Елена Жукова
Призрак прекрасной дамы
– Откуда вы знаете про Тормазовых? Тормазова – это девичья фамилия моей матери.
Глава 14
Это было как вылет из седла байка на скорости: рывок – полёт – удар – контузия. В одно мгновение обыденный мир перед глазами утратил материальность и превратился в тонкую полупрозрачную плёнку. И сквозь расплывчатое изображение проступила настоящая – потусторонняя – реальность, пугающая своей подлинностью. Матюха тупо смотрел на скользившие по фойе призрачные тени, ловил невнятное шелестение голосов. Он слышал, как Саломатина обращалась к нему, что-то спрашивала, но что именно, понять не мог: смысл тонул во внезапно открывшейся бездне паранормального.
Совпадение? Нет, невероятно! Получалось, что Назимов стал пешкой в аццкой игре какого-то высшего игрока. И тот, по собственному произволу, двигал его по чёрным и белым клеткам жизни, сталкивал с другими фигурами и заставлял делать ходы, которые только казались проявлением свободной воли. Кем была в этой партии призрачная графиня Тормазова: одной из личин игрока или пешкой? Как же она купила Матюху: «Сударь, я нуждаюсь в вашей помощи… Вы должны найти, спасти… Бог управит… Дайте мне слово дворянина». Да ей всё было известно наперёд! И про Матвея, и про Марию Саломатину из рода Тормазовых. Она стопроцентов знала, у кого находился проклятый перстень. Но ей (или кому-то выше!) зачем-то было нужно, чтобы Назимов искал рубин, нашёл, отобрал у владельца и передал Марии. Какой в этом смысл?
– Матвей! Матвей!
Назимов очнулся, когда женская рука потрясла его за плечо. Сфокусировал внимание: Мария в упор смотрела ему в лицо тревожными серыми глазами. Серыми глазами… Оп-пачки! А ведь эти графитовые широко-расставленные глаза – Тормазовское наследство. Как и несгибаемая спина. Так вот почему в присутствии этой барышни ныло Матюхино заарканенное сердце. Дурень, мог бы и раньше догадаться!
– Поехали! – неожиданно заявила Саломатина.
– Куда?
– Домой. Ко мне домой. Я должна познакомить тебя с мамой.
Матвей отметил, что Мария обратилась к нему на «ты» – первая перешагнула выставленный ею же самой барьер. И хотя обычно предложения «познакомить с мамой» вызывали у него приступ паники и непреодолимое желание немедленно прекратить отношения, на этот раз всё было по-другому. Назимов хотел поехать. Хотелось увидеть, где эта барышня жила, как проводила время вдали от него, что любила, чем дорожила, что хранила как память. Да и на маму, живую графиню, тоже нехило было бы взглянуть.
– Расскажешь, что ты знаешь про Тормазовых, – продолжала Мария, – и какое ты к ним… в смысле, к нам… имеешь отношение. Мы с мамой думали, что остались последними в роду.
– Я почти ничего не знаю! – на всякий случай умерил её ожидания Назимов.
– Но ты же не просто так назвал фамилию? Мне вообще кажется, что наше знакомство было не случайным, – её взгляд умолял подтвердить догадку.
Аццкий абзац, если б она знала, насколько неслучайным! Только рассказать об этом было невозможно – всё равно не поверит. Или хуже того – сочтёт неадекватом. И тогда – прощай, любовь с первого взгляда, и соблазнительные перспективы отношений.
– Окэ, поехали. – Матвей поднялся и протянул руку. – Ты когда-нибудь ездила на байке?
– Нет. И не собираюсь, – протянутая, было, рука отдёрнулась назад и испуганно взлетела поправить пучок волос.
– Тогда что означает твоё «поехали»?
– Ну, как обычно люди ездят – на метро. Одна остановка до «Шаболовки» и там ещё минут пять пешком. Недалеко.
Матвей нахмурился и покачал головой:
– Нет, я не брошу мотоцикл здесь. Парковка платная – разорюсь.
Договорились ехать каждый сам по себе и встретиться уже в квартире. Мария продиктовала адрес, который с первого раза впечатался в Матюхину память как информация особой важности.
