Елена Гостева
Стрекозка Горгона в столице
– Ах, Олег, простите. Мы только меж собой общаемся, позабыли о Вас.
– Нет, нет, мадемуазель, не волнуйтесь, – запротестовал тот. – Вы имеете право на полное их внимание. Мы с Лапиным все дни вместе проводим, и с Целищевым давно знакомы. Я от них уже наслышан о Вас, знаю, что они скучали.
– Скучали по мне? – кокетливо переспросила Татьяна, дёрнув плечиком. – Что-то не верится. Мне кажется, когда вы встречались с Николя в каком-нибудь злачном месте, вам обо мне и вспомнить некогда было.
Олег удивился прозорливости юной барышни. Ребята и вправду видались с Николаем вечерами, когда им удавалось улизнуть из казармы, частенько именно в злачных местах. Да, при тех встречах было не до скуки. Увидев недоумение на его лице, Серж засмеялся:
– Руперт, не удивляйся, мы привыкли, что от этой стрекозы ничего невозможно утаить: она знает о нас с Кало всё.
– Увы, не всё, – сокрушенно вздохнула она. – Мне как раз очень бы хотелось узнать, как милый братец с цирком путешествовал. Расскажи, а?
То, что Николай сбежал из Московского училища, Таня узнала от Сержа. Потом Александр Петрович сообщал, в каком городе их бедовый родич появлялся – вести о нём приносили цыгане. Потом Таня услышала, что Николай в Петербурге. Её интересовало, чем же он занимался в цирке. И вообще, был ли он по-настоящему влюблён в ту артисточку? И что за любовь такая, если он уже без всякого трепета об этом болтает? А может, у неё ребёночек появился, и братец именно из-за этого её бросил? И не стыдно ли в таком случае?
– Ну, стрекоза, сразу да столько вопросов! – возмутился брат. – Давай хоть по порядку!
– Если по порядку, она красивая? И как ты познакомился с ней?
– Красивая, до безумия хороша! Какая фигурка у неё, какие глаза! – восторженно выдохнул Николай. – Цирк в Москве зиму стоял. Я, как на представление попал, от восторга чуть не лопнул! Много номеров было, один другого занимательней. Мне больше всего наездники понравились: на лошадях такие чудеса выделывали! И потом – она, Лили, в коротенькой юбочке и трико! Ходила по канату и жонглировала. Ничего больше не помню, как зачарованный был: на ножки, на всю фигурку её, словно точёную, пялился. Если б не приятели, пожалуй, потом и до квартиры не добрёл бы, заблудился б: всё перед глазами она стояла. Стал на каждое представление ходить, просился, чтобы меня приняли в труппу: кем угодно, хоть уборщиком, лишь бы её видеть. Сразу же хотел с дури учёбу бросить. Хорошо, тётка догадалась, немного мозги вправила. Сказала: любовь любовью, а дело – делом, и дело – важнее. Ну, я и учился, экзамены сдавал, а все вечера и выходные в цирке пропадал.
К лету народ из Москвы по деревням разъезжается, зрителей меньше, так и цирк засобирался. Лили к этому времени ко мне уже милостива была: я её по базарам, по магазинам частенько водил, а то она сама по-русски не понимает ничего. Я её и так и сяк убалтывал, упрашивал, чтоб нежность ко мне проявила. Она завлекать завлекала, а на ласки не соглашалась. Отшучивалась: мол, мужчинам верить нельзя. После заявила: поверю в твою любовь, если бросишь всё и со мной поедешь. А я уже по уши втюрился, разве мог устоять? Тут уж про все наставления тёток забыл. Конечно, поехал.
– Кем, как? На её содержании, что ль, был?
– Ну, сестрица, скажешь тоже! Чтоб я да на содержание?! Я к тому времени уж научился кое-чему, директор меня без вопросов взял. Сначала только за пропитание учеником к наездникам, а когда у меня дело хорошо пошло, он и деньги платить стал. Я сам хлеб свой отрабатывал.
– А с нею что?
– С нею? – Кало хитро улыбнулся, вздохнул шумно, глаза мечтательно сощурил. – А вот после того, как я на арену вышел, и директору это понравилось, она моею стала! Ух, как это!.. – юноша почмокал губами восторженно, потом на сестру строго взглянул. – Ладно, Танюха, тебе рано ещё об этом! В Киеве это было…
– Рано? – настырно набросилась та. – А может, говорить не желаешь, потому что она забеременела? Я, хоть и маленькой кажусь, а знаю, что от этого «ух как!» детишки получаются.
