Хорошая вещь, – согласился я. Маришка поджала губы, табуретка не вписывалась в ее дизайн. В ее дизайн ничего не вписывается, только то, что она решила поставить. Судьба Роськиной поделки была решена, отправится в сарай, а потом пойдет на костер. Роська хмелел и болтал без умолку:

– Моя-то стала хвалиться во дворе. И, прикинь, стеллаж в кладовке заказали соседи. Вот, две тыщи поднял за день. Ну, само собой, минус материал. Вот тебе принес. Это моя велела. Она еще тебе хренодер передала, сама делает.

Роська обещал все вернуть, у него заказов на районе хоть отбавляй. Он уже думает гараж какой снять, не в квартире же пилить. Светка не против, если туда пацаны с района таскаться не будут. Но он зарекся: расслабиться можно только по праздникам, после футбола, у них такая традиция с пацанами – мяч в воскресенье погонять. Он уже все продумал: никакого пива в будни, он же с инструментом работает, тут глаз нужен точный, рука верная. Только не все же ему скамейки да полки пилить, может, на какой буфет замахнуться или кресло с гнутыми ножками, чтобы как у предков было, все красиво. Он даже книжки смотрит, как там раньше все изящно устраивали.

– Ты мне, брат, путевку в жизнь дал. Вот теперь верю тебе, что наши предки пол-Питера построили. А я буфет про них соберу. Не Исаакий, конечно, но все же. А пацана в художественную школу запишу, не все же мяч во дворе гонять, пусть учится, раз порода у нас такая.

– Не пол-Питера, – поправил я, – немного во Владикавказе, еще есть несколько зданий в Пятигорске.

– Какая хрен разница. Пятигорск тоже хорошо. Вот сейчас малек поднимусь и рванем семьями на воды. Да, Маришка?

Жена подняла рюмку с виски и неожиданно выпила:

– За ваши успехи, Ростислав. И за вашу табуретку спасибо. Я всегда хотела такую вещь, удобно люстру мыть, не то что стремянка, – она девчонка неплохая, иногда даже веселая, просто она порядок любит и обидчивая очень, и подозрительная.

– Я вам еще сделаю, с ручкой, чтобы было за что держаться. Ее можно будет поднимать и фиксировать, – Ростислав пустился в объяснения, Маришка уже стала ерзать, спрашивать, не пора ли сладкое подавать. И тут Ростик выдал главное:

– Я ведь, что пришел. Спросить тебя, не знаю, как ты решишь, но как решишь, так тому и быть, хотя Светка круто придумала. Но твое слово главное. А Светка она у меня молодец, – он никак не мог перейти к сути. – Так вот Светка думает, раз я такой не последний человек, что бы мне на мебели не гравировать «Гроше», даже можно зарубежными буквами, и без вранья, как все эти Томы Клаймы. Я же настоящий Р. Гроше. Вот как умно. Это Светка придумала, – опять повторил он. – Так ты как? Не против?

Я был за, я был двумя руками за, я был особенно за, если он уже уйдет. Я устал от него, но остаться с Маринкой наедине я боялся еще больше. Я был не рад этим открытиям рода. А на прощание, вернув ему пятисотку, я сказал, что его пра-пра-дедушка по косой линии владел кирпичным заводом где-то на Кавказских водах и делал прекрасные кирпичи, назывались Гроше и Штиглиц. Тот самый Штиглиц, что в Петербурге банком руководил, училище технического рисования основал, но он не наш дедушка, он друг нашего пра-пра. Я найду этот кирпич, пусть оттуда надпись и срисует. Только без Штиглица.

– Ух ты, – восхитился Ростислав, – туда Кольку и отправлю. Это сын мой приемный, – объяснил он Маришке. – Слышь брат, а может, ему нашу фамилию дать, ну что он бегает Гавриловым, как беспризорник какой.