***
Назимов стартанул с парковки на манер имитирующего крутость скамейкера – с рыком и выхлопом. Он привык рёвом мотора распугивать дурные мысли, изгонять сомнения и страхи. Байкеры говорят, что четыре колеса возят тело, а два – душу. Стопроцентов правда! Матюхина душа, омытая пьянящим воздухом скорости, постепенно приходила в себя. Хоть чём-то в своей жизни он по-прежнему управлял: хотел, мог повернуть направо, хотел – ехал прямо. Даже у шахматной пешки есть, пусть и малая, но свобода.
Матвей специально попетлял по району, чтобы приехать не раньше хозяйки. И до кучи придумать более-менее зачётную отмазку, откуда он узнал про Тормазовых. Нужно было состряпать убедительную историю «основанную на реальных событиях» – ведь полуправды придерживаться проще, чем цельно-сочиненной лжи.
Факт первый – ездил в Питер. Пусть так и останется отправной точкой. Факт второй – встретил там старуху «из дворян». Про то, что бабка оказалась призраком – не надо, а остальное сгодится. Где встретил? Типа, в Русском музее. Зачётно. Матюха и сам будет выглядеть поинтеллектуальней, и фантазии будет на что опереться. Случайно разговорились у портрета графа Тормазова, и старуха поведала кое-какие интересные факты. Откуда она знала, Матвей не спрашивал. Контактов у бабки не взял. Зачем ему? Расстались там же, в Русском музее, пожелав друг другу всех благ.
К моменту, когда Назимов въехал во двор нужного дома, он уже имел в запасе готовую байку. И нехило получилось – гладко и достоверно.
***
По тёмной грязноватой лестнице, над которой плыл густой аппетитный запах жареной картошки с луком (Матюха даже сглотнул голодную слюну), он поднялся на второй этаж и позвонил в дверь квартиры. Открыла сама Мария.
– Проходи, разувайся. Вот тапочки, – она подвинула ногой «гостевую» пару домашних шлёпанцев – новых, ненадёванных. Походу, мужчины навещали этот дом не часто.
Саломатина провела его в гостиную – большую комнату, где стены сплошь были увешаны картинами и старыми чёрно-белыми фотографиями в рамках. Мебель, походу, осталась от предыдущих поколений – Матюха видел такую только в музее. Полки и шкафы хранили тонны памятного хлама: фигурки, книги и альбомы, вазочки-тарелочки. На поместительном диване примостился целый выводок пухлых подушек и валиков. От обилия вещей комната казалась тесной и в то же время завлекающе-уютной.
В широком кресле сидела дама лет пятидесяти с прицепом, удивительно похожая на Марию – словно искусственно состаренная в «Фотошопе» фотка. Только волосы с проседью были коротко, по-мальчиковому, подстрижены, а кончик сухощавого породистого носа оседлали очки в металлической оправе. Женщина раскладывала на журнальном столике пасьянс в две колоды. «Русский стиль» – машинально отметил Назимов.
Когда Матвей зашёл в дверь и заполнил собой весь дверной проём, Саломатина-старшая по-птичьи склонила голову к плечу, оценивающе прищурила поверх очков колючие серые глаза и просканировала его сверху вниз и в обратном порядке – снизу вверх. Но насколько ей понравилось увиденное, Матюха не понял.
– Мамочка, – с порога начала Мария, – это – Матвей, о котором я тебе рассказывала. Матвей, это моя мама.
Седовласая женщина сдёрнула с носа очки, отодвинула столик, легко поднялась с кресла и шагнула навстречу.
– Машуня, это для тебя я мама. А для молодого человека – Ольга Алексеевна. Вы проходите на кухню, будем чай пить. Или вы, Матвей, предпочитаете кофе?
– Спасибо, чай в самый раз!
Следом за двумя Саломатиными Матюха вошёл на кухню – уютную, в деревенском стиле: с грубоватой сосновой мебелью, с глиняными горшками на полках, с полотенцами в петухах на гвоздиках. Там было жарко, воздух пропитал вкусный аромат яблок и корицы – так пахло дома, когда Татка затевалась печь шарлотку. И снова потянуло заманчивым и затягивающим медовым уютом.
