Елена Гостева
Стрекозка Горгона. 1828 год
Глава 4
До Смольного новости, обсуждаемые обществом, доходили с опозданием. Но Таня чувствовала тревогу, ей казалось: вот-вот должно случиться что-то серьёзное. И это произошло. Яков Карлович передал письмо, в котором Серж сообщал о зачислении в полк, что пока возле столицы стоит, а после (все, мол, ждут этого) должен отправиться в поход. Таня поняла, что решается и её судьба. Но из Смольного по уставу девушки лишь восемнадцатилетними выходят. Неужели Серж без неё поедет? Эта мысль ужасала, Тане стало мерещиться, что Серёжу ранят, будет он лежать на поле боя, истекая кровью, и никто к нему не подойдёт, не поможет, чудилось, как он призывает её, а она в это время в Смольном будет тихо-мирно кружева плести иль новые танцы разучивать. Днями отвлекалась за занятиями, а по ночам от кошмаров не могла отделаться, всплывали в её воображении картины одна другой ужасней: как милый Серёженька упадёт с коня, как дёрнется его тело в предсмертной агонии. А если он погибнет, то и ей – не жить! Таня чувствовала себя, как будто между двумя огромными пластинами тисков, которые сжимаются медленно-медленно, но неотвратимо. Надо успеть выскочить, пока они не сжались и не раздавили их обоих, этими тисками были стены института. Доктора она попросила передать Сержу записку, в котором умоляла того приехать в Смольный в первый же после Великого поста приёмный день. Сама молилась, молилась истово, чем даже удивила отца Викентия.
Чтобы свиданию никто не помешал, накануне приёмного дня постаралась всех самых строгих надзирательниц устранить. Таня слишком долго скрывала свои способности, хватит, пришла пора показать, что она может. И словно эпидемия по Смольному пронеслась: расчихались, раскашлялись, не могли от насморка избавиться многие надзирательницы. Потому, когда пришёл Сергей, в зале для гостей дежурили самые благожелательные дамы, Таню вызвали без лишних расспросов.
После Таниного пятнадцатилетия молодые люди встречались редко, и лишь в присутствии старшего Лапина, сейчас Серж был один. Девушка как будто впервые увидала суженого, и словно током пронзило её, вдруг поразило то, на что раньше внимания почти не обращала: что Серж до головокружения, до безумия хорош собой. «Как он красив и элегантен!» – промелькнуло в голове, когда он усаживался на стул напротив, когда поднял на неё свои синие очи. Был он в тёмно-зелёном драгунском мундире фрачного покроя с красными выпушкой и подбоем по воротнику и фалдам, с золотыми чешуйчатыми эполетами без бахромы. (Обер-офицерские эполеты офицеры в шутку называли сковородочками).
К юноше и девушке приблизилась чужая классная дама, прислушиваясь настороженно; Таня оглянулась на неё, про себя несколько раз повторила: «Ты нас не видишь и не слышишь! Здесь ни меня, ни офицера нет! Ты нас не видишь и не слышишь!» И дама, словно вспомнив что-то, отвернулась, ушла к дверям. Там остановилась, вернулась в зал, однако присматривала за другими гостями. А к ним подошла Екатерина Дмитриевна, улыбнулась доброжелательно. Мадемуазель Кати не подслушивает чужие разговоры, считая это низостью. И Таня стала убеждать друга – негромко, но с жаром:
– Серёженька, если ты пойдёшь в поход, я должна быть с тобою. Мы обязательно должны быть вместе!
Сказала, что запросто может выйти из Смольного: для неё нетрудно через всех охранников пройти незамеченной, все запоры открыть. Серж сразу же отверг этот вариант.
– Если ты сбежишь, мне не позволят тебя в жёны взять. Если офицер женится на даме, чье имя очернено скандалом, он будет вынужден в отставку подать – репутация жены офицера должна быть безупречна.
