Елена Майорова
Любовь и страсть Сухово-Кобылина. Трагедия великого драматурга
© Майорова Е.И., 2019
© ООО «Издательство «Вече», 2019
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020
Сайт издательства www.veche.ru
* * *
…Это не выдумка, а истинное происшествие.
С.Т. Аксаков
Прозвучали и затихли последние слова благородного отца Муромского: «Бежать, матушка, бежать! от срама бегут!» На сцену и зрительный зал Московского Малого театра упала напряженная тишина. В это время элегантный, спортивного сложения мужчина в черном фраке незаметно вышел из ложи. «Я надел шубу, взял шляпу – и ускользнул из ложи как человек, сделавший хороший выстрел, и в коридоре услышал целый гром рукоплесканий. Я прижал ближе к груди портрет моей милой Луизы – и махнул рукой на рукоплескания и публику». Аплодисменты не утихали, будто лавина сорвалась; крики «браво! браво!» неслись отовсюду; весь зал поднялся и аплодировал стоя. Кто-то в экстазе выкрикнул: «Где автор?!» – и весь зал подхватил:
– Кобылина на сцену! Ура! Ура!
– Найти его! Качать!
– Автора! Автора!
Но автор не пожелал выйти поклониться восхищенным зрителям. «Успех, успех – и только! Не стоят они того, чтобы я перед ними поклонился». Отныне это стало его правилом – драматург Сухово-Кобылин не выходил кланяться публике.
А.В. Сухово-Кобылин. Художник В.А. Тропинин
Так 28 ноября 1855 года в Москве прошла премьера пьесы Александра Васильевича Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского». Автор, философ и аристократ, человек, подозреваемый в убийстве доверившейся ему беззащитной женщины, создал великое драматическое произведение.
«Что я? Вытерпел, выжил или страшно много во мне силы? Куда ведет Судьба – не знаю. Странная Судьба. Или она слепая, или в ней высокий, сокрытый от нас разум. Сквозь двери сырой “сибирки”, сквозь Воскресенские ворота привела она меня на сцену Московского театра – и, протащивши по грязи, поставила вдруг прямо и торжественно супротив того самого люда, который ругался мне и, как Пилат, связавши руки назад, бил по ланитам… Публичному позору и клеймению предает честное имя, – и я покорен тебе, судьба, – веди меня – я не робею, не дрогну – не дрогну, если и не верю в твой разум, но я начинаю ему верить. Веди меня, великий слепец Судьба. Но в твоем сообществе жутко…»
Пережитая трагедия, борьба с произволом чиновников, бездушное любопытство светского общества заставили Сухово-Кобылина по-другому взглянуть на окружающее. Оскорбленный в своей дворянской чести, преданный самыми близкими друзьями, он не считал нужным следовать общепринятым правилам, не желал делить с публикой свой успех, выслушивать панегирики профанов.
В этой пьесе было так много личного, наболевшего, выстраданного. Это не могло оставить зрителя равнодушным. С момента премьеры и далее в 50–60-е годы «Свадьба Кречинского» приобретала, подобно грибоедовскому «Горю от ума», все большую популярность «абсолютно как комедия», и комедия гениальная. Более того, из нее возросли еще две пьесы и сложилась необыкновенная триада «Свадьба Кречинского» – классическая комедия, фактически водевиль; «Дело» – трагедия, а «Смерть Тарелкина» – гротеск, фарс. Реплики героев вошли в повседневную жизнь, использовались в фельетонах и пародиях. «Замечательное впечатление свежести и жизненности производит комедия А.В. Сухово-Кобылина…» – написал корреспондент «Нового времени» А.В. Амфитеатров в 1895 году.
И в наше время его пьесы не потеряли злободневности, не утратили актуальности. Но мало кто знаком с захватывающей историей подлинной жизни драматурга, с трагедией, изменившей его судьбу. Перипетии этой истории – настоящий любовно-детективный сюжет, разгадку которого каждый может найти для себя сам.