Глава 13, где обнаружился еще один брат, но лучше бы его не было

Меня все достало, я желал, чтобы это пропало, как дурной сон. Я не хотел видеть родственников ни во сне, ни наяву. Я устал от их проблем и историй. Но избавиться от них было невозможно. Они влезли в мою жизнь, куда я их сам впустил, они перекосили равновесие моего мира. Я был всем что-то должен, я был обязан слушать бредни про дедушек и бабушек, которые часто не имели ко мне никакого отношения. Но я не мог это остановить, я разворошил муравейник. Пиотр предупреждал меня, но давно не навещал.

Как-то в супермаркете он мелькнул в толпе. Он не заметил меня или сделал вид, что не заметил, он был в обычном пиджаке, но с той же тростью. Это точно был он, я сделал шаг навстречу, но Пиотр посмотрел мимо, пошел дальше, затерялся среди людей. А может, мне показалось, может, я хотел увидеть его.

И еще я хотел знать, к кому из потомков он приходит, но спросить их не мог, чтобы меня не сочли помешанным. Мне уже казалось, что кто-то из них скрывает общение с Пиотром, чтобы его тоже не посчитали психом. Хотя почему? Я скучал по старику. Мне хотелось поговорить с ним. Он вдохновенно рассказывал о великих целях и великой любви. Великая любовь сопутствует великим целям, или великие цели производное от великой любви.

Я хотел поговорить именно с ним. На меня все свалилось так неожиданно. Хотя это, конечно, и не переустройство миропорядка на планете, но все же это мироустройство нашего рода, выжившего при экспериментах Пиотра в многочисленных войнах и революциях. Пережив блистательные и темные времена, мы не исчезли, мы были, и Летиция ждала ребенка.

Я старался не называть словами то, что со мной случилось. Этого не могло быть, я никогда не влюблялся. Я считал, что это не всем дано, надо просто жить и уважать того, кто рядом с тобой. Этого достаточно для мирной и счастливой жизни. Так и было – до той встречи на Шереметьевской.

Я никогда не признаюсь ей, это невозможно, это губительно, это разрушит жизнь Маришки и Борьки, мою и ее. Пиотр знал это, я хотел понять, как он справился со страстью. Как он, не отвергая любовь, поклонялся своей прекрасной даме с дурацким именем Текла, как Фекла или свекла.

Я обещал Сашке приехать, но тянул с визитом, мне нечего было сказать ей. Если только про Ростислава, может, их и познакомить, он ей скамейку соорудит.

Хотя я обещал себе забыть эту Историю, все же снова занялся поиском незнакомых братьев и сестер, чтобы не думать о ней. Еще один Гроше по матери ждал меня после работы в хинкальной. Я не стал обедать, чтобы разделить трапезу с новообретенным братом.

Он был жизнерадостен, улыбался своими замечательными настоящими зубами, не хуже, чем мои за безумные деньги и полгода мучений, огромен, лохмат, потрепан и несвеж. У него были какие-то болячки на подбородке, но я не мог отвертеться от его объятий и с содроганием прижался к давно не мытому телу, от которого несло пивом, табаком, креветками и чем-то еще, что я не разобрал в этом коктейле.

– Пойдем, – хлопнул он меня по спине, так что я чуть не полетел зубами вниз, он успел подхватить меня под локоть. – Отличное место, тебе понравится, только сегодня, знаешь, у меня не очень. Надо купить бухла, там можно со своим, у них пока лицензии нет, но кухня, я тебе скажу, изумительная, ты оценишь, настоящий Кавказ, просто Имеретия какая-то. Ты был в Имеретии? Поедем как-нибудь вместе, в Кутаиси, – за болтовней он настойчиво увлекал меня к «Ароматнику». – Мне, знаешь, возьми джин с тоником, а ты что пьешь? За знакомство надо как-то.

Я послушно купил «Бифитер» и «Швепс», забыл спросить, может ему лучше лимонный, ну уже взял классический, вроде, верно.

