Елена Жукова
Призрак прекрасной дамы
– Как это произошло? Они поссорились?
Прежде, чем продолжить Ольга Алексеевна снова побарабанила пальцами по дереву.
– Понимаете, Борис выпивал, – с мукой призналась она. – Машенька сначала не подозревала, а, когда они стали жить вместе – тут уж всё и обнаружилось. В Борисе словно уживались два разных человека. Помните, как у Стивенсона – доктор Джекил и мистер Хайд?
Матвей машинально кивнул – Стивенсона он не читал, но сюжет позапрошлого века давно заездили до тошнотиков.
– Когда Борис был трезв, – продолжила Саломатина, – его мучила страшная неуверенность в себе. Он постоянно за всё извинялся, даже говорил, слегка заикаясь. Казался таким безобидным книгочеем. Знал много по истории, по культуре – этим и покорил Машу. Зато, когда он выпивал, то становился злым, агрессивным. Машенька потом призналась, что он постоянно выплёскивал на нее своё озлобление жизнью. Его кто-то обошёл по службе – это она была виновата. Нахамили в метро – тоже её вина. Бедная моя девочка! Позже, когда Борис трезвел, он ползал у неё в ногах, просил прощения и обещал, что больше такого никогда не повторится. Она верила и прощала. Но от любого стресса он снова тянулся к бутылке, и всё повторялось по кругу. А уж когда он распустил руки, Маша сразу же собрала вещи и ушла.
Матвей только сейчас заметил, что сдерживал дыхание и сжимал кулаки так, что ногти вонзились в ладони.
– И что дальше? – выдохнул он.
– Утром явился Борис – наполовину протрезвевший, с громадным букетом цветов. Он всегда заваливал Машеньку розами – она с тех пор их не любит. Так вот: он умолял её вернуться. И потом не раз ещё приезжал: и сюда, и на работу. Ходил за ней тенью – невозможно было прогнать.
– Но она не вернулась! – то ли спросил, то ли утвердительно сказал Матвей.
– Нет. Плакала, ночами не спала – я слышала, как она шагала по комнате. Но не вернулась. И правильно: нельзя верить тому, кто хотя бы раз переступил через человеческое достоинство. Вот так.
– А сейчас они видятся? – с замиранием сердца спросил Матюха.
– Борис погиб. После того, как Маша ушла, он совсем спился. И примерно через год, пьяным, попал под электричку. Даже хоронили в закрытом гробу. Мне кажется, что Машенька до сих пор винит себя. Хотя никакой её вины не было.
– Да, аццкая история. Но вы же не считаете, что я могу ударить вашу дочь?
– Нет. Вас я подозреваю в другом, – честно призналась Ольга Алексеевна.
– Спасибо за откровенность! – принуждённо хохотнул Матюха. – И в чём же?
– Я уже говорила: вы слишком привлекательны. У вас ведь было много женщин, правда?
У Назимова хватило совести смутиться.
– Но ведь они были до Маши…
– Вопрос в том, что будет во время… Матвей, если ваши намерения в отношении Машеньки не честны – лучше уйдите сейчас, пока не поздно. Избавьте её от второго предательства.
Назимов открыл, было, рот, чтобы ответить нечто утешительно-неопределенное и ни к чему не обязывающее, но тут в прихожей хлопнула входная дверь. Ольга Алексеевна сделала строгое лицо и предупреждающим жестом приложила палец к губам.
Матвей вскочил и рванулся в прихожую. Но на пороге обернулся:
– Я не уйду! И не просите.
В дверях он всей внушительной массой налетел на входившую в комнату Марию. От неожиданности она испуганно пискнула, потеряла равновесие и качнулась назад. Но Матюха успел схватить её за плечи и прижать к себе. Из кресла за этой сценой с грустью наблюдала старшая Саломатина. Назимов стрельнул в неё торжествующим взглядом, ещё крепче обнял Машу и по-хозяйски чмокнул в щёку:
– Я уж заждался. Не сообразила позвонить, что задерживаешься? Спасибо, твоя мама не дала скучать.
И услышал тяжкий вздох покорившейся обстоятельствам Ольги Алексеевны.
Глава 16
Вечером в пятницу Назимов ждал Машу на лавочке у подъезда. Обычно она приходила без четверти семь, но сегодня запаздывала.