Богатые и гордые Сухово-Кобылины
Александр Васильевич Сухово-Кобылин вовсе не был профессиональным литератором. Хотя литературными занятиями не гнушались представители дворянства и даже высшей знати – достаточно вспомнить Константина Романова, – все же сочинительством зарабатывали на хлеб насущный все больше разночинцы: Чернышевский, Добролюбов, Белинский… А Сухово-Кобылин принадлежал к одной из самых благородных фамилий государства Российского, занесенных в «Бархатную книгу»[1]. Его дальний предок Андрей Кобыла стал предтечей множества родов русских государственных деятелей: Лодыгиных, Колычевых, Коновницыных, Кокоревых, Неплюевых, Боборыкиных, Образцовых, Кошкиных, Захарьевых, Юрьевых, Шереметевых, Епанчиных, Ляцких… Более того, он – прародитель Романовых, более трех веков правивших Россией.
Переписка императора Петра I и Степана Андреевича Колычева, изданная в XVIII в.
Один из потомков Андрея Кобылы Степан Андреевич Колычев, стольник и первый герольдмейстер Российской империи, утверждал, что пращур – сын «короля прусского» Гланды Кабилы, который после ожесточенной войны с тевтонскими рыцарями вынужден был покинуть родовые земли на южном берегу Балтийского моря и пойти служить к Александру Невскому. В имении Сухово-Кобылиных – Кобылинка Мценского уезда Тульской губернии – сберегались семейные реликвии, свидетельствовавшие о немаловажной роли их предков в истории России. Недаром Александр впоследствии гордо заявлял, что «принадлежит к одному из древнейших родов русского дворянства».
Отец будущего драматурга Василий Александрович (1784–1873), сын Александра Васильевича Сухово-Кобылина и Авдотьи Ивановны Мусиной-Пушкиной, происходил из семейства, связанного родством и свойством со знатнейшими фамилиями Российской империи, в том числе с родом Яковлевых, к которому по отцу принадлежал Александр Герцен, и с богатейшим родом Огаревых, что впоследствии создало круг общения его детей.
Происхождение предопределяло направление дальнейшей деятельности молодого дворянина, обусловливало выбор государственной службы – гражданской или военной. Большинство русских дворян по традиции готовили сыновей к военной карьере и предпочитали ее гражданской службе. При этом руководствовались они мотивами чести, долга, престижности и привилегированности положения военного человека над штатским. Большей частью российского дворянства военная служба рассматривалась в качестве единственного достойного занятия. Поэтому в России действовало много соответствующих учебных заведений: военные училища, гимназии, кадетские корпуса и пр. Военная служба представлялась дворянину настолько естественной, что препятствовать ей могли только болезнь, физический недостаток или же фамильные связи в дипломатическом мире.
Пятнадцатилетним подростком Василий Сухово-Кобылин был произведен в офицеры гвардейской конной артиллерии и с тех пор в течение шестнадцати лет вел походную жизнь, принимая участие в кампаниях и во всех генеральных сражениях с Наполеоном. В чине полковника артиллерии участвовал в Битве народов под Лейпцигом, проявив незаурядное мужество и находчивость, неоднократно бывал ранен, но не покинул поле боя. В сражении при Аустерлице он потерял глаз. Командуя конноартиллерийской ротой, громил из своих орудий Париж и 19 марта 1814 года вступил в него в авангарде русской армии под начальством графа Палена. Его доблесть неоднократно отмечалась отечественными и иностранными орденами, в том числе – орденом Святого Георгия 4-го класса.
Сражение при Аустерлице. Художник И. Ругендас
Несмотря на проявленную в боях храбрость, в мирной жизни был он характера робкого, склонного к религиозному чтению и миросозерцанию, а «образования малого». Впрочем, это не помешало Василию Александровичу стать предводителем дворянства Подольского уезда Московской губернии, где он владел селом Воскресенским (Поповка)[2], и отлично проявить себя на этом поприще.
Но в своем собственном доме он «смолоду был зрителем». Его старшая дочь Елизавета Васильевна впоследствии досадовала, что у главы семьи Сухово-Кобылиных «характера нет ни на грош», что на Василия Александровича «рассчитывать нельзя». Не глава семьи, а его супруга была «всемогуща в семействе Сухово-Кобылиных, она – всё».
