Елена Жукова
На личном фронте без перемен…
– Тогда отдай мою сумку. В ней телефон.
– Нет. Телефона ты не получишь! Звони с городского.
Виктору очевидно нравилось устанавливать правила. По собственному произволу, он мог быть злым или стать добрым. Мог наказывать или миловать. «Добрый» Виктор протянул Соне телефонную трубку: «На, звони!». Она торопливо набрала домашний номер. После двух длинных гудков родной мамин голос озабоченно произнес: «Аллё?». Подавив панику, Соня с твердым спокойствием произнесла:
– Мамочка, у меня все хорошо. Но я сегодня не приеду. Пожалуйста, не волнуйся, ложись спать. Увидимся завтра.
Мама предусмотрительно не стала задавать лишних вопросов – должно быть, по тону поняла, что ответов не получит.
– Хорошо, что ты позвонила, Сонечка. У тебя точно все в порядке?
– Да-да. Все нормально, – обманчиво спокойно ответила Соня. – Доброй ночи, мамочка. – И положила трубку.
– Так ты действительно волновалась из-за матери? – удивился Виктор.
Беспокойство за родного человека отпустило Соню, паника улеглась. Осталось рациональное осознание ловушки, в которую она сама себя загнала, и готовность заплатить за глупость положенную цену. То, что ей предстояло, было отвратительным, но вполне переносимым испытанием. И говорить было уже незачем. Но Виктор ждал ответа.
– Я же тебе сказала! – сердито выплюнула Соня.
Внезапно Виктор взял Сонину руку – бережно, словно хрупкую дорогую вещь, поднес к губам и не поцеловал, а «напечатлел» благоговейный поцелуй. И этот странный поступок что-то изменил в их отношениях.
– Ну, что ты будешь делать? – язвительно спросила Соня.
– Мы пойдем спать. Помыться можешь в ванной.
– Зачем? Если ты не собираешься меня трахать?
– А ты ложишься в постель грязной?
– Ладно, я вымоюсь. Если ты так хочешь…
Виктор очевидно наслаждался Сониной покорностью. Но Соня уже поняла, что роли поменялись: теперь Виктор зависел от нее так же, как и она от него. Он желал Соню, но по доброй воле, а не по принуждению. Хотел милости, но не жертвы.
– Принеси чистое полотенце, – приказала Соня. Виктор послушно отправился в комнату и вернулся с застиранным полосатым полотенцем.
– Теперь уходи!
– Хочешь, я отнесу тебя в постель? – в интонации звучали просительные нотки.
– Еще чего! – обрезала Соня. – Закрой за собой дверь.
– И не подумаю, – заупрямился Виктор.
– Я не буду мыться при тебе. Уходи.
Он ушел, но из принципа оставил дверь открытой. И когда Соня, влажная после душа, одетая в потрепанный мужской халат, что висел на крючке в ванной, вернулась в комнату, Виктор указал ей на разобранную постель:
– Ложись!
Соня не удержалась и снова выместила на нем свою злость.
– Ты думаешь, что я лягу на это вонючее белье? Поменяй, – приказала она. – Немедленно!
Виктор торопливо достал из бельевого ящика чистый комплект, застелил новую простыню, натянул на подушки свежие наволочки и долго возился, запихивая непослушное одеяло в пододеяльник. Соня даже не пошевелилась, чтобы помочь ему. Жертвы не помогают насильникам!
Виктор протянул руку, чтобы снять с Сони халат, но она резко оттолкнула его:
– Не прикасайся ко мне! Я сама разденусь.
Мучитель смотрел на принудительный стриптиз голодным просящим взглядом и тихо постанывал. Соня обрадовалась, что утром надела простенькое хлопковое белье без всякого намека на сексуальность: меньше всего ей хотелось соблазнять насильника пикантными кружевцами. Раздевшись, она легла в кровать, и Виктор заботливым отцовским жестом поправил одеяло.
Пока он раздевался, Соня пыталась отвести взгляд и не могла. Она изучала это начинающее стареть тело – бледное до голубизны, безволосое. Отвратительное тело, с которым ей вскоре предстояло соединиться.
Виктор разделся до заношенных трикотажных трусов, растянутых эрекцией, и со страдальческим всхлипом скользнул под одеяло. Он охватил Соню руками и прижался к ней всем телом. Его сотрясала крупная дрожь. Мыча что-то неразборчивое, Виктор тыкался губами в Сонину ключицу и мял пальцами грудь. А она брезгливо отворачивала лицо, чтобы насильник не присосался к губам и не наполнил рот тошнотворной слюной своего вожделения.
– Ты же сказал, что не будешь меня трахать? Соврал? – процедила Соня с омерзением.
– А я и не буду. Я не буду. Ты не бойся. Не буду, – шептал Виктор, задыхаясь.