– Значит, проси отца, настаивай, чтобы он помог. Пусть что угодно директрисе говорит, лишь бы мне из института выйти. Мы ж договаривались, что я всегда тебя сопровождать буду! …Поверь, я здесь с ума сойду от страха, как мама моя. Не доживу до твоего возвращения, умру от горя. Умоляю, придумайте что-нибудь с Александром Петровичем.
Сергей верил каждому её слову. В их роду иногда появлялись сильные чародейки, однако, словно платой за это, кому-то из женщин выпадала и другая участь – безумия. Он вспомнил сестру бабушки, Софью, и как та наказывала ему не бросать Таню. Представил, что его милая стрекозка может стать на неё похожей, и от ужаса похолодел. Тем же вечером с отцом поговорил. Александр Петрович, когда сын передал ему слова Тани, переспросил:
– Вы уверены, что с ней беда может случиться?
– Да. Она сказала, что с ума сойдёт, как и её мать.
– Не сходила её мать с ума. Вздор это, – сердито оборвал отец. Помолчал и пояснил. – Хотя… надо признать, очень боялась этого, верила. Боялась, и сама себя от страха сего голодом уморила.
– Но это одно и то же! – воскликнул Сергей.
– Не совсем одно, – возразил отец. – Анна была гораздо упрямей, чем Анастасия. Из-за этого и с Андреем ссорились, а после его смерти как вбила себе в голову, что она одна во всём виновата, никто переубедить не смог… Мда… К сожалению, у Тани её характер, такая ж упрямица… К тому ж она сильнее матери, и всех, кого я помню, сильнее… Не исключено, что если втемяшит, внушит себе, что без тебя с ума сойдёт, именно так всё и содеется. Она в одном сильнее других, а в чём-то слабее гораздо… Да-с, да-с… Значит, вытаскивать её из Смольного надобно, – посокрушался Александр Петрович, поразмышлял вслух и пообещал сыну. – Что ж, буду просить, чтобы Татьяну проэкзаменовали и выпустили досрочно. Молитесь, Сергей, просите, чтобы Господь помог. Без Его милости ничего у нас не выйдет.
Потом весело окинул взглядом сына с головы до ног, хмыкнув, сказал:
– Выходит, Сергей, Вас женить надобно? Уверены, что не пожалеете?
– Не пожалею, отец. Она должна быть со мной. Если Таня разболеется, значит, я никогда ни на ком не женюсь.
– Не надо столь мрачными мыслями голову забивать. Сделаю всё, что в моих силах. Если директриса будет против, к императрице обращусь.
– Спасибо Вам, – сказал Сергей, у него от волнения на глазах даже слёзы выступили.
– Меня тревожит, что ждать-то от вашего супружества? – пустился в размышления – воспоминания Александр Петрович. – Прасковья Евдокимовна супругу своему тётушкой четвероюродной приходилась, в детях их соединилась кровь двух ветвей целищевского рода… Помню, в те давние годы женщины нашего рода от Анны и от Анастасии многого ожидали… Дочери не оправдали надежд, зато внучка всех превзошла. Во что же это у вас выльется?
– Во что бы ни вылилось, Таня – это моя судьба!