В 1814 году он женился на Марии Ивановне Шепелевой. Старинный русский дворянский род Шепелевых на протяжении всей истории Российской империи служил Отечеству. Он не отличался такой знатностью, как Сухово-Кобылины, но тоже числил в своих предках некоего Облагиню – вымышленного при составлении в конце XVII века Бархатной книги прародителя группы столбовых дворянских родов, которые в допетровское время не занимали видных мест по службе. Облагиня якобы прибыл в 1376 году «из немец из Свейского королевства в Польшу к королю Ольгерду», где крестился с именем Георгий и откуда вскоре перешел на службу к великому князю московскому Дмитрию Иоанновичу Донскому. Старший сын его, Петр, прозывался Шепель, отчего уже сыновья последнего именовались Шепелевыми; а от второго сына, Нестера, пошли Нестеровы. В роду Шепелевых присутствовали и Собакины, родичи одной из жен Ивана Грозного, Марфы, знаменитой своей необыкновенной красотой.
Отец Марии, Иван Дмитриевич, бригадир и предводитель дворянства Перемышльского уезда Калужской губернии, был женат на Елизавете Петровне Кречетниковой, дочери Петра Никитича Кречетникова, боевого генерала, губернатора Астрахани времен Екатерины Великой. Особой благосклонностью императрицы пользовался его брат, известный вельможа, граф Михаил Никитич Кречетников. Однако самым примечательным родственником Марии был ее дядя Дмитрий Дмитриевич Шепелев, родовитый дворянин, генерал-аншеф, тоже герой войны 1812 года. Хотя он и не являлся прямым предком нашего героя – всего лишь двоюродным дедом, но Александр называл его дядей – его история заслуживает упоминания.
Императрица Елизавета Петровна «для охраны лесов от истребления» распорядилась закрыть ряд заводов на расстоянии двухсот верст от Москвы. В этот список попали и предприятия известных «железных заводов промышленников» Андрея и Ивана Баташевых, и братья были вынуждены отправиться на поиски новых мест. Окрестности Выксы в то время идеально подходили для создания нового металлургического производства. Богатые залежи железной руды, близость к важной транспортной магистрали – реке Оке – и соседство со знаменитой Нижегородской ярмаркой стали для Баташевых определяющими факторами. Спустя два года после переселения, в 1757 году, начал выпускать чугун первый на новых землях – Унженский – завод Баташевых, расположенный во Владимирской губернии. Освоение берегов Выксы и Велетьмы началось в 1765 году, и уже через год выпускалось почти 5 тыс. тонн чугуна – значительный по тем временам объем. В 1782 году Иван Баташев женился вторым браком на Елизавете Осиповне Москвиной, происходящей из старой, богатой и просвещенной московской купеческой семьи. Вероятно, под влиянием жены Иван Родионович потребовал у старшего брата раздела имущества, тем самым смертельно его обидев. Андрею Родионовичу досталась Гусевская группа предприятий во Владимирской губернии, Ивану Родионовичу – Выксунская группа в Нижегородской губернии.
Смерть Ивана, сына Ивана Родионовича, и его жены, сгоревших от чахотки, сделала наследницей всего огромного состояния Баташевых его единственную внучку – «маленькую барышню» Дарью Ивановну. Сказочно богатую Дарью весьма нуждающийся в деньгах Шепелев рассматривал как идеальную кандидатуру в супруги. Генерала отличали любовь к роскоши и увеселениям, чрезмерная расточительность, отсутствие чувства меры, а также неумение сосредоточиться на одном деле продолжительное время. Но чтобы заполучить наследницу, Дмитрий Дмитриевич «сосредоточился» и разработал хитрый стратегический план: втерся в доверие к деду, завел знакомство со слугами. А в один прекрасный день, проезжая мимо дома Дарьи, получил увечья (оказавшиеся несерьезными) от сломавшегося возка. Тут-то и произошло романтическое знакомство с наследницей. На момент свадьбы жениху было 36 лет, невесте – 14. Старый Баташев не испугался, что зять пустит семью по миру (шла за ним по пятам слава мота!): «Я даю за моей внучкой в приданое семнадцать тысяч крепостных душ, полтора миллиона чистого капитала и металлургические заводы; даже если он и захочет, не сможет всего промотать».
