Елена Михалкова
Человек из дома напротив

– М-м-м… Он хотел, чтобы ты ее расколол?

– Я ни слова не произнес за те полтора часа, что она пробыла в его кабинете. Просто сидел в уголке. Наблюдал.

Сергей замолчал и прислушался. Снаружи возле входной двери что-то зашуршало. Он наклонился вплотную к оконному стеклу, но на улице было по-прежнему пустынно и тихо.

– Что дальше? – заинтересованно спросил Илюшин.

– Тебе известно, что у хороших следователей развивается что-то вроде шестого чувства? К делу его не пришьешь, и, откровенно говоря, лучше вообще о нем не думать, а просто делать свою работу. Следователь так и поступил. По всему получалось, что мужчина стал жертвой случайного наркомана, которого спугнули прохожие. Но полтора часа спустя я вышел из кабинета в полной уверенности, что убила его Сенцова.

Он поморщился, вспомнив отталкивающее безбровое лицо.

– Почему ты так решил? – спросил Илюшин, внимательно глядя на него.

– Не могу внятно объяснить. В показаниях не было логических дыр. Дело в том, что она выглядела… довольной. Расслабленной и довольной.

– Ты не думаешь, что это бравада? Мужик ее обидел, она не сочла нужным скрывать удовлетворение от его смерти.

Сергей покачал головой.

– Девица получала удовольствие от происходящего. Я видел такое и прежде – демонстративный тип личности, знакомая история – а Урюпину сталкиваться не приходилось. Он за этим меня и позвал: сверить ощущения. Сенцова упивалась тем, что мы все понимаем, но ничего не можем сделать. Ей требовалось признание, и она его получила. А потом спокойно ушла.

Илюшин задумался.

Зима. Вечер. Фонари освещают заснеженный парк. В переполненном вагоне пьяница пристает к некрасивой девушке, пытается приобнять ее, она бьет его по рукам. На остановке он вываливается в парк. Она выходит за ним.

– Ты хочешь сказать, – начал он, – что, отойдя от трамвая, ваша Сенцова вернулась к несчастному алкоголику и нанесла ему пятнадцать ударов ножом? Пятнадцать, я не ослышался?

– Звучит странно, понимаю.

– А зачем она вообще приехала туда вечером?

– Говорит, в церковь ходила, – усмехнулся Бабкин. – Я проверил: храм действительно был открыт в это время. Но Сенцову там никто не вспомнил.

3

Девушка замерла возле двери, из-за которой доносились голоса. Она умела передвигаться бесшумно – навык, до предела развитый в детдоме, – и кожей чувствовать опасность. Там, куда она попала в двенадцать лет, люди делились на две категории: тех, кто будет бить тебя, и тех, кого будут бить рядом с тобой. Примитивная классификация, но проверенная.

В те времена она дралась редко, но с таким остервенением, что другие дети быстро приучились обходить ее стороной. Прозвище «Дура» ей дали не за тупость, а за презрительное равнодушие к последствиям своих поступков.

Воспитательниц она с первого дня попросила называть ее Нютой. Они, наивные, растрогались: решили, что Нюта и есть ее домашнее имя.

Девочка их перехитрила. Спрятала Аню, запечатала в волшебном фонаре, что хранился у Мельниковых. Если включить фонарь, промелькнет ее тень на стене среди карет и ажурных замков и исчезнет.

К людям вышла Нюта: серая мышь, тихоня с уехавшей кукушечкой. Ткнешь в мышку пальцем – тебя укусит взбесившаяся крыса. А не тыкай, не подходи, зенки наглые не пяль!

Мышь Нюта стояла за дверью кухни и прислушивалась.

– Разделимся, – сказал парень с обманчиво легким голосом. – Рабочая версия: исчезновение Сафонова – дело рук собственника. Я выясню, кто он и где находится, а ты берешь себе Сенцову и выжимаешь из покойницы все что можно.

