Елена Логунова
Суперклей для разбитого сердца
Глава 1
Итак, Хомкин меня бросил!
Бросил безжалостно, грубо и цинично!
Объявил о разрыве в ресторане, в присутствии своей новой пассии и официанта, который реял стервятником, подстерегая момент, чтобы вырвать у меня тарелку.
Прочие приборы со стола уже убрали. Подозрительно косясь на официанта, я придвинула к себе салатницу с остатками необыкновенно вкусного оливье и методично заработала ложкой. Зная, что за еду Хомкин заплатит сполна, я считала себя вправе съесть все, до последней крошки. Могу даже вылизать эту салатницу, если захочу! Я девушка без комплексов.
Я уже приготовилась тщательно вытереть стенки посудины хлебной корочкой, и тут Хомкин трагическим голосом сказал:
– Все, Инесса! Сегодня мы с тобой обедали в последний раз.
В первый момент я подумала, что Хомкин собрался сесть на строгую диету – с него станется! – и легкомысленно ответила:
– Ну, мне-то худеть не надо!
При этом я с прозрачным намеком посмотрела на девицу, которую Хомкин зачем-то притащил с собой и представил мне как свою новую секретаршу. Девица была на голову ниже меня, а весила килограммов на пять больше. Правда, избыточный вес у нее был сосредоточен в основном в области грудной клетки и в районе седалища: декольте выглядело так, словно в него затолкали пару воздушных шаров, и еще пара спряталась сзади под юбкой. В сочетании с кумачовым цветом платья это придавало секретарше очень праздничный, первомайский вид. Я прищурилась, вообразила, как она торжественно и величаво проплывает мимо украшенной флагами трибуны, и ухмыльнулась. Эта краснознаменная девица одна могла заменить собой целую колонну ликующих демонстрантов!
– Инесса, мы с тобой расстаемся навсегда! – с нажимом сказал Хомкин и, чтобы смысл его слов стал мне еще понятнее, приобнял секретаршу за пышные плечи.
Первомайская демонстрация в моем воображении моментально превратилась в похоронную процессию. Пальцы, крепко сжимавшие край салатницы, дрогнули и выпустили посудину. Официант тут же подхватил ее и с радостным клекотом унес прочь.
Я нахмурилась, тяжело взглянула на Хомкина и побарабанила освободившимися пальцами по столешнице, безмолвно требуя объяснений.
– Я женюсь! – сообщил Хомкин, трусливо прячась за свою секретаршу, которая воинственно выпятила грудь, заняв ею почти половину стола.
– Не на мне? – на всякий случай уточнила я.
Хомкин замотал головой так яростно, словно его атаковал пчелиный рой. Мисс Первое Мая ехидно ухмыльнулась.
В этот момент я оценила, с каким расчетливым коварством Хомкин выбрал время для объявления о нашем разрыве. На столе, с которого убрали всю посуду, не было ничего подходящего для прицельного броска в физиономию подлеца. Не стулом же его бить! Хотя…
Я с особым интересом взглянула на соседний – пустой – стул, и Хомкин, успевший неплохо узнать меня за полгода более или менее бурных отношений, поспешно сказал:
– Я хочу, чтобы мы расстались друзьями!
– Ты бы лучше спросил, чего хочу я! – Я зловеще цыкнула зубом, и хомкинская новая подруга немного втянула бюст, убрав его подальше от моих оскаленных челюстей.
– А чего ты хочешь? – послушно спросил Хомкин.
– Много чего, – честно призналась я.
Я хотела немедленно, здесь и сейчас, задушить мерзавца своими собственными руками. Я хотела стянуть с соседнего стола остро заточенную вилку и потыкать ею в надувное декольте его новоиспеченной невесты. Наконец, я очень хотела съесть уже заказанный десерт с многообещающим названием «Огненный рай», но не могла ждать, пока его принесут, в компании Хомкина и его будущей вайф, так как из последних сил боролась с желаниями номер один и номер два (смотри выше). Таким образом, получалось, что этот гад оставил меня без сладкого! Я поняла, что не прощу его ни-ко-гда!