Он назначил генерала управляющим имением и заводами. Зять повел дело умело; при нем кричный способ плавки металла был заменен на прогрессивный пудлинговый, на заводах были установлены паровые двигатели. Однако после смерти тестя в 1821 году Шепелев, любитель приемов, о которых говорила вся Москва, умудрился быстро промотать все огромное состояние Баташевых. К середине 1850-х годов от приданого Дарьи Баташевой не только ничего не осталось, но все дела Шепелева пришли в такое расстройство, что над личностью и имуществом недавнего миллионера пришлось назначить правительственную опеку. Но не только безалаберность Шепелева стала тому виной: ухудшение конъюнктуры железного рынка, истощение естественных ресурсов горного хозяйства (истребление лесов, обмеление водных систем, оскудение запасов руды), злоупотребления заводского управления вызвали ослабление экономической основы заводов.
Новыми владельцами Выксы – селения, расположенного южнее древнего города Мурома, к юго-западу от Нижнего Новгорода, стали дети Дмитрия Шепелева. Но они оказались неспособны управлять производством и усадьбой, что привело к практически полному разорению их имения. В 1845 году Шепелевы были удалены от управления заводами.
К тому времени мужская часть семейства Шепелевых сильно поубавилась. Шепелевы сами попросили сделать опекуном от правительства над Выксунскими заводами Василия Александровича Сухово-Кобылина, полковника в отставке, председателя Опекунского совета, «известного своей кристальной честностью и принципиальностью». Он управлял заводами в течение десяти лет (1847–1857).
Семья Василия Сухово-Кобылина поселилась в усадьбе с огромным парком во французском стиле, по образцу Версаля. Главная липовая аллея заканчивалась трехэтажным барским домом-дворцом с многочисленными службами. Имелся здесь и значительный крепостной театр с приглашенными иностранными балетмейстерами и артистами, так что театральные представления рано вошли в жизнь Александра.
Богатые, гордые своей принадлежностью к старинному знатному роду и придерживающиеся великосветских традиций, Сухово-Кобылины не чуждались просвещения, умели воспитать свои вкусы и взгляды, а жизнь вели сообразно положению – на широкую ногу.
Мать будущего драматурга, прекрасная Мария Ивановна (1789 – 8 июля 1862), была женщина энергичная, властная, порывистая. Личность многогранная, хотя не лишенная противоречий, человек неординарных способностей, которые проявлялись буквально во всем, она помогала проявлению врожденных талантов своих детей и становлению их как явление культурной жизни общества.
Имея обо всем собственное мнение, Мария Ивановна кормила всех пятерых детей сама, а потом, «отнявши дитя от груди, долго клала его спать около себя, примащивая к большой своей постели маленькую, назначенную для ребенка». Воспитывала она свое потомство тоже самостоятельно, в «руссоистском духе». Дети боготворили мать, уважая в ней не только властность, твердость убеждений, но и просвещенность. Ее таланты и образованность, мастерское чтение, которым заслушивались домашние и гости дома, в основном ученые, литераторы, актеры, сделали ее хозяйкой знаменитого в Москве салона – не только светского, но и литературного. Здесь происходил живой обмен мыслей, развивались оригинальные идеи, велись жаркие споры.
Литературные салоны, как правило, объединяли единомышленников. Эти литературные сообщества оказали большое влияние на развитие русской культуры. В них создавались литературные кружки, объединения, впервые читались вслух произведения, которые при существовании царской цензуры появлялись на бумаге много позже (например, «Горе от ума»). Центром притяжения такого салона чаще всего являлась незаурядная просвещенная женщина.
