Елена Михалкова
Прежде чем иволга пропоет
Я спохватилась, что голоса стихли. Раз – и выключили одну из дорожек, оставив только шум деревьев. Мимо, насвистывая тихонько под нос, прошел Кирилл – я едва успела присесть за машину. Из приоткрытой двери повеяло нежным цветочным ароматом.
Кирилл выглядел спокойным и удовлетворенным, как будто условился с пловчихой о чем-то приятном. «Забили время для встречи», – подумала я. Не испытала ни ревности, ни отвращения, только злое разочарование: за какую же дуру они оба меня держат!
Когда шаги Кирилла стихли, я выбралась из-за машины и пошла туда, где осталась Анастасия. Гравий хрустел под ногами оглушающе громко. На середине озера снова болтались рыбаки, их лодчонка то появлялась, то исчезала в голубом просвете между кустами.
Перед домом ее не оказалось. Склон в этом месте спускался уступами, и на каждой широкой земляной ступени для укрепления почвы росли можжевельники и что-то хвойное, стелющееся, с широкими разлапистыми ветками, похожее на ползучую голубую ель. Я подняла взгляд на окна, уверенная, что она наблюдает оттуда за мной, но и окна были пусты.
Тогда я демонстративно уселась на склоне между двумя можжевеловыми кустами, закатала штанины, чтобы ноги загорали. Бабуля называла мою бледность аристократической. Мать говорила: «Синюшная как покойница!» Думаю, мать была ближе к истине.
Я сидела и размышляла, как мне применить новое знание. Вы можете решить, что я сделала слишком далеко идущие выводы из мимолетного эпизода, но очень уж значительное у Кирилла было лицо. И в то же время умиротворенное. С таким лицом не выслушивают согласие одолжить велосипед или, не знаю, ракетки для бадминтона.
Солнечный зайчик попал мне в глаз. Я зажмурилась, отклонилась в сторону, не понимая, от чего отражается солнце. Передо мной были только кусты. Слюдяная пластинка? Осколок от разбитой пивной бутылки? Я сползла ниже по склону. Не люблю загадок – от них одни неприятности. Странно я, должно быть, выглядела со стороны, пробираясь, точно перевернувшийся на спину паук, среди ползучих голубоватых побегов.
Сначала я увидела ноги. Ноги в кедах, совершенно белых кедах, очень чистых – из-за их чистоты я, наверное, и подумала первым делом про манекен, ведь живой человек не может бродить по земле среди иголок и не испачкать обувь. Манекен валяется среди кустов – что здесь удивительного?
Мозг еще цеплялся за это объяснение, но я уже видела и длинные ноги в голубых джинсах, тоже очень чистых, и футболку со скомкавшейся надписью, от которой можно было разобрать лишь отдельные буквы. Но я знала, что там написано. «Я ВСЕГДА ПРАВА». И чуть ниже – тэг: «#ноэтонеточно».
Ноэтонеточно, сказала я себе. Запрокинутое лицо, широко открытые глаза со жгутиками красных прожилок; странно, но когда она была жива, казалась мне надменной красивой куклой, а сейчас, погибнув, стала совершенно живым человеком, просто почему-то мертвым.
Я плохо объясняю.
Соображала я куда лучше. Спустившись к девушке, проверила пульс – на руке и на сонной артерии. Пульса нет. На губах пена. Я достала телефон, включила фонарик, посветила ей в зрачки, хотя и не была уверена, что в этом есть какой-то смысл, раз глаза у нее открыты. Никакой реакции.
Тэг отменялся.
Она была не живая. Это точно.
Вы хотели отгадку, Дина Владимировна? Вот вам отгадка.
Неприятности случаются не из-за вопросов, а из-за ответов.
На расстоянии ладони от светловолосой головы валялись солнечные очки «авиаторы». Они очень шли Насте, и я с трудом удержалась от идиотского желания надеть их ей, чтобы закрыть покрасневшие белки глаз и чтобы она снова стала красивая, как была.
Под ногой у меня обломанная ветка щетинилась сухими желтыми иглами. Я поползла наверх, заметая, как веником, следы ладоней и обуви. Добравшись до площадки, сунула ветку под густой можжевельник.