Матвея пристроили в уголке за столом, накрытым цветастой льняной скатертью. Пока Мария выставляла чашки и блюдо с душистым яблочным пирогом, Ольга Алексеевна упёрлась подбородком в сцепленные замком руки и приступила к расспросам:
– Машенька сказала, что вы как-то связаны с нашим родом – с Тормазовыми. Это действительно так?
В её голосе звучала хорошо различимая нота застарелого недоверия к чужим, и Назимов порадовался, что вовремя додумался состряпать зачётную сказку-отмазку.
– Нет, просто я недавно кое-что узнал о Тормазовых. Совершенно случайно. А тут – оп-пачки! – и познакомился с вашей… Машей. Вот такой крутой вираж!
– И что же вы узнали?
Матвей бодро пересказал свежесочинённый сюжет, как в Русском музее в зале Боровиковского встретил старушку «из бывших», которая любовалась портретом графа Тормазова. Они разговорились, и бабка сообщила ему некоторые интересные сведения.
Походу, байка зашла гладко и развеяла подозрения хозяйки дома.
– Да-да, мы очень гордимся этим портретом, – закивала Ольга Алексеевна. – У нас в гостиной копия висит. Заметили?
Ничего Назимов заметить не успел, так как был сосредоточен на разглядывании матери и дочери в мысленной игре «найди десять отличий».
– Да, неплохая копия, но – увы! – не оригинал, – продолжила старшая Саломатина с грустью. – Жаль, что портрет ушёл из семьи. Конечно, в музее шедевр доступен широкой публике. Но иногда мне думается, что дедушке было бы комфортнее остаться дома. – Она вздохнула, как человек, смирившийся с неприятным, но неизбежным и вернулась к расспросам. – Так что рассказала ваша собеседница?
– Вы в курсе истории рубинового перстня вашего пра-пра? – забросил приманку Матвей.
Мать и дочь переглянулись между собой. Мария взглядом спросила, Ольга Алексеевна неопределённо повела плечами и отрицательно покачала головой.
– Нет. Очень стыдно, но мы и не знали, что с перстнем связана какая-то история. Он не сохранился. Да и вообще из наследства графов Тормазовых мало что осталось.
И тут Матюха понял, что настал момент его бенефиса – уникальный шанс произвести зачётное впечатление на Марию, а до кучи и на её мать (лишним не будет!). Он припомнил и пересказал все смачные подробности страданий несчастной Луизы де Жуайёз: заключение в якобинской тюрьме, циничное предложение надзирателя, уговоры обречённых на смерть родственников, унижение и насилие, бегство, скитания по горевшей в пожарах революции стране, прибытие в Петербург, наконец, встреча с молодым красавцем – русским графом. И кульминация: любовь, смерть и клятва в вечной верности. Получилась аудиоверсия авантюрного любовного романа. Сопли в сахаре! Но, походу, тёткам понравилось.
Рассказывая, Матюха играл голосом – то повышал, то понижал тон, вздыхал, делал эффектные паузы или переходил на скороговорку, задавал риторические вопросы и сам же отвечал на них. С какого перепуга в нем открылся этот талант мелодекламатора – он и сам не знал. Но видел, как зачарованно, взасос, слушали его обе Саломатины – и старшая, и младшая. А самого его просто пёрло от власти играть чужими эмоциями. И, когда слушательницы охали или ахали, Матвею казалось, что он опасно близок к оргазму.
Наконец Назимов полностью выговорился. Впечатлённая рассказом Ольга Алексеевна с надеждой спросила:
– А та пожилая дама, случаем, не говорила, где теперь может находиться перстень? Я знаю, что ни у отца, ни у деда его не было. Как жаль – вещь с такой поразительной историей! Куда же он мог запропаститься?
Матюха и сам хотел бы знать, где находился этот проклятый перстень! Но, если Бог управит, как управлял раньше, скоро узнает – архивная барышня уже работала над этим. В конце концов перстень должен вернуться к потомкам Тормазовых. И, если последней в роду осталась Мария, то талисман будет принадлежать ей. И защищать её. Но сказать об этом раньше времени Назимов не имел права.
Он широко раскрыл честные глаза:
– Она сказала, что перстень был украден.