Александр Васильевич вспоминал позже о своей матушке с восхищением: она была «женщиной среднего и даже малого роста, но эта малость была кажущаяся и происходила от необыкновенной пропорциональности тела… Она имела очень черные волосы, проницательные глаза, прекрасный правильный нос и несколько толстоватые губы. Она была очень хороша собой!!! Ее храбрость была неустрашимость мужчины. Она ничего не боялась и никогда не пугалась». Ее старшая дочь Елизавета Васильевна Салиас рассказывала: «Матушка любила одеваться по моде, танцевала замечательно прелестно, любила театр и не упускала случая потанцевать и взять ложу». Современник характеризовал Марию Ивановну как «кряж и кремень», вспоминая, что «она и в зрелые лета сохранила своеобразную красоту и способность очаровывать, в девичестве же просто слыла красавицей, но в обе поры имела характер мужской: с возрастом пристрастилась к сигарам, а в юности объезжала лошадей и любила ружейную охоту».
Крестьянин родового поместья Кобылинка Прокофий Пименов, который состоял у Александра Сухово-Кобылина в кучерах, хранил крепкую память о его маменьке: «Дралась сильно. Крепостные ее ненавидели; бывало, выедет из ворот, поскачет по пожити, так говорят вслед: “Ну, едет татарка!..”» «Более странного сочетания образованности и самых диких крепостнических привычек не случалось мне встречать на моем веку», – писал Е.М. Феоктистов и далее рассказывал, как, нахлестав по щекам гувернанток, надавав оплеух горничным и лакеям, «она закуривала сигару и усаживалась на диван с французским переводом Шеллинга в руках».
В семье Сухово-Кобылиных было двое сыновей и три дочери. После первого ребенка, умершего во младенчестве, родилась дочь Елизавета, затем 17 сентября 1817 года – герой нашего повествования, старший сын Александр. Он появился на свет не в Москве, как часто пишут в биографических справках, а в имении Сухово-Кобылиных – селе Воскресенском Московской губернии. В 1819 году родилась Евдокия, а следующим стал Иван Васильевич (1820–1842), «больной ребенок», о котором почти нет упоминаний в семейной переписке и документах – по-видимому, он был умственно отсталым. Последней, младшей дочерью стала Софья (1825 – 25 сентября 1867). Прекрасная мать, Мария Ивановна тем не менее относилась к детям по-разному. «Я не была любимая дочь, – горько констатировала Елизавета Васильевна, – она любила без памяти особенно сыновей, поменьше сестру мою Душеньку», жалела слабую здоровьем Сонюшку.
Александр, безусловно, был светом в окошке для Марии Ивановны. Рожденный в сентябре, под созвездием Девы, он оказался типичным представителем земной стихии. Главным качеством, присущим представителям этого знака, является любовь к порядку и системности, аналитический склад ума, четкое планирование не только своего дня, но и всей жизни. Эти качества вполне проявлялись в Александре и делали его невероятно целеустремленной личностью. Он не прощал ошибок и оплошностей не только другим людям, но и себе. Как всем, родившимся под созвездием Девы, ему был важен комфорт, он ценил роскошь и достаток, хорошую еду, удобства, одежду; его восхищал материальный прогресс. К сильным чертам, дарованным ему звездами, можно отнести интеллектуальность, последовательность и верность своим идеалам – это очень ярко проявилось в характере Сухово-Кобылина впоследствии. Родившиеся под созвездием Девы способны принимать важные решения и брать на себя ответственность. Они очень тяжело переживают собственные неудачи и неспособны смириться с поражением. Их слабой стороной является неумение прощать чужие ошибки. Под этим осенним созвездием появились на свет такие известные личности, как королева Елизавета Английская, Людовик XIV, Савонарола, кардинал Ришелье, Ротшильд, Лев Толстой, Фенимор Купер, Гёте, Метерлинк и многие другие.
Будущий драматург пришел в этот мир в то время, когда Россия залечивала раны нашествия Наполеона, когда еще не успели стереться из памяти события Отечественной войны 1812 года. Пушкину в это время было восемнадцать лет, будущему кумиру Александра Николаю Гоголю – восемь, другому предмету его восхищения, А. Грибоедову, до страшной гибели в Тегеране оставалось двенадцать лет, и еще восемь лет должно было пройти до восстания декабристов. Он жил в эпоху бурных потрясений и перемен – но напрасно было бы искать его имя среди бунтарей и прогрессистов. Во все периоды своей жизни он оставался верным легитимной монархии.