Рыбаки так и сидели в лодчонке, точно фигурки над голубым циферблатом, появляющиеся в урочный час. Все выглядело как обычно. Сверху разглядеть тело было невозможно, а очки я перевернула стеклами вниз перед тем, как убраться оттуда.
Я ушла в лес, села под огромной сосной и стала думать.
Мой бойфренд убил девушку. У меня больше язык не поворачивался называть ее пловчихой. Он задушил ее и скатил тело вниз по склону, где его закрывали кусты.
Но машина с открытым багажником осталась на месте, как и все ее вещи. Уборщица придет готовить коттедж к приезду новых клиентов, забеспокоится, обойдет его вокруг и обнаружит Настю.
На что он рассчитывал?
Зачем он ее убил?
Теперь ясно, что он привез меня сюда не просто так, из внезапно возникшей острой симпатии – ха-ха! – а для отвода глаз. Кем Настя ему приходится? Сестрой? Или девушкой, с которой он расстался?
«Жена!» – осенило меня.
Бывшая, с которой они что-то не поделили: квартиру, ребенка или бизнес. Он приехал сюда за ней следом, взяв в компанию молодую дурочку, чтобы Настя не слишком забеспокоилась, и все это время они делали вид, что не знакомы. У них были чертовски плохие отношения, раз за эти дни ни тот, ни другая себя не выдали.
Перед отъездом Насти он все-таки убедил ее что-то обсудить. И убил – легко и быстро, в двух шагах от меня, пока я сидела за машиной и представляла, как они кувыркаются в постели.
Что мне делать?
Любой нормальный человек сказал бы: сообщить о своей находке.
Ненавижу нормальных людей! Ограниченных, как белые мыши, своим ничтожно малым опытом в стеклянной банке благополучного существования – ни шагу ни вправо, ни влево; всегда имеющих наготове правильные ответы, которые они суют тебе под нос, как десятирублевую монету нищему, с таким видом, словно осчастливили его тысячной купюрой.
Правда в том, что как только здесь появится следователь, меня возьмут вместе с Кириллом. Плевать все хотели на мой лепет о непричастности. Пробьют богатую биографию Дины Чернавиной – и добро пожаловать в знакомый мир! Убила с любовником его бывшую жену, рассчитывая на долю от продажи загородного дома или что там у них.
Над головой тоскливо прокричала птица, словно лишилась и птенцов, и гнезда.
Некуда мне деться с Озерного хутора. Бежать – без машины, без денег? Меня будут разыскивать как соучастницу.
Черт бы побрал Настю! Позволила себя убить как последняя курица!
Беда в том, что я не могла позволить ей гнить на склоне. Нормальные люди были правы.
Я встала. Пора идти на базу. Вот же бедняги – еще и им не хватало такой рекламы!
Сбегая вниз по тропе, я в последнюю секунду вновь свернула к Настиному коттеджу. У меня возникла идея: я сделаю вид, будто обнаружила тело только что. Завизжу так, чтобы услышали рыбаки и родители Стеши с Егором на дальнем берегу – вон они, сидят в своих креслах-качалках, неподвижные, как восковые фигуры.
Нужно только придумать повод, объясняющий, зачем я отправилась к Настиному дому. Может быть, что-то случайно забросила в заросли? Ключи? Да, хорошая мысль.
Я начала мысленно проговаривать свою фальшивую историю – и остановилась как вкопанная.
Распахнутая прежде дверь коттеджа была плотно закрыта. Машина исчезла.
Что за фокусы?
Быстро обойдя коттедж, я сбежала вниз, цепляясь за колючие ветки можжевельника. Тела не было.
Ни тела, ни «авиаторов».
Я очень спокойно и неторопливо огляделась, проверяя, на том ли месте нахожусь. Ветки вокруг не были примяты. Ни углублений на земле, ни следов… Ничего, совершенно ничего не говорило о том, что час назад здесь убили человека.
В книжках герои, столкнувшиеся с чем-то необъяснимым, начинают подозревать себя в психическом расстройстве. Никогда этого не понимала. Или ты уверен, что находишься в своем уме, или нет. С моими мозгами все было в порядке.
Здесь лежало тело. Теперь оно исчезло. Пока я мучилась угрызениями совести, кто-то унес его и замаскировал следы.