– Я не сомневаюсь, ни капельки не сомневаюсь в этом, сынок, – поддержал Сергея отец. – Да судьба-то и тяжкой бывает…
Отец понимал и поддерживал сына, а мать – вряд ли. Сергей был рад, что её сейчас нет дома. Ольга Сергеевна ещё по осени выехала за границу с семьёй давней приятельницы. Та решила свозить за границу своих взрослеющих детей для завершения образования и уговорила подругу составить компанию. Мадам Лапина поначалу отказывалась, поскольку очень не любила переезды и суету дорожную, боялась трактиров и постоялых дворов, но одиннадцатилетняя Линочка стала так умолять, просила показать ей Париж, Венецию, Неаполь, что мать не устояла. Вернуться планировали следующей зимой. Если бы мать предчувствовала, что сына досрочно из корпуса выпустят, ни за что б не поехала далеко… Её отсутствие было кстати. Как-то раз у Сержа с нею нешуточный скандал был из-за Тани. Ольга Сергеевна не оставляла попыток увлечь сына какой-нибудь другой девицей и раз очень настойчиво зазывала съездить к знакомой, у которой чудная дочь: красавица, умница, прекрасно воспитана. Сын отнекивался, но когда мать прямо сказала, что Таня ни в какое сравнение не идёт с той барышней, что глупо на девицу, обременённую родственниками-цыганами, любоваться, взорвался и наговорил лишнего. Вспылил и вернулся в кадетский корпус, хотя каникулы не кончились. Но через несколько часов приехал рассерженный отец и потребовал, чтобы сын извинился перед Ольгой Сергеевной. Александр Петрович сказал то, о чем юноша и подумать не мог.
– Ваша мать очень любит Вас. Вы должны понять: это она испытывает страх перед Вашей невестой, а не наоборот.
– С какой стати, чего маман бояться?
– С того, что у неё есть женская интуиция, она чувствует Танину силу. Мы с Вами знаем, какова Таня, и почему она такова, а Ваша мать – нет. Ей легенды нашего рода неведомы. И только поэтому: испытывая страх перед нею, страх безотчётный, причины которого и сама не может понять, хочет Вас уберечь. Да, спасти Вас: по-своему, по-женски, пытаясь сблизить с девицей, ей самой более понятной и, по её мнению, не опасной. Всё потому, что Вы, сын, ей очень дороги! Посему Вам следует просить прощения за все дерзости, что наговорили.
Тогда Серж даже опешил, он предположить не мог, чтобы взрослая женщина испытывала страх перед его маленькой стрекозкой. Хотя и знал, что мать – большая паникёрша. Не сразу поверил, однако вернулся домой, извинился, обещал впредь не дерзить. И Ольга Сергеевна вынуждена была смириться с чувствами сына как неизбежным злом. Серж со временем понял, что отец прав, и сам стал смотреть на мать уже не только как сын, а по-взрослому, стараясь оберегать её от лишних волнений.
Сейчас представил: будь мать дома, в какой бы ужас она пришла, стала бы умолять его самого, упрашивала бы отца, чтобы тот сыну место в другом полку обеспечил. Она не раз говорила, что мечтает видеть на Серже мундир кавалергарда. Кавалергарды и карьеру быстрее делают, и в боях участия почти не принимают. Охранять императорскую семью – это куда как почётней и спокойней. Ольга Сергеевна металась бы от одного влиятельного знакомого к другому, просила бы содействия, лишь бы оставить сына в столице. Плакала бы, хлопотала, но бесполезно, потому что Серж от такого предложения отказался бы категорично. Пусть мать узнает обо всём попозже, когда уже нельзя будет что-либо менять. А уж обсуждать при ней, как вытаскивать Таню из Смольного, и вовсе не следовало.
Глава 5
Александр Петрович поехал к директрисе и просил отпустить воспитанницу, чьим опекуном он является. Причину назвал. Конечно, поведал лишь то, что можно Амалии Львовне сказать, что сына срочно женить хочет. Почему? Да хотя бы потому, что отец боится, как бы юноша в распутство не пустился. Он только что в офицеры произведён, а вдруг голова кругом пойдёт, блажить начнёт?
– Вы ж видели моего сына, Амалия Львовна, – объяснял он, – сами говаривали, что он привлекателен. Вот и боюсь я, что не слишком щепетильные в вопросах нравственности дамы его соблазнят, развратником сделают. Хлебнёт холостяцкой жизни, и после совсем его не образумить, не женить…
Аргумент директриса сочла убедительным, но недостаточным. Обещалась поговорить с преподавателями, с инспекторами, с матушкой императрицей, наблюдающей за обучением благородных девиц. Передать просьбу Лапина обещалась, но не более. Пожала плечами: мол, с воспитанным молодым человеком за время, что Телятьевой по уставу ещё нужно в институте быть, ничего страшного не случится.