Матюха лениво следил, как отважный муравьишка карабкался на тяжёлый ботинок, преодолевая вертикальный склон толстой подошвы и торосы прошитых суровыми нитками швов. Упёртый чувачишко! Хлипкие ножки соскальзывали с гладкой поверхности, но он всё пёр и пёр – хрен знает зачем.
Мария подошла лёгким шагом, остановилась перед Матвеем:
– Привет, почему ты здесь?
При первых звуках любимого бархатистого голоса глупое сердце пропустило удар. Аццкий абзац, отчего оно никак не могло привыкнуть к её голосу, запаху, улыбке? Рвалось навстречу, как стосковавшийся по хозяину щенок?
– Девушку жду, – усмехнулся Матюха и подвинулся, уступая Маше нагретое место. – Садись, отдохни.
Она присела рядом, пристроила на коленях сумку.
– Ты сегодня позже. Что-то на работе?
– У нас ЧэПэ. Представляешь, один сотрудник хотел вынести из архива исторический документ. Слава Богу, задержали. Ужас, правда?
– Ценный документ?
– Очень. Автограф Василия Львовича Пушкина.
– А кто это такой? – лениво поинтересовался Матюха и тут же понял, что ляпнул что-то незачётное. Мария широко распахнула глаза, потрясённая его невежеством.
– Как кто? Дядя Александра Сергеевича, его «Парнасский отец».
– А-а-а… Походу, документ правда ценный.
– Так вот, сотрудника уволили, но в полицию заявлять не стали – пожалели. А я считаю, что это неправильно.
– Ты такая кровожадная?
– Воровство – это и преступление, и грех. На то даже заповедь специальная есть – «не укради». А у нас, в России, считается, что убийство – это да, это серьёзно. А воровство – так, мелкая извинительная провинность. Ничего подобного! Это такое же преступление! Мерзкое и отвратительное. Я вообще не понимаю, как интеллигентный человек, историк, мог опуститься до кражи.
Матвея забавляла Машина горячность: она так искренне пылала негодованием, что об неё спички можно было зажигать. И, чтобы подразнить, он подкинул провокационный аргумент:
– А если ему аццки нужны были деньги? Типа, у него ребенок с лейкемией, который умрёт без срочной пересадки костного мозга.
– Вот пускай суд и разбирается, были у него смягчающие обстоятельства или не было! Но именно суд – по закону! Безнаказанность развращает: завтра этот тип в другом месте тоже что-нибудь украдёт. А в оправдание скажет, что ему не хватало денег на новый БМВ – ребёночка с лейкемией в больницу возить.
– Окэ, убедила. Ты только не загоняйся, – сдался Назимов и примирительно поднял руки. Не хотелось тратить время на споры: у него были другие, наполеоновские, планы. – Прикинь, завтра двадцать шесть градусов и без дождя. Как ты обычно отдыхаешь?
Ещё не остывшая после спора Маша насмешливо сощурила колючие ресницы:
– Обычно я отдыхаю – ты не поверишь! – разыскивая потомков Михаила Николаевича Жихарева.
– Ну вот, походу, опять я виноват. А как отдыхала до знакомства с родом Жихаревых?
– По-разному… Делала что-то по дому. Ходила на выставки, читала.
– А как насчёт пикника? Завтра? Я тебя приглашаю.
– Пикник? – расцвела Маша. И тут же потухла. – Не знаю… Мы с мамой собирались (барышня напряглась, придумывая подходящую отмазку)… пройтись по магазинам, – и тут же перевела разговор. – Ты к нам поднимешься или у тебя другие планы?
Было очевидно, что Мария хотела, очень хотела согласиться. Но снова ограничивала себя. Что ей мешало? Психологическая травма после общения с козлом Борисом? Любовные ранки зачётно лечились качественным сексом. И доктор Назимов готов был оказать первую неотложную помощь.
– Поднимусь, если пригласишь.
В квартире уютно пахло теплым сдобным тестом и ванилью. Из кухни выглянула Ольга Алексеевна с испачканными в муке руками.
– О, Машенька. Здравствуйте, Матвей. А я с ватрушками затеялась – скоро поспеют. Будете ватрушки?
– Ольга Алексеевна, срочно требуется ваша помощь! – пошёл ва-банк Матюха. – Я зову Марию на пикник. А она говорит, что у вас завтра совместный шоппинг, и отменить его никак нельзя.
– Шоппинг? – удивилась старшая Саломатина. Дочь глазами попросила подтвердить отмазку, но мать сделала вид, что не заметила просьбы. – Поезжай, Машенька, развейся. Смотри, какие ясные денёчки стоят – милое дело выбраться на природу. Поезжай.