Под можжевельником обнаружилась моя засохшая желтая ветка. Один из рыбаков в лодке встал и смотрел в мою сторону; я помахала ему веткой, широко оскалившись, и он взмахнул в ответ своей панамой.
Шторы были задернуты. Я точно помнила, что когда была здесь в первый раз, на меня смотрели глубокие провалы окон. После этого запертая дверь уже не могла меня удивить. Коттедж выглядел покинутым.
Когда я вернулась, Кирилл на кухне гремел посудой.
– Мясо свежее привезли! – крикнул он, высунувшись на секунду в коридор. – Индюшатину! Ты заметила, что в Карелии индюшатина страшно популярна? Кстати, если тебя интересует, из нее получится бефстроганов. Юхимовна предлагала котлеты, но мне они надоели. А тебе?
– И мне, – сказала я и улыбнулась.
Кирилл поцеловал меня в лоб.
– Чем занималась? Я думал, ты будешь дрыхнуть до полудня.
– Порисовала немного, прогулялась, познакомилась с обитателями восьмого коттеджа.
– Как они, вменяемые?
Я пожала плечами.
– В таких местах вменяемым считается тот, кто не мешает жить соседу.
Кирилл засмеялся.
– Кстати о соседях! – Я переместилась так, чтобы видеть его лицо. – Настя уехала, что ли? Я зашла к ней попросить утюг, а все закрыто.
– Понятия не имею.
Нет, он не изменился в лице. И стук ножа по разделочной доске остался таким же равномерным, как был. Я поймала его дружелюбный открытый взгляд, сказала, что поваляюсь с книжкой, и сбежала.
Мне нужно было хорошенько подумать.
Сыщики
– Как ты узнал, что девица на дереве? – спросил Сергей.
Илюшин ухмыльнулся:
– Видел из окна, как она забиралась. Утром поднялся раньше тебя, побрел в туалет, смотрю в окно: ба, красотка лезет по стволу, как обезьяна. Вскарабкалась с такой скоростью, будто всю жизнь бегала по пальмам за кокосами.
– И ничего мне не сказал?
– Может, я надеялся, что она спрыгнет тебе на голову. Но занятная барышня, согласись?
Бабкин хмыкнул. Да уж, занятная. Подальше бы держаться от таких барышень.
Ей удалось поразить его дважды за короткое время. Во-первых, когда она исполнила акробатический номер, спускаясь с черемухи. Это было эффектно, сказал потом Макар, и Сергею оставалось только кивнуть. Может, девчонка из цирковых?
А второй раз он опешил, когда она, спрыгнув, потопталась на месте и вдруг как-то… уменьшилась. То ли голову вжала в плечи, то ли ссутулилась – Сергей не успел отследить, – но только с нее одним махом слетело лет пять. Некоторые его знакомые дамы за такую способность отдали бы многое. До сих пор единственным человеком, способным проделать такой фокус, был только Макар.
Теперь перед ними стояла бледненькая девчушка лет семнадцати: трогательно-беззащитный взгляд, обиженно припухшие губы. На лице написан испуг. «Дяденьки, не бейте!»
И только когда она коротко и неожиданно хмуро зыркнула на засмеявшегося Илюшина, все встало на свои места.
«Недостаточно ты, малышка, отработала трюк», – злорадно подумал Бабкин.
– Надеюсь, за этой не собираешься ухлестывать? – Он забрал у Илюшина турку, в которой тот пытался сварить какую-то бурду, и вылил в раковину. – Девчонка – стреляный воробей, хоть и прикидывается наивной.
Тот пожал плечами.
– Не в моем вкусе. К тому же она с бойфрендом.
– Ты, я так понимаю, навострил лыжи к прекрасной Анастасии? – флегматично поинтересовался Бабкин, наблюдая, как Макар ищет свежую футболку. – Кофе на тебя не варить?
Илюшин потянулся.
– Варить. Прекрасная Анастасия варит такое… Короче, кофе – не ее сильная сторона.