Амалия Львовна не думала отпускать Телятьеву. Это ж какой пример? Дай послабление одной, так тут же и от других родителей подобные просьбы посыплются. Иногда в семнадцать лет некоторые успешные девицы выходят из института, но по важным причинам, а в шестнадцать – нет, не было таких примеров. Документы достала, чтобы в следующий раз продемонстрировать Лапину: вот мол, посмотрите, здесь написано, что не смеют родственники просить об отчислении воспитанницы до её совершеннолетия, то есть до восемнадцати лет. Открыла папочку и – остолбенела, похолодела аж. А договор-то, оказывается, не подписан, то есть, как бы и нет его. Помнила директриса генерала с супругой, помнила, как и о чём договаривались, как генерал обещал за обучение внучки сам платить, и взносы всегда исправно вносились. А как произошло, что они договор не подписали, не могла понять. Как будто колдовство какое-то. Помощнице своей приказала все документы проверить, а вдруг ещё где подписей нет. Выяснилось, что оплошала директриса лишь один раз, при приёме Телятьевой. Испугалась, а если Лапин знает, что бумаги без подписи, да сам попросит их показать?
Нет, не знал об этом Александр Петрович. Прасковья Евдокимовна при заключении договора подержала его в руках, мужу дала прочесть, Павел Анисимович тогда почеркал на другой бумажке, перо пробуя, а с подписью замешкался. Жена и вернула договор директрисе неподписанным, сочтя, что лучше не связывать себя обещаниями, директриса не заметила это, убрала и не доставала до сей поры, поскольку нужды не было. Но Лапин и без того настойчив был, к матери-императрице с этой просьбой сам обратился. Её Величество Мария Фёдоровна в Смольном часто бывала, всех воспитанниц знала не хуже директрисы. Высказалась, что хорошего мнения о мадемуазель Телятьевой, уже присматривалась, не взять ли её фрейлиной, но раз у девицы жених есть, пусть замуж идёт. Матушка-императрица вообще придерживалась мнения, что молодых офицеров полезно женить как можно раньше, а то у холостых одни шалости на уме. В общем, она благосклонно к просьбе Лапина отнеслась, потому пришлось Амалии Львовне пообещать, что на экзаменах, которые скоро начнутся, попросит экзаменовать Телятьеву по всей строгости. Пусть комиссия оценит, как институтка науки освоила. Если успешно, то, может, и отпустит.
Это уже можно было считать согласием, поскольку и она, и опекун знали, что мадемуазель Телятьева занимается успешно. Ещё в первый год обучения учитель географии сообщил, что ему нечего рассказывать своей новой ученице: знает она его науку лучше выпускниц Смольного, дома усвоила всё, чему он смолянок обучает. Математик примерно те же слова говорил. Эти предметы институткам в довольно урезанном виде давались, а Таня под надзором домашних учителей их наравне с мальчишками всерьёз штудировала. Жаль, что здесь вперёд почти не продвинулась. Как-то Коля при ней попросил Сержа и Олега задачку решить, что им в училище задали, те быстро справились и такими словами брату всё объясняли, как будто и не по-русски: Таня почти ничего не поняла! И с ботаникой и зоологией у девочки проблем не было – сии науки здесь лишь вскользь проходили, это Таня могла бы знаниями трав с ботаником делиться, а не он с нею. Из физики и химии смолянкам тоже лишь краткие курсы читались, их не усвоить было стыдно, учителя сами шутили: если девицы запомнят, что такие науки есть, и того достаточно. Хорошо должны были они знать закон Божий, языки, много внимания уделяли истории и словесности. Из них делали дам, способных домом управлять и в салонах непринуждённо поддерживать беседы на любую тему, а не научные доклады сочинять.