Я со скрежетом оттолкнула стул, поднялась над столом во весь рост и высокомерно бросила надувной девице:
– Завещаю вам это ничтожество, – я кивнула на покрасневшего Хомкина, – и мой высококалорийный десерт. Кушайте, вам же нужно поддерживать в должной форме свои аэростаты!
Я кивнула на девицино декольте – это вполне могло сойти за прощальный поклон, – и удалилась, громко цокая каблуками.
Уже в такси я осознала, что меня обуревает еще одно могучее желание – реветь белугой и рвать на себе волосы, и уж в этом я себе не отказала. Правда, шевелюру свою я проредила чисто символически, хоть и взлохматила основательно, зато парадное лицо, вдохновенно нарисованное перед свиданием с неверным возлюбленным, размазала до состояния шедевра абстрактной живописи. Наверное, поэтому таксист, высадив меня у подъезда, невероятно быстро умчался прочь, даже деньги не пересчитал.
Зеркала в лифте не было давным-давно, и это избавило меня от лишнего стресса, но мамуля, открыв мне дверь, громко ахнула, сокрушенно покачала головой и спросила:
– Бросил?
– Бросил, – жалко шмыгнув носом, подтвердила я.
– А я всегда предупреждала! – изрекла мамуля.
Она высоко подняла голову и удалилась по коридору. Я вздохнула. Мамуля действительно всегда предупреждала, что Хомкин меня бросит. Впрочем, она также всегда предвещала папулину смерть от обжорства, собственную скорую и неминуемую гибель от нервного истощения, Зямину кончину от злоупотребления плотскими радостями жизни и, наконец, массовый падеж всех членов нашей семьи от сезонной бескормицы, вызванной хронической задержкой издательством мамулиных гонораров. Она у нас сочиняет страшные истории, которые читатели раскупают, как горячие пирожки. У нее невероятно высокий рейтинг популярности среди окрестной детворы: стоит только мамуле выйти во двор, как вокруг нее собирается толпа малолеток, охочих до страшилок. Папуля порой надрывает горло до хрипа, пытаясь дозваться женушку с вечерней прогулки. Она может до глубокой ночи сидеть на бортике песочницы, испытывая на юных добровольцах крепость сюжета нового ужастика.
– О, Индюшечка пришла! – выглянул из кухни раскрасневшийся папуля. – Ты попробуешь мой новый шедевр, детка? Я приготовил курицу с бананами и ананасами.
Папуля у нас великий кулинар. Он изобретает рецепты новых кушаний для иллюстрированного журнала «Очаг и жаровня», и большинство блюд вполне можно есть. Хотя бисквитному пирогу-шарлотке с маринованными луковками в ходе внутрисемейной дегустации высокую оценку поставил только Зяма, которого в тот момент мучило похмелье.
– Курица с бананами и ананасами? – с сомнением повторила я, не спеша к столу.
– И еще четыре вида домашнего мороженого! – крикнул папуля из кухни.
– Это меняет дело, – согласилась я.
Скинула туфли, бросила на пол сумку, прошла в ванную и с глубоким удивлением уставилась на свое отражение в зеркале. М-да… Душевная драма налицо, вернее, на лице! Я кое-как причесалась, смыла размазанную косметику и сделалась похожа на трагическую маску для древнегреческого театра.
– Маска, маска, я вас знаю! – острым глазом художника уловив сходство, радостно приветствовал мое появление в кухне Зяма.
Он с аппетитом ел мясо со сложным гарниром из щедрых даров африканской земли. В куцей бороденке Зямы застряли хлебные крошки. Я поморщилась и бочком, словно нехотя, опустилась на стул, который подставил мне заботливый папуля.
Мой старший брат Казимир – художник, дизайнер по интерьеру. Он считает себя гением и убежден, что это очевидно по его внешности. У Зямы короткая узкая бороденка, серебряная серьга в ухе и прическа вроде той, от которой я сама только что избавилась с помощью воды и расчески с редкими зубьями.
– Май систер, ты что-то бледна! – с неподобающей случаю веселостью заметил Зяма.
– Как нетронутый снег на забытом погосте! – с завыванием добавила мамуля, входя в кухню с пустой тарелкой.