Сергей, закрыв дверь за Макаром, для начала отправился к базе и позвонил оттуда Маше. Жена сообщила, что пьет с филологами, и Бабкин помрачнел. Не на это он рассчитывал, отправляя ее в Саратов на круглый стол переводчиков. Филологи представились ему тщедушными изнеженными мужчинами со склонностью к беспорядочным связям. Однако Машиными собутыльниками оказались какие-то профессор с женой Натальей и собачкой Фросей. Они веселыми голосами издалека звали его в Саратов на рыбалку, обещая раков, уху из ершей и наливку на черноплодной рябине. Собачка одобрительно гавкала. В общем, приличнейшие люди.
На секунду он пожалел, что уговорил Макара на Карелию. Махнул бы сейчас к жене и чужой собачке. Пил бы наливку с профессором. Хохотал бы над филологическими байками.
Но тут Маша сурово сказала, что ей пора на форум, и он сообразил, что целыми днями болтался бы без дела. А чем заняться без дела в Саратове, он совершенно не представлял.
В Карелии такого вопроса не возникало.
Сергей повалялся на берегу озера под нежарким солнцем. Поболтал с рыбаками. Разведал у них, в какой стороне черничник, прогулялся по теплому, смолой и можжевельником пахнущему лесу до густых темно-зеленых зарослей кожистых листочков, жестким ковром покрывавших землю, сорвал единственную ягоду, оказавшуюся травяным клопом. Снова зашел на базу, договорился с менеджером Тимуром, каких продуктов забросить им с Макаром к завтрашнему утру. Пообщался с Валентиной Юхимовной, которая в ипостаси Юхимовны работала в Озерном поварихой, а в ипостаси тети Вали – уборщицей, получил от нее кило замороженных пельменей. Пожилые женщины со сложным характером Бабкина любили, привечали и подкармливали, как дикого кота: со всем уважением.
Затем вернулся к дому и на крыльце увидел Илюшина. От веселого настроя Макара не осталось и следа.
– Выгнала, – констатировал Сергей, подойдя.
– Уехала, – лаконично сказал Макар.
– Как уехала?
– Вот так. Машины нет, дом пустой. Менеджер говорит, она собиралась не сегодня-завтра возвращаться в Москву… Но я как-то не рассчитывал на отъезд по-английски.
– А ее номера у тебя, конечно, нет, – утвердительно сказал Бабкин.
Илюшин покачал головой.
– Я бы и не стал звонить.
– Тебя сильнее огорчает, что уехала или что попрощаться забыла? – прямо спросил Сергей.
Макар поднялся.
– И то, и другое. Первое огорчает, второе обескураживает. Ближайшее время собираюсь пребывать в огорченно-обескураженном состоянии.
Бабкин про себя усмехнулся. Ближайшее время, как же. Вызвав в памяти образ прекрасной Анастасии, он мысленно дал Илюшину целых пять часов, чтобы утешиться.
Глава 5
Динка
Следующие два дня прошли чудесно. Если не считать, что я обдумывала план побега и смены имени, а Кирилл… Не знаю, о чем думал он. Выглядел и вел он себя в точности так же, как прежде. Был заботлив, ласков, весел и относительно расслаблен. Относительно – потому что, как я уже говорила, мне постоянно чудилась в нем некая внутренняя собранность, как у снайпера, который часами лежит неподвижно, лениво следя за листвой на другом берегу реки; но в тот момент, когда среди деревьев мелькает человеческая фигура, уже раздается выстрел.
Все решили, что Настя уехала. Коттедж был оплачен заранее, с запасом, а отъезд она обсуждала с Чухраем и Тимуром, уточняя, что не уверена в дате. Никого не насторожило, что машина незаметно проехала мимо базы. Здесь, в Озерном, вообще никто не обращал друг на друга внимания.
Кроме разве что Стеши с Егором.
Они по-прежнему прибегали играть со мной по вечерам. Мы носились по берегу озера, дурачились, строили затоны и бобровые плотины. Как-то Стеша притащила целый лист крошечных наклеек в японском стиле, и мы делали друг другу маникюр, приклеивая их на ногти. Мне достались малюсенькие панды, Стеше – разноцветные котята.
Время от времени я замечала, что за мной наблюдают. Иногда это был Кирилл, иногда – русый парень из восьмого домика, с которым я так неудачно познакомилась. Бурый меня демонстративно игнорировал. Типичный женоненавистник!
