Елена Кулешова
Когда цветы заговорят
– Чёрт! – мой испуганный вопль заставил Стасю и Платона обернуться, и Стася тут же подбежала по мне.
– Что ты так орёшь, Василий Еленович?
Я молча ткнул пальцем: под окном, давясь и роняя крошки, доедала творожную шанежку гигантская росянка. Нет, правда. Стояла, покачиваясь на толстых коротеньких корнях, удерживала равновесие листьями и самым крупным ртом ела булочку. Остальные мелкие ротики только беззвучно открывались и закрывались, ловили падающие крошки и, могу поклясться, были не очень довольны. Стася, разинув рот, тоже какое-то время напоминала гигантскую росянку. Потом она включила звук:
– Ах, Димка, злодей жгутиковый, ах, протоплазма некачественная!… Я же говорила, ему, ну говорила же! Ну, Бобров, ну, только дай мне до тебя добраться, я тебе в морской узел завяжу!
– Кто такой Бобров? – тихо спросил я у бородатого Платона.
– Биолог ваш, московский. Я с ним близко не знаком, но наслышан, говорят – гениальный парень, что-то там с рекомпозицией генов делает.
– И у него, похоже, получается, – посмотрел я на свои ободранные пальцы. – Биологическое оружие кулинарной направленности со сверхспособностью к поеданию плюшек.
– Ты бы руку-то обработал, – философски посоветовал Платон Комиссаров, вставая с табуретки. Чашка из его руки испарилась на глазах, но я решил не вдаваться в детали – потом узнаю, как он это делает.
– Рад был познакомиться, – я обращался уже к пустому месту. Роскошный сибирский стол тоже исчез, на гладко оструганных досках осталась только солонка, перечница и упаковка салфеток: уже вполне реальных, а не голографических. Стася продолжала шипеть в окно, то ли что-то выглядывая, то ли кого-то вызывая.
– Вася, уйди, я сейчас буду смертоубийство учинять, – повернула она ко мне раскрасневшееся, пылающее гневом лицо.
– Ну уж нет, на такое зрелище я с удовольствием посмотрю. И потом, должен же у тебя быть свидетель того, что это самое смертоубийство ты учинила в состоянии аффекта?
Стася замерла на минуту, переваривая то, что я сказал, а потом не выдержала – рассмеялась.
– Ох, Василий Еленович, это хорошо, что характер у меня лёгкий – рассмешишь, я и забуду всё!
– Это точно, – я подвинул к ней чашку свежего кофе и натуральную, всё ещё горячую плюшку.
– Рассказывай, что у вас тут за монстры бродят и кому я обязан вот этим, – я продемонстрировал ободранную руку, покрытую уже подсохшими царапинами. – В общем, колись.
И Стася раскололась.
***
Три года назад в ОМГУ пришел студент Дмитрий Бобров с потрясающим предложением: открыть при биофаке делянку генномодифицированных растений. Герман Иринеевич Бемырзэ-Головотяпко, ректор университета, произнес тогда мощную по эмоциональности речь. Смысл которой сводился к тому, что «никогда-де-ещё» и «молодые-кадры», а также «давно-но-никто». Но денег на идею не дал, а предложил Дмитрию Светлановичу поработать пока в качестве помощника цветовода в разделе «Суккуленты» в Аптекарском огороде, осмотреться, так сказать, на месте. Узнать историю сада со времен Петра I, выявить, так сказать, недочёты и предложить предложения, если можно так выразиться.
Несмотря на некоторую витиеватость слога, в целом Герман Иринеевич выразился предельно ясно: и без вас, молодой человек, хватает проблем. Хосты у нас, понимаете ли, сохнут, а орхидеи – дохнут. Надо сказать, ректор Головотяпко осторожен был вовсе не напрасно: в бытность свою подающим надежды студентом, он застал сложный посткарантинный период, когда Огород был на грани закрытия. Тогда уникальную ботаническую площадку спасли только энтузиасты, бесплатный труд студентов, фанаты календулы (первого растения, так сказать, которое было высажено чуть ли не лично императором) и собачьи выставки, на которые стекалось чуть ли не пол-Москвы. Потому в эксперименты ректор не верил, а студентов предпочитал проверять трудом.