– Украден? Печально… – расстроилась Ольга Алексеевна. – Ах, Матвей, как обидно, что вы не догадались взять телефон или адрес вашей собеседницы! Возможно, эта дама – представительница какой-то другой ветви нашего рода. Если б её порасспросить… Ведь у неё могут храниться старинные документы или фотографии… Кстати, хотите посмотреть наш семейный альбом? Там есть снимки, которые были сделаны ещё в начале прошлого, двадцатого, века. Тогда фотопортреты были редкостью.
Обычно Матюху раздражал чужой неуёмный фото-эксгибиционизм. Но на этот раз ему было реально интересно. Чужая история, чужая жизнь всё больше и больше затягивали его.
Мария принесла из гостиной тяжелый сафьяновый альбом с металлическими уголками. Раритет – теперь таких уже стопроцентов не делали. И даже запах от него исходил особый – чуть дымный и горьковатый дух времени.
Первая фотография относилась аж к концу позапрошлого века. Плотная пожелтевшая картонка с тиснёным двуглавым орлом в углу представляла собой портрет надменного бородатого чувака с холодным пронзительным взглядом. Мария с гордостью пояснила, что это граф Александр Дмитриевич Тормазов, член Правительствующего сената. Следующая фотография запечатлела целую группу солидных господ в сюртуках и при галстуках.
А на третьей странице Матвей ткнул пальцем в снимок подозрительно знакомой величественной старухи в тёмном шёлковом платье с длинной двойной нитью жемчуга на шее.
– А это кто?
– Это графиня Аглая Дмитриевна Тормазова, – Мария смахнула с листа невидимую крошку. – Кстати, родная сестра Александра Дмитриевича и тётя нашего пра- (не помню точно сколько раз «пра») -дедушки. Видишь, на паспарту оттиск известного Петербургского фотоателье Абрагамсона и дата: тысяча девятьсот четвертый год.
Так вот как её призрачное сиятельство выглядела при жизни! Ярче и эффектней той старухи, что являлась Матвею в кружевцах и оборках пеньюара. После смерти выцвела. Или это удел всех призраков – быть бледными копиями когда-то живых оригиналов? Жаль, что не было портрета юной красотки Аглаи. Но в её времена фотографий еще не снимали.
Вдруг Назимов увидел, как по строго сжатым губам графини тенью просквозила хитрая усмешка. А в мозгу сама собой возникла фраза: «Видите, сударь, всё складывается, как я хотела!».
Матвей быстро перевел взгляд на Марию – заметила или нет? Походу, она ничего не видела! Зато сам он стопроцентов был уверен, что ему не показалось – тонкая иголочка уже привычно кольнула сердце в том месте, где под рубашкой коричневело пятно в форме женских губ. Привет от Аглаи.
Мария перелистнула страницу и занялась новым персонажем. Назимов слушал в пол-уха и, как мог, имитировал заинтересованное выражение лица. Но думал о своём. Графиня только что подтвердила, что он уже выполнил половину миссии – нашёл наследницу рода Тормазовых. Поиски оказались подозрительно быстрыми и лёгкими. Вторая половина тоже выполнялась практически без Матюхиного участия – усилиями самой наследницы. Так в чём был подвох? Почему её призрачное сиятельство настаивала, что для выполнения поручения походил именно он, а не кто-то другой?
Между тем мать и дочь Саломатины наперебой представляли своих предков и рассказывали о невероятных виражах их судеб. Сначала Матюха, как китайский болванчик, механически кивал головой, но неожиданно для себя вовлёкся. На страницах альбома поочерёдно представали государственный чиновник, профессор, дама-благотворительница, дети, гимназисты и студенты, белый офицер, красный комиссар, пианистка, репрессированный враг народа, ополченец Великой Отечественной. В чертах этих разных, непохожих лиц имелось нечто общее – выражение аристократического достоинства или, как сформулировал Назимов, «непокупательной способности». В смысле способности не продаваться, а быть верным собственным принципам. Это качество передавалась из поколения в поколение и было унаследовано Марией, вместе с серыми глазами и несгибаемой осанкой.