Если бы я знала, какую шутку сыграют со мной игры в компании Стеши и Егора! Я бы в первый же день знакомства наорала на них, чтобы они и думать забыли даже подходить ко мне, не то что звать в свою маленькую банду.
Теперь я повсюду следовала за Кириллом. Он выходил утром на свою прогулку – и я кралась за ним. Он договаривался с Тимуром о том, чтобы наутро нам привезли творог, – я подслушивала их разговор под окном. Он бегал вокруг озера, и я не отводила от него взгляда, прячась за шторой.
Иногда я думала, что где-то ошиблась. Кирилл не убивал Настю. Кто-то пришел после него, задушил ее, сбросил тело вниз по склону… Но, черт возьми, я была там! Никто не подходил к коттеджу, кроме него.
– Валя ягоды привезла с рынка, – сказал мне при встрече Чухрай. – Зайди на базу.
Вообще-то Чухрай – это фамилия, зовут его Гордей Богданович. Должность – лодочник. Ко всем обращается на «ты». Сначала я решила, поглядев на него, что дядька крепко закладывает. К матери захаживали такие мужики: кряжистые, бородатые, похожие на леших, и все до одного пили как черти. Но Чухрай за все время, что я за ним наблюдала, ни разу не появился пьяным.
Лодочник жил в двух шагах от озера, в домишке на сваях. Если бы вдруг случилось чэпэ, именно к Чухраю надо было мчаться со всех ног как к самой ближней точке связи, и нас строго проинструктировали на этот счет. Он выполнял должность спасателя, выдавал лодки и снасти, водил туристов по лесу, пока его подменял Тимур. Эти трое – Валентина, Тимур и Гордей Богданович – удивительно ловко управлялись с Озерным хутором. Между собой они называли его исключительно «лагерь», и постепенно это слово подхватили и туристы. Конечно, был еще шофер, который при необходимости встречал гостей с поезда или отвозил их в райцентр; были поставщики продуктов и подсобные рабочие, но они появлялись незаметно и так же незаметно исчезали.
Хибара Чухрая представляла собой хозяйственный сарай. В нем было выделено спальное место для хозяина; имелись и плитка со столиком – здоровенным сосновым чурбаном. При этом в хибаре царил идеальный порядок. Чухрай постоянно что-то чинил, латал и ремонтировал, а когда не занимался этим, вырезал по дереву.
Мне нравилось сюда забегать. Здесь пахло резиной, клеем и свежей стружкой. Чухрай делал вид, что не замечает меня; он, кажется, объединял нас мысленно в одну группу со Стешей и Егором, и нам позволялось немного больше, чем остальным. Других-то бездельников он быстро выпроваживал.
Ягоды! Обрадовавшись, я рванула наверх, к базе, пока раньше меня туда не добрались малявки. Эти двое хоть и мелкие, но прожорливые, как галчата, а я не была уверена в стойкости Валентины Юхимовны.
С утра ее зычный голос разносился по всему лагерю. Бедняга Тимур напортачил на кухне – кажется, забыл закрыть дверцу морозилки, и теперь Юхимовна призывала на его голову все кары небесные.
Справа на тропе мелькнула знакомая фигура. Молчаливая тетка, имени которой я так и не узнала, топала с рюкзаком на спине и большой спортивной сумкой в руке в сторону автобусной остановки. Да, как ни странно, мимо нас тоже ходят автобусы, но только ходу до шоссе – шесть километров через лес. Тетка явно не захотела ждать шофера, который отвез бы ее к автостанции.
Я ее понимала. Между трясущейся «буханкой», в которой пахло освежителем «морской бриз», и прогулкой по лесу в последний день отдыха я бы тоже выбрала последнее. Бриз пованивал так, словно в море издохли все русалки.
Я мысленно помахала тетке вслед. И двинулась бы дальше, забыв о ней через минуту, если бы не вторая фигура.
Кирилл!
Он выступил из-за дерева, постоял немного, не замечая меня, и, мягко переступая, последовал за теткой.
Ягоды вылетели у меня из головы.
Предположим, мой приятель разведывает новый маршрут. Но ведь он прятался, ждал ее!
Не раздумывая, я побежала за ним.
Так мы и шли по лесу: впереди – тетка, бодрая и резвая, несмотря на сумку и рюкзак, за ней – Кирилл, за Кириллом – я.