– Будет повод пообщаться с Урюпиным, – согласился второй голос, низкий, сосредоточенный.

Она попятилась, присела на корточки и тщательно протерла бумажным платком телефонный аппарат, стоявший на полу. Вернуть его на полку? Эти двое могут заметить, что в холле что-то изменилось.

– А что насчет мужа Порошиной? С ним будешь разговаривать ты или мне съездить?

Ответа его собеседника девушка уже не слышала: она отступила к двери и исчезла.

Никита Сафонов

1

…Я очнулся в троллейбусе – словно вынырнул из сна. Снилось что-то важное. Но я совершил ошибку: пытался резко вытащить увиденное из памяти. В этом отношении сны подобны ящерицам: они не терпят, когда их грубо хватают, и оставляют ловцу лишь мертвый хвост.

За окном подпирала небо гигантская башня Триумф-Паласа. Я был в хорошо знакомом районе, на Соколе.

Как меня сюда занесло?

Прошлое выплывало обрывками, словно лоскуты размокшей газеты, которые проносит течением мимо потерпевшего кораблекрушение. Я мог прочесть лишь отдельные фразы.

Как я выбрался из квартиры? Помню, что дверь удалось выбить. Правая нога до сих пор побаливала, а ведь я собирался завтра принять участие в скачках…

Минуту! Какие скачки? Я никогда не учился ездить верхом.

Голова болела так, словно накануне ее использовали вместо мяча в футбольном матче. Я пощупал лоб справа – ох и шишка! Кто-то ударил меня над виском… Если я напрягусь, смогу вспомнить его лицо.

Как я оказался в троллейбусе – вот вопрос.

Очевидно, мне удалось избавиться от веревки. Я сбежал – откуда? когда это произошло? – и зачем-то сел в троллейбус, идущий… Идущий куда?

Что это за маршрут?

– Шестьдесят пятый, голубчик, – ласково ответила сидящая рядом женщина, и стало ясно, что я говорил вслух.

Итак, я приближаюсь к метро «Аэропорт». Или, если посмотреть с другой стороны, я уезжаю из Серебряного Бора.

Мелькали осенние деревья за окном, гудели машины, и движение понемногу убаюкивало меня. Как хорошо сидеть, уставившись в окно, и ни о чем не думать. Даже грубая тяжесть в затылке понемногу отпускала.

Яснее всего из случившегося за последние дни я помнил пять фотографий в подвале коттеджа.

2

Мы познакомились на третьем курсе, когда в институте организовали театральную студию «Дикий Шекспир». Я заглянул туда исключительно из-за вычурного названия. Ставили вовсе не Шекспира, а неизвестную мне современную пьесу, из которой я запомнил только две строки.

– Водка ждёт, электричка на Петушки отправляется, кабельные работы подождут, – громко объявлял парень, балансируя на стуле, как акробат.

– Революции – полтинник, гражданам – юбилейный рубль, – отзывалась девушка в папахе. Папаха ей очень шла.

Акробата я узнал сразу: Артем Матусевич, мажор и удачливый засранец.

Я терпеть его не мог. Он поступил на юридический, не прикладывая никаких усилий, а я год штудировал учебники и на экзаменах так потел от ужаса, что отсыревала даже пачка сигарет в моем кармане. У него всегда водились свободные деньги, а я целое лето подрабатывал в баре, куда он заваливался с приятелями. Три «Зеленых Веспера»! Рецепт для неудачников: взбейте в шейкере абсент, водку и джин, а на чаевые купите домой обезжиренный творог. Пару раз я едва удерживался, чтобы не прилепить с размаху сторублевку к его загорелому лбу.

Матусевич видел меня за барной стойкой четыре раза в неделю на протяжении двух месяцев. Думаете, он хоть раз узнал меня?

Черта с два.

Говоря начистоту, потому мне и хотелось швырнуть чаевые в его самодовольную морду – чтобы он наконец посмотрел НА МЕНЯ, а не на шейкер.