– Знаешь, да не всё! Детишки – совсем не обязательно, – назидательно сказал начинающий донжуан, потом задумчиво добавил. – Правда, было, что она меня как-то дней десять истериками изводила: показалось ей, что забеременела. Я успокаивал, мол, ничего страшного, а она такой визг поднимала: как на арену выходить, директор из цирка выгонит, жить на что? Но всё обошлось, она после снова ласковой была.
– А мне ты об этом не рассказывал, – удивился Сергей.
– А ты и не интересовался!
– Значит, она не обрадовалась бы ребёночку? – уточнила Таня. Для неё это было неприятной новостью. То, что мужчины детям не всегда рады, она знала, но чтобы женщина? Девочке казалось: это неправильно, не должно так быть, никак не должно.
– Не обрадовалась бы, – подтвердил Николай печально. – Да оно и понятно. Ей же по канату ходить, и как она туда с пузом? …Много чего ещё было. Потом отец объявился, приказал, чтобы я цирк бросил.
Девочка поняла, что ей нужно перевести дух, осмыслить слова кузена. В Смольном на эту щекотливую тему наложено табу, отвыкла она от подобной откровенности, той, что для табора цыганского является совершенно обыденной. В институте благородных девиц даже при изучении Библии преподаватели торопливо пролистывают главы, в коих хоть какие-то намёки на зачатие встречаются. Не дай Бог, с языка смолянки сорвётся крамольный вопрос, просьба разъяснить! И все новости из города в институт поступают процеженными через плотные сита воспитательниц, очищенными от того, что не достойно ушей благородных барышень.
Таня обвела взглядом ребят. Серж улыбался, как бы подзадоривая: мол, спроси ещё что-нибудь эдакое неприличненькое, это меня позабавит. Олег, похоже, чувствовал себя неловко: для него новостью было, что юная барышня осмеливается задавать нескромные вопросы. Таня отметила это про себя, да и решила отмахнуться: не привык к подобному, и что с того? Цыгане считали, что вопросы продолжения рода – это главное, их все знать должны, взрослые без всякого ханжества постепенно раскрывали перед детьми все тайны. Потому в детстве Таня с Сержем и Кало рассуждали о своей будущей жизни откровенно. И чего ради делать перед Олегом конфуженный вид? И снова к Николаю обратилась:
– Ты уже разлюбил Лили, да?
– Ничего не разлюбил! Я и сейчас как вспомню – всё в душе переворачивается, не отказался бы с нею побыть. Но развели пути-дорожки, ничего не поделаешь…
– Неправда! Если б любил, не смог бы тебя отец из цирка забрать, ведь не верёвками он тебя связывал. Раз ты согласился, значит, охладел. Обиделся, что она ребёночка не хотела?
– Вовсе нет! Всё вам, бабам, мерещится не то. Ой, прошу прощения: женщинам, дамам!.. – подумал и добавил менее уверенно. – Ежели и охладел, то по другой причине. Самому мне тоже кое-что мерещилось. Всё казалось, что не со мной одним она любезна. Не первый я у неё, да и не последний… – уныло вздохнул при этих словах Николай.
– Ну, это-то тебе точно мерещилось! – возмутилась и горячо вступилась за Лили девочка. – Если она любила тебя, не стала бы изменять!
– Ты, Танюха, законов цирковых не знаешь. Там ни одной бабы нет, которая бы с директором не спала, – печально сообщил юноша. – Жаль, тебя рядом не было: глядишь, подсказала бы, можно ей верить, или она только крутит мною, обманывает. Сам понять не мог: мучился, бесился от ревности. И тянет к ней, красотке соблазнительной, и мерещится, что она только что от директора выскочила…
– Пожалуй, и в обществе те ж законы, – вставил Сергей. – В цирке директор, наверное, как царёк, все в его власти. Артистка не смеет отказать хозяину…
Таня хотела поспорить – что за чушь Сергей несёт? – но почувствовала, что к двери кто-то подходит, подняла руку, полушёпотом потребовала:
– Молчите! – и уже совсем другим тоном – вышколенной смолянки – сообщила: – Между прочим, с прежней классной дамой у меня отношения не складывались, зато теперь к нам назначили новенькую, и она такая замечательная, просто душечка, я её обожаю! Мадемуазель Кати и вправду – прелесть!