Сначала у меня теплилась надежда, что он хочет помочь ей с тяжелой ношей. Но уже минуту спустя стало ясно, что мой друг держит дистанцию.
Что ж, держала ее и я.
На длинном прямом отрезке он внезапно ускорил шаг, почти догнал тетку, и оба скрылись за поворотом. Мне почудился тихий вскрик.
Я пошла быстрее, затем побежала, и вдруг тропа вывела меня на широкую поляну. На пригорке розовел кипрей, вокруг него через поваленные деревья переползал ярко-зеленый мох. Ни Кирилла, ни женщины не было.
За поляной тропа вновь углублялась в лес и спускалась в сырую и довольно мрачную низину. Пройдя по ней, я уперлась в подсохшую лужу. Когда под кроссовкой негромко чавкнуло, меня осенило; я огляделась, присев на корточки.
Вокруг не было ничьих следов, кроме моих.
Я возвратилась к поляне. Встала под прикрытием сосен, прислушалась. Ни разговоров, ни криков…
Но Кирилл и женщина были на поляне! Неужели свернули в лес?
Я снова бросила взгляд на изумрудный ковер, опоясывающий поляну. В грязи следов не осталось… А во мху?
Шаг за шагом я обследовала ковер и наконец нашла то, что искала: несколько глубоких вмятин, сломанные веточки, медленно распрямляющиеся травинки. Здесь шли, и шли совсем недавно.
В двух шагах от меня мох дыбился, как животное, выгибающее спину. Я села рядом, захватила ворсинки ладонью, точно шкуру, и потянула на себя. Ковер оторвался от земли неожиданно легко, и я повалилась на спину.
Она лежала под ним. На животе, с закрытыми глазами. По ее щеке полз крошечный муравей, вокруг начинали копошиться еще какие-то насекомые, в чей мир вторглись без спроса. Под виском, как подушка, – большой камень.
Я, кажется, выругалась вслух, или сказала «господи боже мой», или и то и другое. Подползла, прижала пальцы к шее, над багровой бороздой с припухшими краями. Тихий, но отчетливый пульс заставил меня отдернуть руку. Я перекатила ее на спину, прижалась ухом к ее груди – и снова почувствовала слабые толчки.
На этот раз я точно сказала «господи боже мой».
Она была жива.
Я действовала очень быстро и, как мне казалось тогда, без участия сознания. Немного запрокинула ей голову, выдвинула ее нижнюю челюсть – это получилось на удивление легко – и проверила, не запал ли язык.
Чем дольше я на нее смотрела, тем яснее понимала, что не сделаю то, что требуют нормальные люди.
Я не побегу на базу. Не сообщу о второй жертве. На меня не повесят два трупа.
Хотя это-то еще не труп.
Несколько секунд я об этом сожалела. С трупом у меня не было бы никаких хлопот. Я бы оставила ее здесь, прикрыла мхом, а сама вернулась бы домой за документами, а там ищи-свищи! Попробуй, найди автостопщицу!
Полумертвая тетка закрыла мне этот путь своим большим тяжелым телом. Завалила, так сказать, приоткрытую дверь.
Жизнь приучила меня не паниковать попусту. Решение, принятое в паническом состоянии, – худшее из возможных. В конце концов, давайте смотреть на вещи здраво: не я лежала во мху со следом от удавки на шее. И – нет, я бы не поменялась с ней местами.
Положение мое было безрадостным. Но не безвыходным.
Ответ пришел сам, стоило мне подумать о выходе.
Я вернулась быстрым шагом к коттеджам. Дети, слава небесам, играли на другой стороне озера и не заметили меня. Вторая удача: лодочника в его берлоге не оказалось.
Я просочилась в приоткрытую дверь. Взяла с верстака большой нож, проверила пальцем остроту. Чухрай затачивал свои инструменты как следует.
Четыре лодки на берегу возле хибары были закрыты брезентовым полотном, закрепленным с одной стороны на металлических стойках, а с другой прижатым к земле кирпичом. Я отбросила в сторону кирпич, откромсала ножом широченный кусок брезента, быстро скатала в рулон. С сожалением вернула нож на место. С оружием я чувствовала себя увереннее, но спрятать его мне было некуда. К тому же внутренний голос подсказывал, что кража ножа – серьезное дело для Гордея Богдановича, и он может затеять расследование. Брезент спишут на рыбаков и махнут рукой.
