Елена Жукова
Призрак прекрасной дамы
– Как же, наследство! – внезапно разъярилась Жихарева. Походу, для неё это была больная тема. – Всё заработала собственным горбом. От дворянских предков мне досталась только фамилия, за которую прадеда в тридцать шестом расстреляли, да чёртов перстень с рубином.
– Тот самый, который ты не носишь?
– Тот самый.
– Покажи.
Жихарева снова подозрительно прищурилась и набрала воздуха, чтобы высказать что-нибудь едкое.
– Я помню про службу безопасности, – Матвей ладонью запечатал готовые сорваться с губ слова. – Просто любопытно посмотреть.
– Ладно, покажу. – Влада неловко сползла с Матюхиных колен. – За мной не ходи, жди здесь.
Она ушла в дальнюю комнату, прикрыла за собой дверь и долго не появлялась. Походу, доставала сокровище из сейфа. Назимов ждал, закипая от нетерпения. Неужели сейчас он увидит тот самый перстень, из-за которого его подписали на паранормальный квест? И финиш всем поискам, расследованиям, изысканиям, ковыряниям в окаменелостях прошлого. Что-то подозрительно легко всё получалось.
Наконец Жихарева вернулась.
– Вот, смотри.
Матвей подставил руку, и в ладонь ему упало холодное серебряное кольцо с квадратным красным камушком в обрамлении бриллиантовых слез. Это стопроцентов был он, перстень Тормазовых! Сердце сделало рискованный вираж, подтверждая правильность узнавания. Вот он какой! Назимов повертел драгоценность в пальцах, погладил плоские грани рубина и острые зубчики бриллиантов. С перстнем были связаны страх, отчаяние и надежда, любовь, смерть, верность и предательство, разочарование. И теперь от него зависели Матюхины жизнь и счастье.
Он вопросительно взглянул на Жихареву:
– Примерить можно?
– Рискни, если не боишься.
– А чего я должен бояться? – удивился Назимов. – Твоей службы безопасности?
– Если бы… Перстня!
Оп-пачки! От слов Влады повеяло холодом – она стопроцентов верила в то, что говорила. Даже не так: она знала по личному опыту. Матвей присмотрелся к перстню. Тот притворялся безобидной безделушкой – лежал и лениво посверкивал отражёнными лучиками. Раньше Матюха отмахнулся бы от предупреждения: ерунда! Но в истории, куда он волей случая вляпался, могла произойти любая хрень. Даже если б перстень в руке расплавился и ртутью пролился сквозь пальцы на белый ковёр, он бы не слишком удивился.
И всё-таки Матвей не смог устоять перед соблазном примерить. Перстень гладко скользнул вдоль безымянного пальца правой руки, не задержавшись на утолщении сустава, и уютно лёг в основании. Подходящий размерчик.
– И что в нём страшного? – поинтересовался Назимов, любуясь рубином на пальце.
Влада ревниво посмотрела на Матюху и через силу выдавила:
– Мне плохо, когда я его надеваю.
– В смысле?
– В самом прямом смысле – я плохо себя чувствую. Стенокардия начинается, голова кружится. Даже тошнота бывает… Веришь? Может, оно проклятое? – Влада, словно обессиленная признанием, тяжело опустилась рядом на диван.
– А ты не гонишь? – на всякий случай спросил Назимов, хотя знал, что всё правда: бесчестно приобретённый перстень мстил потомкам вора.
– Вначале я не видела связи. Думала, мало ли что: давление подскочило. Или грипп подцепила. А потом заметила: как только надеваю перстень, так сразу дурнота подступает…
– А почему не избавишься, если тебе от него так плохо? Продай.
– Два раза пробовала. Он возвращается. Представляешь?
– Что значит «возвращается»? – похолодел Матвей.
– Один раз я продала его знакомой. Алка с первого взгляда на него запала. А когда узнала, что я его не ношу, месяц умоляла продать. Даже мужа к обработке подключила – он у неё сосисочный олигарх. В конце концов я не выдержала и согласилась. Алка так радовалась, каждый день надевала! Но через две недели принесла обратно: забирай, говорит, у меня от него сердце останавливается, боюсь.
Матвей опасливо прислушался к себе – его мотор работал сильно и ровно.