Определенно, мне нечего было делать в «Диком Шекспире». Я направился к выходу и вдруг услышал за спиной:

– Подожди!

Я недоверчиво обернулся.

Матусевич махал рукой, явно приглашая меня к сцене. От него можно было ожидать чего угодно, и первым моим порывом было побыстрее свалить оттуда.

Самолюбие пересилило страх. Я подошел, стараясь сохранять независимый вид.

– Нужен писатель-пешеход, – сказал Артем, сев на корточки на краю сцены, так что его лицо оказалось вровень с моим. – Третье действующее лицо. Лобана только на роли живодеров брать, а ты годишься, у тебя как раз типаж мрачного интеллигента. Может, попробуешь?

– Живодера тебе припомню! – громко сказал мордатый парень с первого ряда.

– Соглашайся! – поторопила девица. – Полчаса осталось до конца репетиции.

До меня дошло. Эти двое звали меня сыграть в пьесе.

– А режиссер кто? – туповато спросил я.

Оба засмеялись, но необидно.

– Я режиссер, – сказал Матусевич. – Давай, забирайся.

3

Спустя пару недель я рискнул спросить у Артема, отчего он позвал именно меня. Каждый день в актовом зале болтались студенты, наблюдая за репетициями. Кто угодно сгодился бы на роль.

– Ну-у-у, бурлак, ты даешь, – протянул Матусевич. Всех нас он называл бурлаками, кроме Любки. – Ты же уникум. Никто больше в этом городе не умеет готовить «Зеленый Веспер». Я, можно сказать, твой давний поклонник.

Если бы после этих слов Артем попросил меня набить морду декану, я не задумался бы ни на секунду.

– Сифон, лыбишься, как девка после… – заржал Лобан, посмотрев на мое лицо.

К его шуточкам я привык не сразу. Эмиля Осина Лобан переименовал в Умильку и произносил это, мерзко присюсюкивая. Тот бесился, однако схлестнуться с Борькой в открытую не смел. Я подозревал, что обидчивый Эмиль готовит ему какую-то пакость: слишком уж сладко он начал однажды улыбаться, поглядывая на Лобана.

В группе Бориса учился толстяк по фамилии, кажется, Игнатов. Умный парень, но типичный ботан. Лобан по-лошадиному ржал в лицо бедняге: «И-и-и! гнатов». Вроде ничего особенного, но это истошное «И-и-и-и-го-го-гнатов!»… Черт, невозможно было удержаться и не заржать в ответ.

Это было веселое время. Мы ставили любительские спектакли, и чем глупее они были, тем больше мы смеялись. Мы задирали друг друга. Матусевич придумал «Тайный клуб»: в институте мы делали вид, что нас объединяет только театральная студия. Артем от души развлекался всей этой дурацкой мистификацией.

В том, что случилось потом, были виноваты все мы. Но если б не изобретательность Осина, этот замысел не воплотился бы в жизнь.

После я спрашивал себя: как я мог пойти на такое? О чем я думал?

Честный ответ таков: я думал о том, что наконец-то обрел свой клан, стал частью братства. Артем твердил, что мы отличаемся от других, и я ему верил. Мы все ему верили.

В глубине души иногда шевелился червячок сомнения. Но в тот день, когда Матусевич поделился с нами своей идеей, меня охватила всепоглощающая детская радость. Я больше не был тем ребенком, которого не зовут погонять мяч во дворе. Меня взяли в игру.

Глава 3

1

Макар Илюшин скучал. «Самый простой случай из всех, с которыми мы работали, – думал он. – Владелец дома напугал балбеса инсценировкой в подвале, и тот сбежал. Теперь отсиживается в норе у кого-нибудь из старых приятелей. Пьет, надо полагать…»

Задача сводилась к тому, чтобы отыскать добряка, давшего приют риелтору. Илюшин подозревал, что достаточно выждать неделю, и кающийся Сафонов объявится, но Татьяна не хотела терять ни дня.