Папуля, не дожидаясь просьбы, положил ей добавки, и мамуля без промедления удалилась в свою комнату. У нее горел синим пламенем сценарий короткометражного фильма ужасов, который следовало сдать заказчику еще на прошлой неделе.
– Сегодня мамулю не посетила муза, – шепотом уведомил нас папуля.
Мы с Зямой синхронно кивнули: мол, понятное дело! Мамулина муза огорчительно непунктуальна и посещает подшефную писательницу крайне нерегулярно. В дни, когда муза блещет своим отсутствием, мамуля становится невыносима. Вместо того чтобы выплеснуть свои пугающие фантазии на бумагу, она щедро дарит страхи и ужасы окружающим. Только на прошлой неделе, когда капризная муза опять где-то заплутала, мамуля поймала во дворе председательшу нашего домового комитета Тамару Павловну и, остановившимся взором глядя мимо ее плеча, зловещим голосом произнесла:
– Я вижу белые-белые тапочки… Это ваши?
Несчастная председательша побелела так, что посрамила цветом своего лица упомянутую обувь, сотворила крестное знамение и с визгом убежала. Она так и не узнала, что мамуля говорила с ней всего лишь о свежевыстиранных белых чешках, которые Тамара Павловна только что собственноручно прищепила на веревку!
– Так что с тобой случилось, детка? – спросил меня папуля.
– Увы мне, я рассталась с Хомкиным, – скорбно пояснила я ему и азартно чавкающему Зяме.
– Ну, и черт с ним! – Папуля ласково чмокнул меня в мокрую макушку. – Все равно он никому из нас не нравился!
Это прозвучало так, словно мое семейство забаллотировало Хомкина после дегустации. Я кровожадно усмехнулась, представив хорошо прожаренного Хомкина, украшенного розетками из овощей и с печеным яблоком во рту… Выглядит не слишком аппетитно.
– Попробуй-ка это! – сказал папуля, подсовывая мне под локоть тарелочку с чем-то гораздо более симпатичным, чем жареный Хомкин.
Я почувствовала, что мое горе отступает. Оно, конечно, еще вернется, но не раньше, чем я съем весь папулин пломбир!
Я взяла серебряную ложечку и сосредоточилась на этом процессе.
У земляничного пломбира был приятный вкус с легкой кислинкой, а миндальный чуточку горчил, но это не помешало мне съесть оба шарика и даже тщательно подобрать подтаявшее мороженое ложечкой.
– Умм! – Я на секундочку закрыла глаза, потом снова открыла их и деловито перевернула креманку.
В вазочке еще оставались два шарика: фисташковый и шоколадный, и останавливаться я не собиралась.
– Как ты можешь столько есть? – скривил губы Зяма.
Это означало, что сам Зямочка уже до такой степени объелся папулиной курочкой с африканской ботвой, что на мороженое у него просто нет сил.
– Я не ем, а провожу сравнительную дегустацию, – добродушно ответила я. – Выясняю, какое мороженое вкуснее, чтобы в следующий раз взять полную порцию.
– Ну, с добавкой ты не задержишься, правда? – Зяма иронично посмотрел на меня поверх чайной чашки и, неожиданно подобрев, объявил:
– Дорогие мои, хочу поделиться с вами своей радостью. Представьте, я наконец-то нашел Хельгу!
Я задержала во рту комочек мороженого. Не для того, чтобы лучше прочувствовать вкус уже протестированного мной земляничного пломбира, а чтобы не ляпнуть чего лишнего. Понятия не имела, что Зяма ищет какую-то Хельгу! Да кто она такая?
– Я долго искал ее, – в ответ на мой невысказанный вопрос признался брат. – Последние три месяца Хельга была моей розовой мечтой!
Я немного огорчилась. До сих пор у меня были все основания считать, что идеалом женщины для братца являюсь я сама. Во всяком случае, Зяма не раз говорил, что был бы рад, если бы я приходилась ему не сестрой, а женой. Мол, с супругой он всегда мог бы развестись, а родная сестра – это, увы, пожизненное наказание. Я всегда думала, что за грубостью Зяма скрывает свое восхищение моими многочисленными незаурядными достоинствами. А тут вдруг какая-то Хельга!