В конце концов, в кармане у меня с первого дня хранился маленький перочинный ножик, – я нашла его в кухонном ящике.
С полотнищем я вернулась к женщине. Она лежала в том же положении, в каком я ее оставила. Пульс прощупывался, лезвие ножика, которое я приложила к ее приоткрытым губам, запотело. Рана на виске не казалась страшной – да и в самом деле, что может быть еще страшнее, чем удушение!
Извини, мысленно сказала я, доставить тебя в больницу – не вариант. Давай уж как-нибудь обойдемся своими силами.
Сил мне потребовалось чертовски много.
Труднее всего было перевалить ее на брезент, а затем вытащить на тропу. За нами во мху оставался такой след, будто поляну пересек гигантский слизень. Я догадалась соединить концы полотна так, чтобы можно было закрепить их на груди, и потащила за собой.
Я сильнее и выносливее, чем выгляжу со стороны. Но Безымянная оказалась такой тяжелой, что я дважды падала, совершенно вымотанная, – точно браконьер, заваливший слона и вынужденный тащить его до деревни в одиночку. Те трое детишек на картине Сурикова, что тащили сани с бочкой, вообще-то были с помощником. Мало кто замечает мужика, который толкает сани сзади, но Ясногородский приучил меня обращать внимание на детали.
Что сказал бы сейчас мой наставник?
Дважды я поднималась и надевала стропы. К концу пути я ощущала, что уменьшилась, превратившись в карлицу, а Безымянная выросла, как гора. Я была муравьем, пытавшимся сдвинуть кирпич; червяком, волочащим за собой гранитный валун.
Вместо двери в сарай я толкала каменную плиту. У меня ушло не меньше получаса на то, чтобы втащить брезент с неподвижным телом внутрь. Перевалив ее на полиуретановые коврики, я упала рядом, как выброшенная из воды рыба, и хватала воздух ртом.
Когда я подняла голову, тетка приоткрыла глаза и смотрела на меня. Во взгляде была осознанность! Она меня видела! Губы ее слабо зашевелились. Теперь мы, как две полудохлых рыбины, лежали друг напротив друга и что-то пытались друг другу сказать.
Если бы не ее взгляд, я бы не смогла заставить себя подняться. Но женщина чего-то хотела от меня. Я встала, шатаясь, доковыляла до полки, где стояла бутылка с водой.
Не знаю, сумела ли она что-то проглотить. По-моему, нет. Я держала ей голову, сама она только приоткрыла рот, но даже это микроскопическое усилие отняло у нее все силы – бедняга закатила глаза и обмякла.
«А ведь если она сейчас скончается, это будет исключительно твоя вина», – сказал у меня над ухом вкрадчивый голос Ясногородского.
«Так уж и исключительно, – огрызнулась я. – Не я душила ее. Не я хотела скормить муравьям».
Леонид Андреевич молчал, но его молчание было выразительнее слов.
Я боялась, что своим брезентовым одеялом пропахала на тропе ров глубиной в полметра, и воспряла духом, обнаружив, что это не так. Конечно, след был. Но я набрала в подол футболки иголок и шишек и расшвыривала их по дороге, точно сеятель, пока возвращалась к поляне. Так себе маскировка, но я надеялась, что приглядываться никто не будет. День клонился к вечеру, а за ночь все станет, как было.
Он припрятал тело. Зачем ему возвращаться?
Все мои рассуждения показывают, как плохо я понимала, что происходит.
Тетка спала. В аптечке коттеджа нашелся хлоргексидин, и я промыла ей рану на шее и на виске. Она даже не проснулась. Притащила запасное одеяло, укутала ее, как младенца. Потрогала нос – теплый. Во всяком случае, она не мерзла.
Теперь, сидя рядом со спящей, я попыталась обдумать случившееся.
Мой новый друг не убивал свою бывшую жену. У него и жены-то никакой не было – теперь я в этом не сомневалась. Он убил незнакомую женщину, а затем отправился следом за второй и ее тоже прикончил.