Под эти слова в гостиную вошла Ольга Сергеевна. Кало и Сергей, увидев её, прыснули от смеха и кинули друг другу руки заученным движением, пожали их с возгласом: «Allesist gut!», Олег лишь удивлённо поднял брови. Мать Сергея, оглядев компанию с милой, но строгой улыбкой – как смотрят на расшалившихся детей, спросила:
– Дорогие мои, что весёлого рассказывает вам Танечка? Но время уже позднее. Линочку я отправила спать, Тане тоже в свою комнату пора. А вам надо подумать, что на завтра для пикника приготовить.
– Мама, не торопите Таню, пожалуйста, – попросил Сергей. – Мы так давно не виделись. Да, Тань, я не спрашивал, ты хочешь поехать с нами? Ты ж, наверное, целую вечность не выезжала за город!
Ребята ещё с утра договорились, что завтра всей компанией выедут на Финский залив. Танюша, по мнению Сергея, хорошо бы влилась в их компанию. Но мать запротестовала:
– Серж, это невозможно! Ей нельзя с вами! И для чего?
– Почему? – возмущённо начал Сергей, но Таня знала, что в Смольном вряд ли одобрят такое путешествие, и перебила:
– Нельзя, Серж. Если институтка появится в компании молодых людей, то будет большой скандал. В нашем институте с этим строго…
– Вот как? – переспросил Серж, подумал, похлопал глазами, а потом сказал. – Тогда я, пожалуй, тоже не поеду. Надеюсь, друзья меня простят.
– Что за глупости Вы говорите, Серж? – возмутилась Ольга Сергеевна. – Вы же вместе всё запланировали, и вдруг ни с того ни с сего не ехать! Я Вас отказываюсь понимать!
– Как ни с того ни с сего?! Я хочу пообщаться с Таней, с которой, кажется, уже сто лет не виделся!
Он готов был спорить и, в конце концов, мать уступила бы ему. Тане было приятно, что Серж хочет ради неё дома остаться, но зачем накалять обстановку? Пришлось охладить его пыл:
– Серж, правда, зачем отказываться от своих планов? Боюсь, это будет истолковано превратно. Поезжай с друзьями, а я хочу съездить в папин дом, повидаться с тётушкой и Сеней.
– Вот видишь, Серж, и Танечка считает, что тебе следует быть с друзьями, – а, обратясь к девочке, Ольга Сергеевна похвалила: – Молодец, ты становишься рассудительной. Завтра вместе съездим по магазинам, а потом и в твой родительский дом заедем.
– Но, маман, если мне нельзя завтра остаться дома, прошу Вас хотя бы сейчас не загонять Таню в комнату. Позвольте нам пообщаться! – последнюю фразу Сергей сказал таким капризно-повелительным тоном, что за его словами можно было услышать «Удалитесь отсюда!»
Мать почувствовала себя обиженной, но перед гостем это не выказала. Уважаемым гостем в её представлении был только Руперт, но и перед Таней – бедной родственницей, как она её про себя называла, и перед Николаем она не могла ронять себя. Кто они такие, чтобы перед ними демонстрировать неудовольствие сыном? С ним – немного избалованным, но умным мальчиком – они сумеют разъяснить все недоразумения после. Ольга Сергеевна чётко разграничивала людей по статусу, и до того, чтобы метать бисер перед недостойными, не опускалась. Впрочем, выходя из комнаты, столь пренебрежительно глянула на Николая, что другой бы от такого взгляда от стыда сгорел. Но юный цыган привык к третированию с её стороны. Отец Сергея, Александр Петрович, относился и к его матери, и к ним с Семёном уважительно, Сергей и Георгий были друзьями детства, и на их мать он старался не обращать внимания. Хотя настроение она всё ж испортила, и Николай попросил кузину ради Бога не привозить Ольгу Сергеевну в их дом.
Глава 10
Потом ещё поболтали, перепрыгивая с пятого на десятое: то детство вспоминали, то кадеты о своей жизни говорили, то к приключениям циркача возвращались. Танюше рассказывать было почти нечего, ибо все дни в Смольном похожи один на другой. Но время позднее, Николаю пора уезжать. Когда его проводили, Серж, видя, что слуги крутятся рядом, тихонько шепнул:
– Сделаем вид, что спать отправляемся, а ты, немного погодя, приходи на четвёртый этаж, в библиотеку, к камину.