– В ваших предках стопроцентов чувствуется дворянская кровь! – высказал вслух то, что думал, Матвей.
– Дворянство – это не только кровь, – возразила Ольга Алексеевна, – это, в первую очередь, честь. Бывает так, что порода благородная, а сам человек – дворняжка-дворняжкой. Откровенно говоря, в нашем роду, тоже были свои выродки…
– А бывает дворняжка с бумажкой, – насмешливо подхватила Мария. – Мне Рубинштейн рассказывал: приходят к нему бывшие бандиты, а ныне депутаты и бизнесмены, требуют, чтобы их "вписали во дворяне". Деньги немыслимые предлагают, чтобы он представил их законными наследниками известных дворянских фамилий. Представляю себе эти криминальные морды!
– Машуня, не будь вульгарной! – строго выговорила дочери мать. – Не морды, а лица!
– Кстати, я тоже из дворян, – неожиданно для себя выпалил Матвей.
– В самом деле? – в глазах Ольги Алексеевны загорелся интерес. Да и Маша посмотрела на него с особым вниманием:
– Ты поэтому разыскиваешь Жихаревых? Это твои родственники?
– Нет, – смешался Матюха – про причину интереса к Жихаревым у него не было никакой заготовки. И тут же сориентировался. – Я из Назимовых. Кстати, один из ваших пра-пра был женат на моей пра-пра.
– Да что вы говорите! – всплеснула руками старшая Саломатина. – Расскажите-ка поподробней.
Оп-пачки! Напрасно он это ляпнул! И как теперь выкручиваться? Сослаться на всё ту же старушку из Русского музея? Слишком много всего она успела наговорить! Матюхины глаза забегали и наткнулись на часы домиком, что висели над кухонной дверью. Стрелки почти сошлись на без пяти одиннадцать. Вот она – зачётная отмазка!
Назимов отодвинул давно остывшую чашку с остатками недопитого чая и встал из-за стола.
– Давайте в следующий раз. Уже поздно, мне пора.
Мария вышла проводить его в прихожую, и пока Матвей переобувался, она, прислонившись к косяку двери, разглядывала его так, словно видела в первый раз. И это было лестно.
– Кстати, ты меня спрашивал, что означает фамилия «Тормазова»?
– И что она означает?
– Ты только не смейся, – Мария смущённо поправила пучок волос. – Она происходит от слова «тормоз».
– Шутишь?
– Нисколько. «Тормоз» или «тормас» – это примерно то же самое, что у тебя на мотоцикле, но только в санях. А фамилия произошла от прозвища: кого-то из наших далёких предков окрестили «тормазом». Не слишком комплиментарно, правда?
Матвей рассмеялся:
– Походу, не шустрый был чувак.
– Чувак? – удивленно перепросила Мария, примеряя современное слово к потерявшемуся в толще времён предку. – Да, наверное, не очень шустрый.
– Когда в следующий раз увидимся? – с наигранной самоуверенностью, которой он на самом деле не испытывал, спросил Назимов. И в ответ на неопределённое пожатие плечами добавил с нажимом. – Я позвоню тебе завтра, окэ?
Мария кивнула головой. Матвей решительно шагнул к ней, наклонился, с мукой вдохнул пьянящий незрело-сладкий аромат и, закрепляя свои права, поцеловал в бархатистую щеку.
– Зато тебя уж точно тормозом не назовёшь! – то ли с осуждением, то ли с одобрением заметила Мария.
Глава 15
Назимов уже стоял на пороге, когда в кармане возмущённо заверещал телефон. Татка! Аццкий абзац! Он не звонил тётушке целую тонну лет. Стыд и позор! Но в последнее время он забыл обо всём, чем жил раньше: о покатушках, пиве с друзьями, сексе с козочками, и – увы! – о Татке.
Тётушкин голос в трубке звучал укоряюще:
– Ты куда пропал, Матюша? У тебя что, новая подружка?
Несколько секунд Назимов размышлял, не рано ли признаваться. Но его радость была так огромна, и он так долго справлялся в ней в одиночку, что хотелось поделиться. Особенно с родным человеком.