– Ну, если мама настаивает, я согласна, – нехотя уступила Мария.
Назимов взглядом поблагодарил сообщницу. Та понимающе улыбнулась и снова скрылась на кухне.
***
В девять утра Матюхин байк стоял во дворе дома на Шаболовке. Маша опаздывала, и Назимов стал нервничать: а вдруг передумала? И все его перспективные планы вылетят в выхлопную трубу? Нет, так не договаривались!
Он хотел, было, посигналить, но дверь подъезда распахнулась, и из неё выпорхнула Мария в широкой цветастой юбке до щиколоток и лёгкой продувной кофточке. Светлые волосы были небрежно заплетены в косу, перекинутую через плечо на грудь. Барышня-крестьянка! Она была так мучительно прелестна, что Матвей пошатнулся, как пьяный, и упал бы, если б не опёрся на байк. Аццкий абзац! Что же с ним творилось?
Маша принесла с собой аромат зелёной, невызревшей сладости, который сегодня по-особенному кружил Матюхину голову. А если забить на камуфляжный пикник, похитить барышню и сразу отвезти к себе на квартиру? Нет, слишком рано. Он должен аккуратно подвести её к неизбежному и позволить отдаться по собственному желанию.
Назимов протянул Марии запасной шлем, который держал специально для покатушек с козочками. Космическая пластиковая каска с тонированным передним щитком не соответствовала земному виду барышни-крестьянки – они словно принадлежали разным мирам.
– Надевай шлем, красотка, и садись сзади! – скомандовал Матвей.
– Нет, я не поеду на мотоцикле, – испуганно попятилась Маша.
– Не бойся, я зачётно вожу. Никакого риска, обещаю.
– Нет.
– Но ты же не пробовала! Прикинь – скорость, горячий ветер навстречу, а ты летишь над землей, словно на крыльях. Тебе понравится! – словами и улыбкой искушал Матюха.
– Не понравится, – ещё на два шага отступила Маша.
– Я предлагаю тебе улётные впечатления. Не упускай шанса! Не трусь!
Мария снова отрицательно покачала головой. Назимов яростно пнул валявшуюся под ногой пивную жестянку, которая крякнула и с металлическим звоном прокатилась по асфальту.
– Окэ, если хочешь, я уеду. Сиди дома с мамой! Но прикинь, как ты живешь, трусиха. Всего боишься: людей, отношений, сильных эмоций, опыта. Спряталась от реальной жизни в бумажках, как… мышь архивная. Твоё настоящее – это пережёвывание чужого прошлого. А ведь тогда люди жили по-настоящему – совершали поступки, рисковали. А ты пасуешь при одной мысли о риске. Что ты вспомнишь в старости, дурочка?
Маша обиженно распахнула глаза в колючих ресницах. А Матвей продолжал забрасывать её яростными словами:
– Неудивительно, что род Тормазовых вымер – измельчали люди. Прощай, вечный спинстер.
Он опустил на глаза щиток шлема и зло лягнул педаль стартёра. Мотор взвыл, байк дёрнулся вперед. Но сквозь злобный рёв до Матюхи долетел сорвавшийся в крик голос:
– Постой! Я поеду.
Йаху-у-у! Он выиграл! Матвей заглушил двигатель. На Машином лице читалось упрямое выражение ребёнка, взятого «на слабо»:
– Как садиться?
– Погоди! – Матвей снял ветровку, накинул на Машины плечи, закатал рукава. А затем водрузил на её голову космический шлем. – Садись верхом и крепче держись за меня.
Назимов мчался по серой линейке асфальта между зеленых бортиков леса. Йа-ху-у-у! Впереди над дорогой дрожало горячее марево и разливался по полотну блеск миражных луж. Мошки-самоубийцы пятнали пластик шлема разбившимися всмятку трупиками. Ветер скорости остужал тело, которое плавилось в Машиных объятиях.
Сначала её тонкие руки деликатно держались за пояс джинсов, но постепенно переместились, обняли талию, и, наконец, перекрестились ремнями безопасности на груди. Матюха задыхался от любви и желания. Он невольно ускорял движение – от страха Мария прижималась ещё крепче. Казалось, что сквозь слои одежды, сквозь кожу и плоть Матвей чувствовал биение её сердца – столь же переполошённого, как и его собственное.