Интересно, как она выглядит? Если судить по имени, это должна быть долговязая блондинка, шведка или датчанка, голубоглазая дылда типа Умы Турман или Бриджит Нильсен. Я вообразила себе белокурую девицу гренадерского роста, в шерстяном свитере с оленями, с лыжными палками в руках и снегоступами на ногах. Боже, что могло понравиться Зяме в такой вульгарной особе? Я гораздо интереснее! Правда, не очень похожа на Сольвейг и вовсе не умею ходить на лыжах. Но рост у меня для женщины вполне приличный – сто семьдесят пять сантиметров, к тому же совсем недавно я в очередной раз перекрасила волосы и стала блондинкой.
– Эта Хельга – она из Скандинавии? – спросил папуля, повязывая непромокаемый передник и перемещаясь к мойке, забитой грязной посудой.
– Из Германии, – ответил Зяма, передав папе еще одну немытую чашку – свою собственную. – И в полной мере обладает всеми немецкими достоинствами!
«Значит, эта Хельга вкусно готовит, фанатично наводит порядок в доме, дрессирует многочисленных детей и истово молится в кирхе», – подумала я и еще больше приуныла. У меня пока нет детей, я не набожна, не слишком аккуратна, а приготовлением пищи в нашем доме занимается исключительно папуля. Да, на настоящую арийку я не тяну!
– А как она выглядит? – не без ревности спросила я братца.
– Выглядит она превосходно! – Зяма мечтательно прищурился. – Представьте: вся такая шоколадная, стекла в золоте, и для своих лет замечательно сохранилась!
Я тихо охнула. Выходит, тайная мечта моего брата – пожилая мулатка-очкарик?! Я уже открыла рот для вопроса, но папа меня опередил.
– Сколько ей лет, ты сказал? – громко, перекрикивая шум льющейся воды, спросил он Зяму.
– Разве я говорил? Что-то около тридцати, – Зяма потихоньку подтащил к себе забытую мной креманку с остатками мороженого.
Я на этот разбой не обратила внимания. Стало быть, его возлюбленная мулатка еще далеко не старушка…
– Мне ее долго не отдавали, потому что какой-то другой парень обещал дать больше, но я твердо решил, что заполучу ее во что бы то ни стало! – уплетая мой пломбир, трещал разговорившийся Зяма.
Мне сразу же захотелось узнать, откуда именно Зяме не отдавали его шоколадную красотку. Может, она томилась в каком-то гареме? Или даже в борделе?
– Денег у меня больше не было, так что я даже начал прикидывать, как бы мне ее украсть, но тут эта тетка, хозяйка Хельги, неожиданно сдалась, – продолжал Зяма.
Я укрепилась в мысли, что близорукая мулатка была узницей публичного дома, и прониклась уважением к братцу. Он, конечно, беспутный малый, но какой темпераментный!
– Зяма, эта твоя история с Хельгой – просто сюжет для бразильского сериала! – сказала я.
Зяма поморщился: в отличие от меня, он никогда не смотрит «ля фильма латина». А вот я время от времени смотрю, чтобы выяснить, что за блюдо латиноамериканской кинематографической кухни предложено телезрителям на этот раз: простое мыло, жидкое мыло, гель для душа или шампунь без слез. Это моя собственная классификация сериалов по степени слезовыжимания и душераздирательности.
– Пойдем, я тебе ее покажу! – Зяма вскочил и потянул меня за руку.
– Зяма! Ты так сразу притащил эту жертву расовой дискриминации в наш порядочный дом?! – Мое восхищение Зяминым темпераментом превратилось в возмущение его глупостью и безответственностью.
– Что ты мелешь? – Братец подтащил меня к двери своей комнаты, вдруг охнул, согнулся пополам и убежал в туалет.
– Может, курица была чуток жирновата? – озадаченно почесав в затылке, где еще сохранилось немного волос, спросил папа.
И принялся вслух рассуждать, что будет, если заменить инородные русскому организму бананы и ананасы привычной картошкой и яблоками. Не слушая его, я толкнула дверь в комнату брата. Она была заперта. Тогда я опустилась на корточки и приникла глазом к замочной скважине.