Сергей Бабкин, как всегда добросовестный и въедливый, обошел весь поселок, расспрашивая хозяев окрестных домов, не видели ли они чего-нибудь странного. Незнакомую машину? Сопротивляющегося человека, которого волокли бы из коттеджа? Может быть, кто-то кричал?

Нет, отвечали ему, все было тихо, здесь всегда тихо, да вы, наверное, сами видите.

Получалось, Сафонов ушел из «Белой березы» сам.

В этой картине Илюшина смущало лишь одно: фотографии в подвале. Если подумать, требовалось чертовски много усилий, чтобы достать их, если только хозяин не был близко знаком с кем-то из однокурсников Никиты.

Но какая же странная идея. Сказать начистоту, дикая идея. Такая кому попало в голову не придет.

Человек, напугавший Никиту, был намного интереснее самого Сафонова, и Макар повеселел, представив, что ищут они не унылого риелтора, а бывшего смотрителя «Комнаты страха» из Луна-парка.

Зазвонил телефон.

– Выяснил? – спросил Илюшин и приготовился записывать.

Собеседник заговорил, и полминуты спустя от расслабленности Макара не осталось и следа.

– Во Франции? – недоверчиво переспросил он. – Ты уверен?

2

Сергей Бабкин сидел в кафе, окнами выходящем на Покровку, и ждал бывшего следователя: Урюпин, как выяснилось, уволился год назад.

По улице неторопливо бродили туристы, ветер доносил колокольный звон из монастыря, и холодный солнечный день был так хорош, что Бабкин позволил себе расслабиться и не думать о деле. Официантка лет двадцати улыбнулась ему дружелюбно, без капли кокетства, и спросила, достаточно ли хорош чизкейк. Не моргнув глазом, он соврал, что чизкейк великолепен, подумал, не заказать ли штрудель, но тут вспомнился Илюшин с его занудством об избытке быстрых углеводов в рационе Бабкина, и штрудель есть расхотелось.

– Сергей!

Из тощего юнца с кадыком Урюпин превратился в человека, о котором консультанты в ювелирных магазинах говорят «солидный мужчина». На его лице при виде Бабкина начала проступать покровительственная улыбка, исчезнувшая, когда Сергей поднялся из-за стола.

– Отвык я от тебя! – признался Урюпин, глядя на него снизу вверх.

– Рад видеть! Заматерел ты, голуба!

– А жена говорит – обрюзг, – пожаловался Урюпин. – Приходится следить за весом.

И немедленно заказал двойную порцию пельменей.

Первые пять минут говорили о пустяках, присматривались друг к другу. Когда в разговоре повисла вежливая пауза, Бабкин решил, что можно переходить к делу.

– Витя, я столкнулся с кое-чем странным, – напрямик сказал он. – Без твоей помощи не обойтись. Помнишь девицу из парка «Дубки» возле «Тимирязевской»?

– Сенцову, – не задумываясь, откликнулся бывший следователь. – Дикая история. Вроде бы с тех пор нагляделся и на трупы, и на живодеров всех мастей, а девка до сих пор стоит перед глазами. Как она ухмылялась, а! А ножкой-то, ножкой играла – помнишь?

– Не помню, – сказал Сергей.

– Сама страхолюдина, а щиколотка тонкая, изящная. Поразительный контраст… Тоже, наверное, свидетельство незаурядности натуры. – Он глубокомысленно покачал головой.

– Витя, натура твоя была наглухо отмороженная. Тьфу! Не твоя натура, а ее…

– Понял я, понял, – засмеялся Урюпин. – Спорить не буду. Упыриха, конечно. Ты в курсе, что годом позже она проходила свидетельницей по делу о серии убийств в подворотнях?

Бабкин недоуменно взглянул на Урюпина.

– Что за убийства в подворотнях?

И вдруг голоса посетителей, гудение кофемашины, шум улицы стали тихими и очень далекими. «Подворотни». Он вскинулся, едва не опрокинув на себя кофе.