Недалеко от окружной у Назимова была присмотрена одна зачётная полянка – уютная и укромная. И хотя город с каждым годом разрастался вширь и наступал на подмосковные леса, цивилизация туда пока не добралась.
Матвей въехал в лес и покатил по грунтовке с глубокими колеями, заполненными мягкой прогретой на солнце пылью. Он повернул голову и крикнул за спину:
– Ты как? Не отбила пятую точку?
Вместо ответа Маша только теснее прижалась к нему. Матюхе захотелось немедленно остановиться и сделать то, что он планировал. Но до конечной точки маршрута оставались какие-нибудь полкилометра – недолго потерпеть.
Поворот, еще один. Матвей свернул с накатанной колеи на узкую тропинку и вскоре остановился на пригорке в тени двух сросшихся буквой «V» клёнов. Впереди раскинулось цветущее разнотравье луга: метёлки и колоски, глазастые ромашки, лиловые хвосты иван-чая. И надо всем этим великолепием гудели и порхали тысячи пчёл, бабочек, мотыльков. Сзади вставала стена пронизанного солнечными лучами лиственного леса, где березы перемежались с песенными осинками и рябинками.
Маша спрыгнула с байка и вкусно потянулась, широко раскинув руки:
– Боже, какая красота! Мёдом пахнет так, что голова кружится.
– Ну вот, а ты не хотела!
Матвей бросил под дерево не раз испытанное покрывало и стрельнул взглядом на Марию. Его барышня-крестьянка сорвала жёлтый глазок пижмы, растёрла в пальцах и нюхала взахлёб, наслаждаясь горьковатым ароматом. Пока что ей было не до Матюхи.
Он разочарованно вздохнул, вынул из сумки пакет сока, бутерброды. Если приманить её на подстилку, то потом, из положения сидя, легче будет опрокинуть на спину.
– Иди ко мне. Садись, – Матвей протянул Маше бутерброд с сыром и похлопал ладонью по покрывалу рядом с собой.
Но барышня отмахнулась:
– Я не хочу есть. Хочу надышаться, налюбоваться – ведь в городе такого нет. Спасибо, что ты уговорил меня поехать. Я действительно была глупой, когда отказывалась.
Окэ, он долго ждал, подождёт еще немного. Матвей привалился спиной к одной из половинок кленовой «V», расслабился. У ног хлопотливо гудел земляной шмель. В лесу одинокая пичуга настойчиво искала-звала какого-то Витю: «Витя? – Витя? – Ви-ить. Витя? – Витя? – Ви-ить». А перед ним, по пояс в траве, гуляла самая желанная на свете женщина. Она срывала ромашки и со старательностью девочки-отличницы мастерила венок, вплетая меж цветов ёршики тимофеевки и пушистые метёлки безымянной травы.
Назимов закрыл глаза от почти нестерпимого наслаждения и поднял лицо к солнцу. Темнота под веками окрасилась в насыщенный алый цвет, по которому замельтешили быстрые чёрные мушки. Это было счастье. Невинное, целомудренное, но такое полное, что впору было крикнуть: остановись мгновенье!
– Ну как? Красиво? – вывел Матюху из оцепенения бархатистый голос.
Над ним наклонилась Маша в короне из глазастых ромашек. Хитрый взгляд выпрашивал комплиментов, хотя, искренний восторг на Матюхином лице уже польстил её женскому тщеславию.
Мария опустилась на подстилку. Подвижная вязь светотени запятнала её лицо, шею, белую кофточку и тонкие руки. Назимов встал на колени.
– Позволь?
Он снял венок, бережно расплёл косу и рассыпал русые пряди по плечам. Маша уже не смущалась, не краснела, а опустив глаза, терпеливо ждала окончания процедуры. Матвей расправил волосы и снова увенчал голову ромашковой короной.
– Вот, теперь ты как лесная царевна. Погоди!
Матюха достал из кармана смартфон, сделал снимок и поднёс к Машиным глазам.
– Смотри, какая ты красавица.
Она благодарно улыбнулась, и сердце Матвея пропотело от нежности. А в серых глазах он прочитал то, о чём давно мечтал: позволение, нет, больше – приглашение. Наконец-то!