В темноте за дверью призрачно белело нечто весьма объемное, вроде пододеяльника, который сначала раздуло ветром, а потом крепко прихватило морозом.
– Что за чертовщина? – воскликнула я.
– Дай-ка! – папуля ловко потеснил меня и тоже заглянул в скважину. – Хм… Может, это мамина муза ошиблась комнатой?
Я призадумалась.
Муза – вдохновительница ужастиков, по идее, должна иметь наружность настоящего монстра. Возможно, это крупногабаритное привидение действительно ошиблось адресом и попало вместо мамули к Зяме?
– Басенька, выйди к нам! – возвысил голос папуля.
Бася, то есть Барбара, она же Варвара по паспорту – это наша мамуля. На зов она величественно выплыла в коридор и коротко спросила:
– Ну?
– Взгляни, пожалуйста, это не твое? – попросил папуля, уступая супруге место у замочной скважины.
– Я смотрю, все в сборе и готовы к презентации? – из туалета вышел повеселевший Зяма. – Секундочку, сейчас я открою. Вуаля!
– Гос-с-поди! – прошептала мамуля.
Папуля закашлялся, подавившись восклицанием, а я молчала. У меня просто не было слов!
Посреди Зяминой комнаты высился объект, конфигурация которого идеально подпадала под определение «поперек себя шире». Он был укрыт белой простыней, из-под которой торчали тонкие коричневые ножки, непристойно широко расставленные. У меня промелькнула мысль, что на сей раз Зяма сильно переборщил со своей любовью к крупным формам! Хотя ножки для такой массивной туши откровенно тонковаты, похоже, наша мулатка не отличается пропорциональностью фигуры…
– Вуаля! – Зяма щелкнул выключателем, и в комнате зажегся свет. – И еще вуаля! – братец широким жестом сдернул маскировочную простыню.
Вздох облегчения вырвался из моей груди.
– Твоя Хельга – шкаф?! – изумился папуля.
– Не просто шкаф, а настоящее сокровище! – с чувством вскричал Зяма.
Он сдул с полированной поверхности невидимую пылинку, потер стекло манжетой рубашки, полюбовался сверкающей золотой решеткой и гордо обернулся к нам:
– Ну, что скажете?
Мне хотелось сказать, что я очень рада тому, что мне не придется жить под одной крышей с темнокожей беженкой из дома терпимости, но Зяма меня не понял бы. Поэтому я осторожно сказала:
– Очень миленький шкафчик. Только не вполне гармонирует с общей обстановкой.
«Не вполне гармонирует» – это еще мягко было сказано! Апартаменты моего братца – это его визитная карточка дизайнера. Апофигей художественного вкуса! Стены в комнате выкрашены в разные цвета и в самых неожиданных местах зияют нишами, которые лично мне неприятно напоминают о колумбарии. На дощатом полу в строго продуманном беспорядке валяются дегенеративные меховые коврики, которые формой и фактурой напоминают дохлых кошек, но выскакивают из-под ног, как живые. Из предметов мебели я могу с полной уверенностью опознать только стеллаж и тахту.
– А мне нравится! – объявил папуля. – Сразу видно, с чем имеешь дело: определенно это шкаф!
Я ухмыльнулась. Папуля по своей дизайнерской безграмотности однажды неосторожно присел у Зямы на какой-то оригинальный осветительный прибор, перепутав его с табуреткой, и с тех пор заходит в комнату сына со своим складным стульчиком. Специально оставляет это сидячее место в углу прихожей, вблизи Зяминой двери.
– Мама? – брат требовательно посмотрел на мамулю.
– Дежавю! – сказала она и воззвала к папе: – Борис, неужто ты позабыл? Лет тридцать назад, еще на старой квартире, у нас с тобой был почти такой же шкаф, потом мы отдали его Грушкиным, и они изрядно намучились, спуская эту одороблу с пятого этажа без лифта…
– У вас была «Хельга» – и вы от нее избавились? – не поверил Зяма. – Сумасшедшие! Вы знаете, сколько она сейчас стоит?
– Сколько? – с острым интересом спросила я.
Зяма подозрительно замялся:
– Ну… Пантюхину обошлась в копеечку!