– Подожди! Дело, где было пять жертв?

– Оно самое. Вел его не я, но ты же понимаешь, мир тесен. Удивил я тебя, Сережа?

– Не то слово. Рассказывай!

Урюпин откинулся на спинку стула, покряхтел и ослабил ремень.

– Наша красотка обнаружила третий труп. Случилось это возле «Новослободской». У меня неподалеку живет родня. Когда все началось, я запретил им не то что через арки ходить, а вообще по безлюдным улицам. Тогда еще не было уверенности, где он убивает.

Бабкин записывал.

– Привязать Сенцову, однако, ни к чему не смогли, – продолжал бывший следователь. – Подозрительно, конечно: два года подряд свидетель оказывается возле криминального трупа. Но предъявить ей было нечего. Она сама вызвала полицию, с жертвой не имела никаких пересечений. Ее помытарили и отпустили.

– Наблюдение велось?

– Не помню, врать не стану. Почти наверняка. Студентка, и жизнь студенческая, самая обычная. В подозрительных отношениях, как говорится, не замечена.

Сергей не успел еще задуматься, каким образом дело восьмилетней давности может быть связано с исчезновением Сафонова, а версия Макара уже начала рушиться быстрее песочной башни под набежавшей волной. Один из студентов на фотографиях оказался каким-то образом причастен к серийным убийствам. Это можно было объяснить совпадением. Это хотелось объяснить совпадением! В эту секунду ничего другого Бабкин не желал так сильно.

Но сбросить этот факт со счетов он не мог.

Сергей машинально пожевал зубочистку, уколол язык и выплюнул.

– Расстроил тебя? – сочувственно спросил Урюпин.

– Озадачил. Убийцу, насколько я помню, не поймали?

Бывший следователь покачал головой.

– Нет. Искали на совесть, можешь мне поверить.

– Уголовное дело мне понадобится, – вслух подумал Бабкин.

– И не надейся!

– …если только Илюшин уже не отыскал нашего дурня… Что?

– Я говорю, можешь даже не дергаться. – Урюпин отправил в рот пельмень. – Ничего не слышал, да? Сидишь в своем частном сыске, все новости мимо тебя. У нас уже полгода новая метла. – Он назвал фамилию, смутно знакомую Сергею. – Метет так, что свист стоит.

– У нас? – усмехнулся Бабкин.

– У них, – поправился Урюпин. – Никак не могу отвыкнуть.

– Расскажи что помнишь, – попросил Бабкин и поискал глазами официантку. Все складывалось так, что сам Бог велел утешиться штруделем.

3

Серей вошел в квартиру Илюшина, открыв своим ключом. Они давно условились, что на время расследования комната Макара превращается в офис, и Илюшин обставил ее в соответствии со своими представлениями об идеальном рабочем месте. Иногда ему взбредало в голову сделать перестановку – чаще, чем хотелось бы Сергею, который только успел привыкнуть к лиловому креслу, как его сменило желтое, высокое, точно трон, в котором любой выглядел бы претенциозно и глупо, глупее, чем обгоревшие туристы в приморских городах, обряжающиеся в костюмы придворных и сажающие на шляпу с плюмажем обезьянку. Любой – но только не Макар.

Кроме того, Илюшин повесил на стену мишень дартс. Дротики он выкинул бестрепетной рукой, пояснив, что не любит острых предметов, и завел на столе пенал с тысячей обгрызенных карандашей. Бабкин предпочитал не думать о том, откуда он их взял в таком количестве. Эти огрызки, а также ластики, колпачки от ручек и прочие мелочи время от времени летели в мишень, а потом хрустели под ногами у Сергея; когда он пытался воззвать к совести Илюшина, тот посоветовал представить, что это ракушки на морском берегу.

Макар сидел за ноутбуком.

– У меня новости, – мрачно сказал он, увидев в дверях Сергея.

– У меня тоже, – в тон ему ответил Бабкин.