Во всяком случае, так он считает.
Как он мог ошибиться? Безымянная оказалась крепче, чем он думал? Она потеряла сознание, а он не прощупал пульс? Или что-то заставило его торопиться? Как бы там ни было, он бросил ее, полуживую, и ушел в уверенности, что она мертва.
Ладно. План такой: бежать. Прямо сейчас. При первой возможности позвонить в полицию, рассказать, где лежит Безымянная и кто с ней это сделал. Выкинуть телефон. Бежать дальше.
Я вышла из сарая, прикидывая на ходу, что мне нужно взять.
В коттедже сразу же сунула в рюкзак паспорт (слава богу, Кирилл не настоял на том, чтобы закрыть его в сейфе). Спортивные штаны и футболку с кофтой скатала в трубочку, чтобы занимали меньше места. Белье. Прокладки. Питьевая вода и шоколадка из холодильника.
Да здравствуют нынешние рюкзаки, в которые можно вместить все необходимое для жизни на первое время.
Да здравствует нынешняя жизнь, в которой можно несколько дней протянуть с таким вот рюкзаком.
Под конец я залезла в портмоне Кирилла и опустошила его подчистую. Выгребла даже мелочь. Взяла бы и карточки, если бы не боялась, что меня по ним отыщут.
Мне не хватило каких-то двух минут.
Хлопнула дверь, Кирилл показался в дверях – я едва успела задвинуть ногой рюкзак под кровать. Он подошел, странно улыбаясь. Я попятилась, оказалась спиной к окну, упираясь ладонями в подоконник, Кирилл – передо мной. Бежать некуда.
– Дина, тебе что-нибудь говорит слово «бриология»?
Я молча покачала головой.
– Это раздел биологии, изучающий мхи.
Я так же молча кивнула. Передать не могу, как сильно я жалела в этот момент, что не утащила из хибары Чухрая разделочный нож.
– Если бы здесь был бриолог, Динка… Ты понимаешь, да? Человек, изучающий мохообразные растения. Так вот, будь рядом бриолог, он бы объяснил тебе, что примятый мох расправляется очень долго. Даже след от ладони может сохраняться несколько часов. Конечно, все это верно, если мох сухой. Если влажный, процесс происходит быстрее.
Кирилл вгляделся в меня с каким-то новым выражением. Я прежде не наблюдала у него такого. Может быть, это лицо видела Настя перед тем как умереть.
– На чем ты ее тащила? – без перехода спросил он.
– На брезентовой подстилке. – Слова вырвались у меня быстрее, чем я успела подумать.
Кирилл одобрительно кивнул. Вряд ли одобрение относилось к моим действиям, скорее, к его собственной догадливости.
– И где она сейчас?
У вас не бывало ощущения, что иногда, в критические моменты решение принимаете не вы сами, а кто-то другой, – безусловно, умнее вас, опытнее, а главное, как будто знающий наперед, что нужно сделать, чтобы вас спасти?
Ваша улучшенная разновидность, побывавшая в будущем. Ангел-хранитель, если хотите.
Я сначала услышала голос, а затем осознала, что это я отвечаю Кириллу.
– Тебе не нужно об этом беспокоиться.
Он уставился на меня. Но если я чему-то и научилась за последние годы, так это держать покерфейс. Я смотрела на него с уверенностью, которой у меня не было и в помине.
– Не нужно беспокоиться? – медленно повторил Кирилл.
Я покачала головой. Кажется, даже слегка улыбнулась. Бабуля учила: не знаешь, что говорить, – улыбайся. И всегда прибавляла, что это правило работает только для женщин, а мужчину, вздумай он следовать ему, как следует отдубасят.
Кирилл притянул меня к себе, обнял за плечи. Несколько секунд мне казалось, что он прилаживается свернуть мне шею, но он всего лишь повел меня к двери. Я бросила короткий взгляд на лямку рюкзака, высовывавшуюся из-под кровати.
Не снимая руки с моего плеча, он вышел вместе со мной на поросшую травой площадку перед окнами нашего коттеджа. Под нами лежало озеро. Закатное солнце окрашивало воду в розово-серебристый цвет. От деревьев протянулись длинные тени, и шелест леса, к которому я привыкла, совершенно стих.
