Елена Кобзева
Настоящее
Джен была настоящей. Реальной. Обнимая её тёплые плечи, Лори чувствовал не просто живую плоть – он словно ощущал огонь. И казалось, что этот огонь с каждым днём разгорается всё ярче.
Будто смеясь над этой невысказанной мыслью любимого, Джен и в самом деле становилась всё более огненной. За последние полгода она трижды сменила цвет волос, остановившись, наконец, на сверкающем медно-рыжем. Лори ничего не имел против – этот цвет ей шёл даже больше прежнего.
Наконец, момент настал. Лори устал жить мыслью о Джен и сделал ей предложение. А заодно предложил переехать к нему, не дожидаясь свадьбы. И Джен согласилась.
***
– Тебя пугают мои коробки? – Улыбаясь, Джен вошла в распахнутые для грузчиков двери и бросила перчатки на столик у входа.
– Ничуть, – Лори удивлённо поднял брови и скорчил гримасу.
– Брось, я вижу, что пугают. Не переживай, мы распихаем мои вещи по дальним углам, и ты не заметишь разницы. В конце концов, это просто вещи, не более. Вещи не имеют значения.
– Никакого значения, – эхом повторил Лори, обнимая невесту. – Есть только мы.
Джен обвила его шею руками и улыбнулась, блаженно прикрыв глаза.
***
День за днём пролетело ещё полгода. На своей блестящей свадьбе Лори зачитал благодарственную речь в честь Шарлотты, которая оказалась «их личным ангелом счастья». Фраза показалась ему дико приторной и смешной, но Шарлотта осталась довольна. Гости аплодировали, и Лори выкинул из головы глупую речь, как только замолкло эхо последнего слова – и он снова прикоснулся к тёплой ладошке Джен.
Ему хотелось быть с ней всегда, делиться каждой мыслью, разделять любое событие. Лори казалось, что за пределами их семьи, за порогом их дома просто нет и не может быть другой жизни. И Джен отвечала ему взаимностью.
Вместе они сменили всю обстановку в доме, выбросив даже старые портьеры тётушки Софии из гостиной – портьеры, которые, казалось, были сшиты ещё до начала времён. Вместе они прятались от негодующей грузной старушки под лестницей, когда та обнаружила пропажу.
Тётушку едва не хватил удар, но Лори пообещал ей заказать точь-в-точь такие же, только из чистейшего бархата, и даже ещё одни про запас – с условием повесить их в комнате тётушки, а не в гостиной. Подумав, старушка заказала племяннику-хулигану ещё золочёные подхваты, и гордо удалилась в свою любимую оранжерею в глубине сада.
Вместе они объездили всех друзей Лори в пределах тысячи миль – и все они были в восторге от Джен. Вместе они нанесли визиты всем подружкам Джен, и они пищали от восторга, обсуждая Лори за спинами молодожёнов.
Вместе они решили построить конюшню и выбрали первую лошадь. Вместе они месяц провели в постели с переломами: Лори сломал левую руку, Джен – правую ногу. Вдвоём они тайком отправились на охоту в заповедный лес соседа – лорда Брукса, и вместе бежали сквозь кусты от свирепого лесника, когда от их дроби пала первая – и последняя – жирная белка.
В конце концов, на исходе шестого месяца совместной жизни они вместе купили билеты на самый большой современный пароход, чтобы пересечь океан и навестить отца Лори – лорда Эванса.
Им предстояло провести немало дней вдвоём в одной лодке – теперь уже буквально. Правда, «лодка» была исполинских размеров, и Лори ничуть не страшился этих дней. Или он был не совсем честен с собой?..
***
Чемодан за чемоданом вещи Лори и Джен отправлялись в машину. Одного автомобиля не хватило – за ними отправится ещё один, и пассажирами в нём будут только чемоданы. Посчитав все баулы и коробки, Лори удивился – оказалось, у них с Джен багажа ровно поровну. Между тем, ему чётко представлялось, что у жены вещей как минимум в три раза больше…
Он выбирал перчатки для поездки в порт, и никак не мог остановиться на одной паре. Коричневая замша или красная кожа? И те, и другие одинаково не подходили к его дорожному костюму, но ему почему-то очень хотелось выбрать именно из них. Ему хотелось сделать что-то наперекор, сделать что-то неправильно. Не так, как они привыкли с Джен. Так, как мог только он.
Три дня назад Лори решил писать роман. На три долгих дня он закрылся в кабинете, и не отвечал на попытки супруги проникнуть в его обитель. Ему хотелось побыть одному – абсолютно, исключительно одному, чтобы рядом не было ни единой живой души, и всё время, всё пространство принадлежали только ему.