Зато языки здесь уж штудировали так штудировали. Требовалось, чтобы смолянки освоили и письмо, и разговорную речь по-французски, по-английски и по-немецки. Кстати, родным языком раньше здесь мало занимались, поскольку считалось, что дамам переходить на русский язык с французского даже и не совсем прилично, по-русски они лишь с прислугой общаться будут, не более. Когда новый император Николай Павлович запретил своим подданным при дворе на иностранных языках общаться, стали и русскую словесность усиленно изучать, даже с современными поэтами знакомились. Вот и должна была Таня продемонстрировать знания по сим предметам, чтобы комиссию взыскательную покорить. Для неё некоторую сложность лишь английский представлял, а немецким и французским она владела не хуже, чем родным. Она бы и экзамен по-латыни сдать смогла, да этого не требовалось.
В чём многие смолянки значительно превосходили её, так в умении рукодельничать. Плести кружева и вышивать Таня научилась, но нисколечко не полюбила сии занятия. Другие девушки и в свободное время не выпускали из рук пяльцы и иголку с нитками, даже на свидания в приёмную залу иногда с рукоделием выходили, чтоб похвалиться перед родными. Придумывали новые узоры из ниток иль бисера для скатертей, салфеточек, платочков, сумочек иль за коклюшки садились, а Таня в лазарете в это время пропадала. Нравилось ей там гораздо больше.
Экзамены продолжались около недели, Таню, о коей директриса всех предупредила, спрашивали строго. Письменные работы проверяли тщательно, с нею самой на всех языках долго беседовали. Она очень старалась с лучшей стороны себя проявить, да к тому ж, оглядывая строгих дам и преподавателей, твердила про себя, внушая им: «Я готова, я готова к выпуску». И удостоилась похвал, признала комиссия, что мадемуазель Телятьеву можно выпускать. И к середине мая Татьяна вышла из Смольного, причём, даже с хорошим аттестатом. Императрица Мария Фёдоровна всем институткам при выпуске делала подарки: евангелия в дорогих переплётах, а бесприданницам, кроме этого, по пятьсот рублей, Телятьевой же она вручила иконку Петра и Февроньи Муромских, покровителей супружеской любви. Благословила, стало быть. Татьяна, увидев образ, поняла его значение и в порыве благодарности бросилась на колени перед матушкой-императрицей и поцеловала её дряблую, но по-прежнему властную руку.
Глава 6
Ещё до выхода Тани из Смольного Сергей решил обратиться к командирам за разрешением на женитьбу. В этом году Пасха ранняя, следовательно, ранней будет и Троица, и следующий через неделю за ней Петров пост начнётся 1 июня и продлится до июля. Надо успеть повенчаться до начала поста.
Большинство офицеров полка были холосты, и полковник – тридцатитрёхлетний граф Сухнен – женат лишь три года. Любимый кадетами Владимир Васильевич Бегичев, успевший и повоевать на Кавказе, и послужить преподавателем, похоже, не помышлял о женитьбе, хотя ему было 27. Как объяснять им, что он – вчерашний кадет, надумал срочно жениться? Но вступать в брак без одобрения полка нельзя – таков закон.