– Татуль, походу, я влюбился…
– Влюбился? Ты? – обидчивые ноты в голосе Таты сменились сначала удивлением, а затем нежностью. – Боже, какое счастье! Я уж и не надеялась! Кто она? Ну, расскажи!
– Потом, сейчас не могу. Еду к ней.
– Матюш, тебе вечно некогда. Скажи хотя бы, как её зовут? Какая она?
– Зовут Машей. Прикинь, она – барышня из тех самых Тормазовых, в чьей квартире вы сейчас живёте.
– Не может быть! – ахнула тётушка. – Матюша, это судьба! Привези свою Машу ко мне, я хочу с ней познакомиться.
– Тат, она пока ещё не моя. Но я над этим работаю.
– А сколько ты с ней уже встречаешься?
– Месяца полтора…
– И она до сих пор не оказалась в твоей постели? – счастливо рассмеялась тётушка. – Очаровательно! Мне она уже нравится.
– Лучше бы ты мне посочувствовала! – брюзгливо проворчал Матюха.
– Родной, я очень переживаю за тебя. И хочу только одного – чтобы ты был счастлив. Ну, беги к своей Маше. Нехорошо заставлять девушку ждать.
***
За полтора месяца Матвей стал завсегдатаем квартиры на Шаболовке. Уже с утра он предвкушал радость вечерней встречи, что задавала счастливый вектор целого дня. Мария встречала его на пороге и улыбалась так, что у Назимова темнело в глазах и светлело на душе. Он целовал бархатистую щёку, мечтая припасть к губам. Затем церемонно здоровался с выходившей в прихожую Ольгой Андреевной. Каждый день Матвей надеялся, что та изменит привычкам домоседки и отправится… всё равно куда, главное, чтобы на подольше. Но напрасно.
В Машиной комнате веяло девичьей чистотой. У стены стояла узкая кушетка под белым в палевую рябинку покрывалом. Аццкий абзац, сколько раз Матюхины фантазии осваивали это целомудренное ложе самым непристойным образом! А по факту он ни разу даже не присел на него.
Работали за письменным столом, где стоял ноутбук с открытыми файлами из папки «Жихаревы». Вокруг пасьянсом были рассыпаны именные карточки потомков, лежали распечатки документов с обведенными фломастером записями, черновые наброски ветвей родового древа и прочие вершки и корешки проекта. Добытую инфу перепроверяли по нескольку раз и только потом Маша (сама!) дорисовывала новую ветку на огромном крафт-листе, что занимал целую стену справа у стола.
В работе Мария оказалась той ещё командиршей! И занудой – не зря Илюха Рубинштейн предупреждал. Но в исследовании это стопроцентов помогало. Архивная барышня на каждую неделю составляла план-график, по которому выдавала Матюхе задания. А в процессе работы дрессировала по навыкам обращения с документами: как быстро находить в них самое важное, как сверять сведения из разных источников.
Сначала Назимов для порядка покачал права – рассчитывал сам порулить. Но быстро сообразил, что добровольное подчинение и полезней для дела, и выгодней для отношений. А отношения развивались параллельно с ростом и ветвлением семейного древа Жихаревых.
Матвей знал, что нравился Маше, но запланированное соблазнение шло аццки туго. На приглашения приехать в гости барышня стопроцентов отвечала отказами. Любые невинные вольности типа: обнять за плечи или положить руку на коленку – карались спинстерскими выговорами и суровыми колючими взглядами. Но иногда, изредка, она смотрела на Матюху так, что сердце трепетало под высоким напряжением эмоций.
Аццкий абзац! Как же он хотел её – до боли, до ломоты в гениталиях. Но чувство к Марии было несравнимо больше и сложнее обычного желания. В нём так много всего перемешалось: восхищение и нежность, мужская снисходительность к слабости, уважение, желание помочь и защитить, сочувствие, любование. И это пугало. Походу, крепкий коктейль чувств назывался тем самым страшным словом на букву «л», за которым прицепом тянулись женитьба, семья, дом, дети, ответственности и прочее. А Матвей пока ещё не был готов отказаться от зачётно налаженной холостяцкой жизни. И потом, прежде чем подписываться, надо было попробовать.