Но когда он, наконец, вышел – нет, выбежал, зажав в руке тонкую пачку листов с машинописным текстом, когда он долетел до будуара Джен, чтобы немедленно показать ей своё творение, похвастаться и получить похвалу – он с изумлением и ужасом наткнулся на закрытый замок.
– Джен, открой, – Лори забарабанил кулаком в дверь. – Открой, что ты там делаешь?!
Послышались шаги, в замке повернулся ключ. Растрёпанная жена посмотрела на супруга с удивлением.
– Ты с ума сошёл? Зачем так стучать, ты хочешь разнести весь дом?
– Почему ты не отвечала? Почему заперла дверь? – не слушая супругу, Лори обвёл её комнату цепким беспокойным взглядом.
– Я занималась своими делами. Или ты думаешь, у меня не может быть дел кроме тебя?..
Лори покоробила лёгкая насмешка, с которой Джен произнесла эти слова. Его взгляд, блуждающий по комнате, наткнулся вдруг на мольберт – раньше его здесь не было. На мольберте стоял холст, почти полностью прикрытый тряпицей. На полу валялись кисти, на столиках стояли открытые банки с красками, а на кресле вместо породистого жирного кота, который жил у Джен, расположилась палитра.
– Ты что, рисовала?..
Супруга посмотрела на Лори как на умалишённого.
– Как видишь, да. Мне стало скучно наедине с собой, и я решила поупражняться, как раньше. Или в этом доме тебе одному позволено творить?..
И снова укол – такое короткое, такое насмешливое слово «творить». В этот момент Лори не мог понять, что с ним происходит. Ему стало вдруг жутко от того, что у жены может быть другая жизнь, без него. Что она может жить и радоваться, когда его нет рядом, заниматься чем-то, в чём ему нет места… Чудовищно.
Лори молчал, устремив взгляд на мольберт. Ему показалось, что там, за тряпкой – какое-то чудовищное доказательство измены. Правда, на столе стояла банка с сиренью, и на холсте, скорее всего, тоже была она… Но это не имело значения. Даже эта сирень казалась ему изменой, насмешкой и предательством.
Он проглотил комок в горле и произнёс, едва шевеля губами:
– Можно посмотреть?
Джен быстро оглянулась на мольберт. Она всё ещё стояла в дверях, держась за притолоку одной рукой и за дверную ручку – другой. Словно загораживая своё творение, пытаясь сохранить кусочек себя недоступным для мужа.
– Зачем? Я ещё не закончила.
– Да ладно, я просто гляну… – Лори шагнул было в комнату, отстраняя жену, но она его удержала.
– Не надо. Я не хочу, чтобы ты смотрел, пока не закончено.
Джен крепко схватила мужа за руку. Её голос был совсем бесцветным, и его до самых костей пробрала дрожь.
– Не хочешь, чтобы я видел? – изумлённо переспросил её муж.
– Не хочу.
И Джен, мягко толкнув Лори в грудь, притворила дверь. Ошарашенный, он остался за порогом – по ту сторону её собственного, личного мира. Мира, в котором ему не было места.
Лори посмотрел на пачку листов, всё ещё зажатых в руке. Первая глава его романа. Самое сокровенное. Такое бесконечно важное… И, кажется, совсем не нужное. Не нужное главному человеку в его жизни. А значит – не нужное совсем, никому.
***
И вот теперь, спустя несколько дней, они собирались в путешествие. Билеты на пароход были куплены давно, не было смысла что-то менять. Все эти дни Лори прислушивался, присматривался… Едва ли не принюхивался к Джен. Ему было страшно её потерять – в той её личной, собственной жизни.
Джен вела себя так, будто ничего не случилось. Но Лори чувствовал, что всё уже не как прежде. Словно тонкая плёнка, едва различимая корка – как лёд, который появляется на лужах поутру после первых заморозков… Что-то появилось между ними.
Чем больше Лори думал о случившемся, тем больше понимал – наверное, он не прав. Он хотел собственной жизни, свой, исключительный уголок. Так почему же и ей не иметь такого же? Это правильно, это логично. И всё равно – он ощущал себя глубоко преданным.
Джен смеялась, по-прежнему с разбегу бросалась ему на шею, по-прежнему любила звонко чмокать его в щёку, вызывая лавину негодования строгой тётки Софии. Но где-то на дне её глаз он видел это новое – тайное, своё. И ему было страшно.