После занятий с рекрутами Лапин решился подойти к командиру. Зайдя в штаб, был раздосадован, увидев, что у Сухнена сидят Бегичев и недавно назначенный командиром первого эскадрона капитан Лужницкий. Он до ранения в гусарском полку служил и не скрывал, что в душе был и остается гусаром, принял предложение командовать драгунами исключительно из уважения к Сухнену. Хотя драгунам не полагалось носить усов, капитан их не сбривал. Говорил, что рука не поднимается, но, если уж будет необходимость, (если неожиданно приедет император иль великий князь Михаил Павлович), то обещался тотчас же привести себя в надлежащий драгунам вид, мол, и бритву на этот случай всегда в ташке носит. Впрочем, он был блондином, свои пшеничного цвета усы не фабрил (то есть не чернил), и они не бросались в глаза. Лужницкий был хорошо сложен, роста среднего, обладал приятной наружностью, к тому ж являлся острословом, чьи шутки с удовольствием пересказывали во всех петербургских гостиных. И была у него репутация отъявленного волокиты, говорили, что если Всеволод Лужницкий намечает цель, ни одна женщина не способна устоять. Многие недоумевали, отчего же граф Сухнен принимает его у себя, неужели не опасается за свою молоденькую жену. И в присутствии сего донжуана нужно было сообщать о желании жениться. Но что делать? Сергей, вздохнув глубоко, попросил у полковника разрешения поговорить по личному вопросу.
– По личному? – переспросил Сухнен. – Вы хотите, чтобы разговор наш был конфиденциален?
– Думаю, это ни к чему, – ответил Лапин. – Дело, о котором я хочу говорить, в любом случае не составит тайны.
Сергей желал бы остаться с полковником наедине, но представилось, что Лужницкий может потом подшучивать над его боязнью обсуждать вопрос о женитьбе открыто, а эта перспектива испугала гораздо больше.
– Хм… Серьёзное вступление… Что за дело?
– Ваше сиятельство, я хочу жениться и прошу у Вас на это позволения.
– Жениться? – в изумлении переспросил Сухнен, внимательно оглядел Лапина с ног до головы. Со столь же изумлённым видом поручика разглядывали и капитаны. Лужницкий выдохнул громко: «Ба!.. Это ж надо!», откинулся на стуле и весело пялился на него, словно на циркового актёра, собравшегося выполнить сверхсложный трюк. Бегичев тоже был удивлён. При выпуске из корпуса немногие из кадет получили звания поручиков, только те, что сумели на экзаменах самые высокие баллы набрать, Лапин был в числе лучших. И этот многообещающий молодой офицер заявил о желании связать себя узами брака и стоит навытяжку перед старшими офицерами, ожидая ответа. Граф Сухнен оправился от шока и спросил Лапина:
– Сколько Вам лет, поручик?
– Девятнадцать.
– И давно Вы поняли, что жениться необходимо?
– Давно. Я сделал предложение ещё 10 лет назад, дал избраннице клятвенное обещание, что мы повенчаемся сразу же, как только я стану офицером. Я офицер, пришло время исполнять обещание.
– Поручик, но это же смешно! – вмешался Лужницкий. – Получается, Вы сделали предложение в 9 лет. Подобные клятвы в детстве произносят многие, но никто, повзрослев, не воспринимает их всерьёз! Разве Вас кто-то упрекнёт, если передумаете?
«Ну, началось!» – подумал Сергей, и, склонив упрямо голову, ответил:
– Прежде всего, я сам себя буду упрекать, – он говорил чётко, делая ударение на словах «сам себя». – Дело не только в обещании, а в том, что я люблю свою невесту.
– Она Вас, без всякого сомнения – тоже. Что ещё девице остается?.. – хмыкнул ловелас. – Однако позвольте узнать, поручик, откройте секрет, клянусь, за пределы этого кабинета Ваши слова не выйдут: что, Вы ни разу не увлекались никакой другой женщиной? Сохраняли верность невесте? Может, Вы до сих пор девственником остаётесь? – с ироничным видом засыпал он жениха вопросами.
– Не могу этим похвастаться.
– Ха!.. Умные слова. Ну, так зачем же добровольно хомут-то на себя надевать? Это те из мужчин, что не обладают ни внешностью, ни умением разговор поддержать, вынуждены жениться, чтоб не тратиться на гризеток. А у Вас, я думаю, не должно возникать проблем с дамами. Пожелаете: любая из них – Ваша. Жениться-то зачем?