– Второй раз продала коллекционеру Завадовскому. Сторговались, договорились об оплате в рассрочку. Я ему перстень отдала. Так – представляешь? – у него через три дня квартиру обокрали. Вынесли почти всё. А перстень остался – Борис Маркович накануне отдал его ювелиру: почистить, проверить крепление камней. Завадовский принёс его обратно: извините, говорит, Влада Андреевна, больше не могу себе такую драгоценность позволить.
– Мистика!
– Точно! Я его потом одной экстрасенсше показала, ясновидящей. Она сказала, чтобы я не суетилась: перстень от меня уйдет. И после этого я смогу… – Влада на мгновение замялась. – В общем, в жизни у меня всё наладится… Но рубин сам выберет, когда и к кому уйти.
– А если подарить?
– Кому? Тебе, дарлинг? – язвительно хмыкнула Влада.
– Хоть бы и мне, – с замиранием сердца выдохнул Матюха. Это было бы идеальным решением проблемы! – Смотри (он повертел перед глазами Влады окольцованной рукой), – никаких неприятных ощущений. Походу, перстень уже выбрал меня!
– Знаешь, сколько он стоит, умник? Тебе такие деньги и не снились! Это же восемнадцатый век, Франция. Может, сама Мария-Антуанетта его носила! Оценщик сказал, минимум миллион евро.
Матюха внутренне ахнул неподъёмной огромности суммы, но виду не подал. Голос его прозвучал так же ровно, как и прежде.
– Какая разница, сколько стоит, если ты не можешь его продать. А отдать жаба душит?
– Это же семейная реликвия!
– Хреновая реликвия, если силы отбирает. Талисман должен охранять, а не вредить.
– У отца сердце остановилось, когда камень был у него на пальце, – тихо, словно в трансе, прошептала Влада. – Я реально боюсь его.
– Так отдай – и живи спокойно.
Внезапно Жихарева подобралась и требовательно протянула руку.
– Так, посмотрел и хватит. Давай сюда, – приказала она.
Назимов начал стягивать перстень с пальца, но тот упёрся – зацепился за сустав, застрял. Глядя на это, Влада не выдержала, схватила Матюхину руку, быстро облизала палец и сорвала кольцо.
Она метнулась, было, в дальнюю комнату, где находился сейф, но по пути задержалась у бара – схватила со столика недопитый стакан и одним махом вылила виски в горло. И задохнулась.
Жихарева раскрыла рот в судорожной попытке вдохнуть, и тут же закашлялась. Кашель навыворот, до слёз, до рвотных спазмов – сотрясал всё её тело. Лицо посинело, из глаз хлынули слёзы. Влада силилась урывками-укусами захватить воздух, но кашель выталкивал его назад. Она согнулась пополам, затем распрямилась, закинула голову и снова наклонилась – всё было напрасно.
Смотреть на её агонию было аццки страшно! А вдруг она отдаст концы прямо сейчас, на глазах у Матвея? Как он потом объяснит ментам, почему оказался в чужой квартире наедине с трупом? Не поверят – затаскают по допросам.
Испуганный Матюха подскочил к Владе, схватил поперёк тела и энергично тряхнул. Она мотнулась, бессильно, как тряпичная кукла. Изо рта потекла коричневая слюна. Жихарева всхлипнула и захватила порцию воздуха. Снова закашлялась, выплёвывая виски вперемешку со слюной. Хотела что-то сказать, но голос не подчинялся – наружу вырвался только задушенный хрип. Матвей ещё раз встряхнул Владу, прижал её к себе, погладил по спине. И наконец она задышала короткими частыми всхлипами.
Когда дыхание почти выровнялось, Жихарева отстранилась, раскрыла кулак с зажатым в нём перстнем.
– Ненавижу тебя, убийца! – выкрикнула она и, широко размахнувшись, швырнула перстень об стену. Но тот отрекошетил в сторону, где находилось полуоткрытое окно. Дзынь! – серебро звякнуло о подоконник, красный камушек сверкнул в последний раз и исчез.
Матюха застыл в эмоциональном параличе. Аццкий абзац, «а счастье было так возможно, так близко…». И что теперь делать?
Он оглянулся на Жихареву и увидел, как та грузно осела на пол и выпала из реальной жизни.