Сухово-Кобылины жили в центре Москвы. Пушкин писал: «Там пребывало богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, страстные к безвредному злоречию и к дешевому хлебосольству».
«Дом, доставшийся по наследству отцу моему (Бол. Харитоньевский пер., 8, сохранился поныне), – вспоминала старшая сестра Александра, Елизавета, – был каменный, старинный, с сенями, построенными сводами и каминами нижнего этажа под сводами. Он был темен, комфортабелен, и если бы был отделан по-нынешнему, то считался бы прелестным домом. Он и по-тогдашнему, несмотря на нечистоту стен, весьма обшарпанных… считался барским домом. Он находился в Харитоньевском переулке, близ Чистых прудов. Теперь этот квартал заброшен, тогда он был сен-жерменским предместьем Москвы. Все знатоки фамилий жили близко от Чистых прудов, имели дома на Покровке, Разгуляе, Басманной и Мясницкой. Наш дом стоял посреди огромного двора, из которого в наше время даже в Москве выкроили бы два двора и два сада. Передний двор отделялся от улицы черной решеткой и двумя каменными столбами со львами на веревках; задний двор огромный, он не мог быть запираем и завален огромной конюшней, огромным сараем для экипажей и огромной складкой дров на зиму. Среди него оставалось еще огромное, пустое место, на котором для нас, детей, выстраивали зимой довольно большую ледяную гору».
Прислуживали в доме «10 невинных и полудиких горничных и, по крайней мере, 12 косолапых, совершенно уже диких лакеев». Кроме того, штат прислуги включал экономку, барскую барыню, кухарок, повара, кучеров, конюхов и пр.
Как только начинал таять снег, собирались в подмосковное имение «Воскресенское, отстоявшее от Москвы на 25 верст. Описать Воскресенское трудно. Оно осталось в моей памяти, как оазис в пустыне, как Эльдорадо, как блеск маленького земного райка», – продолжает Евгения Тур. «Попытаюсь описать его вам таким, каким, говорят, купил его мой отец в первый год своей женитьбы, таким, каким я помню это имение в мою молодость и детство. Въезжая в имение, вы ехали по широкому [настоящему из щебня] шоссе, [устроенному моим отцом]. Направо вырисовывалась при самом въезде старинная, белая, небольшая каменная церковь. За нею, отделяя ее от сада, находился зеленый овраг и через него – мост из белого камня. За мостом с одной стороны – деревянный домик с зеленой крышей, больница, а с другой – березовая роща. Потом опять вниз, и по сыпучему песку скатишься к реке… Круча была взаправду круча, и спрыгнуть с нее было небезопасно, несмотря на сыпучий песок. Барский двор стоял в глубине полукруглого двора. За ним тянулся Итальянский сад с липовыми аллеями, темными и сырыми, и с широкой аллеей перед самым домом посредине из берез. Березовая роща, как и весь остальной сад, примыкала к реке. За Итальянским садом направо раскинулся великолепный, веселый, роскошный Английский сад, с огромными лугами и довольно большим длинным прудом посредине[3]. Различные деревья украшали его; на краю сада – огромный серебристый затон, над которым была поставлена зеленая скамья. Вообще скамей было вдоволь. Мать моя любила Английский сад и с особенной любовью занималась им. Он примыкал одною стороною к речке, другою – к оврагу, отделявшему церковь, шедшему к Итальянскому саду и к Воскресенской Швейцарии. С другой, [левой], стороны Итальянского сада находились оранжереи, теплицы и грунты: им не было числа. Я забыла гордость моей матери. У ней поспевали вишни в марте, персики в феврале, ананасы в январе, у ней цвели все растения Юга, громадные кактусы (cactus grandiflora), пионные деревья, магнолии величиною с небольшую березу и [злаки] всех пород; словом, в ее теплицах нашлись бы все редкие растения любого ботанического сада. Если мне поможет память, я скажу, что теплиц и оранжерей было не менее восьми или десяти. Всякий подумает, какое надо состояние, чтобы содержать и развивать все это при русском климате, но в то время думалось иначе: “У меня садовники свои, – говаривала мать моя, – заняты нашим лесом, а [в феврале] к Пасхе я продам фруктов Слоеву (известный купец, торговавший в рядах близ Василия Блаженного фруктами) на верные тысячи рублей и больше (тогда считали еще на ассигнации). Тысячи не безделица, а мы продаем только лишние фрукты и оставляем для себя вволю персиков, и вишен, и земляники”».