В конце концов Назимов не выдержал. Прошлым вечером Маша сидела за столом – оформляла карточку на очередного потомка, а Матюха стоял у неё за спиной и, мучась желанием, смотрел на склоненную русую голову и выступающие вдоль тонкой шеи бугорки позвонков. Вспомнился рассказ призрачной графини, как жених украдкой целовал её в шейку, пока она музицировала. Садизм!
Мария в очередной раз характерным жестом поправила пучок. А ведь Матюха никогда не видел её волосы свободными. Как и сама архивная барышня, они всегда были собраны, стянуты, приглажены и зажаты. Надо выпустить их на волю!
Он протянул руку и коснулся волос. Маша дёрнулась, нервно обернулась и снизу вверх умоляюще посмотрела на него:
– Не надо!
Но Матвей уже не мог противиться соблазну – слишком долго сдерживал себя! Он принялся одну за одной вытягивать из причёски шпильки. Маша испуганно втянула голову в плечи и оцепенела, как обморочная коза. После четвёртой шпильки освобождённые волосы пролились русым водопадом на плечи и упали ниже лопаток. Аццкий абзац? Нет, райский! Заворожённый Матюха несколько раз пропустил светлые локоны сквозь пальцы. Они были упругими и… тёплыми – живыми.
Мария смутилась, покраснела до вишнёвого цвета. Куда делась строгая командирша? Перед Матюхой сжалась в комок невольно обиженная им девочка – растерянная, беззащитная. Сердце сделало опасный вираж. Матвей наклонился и с бережной нежностью приник к девичьим губам. Голова вдруг пьяно закружилась, сознание поплыло.
Машины губы некоторое время оставались безучастными, холодными, но постепенно оттаяли и раскрылись. Йа-ху-у! Она ответила! Матвей поднял барышню со стула, крепко прижал к себе, чтобы разогреть своим чувством и заставить пылать так же жарко, как он сам. Он углубил поцелуй. Теперь рот его обжигал, требовал большего.
Но Маша тотчас напряглась и с силой оттолкнула его. Она задыхалась.
– Нет!
– Почему? – искренне удивился Матюха. – Ведь ты же сама этого хочешь. Я чувствую.
Он перехватил её руку – пульс частил, как в лихорадке. Но Мария вырвалась, отошла к двери – будто готовилась ускользнуть.
– Мне не нужны отношения на месяц-другой. Я хочу, чтобы было так, как у мамы с папой – на всю жизнь, до последнего камушка.
– Какого камушка? – не понял разочарованный Назимов.
– Того, что стоит у папы на могиле.
Аццкий абзац! Что делать? Сказать, что у него это тоже на всю жизнь? Но Матвей не привык брать на себя серьёзные обязательства, не имеющие обратной силы. Как долго продлится его одержимость – всю жизнь или до первого траха? Кто знает…
Он провел ладонью по лицу, стирая остатки чувственного наваждения.
– Окэ, извини, не сдержался. Больше такого не повториться. Простишь? – и с покаянным видом протянул руку.
Мария посмотрела недоверчиво, но руку взяла.
– Друзья?
– Если ты обещаешь…
– Обещаю, – на чистом глазу соврал Матюха.
Это было вчера. Матвей не чувствовал себя виноватым: Маша сама хотела – уж в этом стрелянного плейбоя не проведешь. Стопроцентов хотела, но не позволяла себе. Почему? Боялась? Не доверяла? Ведь не девственница же она в свои почти что тридцать…
***
Назимов взбежал по ступенькам на второй этаж и нажал кнопку звонка. Дверь долго не открывали. Он даже успел испугаться: а вдруг в барышне взыграло малодушие старой девы? И она решила разорвать отношения с ним? Нет, это абсурд! Он вчера извинился, Мария приняла извинения – конфликт исчерпан. Или нет?
Наконец дверь открылась, и в проёме показалась Ольга Алексеевна.
– Добрый вечер, а что с Машей? – испуганно выпалил Матвей.
Старшая Саломатина удивлённо подняла брови:
– Ничего, всё нормально. Машенька позвонила, что задержится на работе. Странно, почему она вас не предупредила. Но так даже к лучшему. Я как раз хотела поговорить с вами, Матвей.