Глава 19
В голове бухало молотом, в висках сверлило дрелью. Назимов оторвал больную голову от подушки, огляделся. Незнакомая стерильно-белая комната. Он лежал на белом диване, а рядом приткнулось бесчувственное женское тело – пышное, в перекрутившемся на бедрах чёрном обтягивающем платье. Жихарева!
И сразу всё вспомнилось: как Влада вчера чуть не отъехала в мир иной, а Матюха отскрёб её от пола, сложил на диван и провёл реанимационные процедуры. И как она, очнувшись ненадолго, не отпускала его – по-детски хныкала и жаловалась на жизнь, целовала, пачкая помадой, требовала, чтобы он лёг рядом. И, наконец, пристроилась носом ему в подмышку, успокоилась и уснула.
Матвей осторожно снял с себя обнимавшую полную руку, откатился к краю. За окном было светло, но как-то серенько – пасмурно. Интересно, который час? Мочевой пузырь напомнил, что нехило бы справить естественную нужду. Матюха сел, проклиная себя за вчерашнюю невоздержанность, спустил ноги с дивана. Мыском начал ощупывать пол в поисках затерявшихся тапочек. Вчера они точно были – солидные шлепанцы-домоходы из дорогого магазина. В пушистой мягкости овчинной шкуры стопа нащупала что-то холодное и твёрдое. Матвей наклонился, раздвинул светлый ворс. Оп-пачки! Злым красным глазком сверкнул на него рубиновый перстень!
Назимов опасливо оглянулся на спящую Владу: та тихо выводила носом минорные трели. Это был супер-пупер-счастливый шанс! Ведь Жихарева считала, что выбросила перстень в окно. Он и сам вчера поверил, что после зачётного броска рубин вылетел на улицу. Подбирать его сразу хозяйка не побежала – выпала в аут. Следовательно, стопроцентов пропажа смотрелась естественно. Мало ли кто во дворе мог найти и прикарманить?
Походу, Бог снова управил? Никакого криминала, небольшой обман – и йаху-у-у! – миссия исполнена. Радуйтесь, ваше призрачное сиятельство!
Вороватым быстрым движением Матюха сунул Тормазовский перстень в задний карман джинсов и потрусил в туалет. Заодно умылся в ванной, прополоскал рот найденным в шкафчике ополаскивателем и почувствовал себя почти зачётно.
Когда Матвей вернулся в гостиную, Влада уже очнулась. По виду было понятно, что чувствовала она себя отвратно, хуже Назимова. Лицо было помятым, постаревшим – проступили годы, скрытые пластически-косметическими ухищрениями. Глаза окаймляли чёрные круги: сверху брови, снизу размазанная тушь. На губах краснели объедки вчерашней помады.
– Что ты здесь делаешь? – подозрительно спросила Жихарева.
– Привет, – растянул губы в фальшиво-приветливую улыбку Матюха. – Ты же сама вчера делала заявы, что не отпустишь и хочешь спать со мной.
– Мы спали? – Влада поморщилась и с сомнением посмотрела на неснятое платье.
– Прикинь, спали. Но в самом безгрешном смысле этого слова – как брат и сестра.
– Понятно. Что ещё глупого я вчера сотворила? – Жихарева потерла пальцами виски.
– Из самого тупого – ты выбросила в окно наследственный перстень с рубином.
– Что?! – Влада ванькой-встанькой вскочила с дивана.
Матвей засунул руку в задний карман, потрогал согревшийся от тепла тела камушек и повторил сенсационное сообщение ещё раз.
– Чёрт, какая же я идиотка! – застонала Влада. – Миллион евро! Минимум!
– Ты кричала, что ненавидишь его. Ты вчера чуть колёса не отбросила. Помнишь? – с нажимом спросил Матюха. Она должна была вспомнить! От её памяти зависел успех авантюры.
– Но ведь не отбросила же!
– Только потому, что я оказался рядом. Помнишь, как я тебя оживлял?
– Если б не ты, – злобно покричала Жихарева, – я бы вообще не доставала этот перстень! Лежал бы он себе преспокойно в сейфе. А из-за тебя, ублюдок, я лишилась миллиона!