– Так это шкаф для Пантюхина? – сообразила я. – Тот самый крупный предмет интерьера, который должен держать на себе все организованное пространство комнаты?
Я цитировала Зямины собственные слова наизусть, потому что про Пантюхина и его эпохальный заказ братец уже прожужжал мне все уши.
Семен Пантюхин, известный в определенных кругах как Сема Понт, к пятидесяти годам сколотил капиталец на торговле бензином, получил все блага жизни оптом и начал испытывать ностальгию по «старым временам». Не настолько старым, как древнеегипетские фрески, всего лишь по отечественному «застою». Смутно тоскуя по очередям за разливным «Жигулевским», вареной колбасе «по два двадцать», умильной передаче «Радионяня» и трансляциям футбольных матчей с комментариями Озерова, делец выделил в своем многоэтажном белокаменном особняке специальное помещение под Музей жизни и быта юного Семена Пантюхина. Просторную комнату специально перепланировали, чтобы имитировать малогабаритную двухкомнатную «хрущевку», а Зяму пригласили оформить интерьер соответственно эпохе.
Ох, и намучился мой братец с этим заказом! Он лично искал на складе неликвидов печатной фабрики бумажные обои в страшненький разлапистый цветочек и потом внимательно наблюдал за их наклейкой. Он сам прибивал к стене аляповатый ковер «Русская красавица» и вешал на него мехового утенка, совмещающего функции украшения и сумочки для детской пижамы. Он обегал все комиссионные магазины в поисках подходящей мебели и жутко радовался, выклянчив у знакомой старушки тонконогий журнальный столик с выдвижным ящичком неизвестного назначения. Понятно, что обретение шкафа «Хельга» в хорошем состоянии привело Зяму в состояние, близкое к эйфории.
Я решила, что не буду портить брату удовольствие от праздника, имя которому «Хельга», и удалилась в свою комнату. Мне нужно было склеить свое разбитое сердце.
В отличие от Зямы, я не претендую на художественное оформление интерьера, и моя комната обставлена и декорирована довольно бестолково и разностильно, но мне в ней хорошо и уютно. Забравшись с ногами в огромное кресло, похожее на облезлого плюшевого медведя, я укуталась пледом и пустила слезу. Правда, больше, чем одну-единственную, я выжать из себя не смогла. Честно говоря, Хомкин никогда не был моей великой и единственной любовью, и в глубине души я даже радовалась тому, что мне не придется весь остаток жизни лицезреть его тусклую физиономию. Пусть его мордой, похожей на маслянистый блин, любуется надувная секретарша!
В соседней комнате бубнили голоса. Мамуля разглядела на дверце шкафа инкрустацию – изображение вставшего на дыбы единорога – и сочла это очень дурной приметой. Она авторитетно сообщила Зяме, что единороги терпимо относятся только к невинным девам, а молодых и полных сил мужчин – таких, как он сам, – терпеть не могут и всячески им вредят. Посему мамуля настоятельно рекомендовала Зяме приготовиться к ужасным бедам и испытаниям и с тем удалилась на вечернюю прогулку. Я понадеялась, что где-нибудь во дворе ей все-таки встретится загулявшая муза кошмаров и страшилок, и она наконец выйдет из роли грозной пифии.
Родственники угомонились, в доме стало тихо. Чтобы успокоиться и отвлечься, я немного почитала книжку, выбрав томик Уэстлейка: сто раз читанный «Проклятый изумруд» неизменно заставлял меня смеяться, и вдобавок в сюжете этого замечательного произведения не было ни одной любовной линии. Описание какой-нибудь жаркой постельной сцены в этот момент могло меня сильно расстроить.
За окнами окончательно стемнело, поэтому я выключила торшер и зажгла верхний свет. Тут же в дверь поскребся папуля. Спросив, не сплю ли я – это при полной-то иллюминации! – он предложил мне попробовать безалкогольный фруктовый коктейль. Вероятно, ингредиентами для витаминного напитка стали ананасы и бананы, оставшиеся после приготовления курицы.
Подумав, я решила все-таки пригубить папулино фруктовое пойло, но не успела. В прихожей я услышала частый энергичный стук.