В грузинском кафе столы, застеленные клеенкой, не мыли со дня основания. Они были покрыты толстым слоем уже давно застывшего жира, капавшего с шашлыков и хинкали многочисленной публики. Мой брат был здесь как дома. Он здоровался и похлопывал по плечу многих, они не сразу его узнавали, но отвечали, что все окей и тип-топ.

Мы заказали пхали, хинкали, каре ягненка, какие-то еще закуски. Я осторожно достал джин. Прямо над нами висел большой плакат, что распитие принесенных напитков категорически запрещено, но официантка даже не повела бровью, подала нам стаканы и лед. А мой брат Стасик с удивлением смотрел на напитки:

– Это что?

– Ты же сам сказал – джин с тоником.

– Ну ты даешь, брат, я же про жестяные банки.

– В банках не было, – я мучительно соображал, какой такой джин продается в жестяных банках. – Мне кажется, «Бифитер» лучше «Гордонса».

– Это с кабанчиком? Да и этот пойдет. Ну ты даешь. Сразу понятно, кто мы.

Я достал папочку с документами, но огромная рука, пораженная псориазом, закрыла ее:

– Ты все не знаешь, я тебе расскажу. У меня даже где-то есть документы, только они у отца, а я аристократ по матери. Отец жлоб, у него надо их как-то выманить или выкрасть, и ты удивишься. Ты еще будешь меня благодарить. Только надо разработать операцию по изъятию документов. Но ты не бойся, я специалист, я не одну такую операцию провернул, положись на меня, – он разлил джин по стаканам. – Папашка мой тоже не прост. Он в 30-е казаков на Дону расстреливал. Тот еще, меня не пускает, потому как я один знаю, что у него в архивах. Но не бойся, мы, брат, справимся.

– Казаков? Это же когда было? Он жив?

– Жив, жив, я, правда, его давно не видел, но жив. Иначе бы жена его уже позвонила. Ему знаешь, девяносто лет, но он еще хитер.

– Как он мог в 30-е казаков расстреливать? – я все еще пытался посчитать возраст отца. У меня выходило, что его отцу 1925 года рождения в начале 30-х было не более семи лет. Стас заметил мою растерянность и тут же все объяснил.

– А он как Гайдар, рано начал, – я решил не спорить, я и сам толком не помнил, в пятнадцать или шестнадцать лет Гайдар командовал полком. И все же у меня не сходились цифры.

– Ему же лет шесть или семь было, – робко заметил я.

– И что? Там, брат, такие дела творились, не до возраста было, – Стас вдохновенно вещал. – Надо бы его поспрашивать. Но он кремень, просто так не расколется.

Немытыми руками Станислав взял кусок ягненка и жадно стал грызть, облизывая пальцы. Бросив кость на общее блюдо, он жирными пальцами потрепал меня по плечу, я затосковал, пиджак придется сдать в чистку.

– Дело в другом. Что ты бубнишь про баронов?! Бери выше. Я открою эту тайну. Разливай. Только пока никому, молчи, иначе все сорвется. Ты слово умеешь держать?

– Да, – радовало, что джин стремительно кончался. Но он вызвался сбегать еще купить по маленькой. Я протянул тысячу рублей, надеясь, что ему хватит где-то забыться и он не вернется, но зря я так думал о нем. Сияющий и довольный он вернулся через десять минут, я даже не успел рассчитаться и покинуть кафе, вернее, трусливо бежать из этого заведения. Заполнив собой весь проход между столиками, мой брат Стас отрезал путь к отступлению. Он принес бутылку водки, банки со странным названием «Ягуар» и сдачу, которую высыпал на стол. Он даже положил сверху чек, чтобы я не сомневался.

– В другой раз я тебя угощаю.

Под водку беседа пошла живее. Громко и доверительно новообретенный Стас Стасыч, которого я по-родственному мог звать просто Стас, сообщил мне, что я мельчу, надо смотреть выше, еще выше. Я даже не знал, что его материна бабка понесла от самого императора.

– Какого?