– Из-за меня? Хорош валить с больной головы на здоровую. Лично я никуда ничего не бросал. И тебя не принуждал. Так?
Влада посмотрела на Матвея с плохо скрываемой ненавистью. А он продолжил укреплять свои позиции:
– Ты же сама вчера рассказывала: экстрасенсша предрекала, что перстень должен уйти. Считай, что ушёл. В точности по предсказанию.
– Мало ли что наболтала сумасшедшая баба! Лимон евро в окно! Собственными руками! Идиотка! Надо спуститься во двор поискать, – Влада рванулась, было, к входной двери, но тут же остановилась, сникла. – Наверное, слишком поздно…
– Поиски – это уже без меня! Я и так у тебя задержался, – бросил Назимов, переобуваясь из тапочек в ботинки. – Не провожай, дарлинг!
***
Он вышел за ограду, охранявшую владельцев элитной недвижимости от менее удачливых граждан. Йа-ху-у-у! Хотелось затанцевать от сознания собственной крутости – он выполнил невыполнимое, достиг недостижимого! Как сказочный Иван, добыл заветное колечко для Царь-девицы. В этой истории тоже не обошлось без чудес: вчера перстень так реально звякнул по подоконнику! Матюха мог бы поклясться, что видел, как рубиновая искра сверкнула в оконном проёме. А утром – оп-пачки! – раз и нашёлся. Оставалось только положить его в карман. Снова Бог управил.
Рука чесалась от нетерпения достать трофей и полюбоваться им. Но лучше было не рисковать – в городе, нашпигованном средствами видеонаблюдения, Матвея могла зафиксировать случайная камера. До возвращения в собственную квартиру единственное, что он мог себе позволить – это ласкать перстень в глубине кармана, перекатывать в пальцах, различая на ощупь плоские грани рубина и остренькие рыльца бриллиантов.
Назимов спустился в метро. Утренний час-пик ещё не наступил, но конторская мелюзга уже двинулась к местам дневного обитания. Он вошёл в вагон, встал в проходе, закрыл глаза. После полубессонной ночи монотонный шум и качание поезда убаюкивали. С каждой новой остановкой вокруг Матвея уплотнялась душная человеческая масса – укутывала, грела жаром пухового одеяла. Периодически дрёму вспарывал раздражающе бодрый голос: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…». Только бы не проспать свою!
Внезапно поезд дернуло, Назимов мотнулся в сторону и открыл глаза. На уровне его подбородка покачивалась светло-русая девичья макушка с ровным пробором посередине. Сердце в груди подпрыгнуло и зачастило – Маша?! Нет, не Маша. Цвет волос похож. Но от выброса адреналина Матвей проснулся.
Мысли его метнулись к Саломахе. Вечером он поедет на Шаболовку, Маша откроет дверь, увидит его, обрадуется. Как же он соскучился! Не виделись всего четыре дня, а кажется, прошла куча времени. И сам он изменился. Изменил-ся. Изменил.
Матюхе вдруг стало не по себе. Он даже поморщился от гадливого ощущения нечистоты. Нет, по факту он с Жихаревой не переспал, хотя мог бы… Но ведь удержался же! Да даже если б не удержался – не великая вина! Это был бы чисто технический трах без эмоций: маленькая грязненькая жертва ради благородной цели. И вот Матюха достиг цели, даже без жертв. А что дальше?
Как вручить честной чистой Саломахе ворованную драгоценность? Матвей с чёткостью глюка представил себе сцену: на раскрытой ладони он протягивает рубиновый перстень. И видит мгновенную смену выражений на Машином лице: любопытство, узнавание, потрясение, восторг. А далее последует законный вопрос: откуда? Как у него оказалась фамильная реликвия графов Тормазовых? Тоже старушка из Русского музея подарила? Абсурд! Да и откажется Мария принять такую дорогую вещь – она щепетильна до самовредительства. А если честно рассказать, как он добыл камушек – тогда прощай, и любовь, и уважение. Саломаха не оценит его подвига – выгонит из дома, как нагадившую дворняжку.
Постепенно эйфория успеха сменилась глухим унынием. Скрипя мозгами, Назимов стал сочинять спасительную байку. Типа, эта безделушка никакая не драгоценность, а бижутерия (Маша едва ли сумела бы отличить рубин от стекляшки). Что Матюха решил сделать ей подарок и заказал знакомому ювелиру копию перстня с графского портрета. Заранее не говорил – хотел, чтобы был сюрприз.