Оп-пачки! Ничего хорошего, кроме плохого, от такого начала ждать не приходилось! Назимов инстинктивно боялся разговоров с мамашами. Сейчас начнется аццкий прессинг! А ведь Матвей невинен, как новорождённый – между ним и Машей не было ничего, кроме вчерашнего поцелуя. Неужели барышня исповедовалась матери? Бред! Но даже если и рассказала. В двадцать первом веке не заставляют немедленно жениться из-за одного-единственного поцелуя. А нескромные Матюхины желания – это его частное дело. Да и Мария была уже далеко не девочкой и не нуждалась в родительской опеке.
Ольга Алексеевна провела Назимова в гостиную, усадила на диван. С портрета на противоположной стене сурово взирал граф Сергей Дмитриевич – стопроцентов осуждал. Старшая Саломатина устроилась в соседнем кресле. Она долго мялась, молчала, не зная, как начать разговор и дробно постукивала ногтями по деревянному подлокотнику. И наконец решилась.
– Я хотела поговорить о ваших с Машенькой отношениях.
Аццкий абзац, он так и знал! Резко захотелось схамить, что не обязан отчитываться. Но Мария не простит грубости по отношению к матери. Придётся потерпеть.
Назимов улыбнулся фальшиво-доброжелательной улыбкой:
– Слушаю, Ольга Алексеевна.
– Вы – милый молодой человек, Матвей. И к моей Машуне относитесь искренне. По крайней мере, так мне кажется. Но, поймите, я боюсь за неё. Её уже один раз жестоко обидели. А вы… Вы ей нравитесь, я вижу.
Назимов признал справедливость сказанных слов наклоном головы и сдержанной ухмылкой. Фраза ему польстила. Если уж мать заметила, что он нравился дочери… Зачёт!
– Не обижайтесь, – продолжила Саломатина, – но вы слишком… слишком привлекательны.
Оп-пачки! Вот это заява! Таких претензий Матюха ещё ни разу в жизни не получал!
– А разве это недостаток?
– Нет, конечно. Это достоинство. Но привлекательного мужчину всегда будут преследовать соблазны. Сможете ли вы устоять – вот в чём вопрос? И не будет ли моя девочка страдать по вашей вине?
– Ольга Алексеевна, мы с Марией не любовники. Вы же видите: мы встречаемся только здесь, в этой квартире. Даже технически мы не могли бы тра… заниматься сексом в смежной комнате.
– Я знаю, что пока вы не любовники, – Ольга Алексеевна просветила Матюху рентгеновским взглядом. – Но это всего лишь вопрос времени. Я вижу, как вы смотрите на Машу, и как она смотрит на вас.
– И что вы от меня хотите? – распалился Назимов. – Чтобы я исчез? А ваша дочь так и осталась ста… одинокой?
– Нет-нет, вы меня не так поняли, Матвей! Я вовсе не намерена препятствовать. Просто хотела предупредить вас, что Машенька очень ранима. Второго предательства она не перенесет.
– А что было в первый раз?
На лице Ольги Алексеевны отобразились колебания. Она снова выстучала ногтями длинную нервную дробь.
– Хорошо, я расскажу. Только вы не выдавайте меня. Маша никак не может пережить своей ошибки. Вы – первый за три года мужчина, которого она привела в дом. После разрыва с Борисом.
Походу, разговор из неприятного стремительно становился занимательным. Матвей даже подался всем корпусом вперед.
– Кто такой этот Борис?
– Борис – это бывший Машенькин жених.
Оп-пачки! Судьба подсовывала Матвею римейк знакомого сюжета: любовь – помолвка – предательство – одиночество. Неужели и этот тоже что-нибудь украл? Например, невинность.
– И как же Борис её предал?
Ольга Алексеевна тяжело вздохнула:
– Он поднял на неё руку.
– В смысле? – не понял Матвей.
– В обычном смысле – ударил по лицу. А с виду был такой милый интеллигентный юноша – образованный, хорошо воспитанный. И Машуне очень нравился. Я уже надеялась на скорую свадьбу. И вот – на тебе – так жестоко обмануться в человеке!
Назимов закипел, представив, как какой-то урод ударил его Машу по лицу. Убил бы без всякого сожаления!