– Я открою! – сообщила я выглянувшему из кухни папуле и открыла дверь.
За дверью никого не было. Вернее, я никого не увидела, потому что стучавший находился существенно ниже линии моего вопросительного взгляда. Я пожала плечами и хотела уже захлопнуть дверь, но тут снизу послышалось громкое и отчетливое, хотя и довольно бессмысленное восклицание:
– Гау!
На резиновом коврике сидела собака породы бассет-хаунд: здоровенный пес, очертаниями смахивающий на крепкую садовую скамью на кривых ногах. В зубах пес держал шляпу.
– Дожились! – сокрушенно воскликнул папуля, который не удержался и прибежал посмотреть, кто это облаивает его дочурку. – Уже собачки подаяния просят! Индюшечка, у тебя есть мелкие деньги? Я думаю, надо подать собачке на «Педигри-пал»!
В подъезде послышались тяжелые шаги, из-за поворота лестничного марша выбежал мужчина в спортивном костюме. Он тяжело дышал и прижимал руку к сердцу – не думаю, что это было вежливое приветствие, адресованное нам с папулей. Скорее мужик запыхался, взбежав на наш седьмой этаж без лифта. В другой руке он сжимал собачий поводок.
– Барклай! – сердито выдохнул бегун-высотник. – Сколько раз тебе объяснять, в этом доме есть лифт!
– Это ваша? – спросил папуля, указывая на собаку.
Он уже успел приготовить десятку и теперь мешкал, не зная, опускать ли ее в собачью шляпу. Хозяин Барклая не производил впечатления бедствующего, костюм на нем был новый, модный, кроссовки дорогие. Как-то не похоже было, что он приоделся на собачьи подаяния.
– Нет, это ваша! – ответил незнакомец.
Он приблизился к открытой двери и с интересом посмотрел на мои ноги. Скажу без ложной скромности, ему было на что посмотреть! Ноги у меня длинные, стройные, и домашние шортики нимало не скрывают их красоты.
– Наша собака? – искренне удивился папа. – Нет, что вы! У нас нет собаки! Ведь нет же?
Папуля обернулся ко мне. Я утвердительно кивнула, а потом еще покачала головой, подтверждая, что собаки у нас действительно нет. Давно прошли те времена, когда мы с Зямой втайне от родителей подбирали во дворе симпатичных щеночков и устраивали им конспиративную квартиру под двухъярусной кроватью в детской.
– Собака моя. Денис! – резко кивнул мужчина.
– А разве не Барклай? – удивилась я.
– Он – Барклай, я – Денис! Мы живем этажом выше, – развеял мое недоумение собачник.
– А, новый сосед сверху! – обрадовался папуля. – Очень рады! Надеюсь, вы не будете нас заливать?
– Тогда мы будем рады еще больше, – сказала я, приветливо улыбнувшись.
Новый сосед мне понравился: стройный, симпатичный и, что особенно приятно, существенно выше меня ростом. Я в претензии к матушке-природе по поводу создания ею низкорослых мужчин, потому что малочисленность популяции великанов снижает мои собственные шансы на обретение подходящей пары. У меня, как уже говорилось, своих сто семьдесят пять сэмэ, плюс примерно полтора дециметра парадного каблука – получается, что мне нужен кавалер формата «без десяти два» и выше. Мерзавец Хомкин, кстати говоря, в свое время пленил меня именно тем, что вполне сопоставим по росту с молодым жирафом.
– Барклай хотел отдать вам это! – Денис аккуратно высвободил из собачьих зубов шляпу и протянул ее мне.
Моя светлая улыбка мгновенно потускнела. При ближайшем рассмотрении я узнала этот головной убор: круглая шляпа из белой рисовой соломки принадлежала нашей мамуле. Летом муттер всегда надевает ее, отправляясь на свою вечернюю прогулку. Смысл этого действия долго оставался для меня загадкой, потому как мамулины шансы получить в вечерних сумерках солнечный удар равняются нулю, но Зяма предположил, что огромная белая шляпа – это своего рода опознавательный знак для поклонников мамулиного таланта. Увидев эту гигантскую бледную поганку, они сбегаются к ней за очередной порцией литературной жути.