Но даже ему самому эта ложь казалась неубедительной. А, главное, она унижала и его, и Машу.
Дома Матвей сразу же встал под душ – хотелось смыть едкое недовольство собой вместе с удушливым запахом Жихаревой. Не помогло, гадливое ощущение никуда не делось. Чтобы хоть как-то отвлечься, он сел работать и промаялся несколько часов за компом. Холостой ход – ничего толком не сделал. Мысли не желали фокусироваться ни на чём другом, кроме больной проблемы.
Кое-как Матюха дотянул до часа, когда можно было отправляться к Маше. Он так ничего и не придумал, кроме сомнительной сказки-отмазки. А тут ещё хрен знает откуда в голову забрёл нежданный страх. Ведь он, как и Мишель Жихарев, получил перстень неправедным путём. Вдруг проклятый камень вздумает наказать его? Швырнёт байк под колёса большегруза – и аццкий абзац. Земля пухом и вечная память.
Назимов подержал рубин на ладони. Тот лежал тихо, смирно, притворившись безвредной стекляшкой. Но Матвея не могла обмануть эта мнимая обыкновенность. Он поднёс перстень к губам и прошептал над ним заклинание:
– Да, я украл. Но не для себя! Я собираюсь вернуть тебя законной хозяйке. Не мсти мне, окэ?
***
Дверь открыла Маша и, увидев Матвея, залучилась счастливой улыбкой. Но от этого только поплохело. Если б она знала…
– Когда ты вернулся? – она протянула губы для поцелуя. Матвей поцеловал и ощутил, как болезненно засаднило сердце. Что будет, если Саломаха откажется от него?
– Ну, как съездил? Всё хорошо? – забрасывала его вопросами Мария. И с соблазнительным подтекстом добавила, – А мама в магазин ушла.
Матюха припомнил, чем он занимался вчера примерно в это же время, и не смог удержаться от брезгливой гримасы. Но тут же спохватился и кое-как благоустроил лицо.
– Всё окэ. Встретился с заказчиком, договорился о новом проекте, – и, чтобы не лгать лишнего, перевёл разговор. – Я скучал по тебе, Саломаха.
– Я тоже скучала, – Маша мягкой ладошкой погладила его по щеке.
Назимову до боли хотелось прижаться к ней всем телом, спрятать виноватое лицо в душистых волосах и сделать вид, что ничего между ними не изменилось. Но – аццкий абзац! – изменилось многое. Он осторожно отстранился. Маша непонимающе взглянула на него, и Матвей быстро отвёл глаза.
– А я всё это время занималась нашим проектом, – от обиды голос звучал по-деловому сухо. – Собрала информацию про ещё одного потомка Жихаревых. Троюродный брат Влады Андреевны – Пётр Алексеевич. Живёт в Екатеринбурге. Ты рад?
Назимов через силу улыбнулся, чтобы показать, как он рад. Он стоял у крафт-листа с изображением Жихаревского семейного древа и тупо смотрел на новую веточку в кроне.
– Вот, видишь. Пётр – это сын двоюродной тётки…
Маша с занудной методичностью докладывала, как ей удалось выцепить из безвестности ещё одного потомка. Несколькими днями раньше Матюхе было бы интересно. А теперь он только симулировал внимание, а сам думал, что надо остановить бессмысленные поиски. Со вчерашнего вечера потомки Мишеля были ему до глушилки. Но упёртая архивная барышня планировала довести расследование до конца. Тем более, что оставался последний финишный рывок – какая-нибудь пара-тройка разбросанных по миру Жихаревых.
Вдруг Мария запнулась на полуслове.
– Ты какой-то странный сегодня. Тебя что-то тревожит?
– Да так, ерунда, – отмахнулся Назимов, – голова болит. – Для убедительности он потёр пальцами висок.
– Таблетку принести? – предложила Маша. В её голосе прозвучало облегчение.
– Не надо. Лучше просто побудь со мной.