– Простите, господин капитан, – неприязненно и с вызовом глядя в глаза Лужницкого, возразил ему Лапин. – По-моему, мы о разных вещах говорим. Я говорю, что люблю и хочу жениться на своей любимой, а то, о чём рассуждаете Вы, с любовью не имеет ничего общего.
– Спокойней, спокойней, господа! – прервал их пререкания граф Сухнен. – Пожалуйста, не доходите до оскорблений.
– Иван Оттович, не переживайте, – отмахнулся Лужницкий. – До дуэли не дойдёт, так ведь, поручик? Тем более, что я хочу Вам только добра… Знаете ль, я тоже, ещё будучи корнетом, чуть было не женился. Готов был петь, орать гимны Гименею!.. Сгорал от желания сорвать нежный цветочек, причём довольно прехорошенький… К счастью, старшие товарищи отговорили, раскрыли глаза на то, что цветочков много, один краше другого. И я до сих пор благодарен им! Если б не они, я бы уже 8 лет был женат. Как представлю возле себя благонравную жёнушку в капоте и папильотках да кучу орущих детишек, волосы дыбом встают! Я – и женат? О, нет! Слава Тебе, Господи, спасибо, что уберёг! И Вас, поручик, я от чистого сердца хочу удержать от глупости, чтобы локти потом себе не кусали.
Лужницкий так красочно изобразил страх перед женитьбой, что все, даже Лапин, не смогли улыбок сдержать. Но Сергей согнал улыбку и ответил:
– У каждого своя планида. Вы довольны холостяцкой жизнью, а меня она не прельщает. Вам нужно обилие цветов, что Вы срываете на ходу, а мне достаточно одного-единственного, который будет радовать меня всю жизнь.
– Ну, хватит споров, господа, – снова успокоительно произнес полковник. – Лапин, не волнуйтесь, присядьте, давайте обсудим всё спокойно.
– Я волнуюсь, Ваше сиятельство, но не настолько, чтобы падать в обморок. Ноги меня держат, – ответил Лапин.
– Хорошо, что держат, однако всё-таки присаживайтесь, рассказывайте по порядку. Кто она? Чья дочь, сколько лет? Как Ваши и её родители относятся к намерению жениться?
Лапин присел к столу, положил кивер на пустующий стул, бросил в него перчатки и ответил полно, но по возможности лаконично.
– Дочь полковника Телятьева, Татьяна Андреевна. С пяти лет – круглая сирота, её воспитывал дед, генерал-лейтенант Целищев. Дед желал, чтобы Татьяна вышла за меня, но он уже умер, и у неё из родных остались лишь бабушка и старший брат. Бабушка, госпожа Целищева, хочет, чтобы мы повенчались при её жизни – говорит, так ей умирать спокойней. Мой отец поддерживает меня.
– Телятьева? – переспросил его командир. – Та девочка, которую я видел в Вашем доме?
– Так точно.
– Мне помнится, она довольно мила, – задумчиво произнёс Бегичев, поглядывая то на Лапина, то на Лужницкого. – Её брат Антон Андреевич Телятьев – мой младший товарищ по корпусу и по службе на Кавказе, сейчас на Дунае, поэтому я считаю своим долгом поддержать его сестру.
– Благодарю Вас! – Сергей слегка поклонился своему капитану.
– Что ж, девица из приличной семьи, тем более из семьи с военными традициями – это хорошо, и что родственники не против – тоже. Мы, в принципе, можем дать согласие. Но есть ещё и высшее начальство, согласится ли оно? – с сомнением сказал полковник.
– Мой отец выхлопотал разрешение на свадьбу у императрицы Марии Фёдоровны, думаю, он сможет и генералов убедить.
– Почему у императрицы? – недоумённо вздёрнул брови вверх Лужницкий.
– Моя невеста в Смольном, отец хлопотал у государыни, чтобы её выпустили из института.