– Мы нашли это в песочнице, – пояснил Денис.
– Скажите, а в этой песочнице не было других посторонних вложений? – заволновался папуля. – Скажем, симпатичной дамы средних лет?
– И дюжины пацанят с круглыми от ужаса глазами? – добавила я.
– Э-э… Нет, ничего такого в песочнице не было, я бы заметил, – немного растерянно ответил сосед.
– Возможно, они опять переместились в подвал? – задумался папа. – Надо пойти посмотреть.
Я кивнула. В прошлом месяце мамуля и ее юные приятели устроили клуб любителей страхов и ужасов в подвале нашего дома. Видите ли, антураж там был более подходящий! Произведение, которое читала деткам мамуля, называлось «Одинокая рука» и живописало приключения отдельно взятой конечности в перенаселенном больничном морге. Для пущего эффекта затейники набили мокрым песком резиновую медицинскую перчатку и передавали ее друг другу по кругу, радостно взвизгивая. А папуля, который в поисках мамули первым из нас ворвался в подвал, случайно сцапал именно эту ледяную лапу и завопил так, что маленькие любители кошмаров потом с неделю ночами писались в кровати!
– Позови Зяму, – попросил папуля, поежившись.
Кажется, он все еще не забыл, как прикоснулся к «одинокой руке».
Про соседа с собакой мы забыли и даже не заметили, как они удалились. Я сунулась в комнату к Зяме, подняла братца по тревоге, сбегала к себе и заменила шорты на брюки. Когда я вернулась в прихожую, папа и Зяма уже были там, готовые к выходу. Зяма напялил старые джинсы с художественными прорехами и взял фонарик. Папа был в рабочем комбинезоне и держал на плече бухту веревки. Чувствовалось, что они готовы искать мамулю в самых неожиданных и неуютных местах. Чтобы соответствовать им, я дополнила экипировку ломиком, лежавшим в кладовке. Его удалось довольно удобно прицепить на ремень штанов.
– Пошли! – скомандовал папуля.
Мы пошли и провели следующие два часа весьма насыщенно и интересно. Посвечивая фонариком и помахивая ломиком, мы совершили продолжительную и обстоятельную экскурсию по подъездам, подвалам, подворотням и разным темным закоулкам просторного двора. Не ленились заглядывать в коммуникационные люки и канализационные коллекторы, а Зяма даже покричал «Ау!» в дупло старого дуба. В двенадцатом часу ночи народу нам встретилось немного, и это были не детки, а взрослые граждане, отнюдь не похожие на любителей страшных историй. Наоборот, они испуганно шарахались от нашей компании, некоторые даже крестились и говорили: «Чур меня, нечистая!» Чистыми мы и в самом деле не были: в подвальных помещениях имелось немало пыли и грязи, а в контейнерах помойки, которые мы тоже проинспектировали на всякий случай, нашлось много мелкого прилипчивого мусора.
– Предлагаю заглянуть на чердак! – сказал Зяма, когда мы уже почти отчаялись обнаружить местонахождение пропавшей мамули.
– Действительно, в доме ведь есть чердак! – обрадованный папуля решительно зашагал к подъезду.
Скрипучий лифт неспешно вознес нас на последний, девятый этаж. Взяв у меня ломик, Зяма энергично взобрался по металлической лесенке к люку в потолке и попытался его открыть. Люк сопротивлялся, Зяма не отступал. Я снизу подсвечивала ему фонариком, а папуля придерживал раскачивающуюся лестницу.
В этой диспозиции и нашли нас кем-то вызванные милиционеры.
Капитан милиции Александр Николаевич Клюев задержался на работе, чтобы отпраздновать день рождения дочери Катюши в кругу сослуживцев. Вообще говоря, можно было отметить это торжество и в кругу семьи, в присутствии самой именинницы, но домашний праздник, капитан Клюев знал это, никуда не уйдет. Наоборот, вступит со временем в наиболее приятную фазу: уйдут малолетние гости, жена уберет сладкий стол и выставит «горькую», ворчливая теща удалится в свою комнату на покой. Тут-то и появится глава семьи, с подарком и в хорошем настроении.