Успокоенная Саломаха усадила Матвея на кушетку, села рядом, обняла и материнским жестом погладила по голове. Какое счастье! Вот так бы и сидеть – ни о чём не думая, не вспоминая и не беспокоясь. Матюха склонился и положил голову на девичьи колени. И, сгибаясь, почувствовал в кармане что-то твёрдое. Перстень! Проклятый перстень! Он должен был отдать его законной наследнице. Должен был и не мог. И никакая байка про бижутерию не прокатывала.
Аццкий абзац! Когда Назимов размышлял о трудностях старухиного поручения, он видел проблемы в чём угодно, кроме последнего шага. О том, как отдать перстень Марии, чтобы она согласилась его принять, он вообще никогда не загонялся. Действие представлялось таким простым и естественным: достал из кармана и протянул – на! А оказалось, что именно последний шаг и был самым невозможным. Ворованный перстень прожигал карман насквозь, обжигал тело – не давал забыть о себе. И Матюха не представлял, что делать.
Между тем Маша гладила его волосы, перебирала пряди. От её пальцев исходило родное умиротворяющее тепло: руки врачевали боль, отгоняли тревоги и дарили покой. Вдруг пришло понимание, что чувство, которое он испытывал к Саломахе – это любовь. И больше не нужны были никакие эвфемизмы или ханжеское многоточие после буквы «л». Матвей полюбил Машу. Она – единственная женщина, рядом с которой он хотел бы провести жизнь от этого мига и до старости. И ему нужно всё, что было естественным следствием любви: семья, дети, дом, ответственность. «И в горе и в радости, и в болезни, и в здравии…»
И ещё одна идея нарисовалась с пугающей очевидностью: нельзя начинать серьёзные отношения с вранья. Ложь навсегда испоганит чистоту и искренность чувства. А он хотел, чтобы между ним и Машей всё было искренним и чистым. Как у её матери с отцом – на всю жизнь, до камушка. Или как у Татки с Денисовым.
Матвей взял Машину тонкую руку, тихо прошептал в ладошку «Я люблю тебя, Саломаха!» и зажал признание в горсти.
– Что ты сказал? – осторожно переспросила она.
– Я сказал, что мне надо идти, – Матвей поднял голову и быстрым жестом пригладил растрёпанные волосы. – Извини, я сегодня не в форме. Устал. Но завтра точно буду лучше.
На Машином лице он прочитал немой вопрос: правильно ли она услышала драгоценные слова. И разочарование, что он уходил так скоро. Как же Матвей хотел остаться – навсегда. Но прежде, чем объясняться с Саломахой, он должен был разрулить главную проблему: как поступить с проклятым перстнем.
Внезапно вспомнилась старая графиня, которая была причиной и Матюхиного счастья, и его теперешних мук. Может, её аццкое сиятельство как-нибудь намекнёт, что делать?
– Ты можешь ещё раз показать мне альбом с вашими семейными фотографиями? – бухнул Матвей.
– Семейные фотографии? – удивилась просьбе Мария. – Да, конечно, если хочешь…
Она принесла уже знакомый кожаный альбом и раскрыла на первой странице. Но Назимов сразу же перелистнул до разворота, где находился портрет Аглаи Дмитриевны. С пожелтевшего снимка величественная старуха гипнотизировала суровым взглядом.
– У тебя к этой даме какая-то особая привязанность, – заметила Маша и отозвалась на голос Ольги Алексеевны – та как раз вернулась из магазина. – Иду, мам.
Назимов остался наедине с графиней Тормазовой.
– Я сделал всё, как вы просили, ваше сиятельство. Нашёл Марию, вместе мы отыскали хозяйку перстня – Владу Жихареву. Я добыл вам фамильный талисман. Вот он, – Матвей извлёк из кармана кольцо с кроваво-красным рубином и положил на портрет. – Но, понимаете, я не могу унизить Машу. Она не должна владеть краденой вещью. И что мне теперь делать?
Оп-пачки! Назимову показалось, что Аглая Дмитриевна хитро прищурилась, а по губам её скользнула едва различимая насмешливая улыбка. Естественно, она молчала – не могла же заговорить пожелтевшая от времени фотобумага! Но в мозгу сам собой вспыхнул ответ:
– Вы же зрелый мужчина, сударь, а ведёте себя как enfant terrible. Принимать решение вам и только вам!