– Начнем с моих. Илья Евгеньевич Рытвин, тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения, единственный собственник дома в поселке «Белая береза», в настоящее время проживает во Франции, куда выехал в ноябре прошлого года. На территорию Российской Федерации не возвращался.

Бабкин сел.

– Я только что имел с ним продолжительную телефонную беседу, – продолжал Илюшин. – Он клянется, что ключей нет ни у кого, кроме него и Сафонова. Верить ему на слово, конечно, нельзя, но факт остается фактом: сам Рытвин не мог развесить фотографии.

– Мог кого-то попросить, – без всякой уверенности сказал Сергей.

– Сбил Рытвин, подлец, нам все расчеты. Прибавь к этому, что у него нет другой недвижимости в России, вопреки тому, что мы с тобой предполагали, так что если он и заточил бедного Сафонова в подвале, как предполагает сестра, это не его подвал. В общем, все это осложняет работу на порядок.

– Это еще не осложняет, – заверил Бабкин, доставая блокнот. – Теперь слушай мою историю. В ноябре и декабре две тысячи девятого пять человек были зарезаны в подворотнях. Ты об этом что-нибудь знаешь?

– Никогда не слышал. Но, в общем, не вижу ничего странного. В Москве за сутки происходит от одного до пяти убийств. Какая-то часть из них пришлась на подворотни просто потому, что это удобное место для грабежей. Жертва начинает сопротивляться и все заканчивается печально.

– Я не совсем точно выразился, – сказал Бабкин. – Это были не подворотни. Это были арки. Одна – на Соколе, вторая – на Долгоруковской, третья – в Коптево и еще одна – в Астраханском переулке, за проспектом Мира.

– Ты перечислил четыре.

– На Долгоруковскую пришлось два убийства. Арки там расположены по левой и правой стороне улицы, почти напротив. В середине ноября убили девушку в одной арке, а две недели спустя – мужчину во второй. Во всех пяти случаях один и тот же почерк: нападавший бил жертву ножом в горло или в грудь, несколько раз.

– Все погибали на месте? – быстро спросил Макар.

– Хороший вопрос. Нет, двоих довезли до больницы. Там они скончались, не приходя в сознание.

– Значит, на них нападал не профессионал…

– На месте одного из преступлений нашли нож, но ни на шаг не продвинулись. Этих ножей в любом хозяйстве…

– Почерк одинаковый, места похожи, – пробормотал Илюшин. – Что насчет убитых?

– Никаких связей. Не знакомы, не ходили в один спортивный зал, не заканчивали одну школу, не приехали из одного города… И у них ничего не взяли.

– Или взяли то, о чем никто не знал, – задумчиво сказал Макар. – Дело так и осталось висяком?

Сергей молча кивнул.

– Какое отношение оно имеет к нам?

– Третий труп обнаружила Сенцова.

Бабкин сполна насладился вытянувшимся лицом Илюшина.

– Она и позвонила в полицию, – добавил он. – Урюпин рассказал, что когда Сенцову опрашивали, она выглядела до смерти перепуганной. Догадывалась, что всплывет убийство в парке и возникнут вопросы. Но она не была знакома с жертвой.

Он снова замолчал. Макар попытался выбить пальцами дробь по подлокотнику, однако бархатная обивка заглушила звук. Сергей мстительно ухмыльнулся: кресло ему не нравилось, но привычку Илюшина он не любил еще больше. Приятно было найти в чванливой мебели неожиданного союзника.

Он ушел на кухню и крикнул оттуда:

– Четыре трупа опознали, пятый – нет.

Включил чайник, вернулся в комнату. Илюшин пересел на стол и подпирал щеку с таким лицом, будто у него заныли зубы.

– Давай для начала поймем, кто эти четверо на фотографиях, – сказал он.

– Студенты, – пожал плечами Бабкин. – Однокурсники Сафонова. Нам и так это известно.

– Если бы все было так просто, их снимков не было бы в подвале.