Едва ли он понимал, какие слова произносил. Его губы и руки шарили по Сониному телу, жарко лаская каждую выпуклость и впадинку. Соня чувствовала, что скоро наступит неизбежное, но уже почти не страшное. Надо было просто перетерпеть. Главное, чтобы не случилось никаких отвратительных последствий.
– У тебя есть презервативы? – по-деловому спросила она.
– Я не буду тебя трахать! Я же обещал.
Целуя, облизывая, покусывая, Виктор спускался все ниже по телу, пока не приник губами к Сониным нижним губам. Он стал ласкать ее языком. Соня догадалась, что Виктор хочет «одарить» ее оргазмом. Это было прошение о прощении. И мольба о капельке любви, подаренной без принуждения.
Но Соня не желала никаких даров! Она сопротивлялась, как могла, и заставляла себя думать о самых прозаических вещах, вроде списка дел на будущую неделю, чтобы только не позволить нарастающему внизу живота жару охватить все тело. Фригидным безразличием она выражала свое презрение к насильнику.
Время от времени Виктор поднимал лицо, мокрое от носа до подбородка и от уха до уха, и испытующе смотрел на Соню, выскивая признаки подступающего экстаза. Но каждый раз натыкался на холодный насмешливый взгляд.
И все-таки Сонино тело предало ее. Когда терпеть дольше стало уже невозможно, Соня расслабилась и позволила себе кончить. Виктор поймал ртом ее содрогания и затих вместе с ней. Но Соне не терпелось отомстить насильнику за унижение.
– А это, по-твоему, значит «не буду трахать»?
– Я тебя не трахал, – обиделся Виктор.
– В самом деле? А что же ты только что сделал?
– Я хотел, чтобы тебе было со мной хорошо. Ведь тебе было хорошо, правда? – в глазах Виктора плескалась надежда.
– Нет, – жестко отрезала Соня. – Ты меня только что трахнул. Это было насилие.
– Неправда!
– Правда. И ты от этого не отмоешься! Ты – насильник.
Помолчав несколько секунд, Виктор опустошенно сказал:
– Все. Давай спать!
– Спи. Я не хочу.
– А что ты будешь делать?
– А тебе-то какая разница? Это ты заставил меня остаться. Так что терпи. А я буду как-нибудь коротать время до утра. Пойду на кухню.
– Нет, лежи! – скомандовал Виктор. – Я не разрешаю тебе вставать с постели.
– А в ванную можно? Подмыться после твоих слюней…
Раньше Соня ни за что бы не сказала ничего подобного. Но теперь откровенная грубость означала пусть маленькую, но свободу. Она не желала быть покорной и с извращенным наслаждением жалила своего мучителя.
– В ванную можно, – разрешил Виктор. И тут же, словно вспомнив о своем праве приказывать, добавил, – иди, но сразу же возвращайся. Иначе я сам тебя принесу.
– Как скажешь, повелитель! – съехидничала Соня.
Она намылила тело, смывая с себя ненавистную слюну и пот, сполоснулась и вытерлась уже раз использованным полосатым полотенцем. А после присела на бортик ванной. Самое страшное было уже позади. Виктор твердо придерживался извращенного кодекса чести, в котором нарушение обещания было позорнее насилия; беспокойство о матери заслуживало преклонения, но не давало свободы поехать успокоить ее.
Если он обещал «не трахать», то максимум, что ожидало Соню – это еще один-два принудительных оргазма. Только бы он отпустил ее завтра утром! Только бы отпустил! Иначе ей будет трудно придумать правдоподобные отговорки для мамочки.
– Ты скоро? – раздался властный голос. – Еще минута и я иду за тобой.
– Считай, что я уже пришла.
Соня вздохнула и поплелась обратно в комнату.
– Я буду читать! – не дожидаясь разрешения, Соня сняла с книжной полки заветный томик набоковского «Дара». Сейчас книга стала для нее настоящим даром. Она погладила обложку – словно подарила возлюбленному то, в чем отказала насильнику.
– Откуда у тебя эта книга? – спросила Соня.
– Ку… Нашел. В метро кто-то оставил.
– Читал?
– Пока еще нет.
– И не прочтешь. Я ее у тебя заберу – ей здесь не место, – вдохновенно издевалась Соня.
– Нет, я не отдам.
– Не отдашь? Зачем тебе Набоков? Твой потолок – это Тополь.
– Сказал, не отдам, значит – не отдам.
Соня вернулась в постель и, устроившись поудобней, наугад развернула страницы «Дара». Сначала она читала через силу – утомленный впечатлениями мозг никак не мог переключиться. Но постепенно текст увлек ее. Это была сцена, где бесталанный автор читает вслух невразумительную философскую трагедию, а слушатели из последних сил сдерживают смех. Но при первом же удобном случае хохот прорывается «звериным, ликующим взрывом». Каждый раз, когда Соня читала этот эпизод, она невольно начинала смеяться. Вот и на этот раз тоже. Но, вспомнив, где находится, Соня бросила взгляд на лежавшего рядом человека.