– Ну, само собой, что не Николая, он тогда еще малышом был. А мальчика, деда нашего, само собой, император при себе держал, но скрывал от всех происхождение. Только сыну, Николаю, соответственно, и доверился, чтобы тот единокровного брата опекал, когда его в Императорское техническое училище определили. Переписка с отцом и с братом сохранилась, хранится у нас дома. Мать моя, соответственно императорских кровей, померла. Как я горевал! Отец ее просто так не отдаст, мы и должны изъять письма в ходе спецоперации, толкнуть на Сотбисе, обогатиться.

– А ты кем работаешь? – спросил я невпопад.

– Сейчас? Или вообще? Сейчас сисадмином в сети «Копейка», но это я так, под прикрытием.

– Зачем?

– Ну чтобы никто не знал, кто я на самом деле.

Я попал в руки придурка, прямое воплощение покинувшего меня Пиотра. Им бы встретиться и вместе посидеть, информацией поделиться, вспомнить подвиги и былые дни.

– Я агент, – шепнул мне Стас.

– Хорошо, что не масон.

– Не веришь, – красиво во весь белозубый рот улыбнулся он, – а я столько лет работаю на страну, ни разу не подвел.

 

– За все триста пятьдесят лет?

– Это верно, по граммулечке не помешает, – не расслышал он моего сарказма. – Я тебе скажу, как я бежал из Америки. Это было не просто, но я прикинулся алжирцем, пришлось побриться налысо, веришь, нет. Тогда меня ранили в ногу, но я все же добрался до Магадана. А там один доктор заштопал меня, что никто даже догадаться не может, как дело было. Я только тебе рассказываю, даже жене не говорил, еще один парень знает, он меня на себе волок. Хороший был мужик, настоящий, как ты. Мартин Иден. Слышал, слышал, – громко засмеялся он, – по глазам вижу, слышал. Он плохо кончил, на прощание мне портсигар подарил, – и мой новый родственник выложил на стол тяжелый серебряный портсигар в каких-то узорах из ирисов и орхидей.

Я что-то хотел сказать, но не смог. Хотелось бежать и выбросить в Яузу эту дурацкую папку, но он опять похлопал меня по плечу:

– Скажешь, Джек его придумал. Это я ему рассказал, потом, когда Мартин уже того, и Джек книжку написал, так и назвал – Мартин Иден, но я не возражал. Джек мне за это трубку свою подарил. Хорошая, вишневая, – рядом с портсигаром легла вишневая трубка, а их владелец хитро улыбался.

Может, он издевается надо мной и моими поисками. Доводит до безумия идею исторических изысканий. Мне же Пиотр являлся, получается, что сисадмин Стасик не такой уж и придурок, а мудрец и хитрец. А дурак я, который купил все эти архивные справки, фотографии, копии наградных листов, аттестаты, подшивку журналов «Разведчикъ». Еще я присматриваюсь к ордену Святой Анны второй степени, еще мне подарили эту печать, за которую я помог Груше отправиться в Грецию. У меня мелькнула мысль: «А может, это шайка профессиональных мошенников, решивших потрошить меня?» И я резко встал. Официантка принесла счет, брат сердечно поблагодарил ее:

– Спасибо тебе, добрая женщина. Вишь, какое дело, брата нашел, мы еще зайдем, – она протянула ему недопитую водку, он сунул ее в карман куртки. На улице вновь прижал меня к себе и обещал видеться, навещать, тем более что у нас ныне общее дело, а если что с софтом или железом, то лучше, чем он, специалиста мне и не найти.

Я оставил его у метро, бросил машину на стоянке и отправился в загородный дом на электричке. В вагоне продавали фонарики, моментальные пятновыводители, лаванду от моли, носки пачками, карандаши и ручки. Пели песни от афганского шансона до рвущего душу «Поселок Рыбачий», за это я даже пятьдесят рублей дал, тетка в брезентовой куртке взяла.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35 
Рейтинг@Mail.ru