4

Илюшин вышел на «Кропоткинской», улыбнулся проходящей мимо красавице и пошел своей дорогой, не замечая, что девушка смотрит ему вслед. Возле храма кружили туристы. Над туристами кружили голуби.

Чисто, прозрачно и ветрено. Макар взглянул на часы и решил, что есть время поздороваться с Петром Первым.

Металлический колосс, покрытый бронзой, вызывал у него теплые чувства. Когда-то, очень давно, мама плавила шоколад в кастрюльке и разливала по формам. Формочек было три: белка, медвежонок и солдатик. Белку фаршировали толчеными орехами. Медвежонку доставалась вареная сгущенка. А солдат всегда был пустым, потому что на третьем шоколадном уродце терпение мамы Илюшина заканчивалось.

– Я тебе, бывало, в детстве башку откусывал, – ностальгически сообщил Макар императору.

Когда он поднимался вверх по Пречистенке, начали бить в колокола. В хорошем месте живут родственники Эмиля Осина, мысленно сказал себе Илюшин. Дай-то бог, чтобы пустили в подъезд. Пройду ль дресс-код я, лох позорный, иль с треском вышибут меня?

Проверить это ему не удалось.

– Подождите внизу, – раздался тонкий голосок из динамика домофона, когда он набрал номер квартиры, – я сейчас спущусь.

Илюшин сел на скамейку возле детской площадки. Вскоре из подъезда вышла молодая женщина в уггах, кутавшаяся в розовое пальто, похожее на махровый халат. Не исключено, подумал Макар, что это как раз таки халат, похожий на пальто.

По телефону он представился бывшим однокурсником Эмиля. «Мы делаем альбом о нашем курсе. Можно попросить вас рассказать что-нибудь о вашем муже?»

Вдова Эмиля Осина кивнула ему, глядя сверху вниз, и присела рядом.

– Здравствуйте, Нина. Спасибо, что согласились поговорить.

Бледное лицо со следами недосыпа, волосы, собранные на макушке в небрежную гульку. Она потерла глаза и зевнула.

– Простите! Малыш всю ночь не спал. Зубки режутся. У вас дети есть?

– Двое, – кивнул Макар, вложив в интонацию равные дозы безграничной усталости и незамутненного счастья. – Утром в садик их отвел.

– Хорошего отца сразу видно!

Илюшин смущенно улыбнулся.

– Нина, поговорим об Эмиле? Я бы не беспокоил вас личной встречей, но по телефону все как-то не так получается… не душевно, если вы понимаете, о чем я.

– Я понимаю… понимаю. Что вам рассказать? О семье, наверное, вы и сами слышали…

– Если честно, его родители мне не очень интересны. Мы составляем такие, знаете, неформальные портреты! Факты биографии, характер, привычки – все вместе. Это дает объем, трехмерное изображение, насыщение информационного поля…

Он понес вдохновенную ерунду, зная, что важны не слова, а интонации и темп речи. Нина понятливо кивала.

– Раз вы учились с Эмилем, вы помните, какой он был, – сказала она. – Остроумный! Хлесткий! Бросит мне пару слов – я весь день рыдаю. Эмиль говорил: тот, кто не отличает Феллини от Абеляра, не имеет права на ужин. Ну… приходилось сидеть на кефире. Зато для фигуры полезно.

Нескрываемая гордость, звучавшая в ее голосе, озадачила Макара.

– Может быть, поэтому у него не было друзей, – задумчиво сказала Нина.

– Как не было? – удивился Илюшин.

– На третьем курсе он был влюблен в какую-то девочку, но она не ответила ему взаимностью. А может быть, ответила, но вскоре бросила. Сам Эмиль об этом никогда не упоминал, его родители проговорились. Еще были какие-то приятели… Наверное, из-за девушки они все переругались. – Она заговорила неуверенно. – Вы сами этого не помните?