Таня кивнула. Им нужно было о многом поговорить tet-a-tet. Серж чувствовал вину перед Олегом: пригласил в гости, а внимание уделяет не ему, но, надеясь, что друг поймёт, на то он и друг, попросил Олега не обижаться.
– Что ты, Серж? Никаких обид! – успокоил Олег и осторожно поинтересовался. – А она для тебя гораздо больше, чем просто кузина, да?
Серж на своей постели сооружал из подушек подобие спящего тела – на всякий случай, вдруг кто в комнату заглянет. Такие обманки кадеты делали в казарме, когда сбегали на ночь пошататься по городу. Вопрос друга заставил задуматься, и он присел на кровать, комкая подушку в руках. Утвердительно покачал головой:
– Да, Олег, да… Больше, чем просто кузина. А насколько, и сам не знаю… Когда были маленькими, мы с Колей иногда даже дрались, споря, кто из нас её больше любит, и кого она любит… Но то в детстве… А что сейчас, не знаю. Насколько её изменили, перековали в этом Смольном монастыре? Поговорю, может, пойму.
– Успехов! Но, думаю, твоя матушка будет недовольна, узнав о свидании.
– Ничего она не узнает, – беспечно отозвался Сергей.
Олег вытянулся на диване, взял книжку полистать и незаметно для себя так и заснул с книгой в руках. А Серж ещё посидел, дожидаясь, когда прислуга перестанет суетиться за дверью и выскользнул из комнаты. Заметил на стуле кем-то оставленную шаль, захватил её и поднялся в библиотеку. Там, за книжными рядами, был очень уютный уголок: камин, столик, кресла типа вольтеровских. Сергей любил посидеть здесь с книгой в руках. Таня уже была там, стояла у окна. Вспомнил вопрос Руперта: кто она для него? В самом деле – кто? В детстве всё представлялось просто: они вырастут и поженятся, и дальше будут всегда-всегда вместе. Вообще-то они и тогда нечасто обсуждали эту тему, потому что казалось: зачем говорить о том, что и без слов ясно. А сейчас что? Смогут ли они снова стать друг для друга столь же понятными и необходимыми? Сержа и тянуло к ней, и он опасался её. Кто она теперь? Такая родная и такая незнакомая… И он для неё – кто, нужен ли? Он подошёл и осторожно накинул ей на плечи пушистую шаль. «На всякий случай, чтобы не замерзла». – «Спасибо, ты такой внимательный». Любезный ответ благовоспитанной девушки, но ничего-ничего ему не говорящий! И он усмехнулся грустно:
– А реверанс почему не сделала? Ужель не умеешь?
Тане стало немного неудобно. Как же вести себя, чтобы снова стать близкими, как разрушить выросшую за несколько лет разлуки преграду?
– Не обижайся, пожалуйста, – попросила она. Таня чувствовала себя скованно при нём, не знала, с чего начать разговор. – Да, меня приучили соблюдать все правила этикета, и от этого непросто избавиться… Не обижайся, ладно?
Он в ответ поцеловал её – не в губы, не в щёку, а в лоб: как старший брат или близкий друг, но не влюблённый. И отметил, что целовать в губы её – столь хрупкую, маленькую – даже не хочется. Появится ли у него когда-нибудь это желание?
– Ты, как и прежде, знаешь обо мне всё? Я должен тебе что-то рассказывать, иль нет необходимости?
– Лучше, если расскажешь. Раньше, когда мы виделись почти каждый день, ты для меня был, словно открытая книга, а сейчас закрыт… Я чувствую лишь, что ты сейчас весь подобен знаку вопроса – хочешь узнать, как я переменилась и как к тебе отношусь. Но и я то же самое хочу о тебе понять, – улыбнулась ему робко.
Серж сдвинул два кресла, они уселись друг напротив друга, vis-à-vis. Он наклонился, взял её руки в свои, заглянул в глаза.
– Мне кажется, я не изменился. Вырос, стал больше знать, но если ты заглянешь в мою душу, обнаружишь в ней всё прежнее. А ты стала другой. Смотрел на тебя, и не верилось, что это ты когда-то в таборе такой переполох устроила, что цыганки на коленях умоляли остановиться. Ты ли это была иль не ты?