Он обнял Машу и вместе с ней опрокинулся на покрывало. Губы её были жаркими и ещё хранили сладковатый вкус утреннего кофе. Матвей раздвинул их языком и жадно хлебнул слюну, опьяняющую круче, чем виски. Скорей! Ждать уже не было сил. Одна ладонь нащупала нежную выпуклость, в глубине которой трепыхалось взволнованное сердечко, другая запуталась меж рассыпавшихся волос. Тело само принялось искать правильную позу: сплетенье рук, сплетенье ног… Время загустело в золотую тягучую смолу.
– Па-а-ап, а что они делают? – вопрошающий детский голос расколол наваждение. Матюха разочарованно оборвал поцелуй и поднял голову. Прямо над ними стоял толстый бутуз лет пяти в коротких штанишках на лямочках, с красным пластиковым ведёрком и жёлтой лопаткой. А с тропинки, что тянулась по краю поля, к нему шагал смущённый отец.
Мария судорожно рванулась, села и отвернула лицо. Её щека и шея запылали бордовым жаром.
– Пошли, Пузырь. Не мешай людям, – подоспевший отец ухватил любопытного отпрыска за лямочку и потянул назад. – Извините.
Бутуз послушно двинулся вслед за родителем, но ещё долго выворачивал голову назад и звенящим голоском спрашивал: «Что дядя с тётей делали?».
Матвей вскочил на ноги и протянул Маше руку:
– Поехали?
– Куда? – она сделала вид, что не понимает.
– Ко мне. Или снова трусишь?
Мария подняла на Матюху колючие глаза и посмотрела так, словно спрашивала: я могу тебе доверять? И наконец коротко кивнула: поехали.
Всю дорогу до дома Назимов аццки психовал: а вдруг передумает? Его уже ломало от вожделения: до озноба и мурашек. Он прибавлял скорости, будто хотел разогнать байк для взлёта, и с благодарностью отмечал каждый километровый столб с цифрой, на единичку меньше предыдущей.
Но где-то в животе, в кишках мерзко шевелился страх. Матюха слишком долго хотел – как бы теперь не вышло конфуза. В Питере с Осой он оказался не на высоте в прямом и переносном смысле слова. Но там графиня подгадила. А теперь был риск, что аппарат не заведётся из-за силы желания. Хренова физиология! Походу, секс и любовь противопоказаны друг другу. Нет, он не может, не должен разочаровать свою барышню.
***
Трясущимися руками, тыкающими ключ мимо замочной скважины, Назимов открыл дверь, втолкнул Машу в переднюю. И сразу же заявил о своих намерениях голодным поцелуем. Мария страстно ответила – её тоже колотило от желания. Не размыкая губ, Назимов подхватил её на руки и понёс к намеренно неубранной утром постели.
Проклятая одежда мешала припасть кожей к коже. Матюха завозился, пытаясь расстегнуть пуговицы на блузке, но они оказались лишь имитацией застёжки. Тогда Маша подняла руки и помогла стянуть кофточку через голову. И сама соблазнительным гибким движением расстегнула на спине застежку лифчика. Наконец-то Матвей увидел то, что столько напрасно потерянного времени представлял себе с мазохистской скрупулёзностью. Только реальность оказалась ярче его воспалённых фантазий: перед глазами высились две аппетитные горки сливочного мороженного, политого сверху вишневым сиропом и с пьяной ягодкой на вершине.
Матюха жадно сгрёб их в две горсти, сжал, сунул нос в образовавшуюся ложбинку. И задохнулся от головокружительного неспело-сладкого Машиного аромата, приправленного лёгкой кислинкой пота. Вот он – рай земной! Но впереди ожидало ещё большее наслаждение.
Назимов зацепил согнутым пальцем и начал стягивать трикотажные трусики. И по мере того, как они скользили вниз по телу, Матвей словно вступал во владение сокровищами, что были обещаны ему. Сначала явился впалый живот с раскрытым глазком пупка (неужели Дан был прав?) и парный выступ тазобедренных косточек. Ниже показалась нетронутая эпиляцией курчавость лобковых волос, целомудренно прикрывавших вход в святая святых. Полукружьями разошлись тесные складки паха, которые хотелось раскрыть и заполнить поцелуями. Но Матвей остановился только на миг, чтобы снова внутренне ахнуть от совершенства женских форм. Он спустился ниже, к коленкам, к голеням, покрытым светлым пухом щекотных на ощупь волосков, к тонким сухим щиколоткам, продолженным узкими следками. Трусики зацепились за палец ноги со скорлупкой ненакрашенного ноготка. Матюха сдернул их, отбросил в сторону и уставился на полностью обнажённое тело. Райский абзац! Всё это совершенство теперь принадлежало ему!