– Ах, вон оно что! – огорчённо потянул Лужницкий и, сокрушённо вздохнув, оглядел претендента в женихи сострадательно. – С этого и надо было начинать. Если матушка-императрица вознамерилась смолянку замуж выдать, нам остаётся лишь подчиниться. Неудовольствие государыни поручику может дорого обойтись, не так ли, Иван Оттович? У него не осталось выбора!
– Да, с такой протекцией никто препон создавать не осмелится, – согласился Сухнен. – Как скоро Вы хотите венчаться, поручик?
– Хотелось бы успеть до Петровского поста.
– Зачем так спешить? Можно объявить о помолвке, а повенчаться, когда вернёмся из похода…
– Я боюсь её потерять. Неизвестно, сколько времени продлится поход, и что с нею может случиться за это время… Боюсь, что я с ума сойду без неё, и она без меня – тоже, – последние слова он уже почти прошептал.
– А что – она столь красива и богата, и на её руку много претендентов? – заинтересовался Лужницкий.
– Пожалуй, что так. И богата, и хороша собой.
– Да-с, Лапин… – потянул Лужницкий озабоченно и сочувственно. – Получается, Вы всерьёз влипли. Девочка-сирота, да ещё и богата… Если обитает в Смольном, значит, совсем наивна и неопытна. Трудно ей одной придётся… Как только узнают, что юная особа с хорошим приданым появилась, да как начнут возле неё свахи и маменьки крутиться, интриговать, жди беды… Наблюдал я за такими созданиями, видел, как их столичное общество, трубящее о своей высоконравственности, губит. Да-с… для сироты да к тому ж бывшей смолянки замужество – единственное спасение. Не за Вас, так за старика какого-нибудь выйти придётся, чтобы сплетен избежать…
– Что-то Вы, Всеволод Аркадьевич, об обществе негативно отзываетесь, – неодобрительно покачал головой Сухнен.
– Ах, Иван Оттович, Вы ж себя целиком службе посвятили, только армию и знаете, а я и там, и тут бываю… Не понаслышке знаю-с… – покачал головой Лужницкий вроде бы виновато, но во взгляде его было больше кокетства, рисовки светского волокиты, чем признания вины. Жест его как бы говорил: поймите, разве ж я хуже других? Нисколько! Я рад бы вести себя иначе, но, боюсь, общество не поймёт. Все таковы.
– И всё-таки крутитесь там да за дамами-распутницами волочитесь! – укорил его полковник.
– Что поделать? Я воспитан сим обществом. Вижу недостатки, но сам таков: плоть от плоти… Может, не поверите, удовольствие получаю! Чем стервознее женщина, тем больше во мне желание завоевать её!.. Ежели Вы, господин Лапин, не опасаетесь, то я с радостью бы с Вашей невестой познакомился. Когда она из Смольного выйдет?
– И зачем Вы желаете познакомиться с этой девочкой, Всеволод Аркадьевич? Надо ли Вам это? – с недоверием спросил Бегичев, делая упор на слово «Вам».
– Владимир Васильевич, думаете, что я могу быть опасен юной девице? – переспросил Лужницкий, вздохнул покорно, улыбнулся примирительно. – Зря, зря. Я ж объяснил, что не привлекают меня юные и наивные создания. Когда и одного намёка, улыбки достаточно, чтоб сердечко юное растопить, мне и самому неинтересно. А вот дама с историей, которой не впервой признания в любви слышать – другое дело. Эти меня заводят, кровь при виде такой штучки бурлить начинает!.. Поручик за свою невесту может быть спокоен.
– Хмм… Да, как бы себя ни оговаривал Всеволод Аркадьевич, я тоже считаю, что барышням он не опасен. – Граф Сухнен многозначительно похмыкал, подумал и вынес вердикт. – Что ж, поручик, я даю согласие на Вашу женитьбу, думаю, и офицерское собрание меня поддержит…