– Увы. Я же видел его только издалека. Восхищался, точнее сказать…

– Когда мы начали встречаться, он ни с кем меня не знакомил. Сначала я думала, это из-за того, что Эмиль меня стесняется… А потом догадалась, что у него нет никаких друзей. Даже на нашей свадьбе гуляли только его коллеги, а из института никто не пришел.

Странно, подумал Макар, очень странно. А как же дружба, о которой говорила сестра Сафонова?

– Эмиль был очень умный. Очень! Он столько читал, вы не представляете. У нас дома огромная библиотека! Я даже не знаю, что теперь делать со всеми этими книгами. Так и стоят…

– А вы сами их не читаете? – вырвалось у него.

– Нет. Я же дурочка.

Она улыбнулась, будто извиняясь. Илюшин пристально взглянул на нее и довольно много понял об Эмиле Осине, и то, что он понял, ему не понравилось. Девочка-глупышка, не читающая книг, прелестное юное существо, не знающее, кто такой Феллини и чему учил Абеляр… Но если тебе важен был ее ум, Эмиль, зачем ты на ней женился?

– Я не думаю, что вы дурочка, – сказал он.

– Вы просто мало меня знаете. Моя мама приговаривает: «Был бы ум бы у Лумумбы…»

– …ни при чем бы был бы Чомбе, – машинально закончил Илюшин.

– А я всегда маме на это отвечаю, что Лумумба – очень красивое имя, и если она будет часто его повторять, я назову им дочку.

Макар засмеялся. Нина Осина начинала ему нравиться.

– Вы знали, что Эмиль пел в хоре? – Она снова стала серьезной.

– Нет.

– У него прекрасный голос! Высокий, тонкий-тонкий! Тенор. Прямо ангельский! Он учился в институте, а по выходным пел в соборе. Его родители говорили, что у Эмиля впереди завидное будущее… Мы поженились, а через год он погиб.

– В две тысячи двенадцатом, кажется?

– Да. Так глупо получилось… Он возвращался вечером с работы и срезал путь через стройку. Было грязно, шел дождь… В общем, Эмиль сорвался. Его нашли в котловане со сваями. Он упал и разбил голову.

– Эмиль был пьян? – спросил Макар, догадываясь об ответе.

– Нет, что вы! Он совсем не пил.

– А когда это случилось?

– Тринадцатого ноября.

Илюшин выразил сочувствие, задал для проформы еще несколько вопросов, поблагодарил женщину и встал.

– Вы журналист? – спросила Нина, глядя на него снизу вверх.

– Нет, конечно. Почему вы так решили?

– А татуировки с птицами у вас есть?

– У меня вообще нет татуировок, – осторожно сказал Илюшин. – Нина, вы задаете странные вопросы.

Девушка поднялась.

– Эмиль однажды напился, – безучастно сказала она. – Единственный раз за все время, что мы были знакомы. Он пытался убежать из квартиры и кричал, что за ним придут орлики.

– Кто придет? – изумился Макар.

– Орлики.

Илюшина осенило:

– С белыми глазами да по мутной воде?

Нина вздрогнула и уставилась на него.

– Да… Кажется, так. Откуда вы знаете?!

– Это Гребенщиков, «Волки да вороны». Песня такая.

Нина помолчала.

– Без разницы, песня или нет, – сказала она наконец. – Эмиль боялся этих орликов до смерти. Он больше в рот не брал ни водки, ни вина только потому, что помнил, как они ему являлись. Вы не журналист. Но вы не учились с ним вместе. Я глупая, это правда. Но чтобы бывший студент заморочился этим альбомом… Вы бы по-другому выглядели и разговаривали. Наверняка у вас была бы борода! Так что вы врете. И имя выдумали… первое попавшееся взяли, да?

Илюшин помолчал. Если так пойдет и с остальными родственниками, можно сворачивать опрос и расписываться в профнепригодности.

– Я не орлик, – сказал он, и прозвучало это даже нелепее, чем он опасался.

Вдова Эмиля Осина кивнула. Странно, но, кажется, ему удалось ее успокоить.