Река, лес, телята, жеребята и другая животная детвора окружали маленьких барчуков и барышень. В овраге, отделяющем усадьбу от села Воскресенского, жили барсуки; со сладким ужасом рассказывали, что в лесу водятся волки. Словом, Воскресенское было целым неизведанным, манящим миром.
Неописуемой красоты природа окружала владельцев и в родовом имении главы семьи Кобылинка Мценского уезда Тульской губернии. Привольные степи и знаменитые Тульские засеки – полосы лиственного леса, пересекающие территорию губернии с запада на восток, словно переносили детвору в иной, загадочный мир. «Заросли ягодных кустов – малины, черной смородины, белобокая клубника с мускусными красно-белыми плодами, начиная от Зеленых Ворот, были щедро разбросаны по двум главным оврагам леса, протянувшимся от Серебряного поселка и до поймы чистой светлой реки Плавицы: один – в сторону Кобылинки, другой – к деревне Захлебовке с ответвлением на Кобылинский Хутор и далее – на Ольхи. Детям насыпали ягоды в большие миски и заливали парным молоком, и они дружно работали деревянными расписными ложками. Лесной дух, сосновый либо ольховый, с той полянки, где были собраны ягоды, витал в горнице».
В господском доме было принято хлебосольно принимать гостей, особенно ровню себе, и обязательно подать милостыню нищему: это считалось непреложным и святым делом.
Зимой – снова в Москву, к развлечениям культурным и интеллектуальным. Дом Сухово-Кобылиных, по отзыву Белинского, славился в Москве своей образованностью. Родители были завзятыми театралами, позднее Александр Васильевич вспоминал «посещения оперы в Москве» в детские годы.
В.Г. Белинский. Художник К.А. Горбунов
Передовые Сухово-Кобылины покупали все новые русские книги, выписывали прогрессивные журналы, за которыми критик Белинский признавал большую роль «в распространении серьезных теоретических знаний и новейших научных идей, в обогащении русского языка научной терминологией». Журналы познакомили семейство с современными философскими взглядами Шеллинга.
Мыслящие русские интеллигенты сравнивали немецкого мыслителя с Колумбом, заявляя, что он открыл человеку неизвестную часть его мира – душу. Философия Шеллинга являлась целой энциклопедией, которая шириной охвата, оригинальностью мысли могла пленить всякий, не столько логический, сколько восторженный ум; она была торжественной симфонией, облагораживающей, успокаивающей и поднимающей человека. Немецкий философ отверг противопоставление природы и духа и стал рассматривать природу как бессознательный дух, а дух – как осознавшую себя природу. Признание существования целого мира за пределами сознания означало философскую революцию, совершенную Шеллингом. Мария Ивановна, вспоминая свои ощущения от бешеной скачки на горячем скакуне по своим полям и долам, терпкий запах скошенной травы, прохладный сумрак леса и восторг души, охватывавший ее при единении с природой, вполне понимала немецкого философа и горячо разделяла его воззрения.
Александр, для которого мнение матушки являлось высшим авторитетом, находился под ее духовным влиянием и тоже пристрастился к Шеллингу. Тот высоко ставил поэзию, придавая ей метафизическое значение. Момент художественного творчества, момент вдохновения Шеллинг признавал минутой, когда человек может заглянуть в «святая святых» жизни и поэтически выразить свои чувства. Так возникли романтичные стихи будущего драматурга: «Послание к маркизе Зорь», «Аттестат», «Ктеона», «Ночь на Этне». Позднее, подводя итог сделанному, Сухово-Кобылин числил эти стихи в ряду своих достижений.