Виктор смотрел на нее с почти что детской обидой. Он выглядел таким несчастным, таким одиноким и отвергнутым! Но Соня не испытывала жалости. Она понимала, что ее ближний (и в христианском, и вульгарно-телесном значении слова) бессловесно молил ее о прощении и сострадании. И разве не милости к раскаявшемуся грешнику учила Соню вся классическая русская литература? Но на войне, как на войне: слабость неизбежно оборачивается поражением. Это уже потом, после победы, можно проявить милость к поверженному противнику. А сейчас лежавший рядом мужчина был Сониным врагом, и она отнюдь не собиралась облегчать его терзания. Пусть получает то, что заслужил!
– Все, будем спать, – потребовал Виктор.
– Я не хочу.
– Тогда лежи просто так. Но читать я тебе запрещаю.
Соня медлила. Тогда Виктор властно втянул ее под одеяло, отобрал книгу, погасил свет. Соня отодвинулась от мучителя насколько позволяла ширина кровати. Но тот все равно подкатился и тесно прильнул к ее телу, стараясь урвать хоть крошечную пайку тепла. А Соня вытянулась и замерла как насекомое-палочник, что в случае опасности превращается в сухую веточку. Виктор тяжко вздыхал, ворочался, то сжимал, то ослаблял объятия, но больше ни на что не отважился.
Примерно через час мучительного бессонного солежания, он наконец не выдержал:
– Ты спишь?
– Нет. Терплю до утра.
– О чем ты думаешь? – спросил Виктор так, как спрашивают подруг влюбленные мальчики. Но разбуженная в Соне стерва уже не могла успокоиться: она желала жалить.
– О концепции набоковского романа и оправданности включения в него четвертой главы с жизнеописанием Чернышевского.
– Ты что, чокнутая?
– Я трахнутая. Тобою.
Сонин голос звучал отрывисто и зло. Она безжалостно хлестала Виктора словами, стремясь причинить боль. И тот сдался.
– Все. Можешь включить свет и делать, что хочешь.
– Я могу читать? – не поверила Соня.
– Можешь.
– Могу встать и одеться?
– Да, если хочешь.
– Могу собраться и уехать? – Соня замерла в ожидании ответа, боясь спугнуть забрезжившую надежду.
– Можешь. Но я прошу тебя остаться. Останься, пожалуйста! Хотя бы до утра, – теперь уже Виктор вложил все свое страстное хотение в непривычное языку слово «пожалуйста».
Соня посмотрела на часы. Время неохотно подползало к четырем. Наверное, разумнее было бы задержаться в квартире до утра, а не мчаться в ночном такси на другой конец города, не будить маму. Но остаться – означало уступить насильнику. А этого Соня никак не могла себе позволить. Она поднялась с постели и, не стесняясь глазевшего на ее наготу Виктора, стала одеваться. Он тоже встал и накинул халат.
– Отдай мне мою сумку и телефон.
Виктор достал из ящика стола дамскую сумочку и послушно отдал Соне.
– Ты дашь мне свой номер телефона? – неуверенно спросил он.
– Ни за что!
– Может, ты сама как-нибудь позвонишь мне?
– Глупец, не строй иллюзий!
Соня вышла в прихожую. Виктор, измученный, потухший, молча застыл в дверях.
– Плащ? – командовала Соня.
Виктор снял с вешалки серый плащ и протянул его Соне.
– Дверь?
Он нехотя отпер дверь, и Соня рванулась к порогу, за которым ее ожидала свобода.
– Постой! – с последней надеждой воскликнул Виктор.
– Ты что передумал? Берешь свое слово назад? – Соня намеренно применила эту простенькую манипуляцию. Она уже знала, что кодекс чести Виктора, как и ее собственный, не позволяет отказываться от данного обещания.
– Нет, не беру. Ты можешь ехать, если хочешь, – подтвердил Сонину свободу Виктор. – Только давай я провожу тебя!
– Еще чего! Нет уж, уволь меня от такой чести. Я сама.
Соня выскочила на лестницу и понеслась вниз. Скорее, скорее! Пробежав один пролет, она оглянулась. Немолодой человек, застывший в дверном проеме, смотрел ей вслед безжизненным взглядом.
Через несколько секунд Соня оказалась на улице. Ей хотелось надышаться вкусным воздухом свободы. Было свежо. Еще не рассвело, но сумрак ночи уже выцвел и стал прозрачным. В этот предрассветный час город выглядел необитаемым: кругом не было ни души – ни зевающих полусонных прохожих, ни дворников, ритмично шаркающих по асфальту метлами. Даже вечно голодных дворовых кошек – и тех не было.