– Я, Серёженька, я. Если ты ко мне в душу заглянешь, тоже всё неизменным найдёшь. Просто я поняла, что внешне меняться надо. Знаешь, кто на меня впечатление самое большое произвёл? Матушка-императрица. Представь, я увидела, как по коридору идёт высокая грузная женщина, пожилая, ноги с трудом передвигает, шаркает, но я, ещё не зная, кто она, перед нею робость испытала. Хотя ни перед кем другим не робела…
– Отчего? Говорят, императрица Мария Федоровна смолянок любит, опекает.
– Опекает, это правда, а любит ли, не уверена… Она – это закон, так мне кажется. Матушка императрица вся очень правильная, справедливая, и всегда поступает по-божески, как Господь велел. Опекает нас так, что даже… ой, не надо тебе об этом. – Засмущалась вдруг девочка.
– Мне и не надо? – удивился юноша. – Скажи…
– Неудобно, ну да ладно… – хихикнула Таня. – Она даже проверяет, носим ли мы тёплые панталоны, под юбки заглядывает.
Серж прыснул от смеха, представив себе грозную мать-императрицу, проверяющую нижнее бельё на юных девицах, но одобрил:
– Это хорошо! Не хуже матери.
– Да, но она строгая очень. Правильная и строгая. Все трепещут перед нею. Я сначала даже думала, может, она из другого теста сделана, что монархи не такие люди, как все. Ничего подобного: как и мы, из крови и плоти. Однако во взгляде её столько власти, что ей и говорить не приходится – все всё без слов понимают. А если она такая же, как и мы, то, наверное, и я могу научиться быть, как она. Чтобы также: взглянула, и все меня поняли и исполнили тотчас же.
– О, какие у тебя мечтания! Уж не замышляешь ли государственный переворот? – пошутил Серж.
– Что за глупости! Нет, конечно. Но вот если бы я сразу умела вести себя, как императрица, то представь: просто взглянула б тогда на Жужу и мужа её бестолкового, и они бы пали на колени и ещё умоляли бы о прощении. И не надо было бы ни руками махать, ни кричать что-то… Это бы лучше выглядело, правда?
– Намного! Как хорошо, что тебя в Смольный отдали, и ты это всё сама поняла!
– А что, тебе тогда за меня и вправду стыдно было?
– Не очень, чуть-чуть. Но зато нам весело было, ты была просто уморительна.
– Буду стараться больше не уморять никого со смеху.
– Только не перестарайся, ладно? Не надо становиться совсем серьёзной и строгой… Не дай Бог, ещё станешь, как институтская надзирательница – правильной, но скучной!
Потихоньку, за разговором, их души искали новые тропинки друг к другу, заново узнавали то, что когда-то чувствовали, но забыли. В библиотеке было достаточно светло – через большие окна падал отсвет белых петербургских ночей. Звёзд в такие ночи не видно, но даже если б они и сияли, переливаясь заманчиво, к этим окнам любоваться небом никто б не подошёл. Серж с Таней разговаривали, глядя в глаза друг другу. Видеть глаза – это важнее. Но она поёжилась – тянуло прохладой, и ногам стало зябко. Решила забраться в кресло с ногами. Он спросил:
– Замерзла? Иди ко мне! – и притянул её к себе. Девочка напряглась, взглянула сконфуженно, и Серж улыбнулся. – Раньше ты не смущалась, не краснела передо мной. Пожалуйста, не жеманься, пусть всё останется по-прежнему. Хорошо?
И она улыбнулась, доверчиво уселась к нему на колени, Серж закутал шалью ей ноги, обнял худенькое девичье тело, прижал к себе. Лицо Тани приблизилось, можно было б поцеловать. Чтоб отогнать мысли, которые счёл несвоевременными, стал рассказывать:
– Мы в корпусе маршируем, маршируем и маршируем…
– А мы делаем реверансы, реверансы и реверансы… – откликнулась девочка.
Незаметно прошла ночь, часы в другом углу библиотеки пробили четыре раза. Они оглянулись вокруг и одновременно засмеялись:
– Ой, смотри-ка, Серж, уже утро. Пойдём спать. А то как ты себя на пикнике будешь чувствовать, если не успеешь выспаться?
– Ничего. Завалюсь под какой-нибудь куст и отосплюсь. Сон на свежем воздухе полезен.
– Ага, тем более что найдётся барышня, которая готова от тебя мошек отгонять, – съязвила Татьяна.