Маша чувственно вздрагивала от каждого прикосновения. Она нетерпеливо притянула Матвея к себе, жадно поцеловала (сама!) и прошептала ему в губы:
– Пожалуйста, сейчас! Иначе я не выдержу.
Матвей сорвал с себя футболку. Замутнённым глазом Маша мазнула по его торсу с шестью зачётными кубиками, и уголки её губ слабо приподнялись в улыбке. «Саламандру заметила», – догадался он и привычно расправил плечи, чтобы показать татуху во всей красе. И тут же одёрнул себя: не время – барышня ждала любви.
Матюха в секунду скинул остальное шмотьё. Доведённым до автоматизма движением он выдвинул ящик прикроватной тумбочки, достал упаковку презервативов, оторвал серебристый квадратик, распечатал его. И уловил быструю тень разочарования на Машином лице. Неужели она предпочитала незащищённый секс? Он и сам любил такой, но сознательно отказывал себе в этом удовольствии. Резинка зачётно предохраняла его и партнёрш от нежелательных последствий. Прямой контакт – это для семейных пар или для верных друг другу любовников.
Одним сильным движением Матвей вошел в готовое принять его лоно. Экстаз! Маша внутри была такой узкой и горячей, что он испугался сразу же кончить. И вдруг – оп-пачки! – почувствовал сильные оргастические спазмы. Барышня финишировала первой – от одного предвкушения! Такого с Матюхой ещё не было. И словно груз с души свалился – теперь можно было сосредоточиться на собственном наслаждении.
Матвей отпустил себя, выключил мозг и несколькими энергичными толчками догнал Машу. После бурного финиша он перекатился на спину. Теперь они лежали рядом – два хреновых спринтера, которым не хватило терпения на длинный забег.
Внезапно в груди, в подвздошьи, ни с того, ни с сего зародился ликующий неконтролируемый смех – он рвался к горлу и требовал немедленного выплеска. Матюха коротко булькнул и подавился. Расслабленная Маша повернула голову и удивлённо посмотрела на него. Матвей снова гоготнул и сцепил челюсти, чтобы удержать хохот внутри. Но, чем больше он боролся, тем хуже удавалось побороть приступ – смех толчками выплёскивался изо рта, а глаза протекли слезами.
– Ты что?
– Ни-ха-ха-чего. О-ха-ха-хо-хо!
– Это ты надо мной смеёшься? – сердито сдвинулись домиком брови.
Маша перекатилась на живот и, играя, ударила Матюху в грудь жёстким требовательным кулачком. Но это рассмешило его ещё больше.
– О-хо-ха-хо-ха! Нет, о-ха-ха.
– Тогда над чем?
– Я, ха-ха-хо… Я, о-хо-ха-ха… Я счастлив!
А ведь он сказал правду – внутри него бил фонтан свежего чистого счастья. Это оно переполняло Матюху и бульканьем вырывалось на поверхность, оно заливало щеки и подбородок слезами. Внезапное открытие остановило приступ. Матвей вытер ладонями мокрое лицо:
– Я реально счастлив. Мне очень хорошо. А тебе?
Маша кивнула головой и благодарно поцеловала Матюху в уголок рта. И указала глазами на татуировку:
– Кто это у тебя? Саламандра?
– Она. Нравится?
– Красивая, – подушечка указательного пальчика погладила пятнистую шкурку ящерицы, от чего Матвей вздрогнул. – А почему именно саламандра?
– В огне не горит. Способна менять кожу и обновляться. И выглядит зачётно.
Маша снова провела пальцем по татухе – от головы к хвосту, свисавшему с плеча, как аксельбант.
– Меня в школе один мальчишка дразнил Саломахой. А потом весь класс подхватил.
Оп-пачки! Матвей застыл: ещё один кусочек в картинку паранормального паззла?
– Почему Саломахой?
– Саломатина Маша – Саломаша. А когда я треснула его учебником по голове, то превратилась в Саломаху.
– Ты? Ты треснула его учебником по голове?! Не верю.
Чтобы доказать способность к насилию, Маша навалилась на Матюху, схватила обеими руками его за горло и сделала вид, что душит. Но он вывернулся, сгрёб барышню в охапку, подмял под себя. Хотел, было, укусить за губу, но укус наполнился страстью, перешёл в поцелуй, а дальше – в сладкое неизбежное…