– Кого ты имеешь в виду?
– А сам не догадываешься?
– Ирину? Ты к ней ревнуешь? – удивлённо спросил Сергей. Он был слегка огорошен этим открытием – не тем, что Ирина способна отгонять от него мошек, а тем, что Таня может ревновать. Это его и позабавило, и озадачило. Хотя, если рассудить, то она и только она имела на это несомненное право, но сейчас? Не рановато ли?..
– Я – не ревную. А она тебя ко мне – безусловно. Ревнует и ещё как!
– Да ну, быть не может. И не всё ли равно?– отмахнулся Серж.
Глава 11
Утром Олег разбудил Сергея, к завтраку они вышли вовремя. Танюша припоздала – все были за столом, когда она появилась. Серж не удержался от того, чтобы слегка подтрунить над ней. Вчера они успели многое обсудить, показалось, что пришли к взаимопониманию, и он снова, как в детстве, чувствовал себя с нею легко и непринуждённо, а тогда они часто, подзадоривая друг друга, обменивались милыми колкостями.
– Мадемуазель засоня, по какой причине Вы припозднились? – спросил шутливо.
– Друг мой, зря Вы меня упрекаете. Я встала не позднее, чем Вы. Но это вам – солдатам: собраться – только подпоясаться. А нам, барышням, надо и одеться, и волосы уложить.
– Хмм… А если Вы будете женой офицера, как справитесь с сей ролью? – он поднял брови вроде бы задумчиво, а в его глазах прыгали смешинки. – Представьте: Вы с мужем в лагере, на который неприятель напал. Мужу нужно бой принимать, а у него жена непричёсанная в нижнем белье с воплями по палатке носится. Вообразите, что за конфуз случится!
– А что: жена офицера непременно должна в военном лагере быть? Это обязательное условие? Прошу передать моему предполагаемому мужу, что он – наглец, если за меня такие вопросы решает.
Александр Петрович, слушая сии реплики, прятал улыбку, да и Ольга Сергеевна, которую не радовала симпатия сына к опекаемой ими «бедной родственнице», была довольна, что Серж подтрунивает над гостьей. Решила, что он относится к той несерьёзно, как к маленькой девочке, и её можно не принимать во внимание. И даже вступилась:
– Серж, Вы слишком строго к Танечке относитесь, будьте добрее.
***
Кадеты с барышнями выехали к Финскому заливу, расположились среди соснового леса на невысоком каменистом берегу. Сергей успел с костром повозиться, с ребятами в салки, в городки поиграть и поболтать с девушками, а потом поступил так, как и обещался: когда друзья к разговорам на возвышенные темы перешли, стали стихи декламировать, улёгся на краю полянки и заснул. Друзья поначалу возмутились, но Олег уговорил оставить его в покое. Обещание Тани не исполнилось. Ирина, конечно, была раздосадована, она и впрямь испытывала желание подойти к спящему юноше, посидеть рядом с ним, отгоняя мошек, но побоялась кривотолков. Барышень сопровождала мать Алевтины, Елизавета Порфирьевна – дама приятная, но излишне болтливая. Мать как-то предупреждала дочь, что при ней нужно держать язык за зубами, поскольку то, что удалось вызнать её милейшей приятельнице, вскоре обсуждается во всех петербургских салонах.
Сергей спал не столь крепко, чтобы не слышать, что происходит рядом, но открывать глаза, отвечать на шутки не хотелось. Он перебирал в памяти весь вчерашний (иль утренний?) разговор с Танюшей, его милой стрекозкой. Да, они только разговаривали, и пока не было произнесено ни слова о любви – да и не было ещё самой любви между ними, а только её ожидание. При прощании он лишь поцеловал ей руку. Но появилась уверенность, что когда стрекозка повзрослеет, ему будут принадлежать и её губы. Не сейчас, но это непременно случится. И сегодня его радовала эта мысль.
Ольга Сергеевна к удовольствию Тани забыла о своём обещании свозить её по магазинам. Проводив кадет, сообщила, что сегодня будет с Ангелиной заниматься музыкой, приглашала и Таню присоединиться: маленькую дочку она боготворила, и всем готова была рассказывать-пересказывать, какая Линочка умница, сколь талантлива, но Александр Петрович снисходительно глянул на жену и сказал, что Танюше надо отцовский дом посетить.
