Елена Головина
Россия & Америка. Кто спасет цивилизацию
1.1.2.4. И ещё люди из Пущино
Я бы написала о моих сотрудниках, но они люди скромные и писать о них нельзя без их разрешения, которого они не дают. Поэтому немного напишу о людях, которых уже нет на этом свете.
Моя близкая подруга – Алла Ларионова, работавшая в Институте почвоведения. Человек добрый, очень умный и жизнерадостный, любящий и поговорить и выслушать, поддержать, словом – для общения идеальный. К несчастью, рано ушедшая из жизни.
Из известных людей из Пущино, с кем я пересекалась в Америке, был Лев Николаевич Овчинников – академик РАН, директор Института белка. Он приезжал в командировку в Университет Калифорнии в Дэвисе, это были ещё времена, когда он был просто доктором наук. Человек приятный в общении, скромный, со всех сторон положительный, мы пересекались в общей компании, был у нас дома в гостях.
К директору «Академкниги» Зинаидe Михайловнe Петуховой в Пущино я попала после уговоров своей сотрудницы Лидии Геннадьевны Кузнецовой. Я поселилась у неё через 40 дней после гибели её сына, который был инвалид с детства, при этом он был научным сотрудником, пытавшимся вести нормальную жизнь; он и погиб, делая это. Отправился один на надувной лодке по речке, где-то он должен был встретиться с друзьями. С лодкой он не справился, перевернулся, выплыть ему, видимо, было невозможно из-за физических недугов (у него был большой горб). У Зинаиды Михайловны была ещё дочь, но сын жил с ней, и к нему она чувствовала особую привязанность, поскольку он в ней нуждался. И началась моя жизнь с ней, для этого я переехала из общежития МГУ, которое меня вполне устраивало. Я старалась сделать её жизнь более сносной – мы много разговаривали, она много плакала. Ездила с ней на кладбище – да уж, нормальная такая жизнь молодой девушки, а через два года я от неё переехала, так как к ней как раз перебралась дочь. Но мы не только отдаём, но и получаем – жить в домашних условиях, где тебя любят и относятся как к дочери, это тоже неплохо. А ещё более важно осознание, что ты что-то сделал хорошее, что тебя окрыляет. Это не обо мне, а о нашем поколении, а до меня поколения были еще более жертвенные.
Все пущинские учёные, о которых я пишу, активно работали и уже достигли пенсионного возраста в годы Советского Союза. Что происходило после? Финансирование науки и, как следствие, её развитие было существенно сокращено после распада Советского Союза. Недостаток финансирования – это одна сторона медали; реорганизация науки за эти годы вызывала отрицательную реакцию у учёных, в том числе когда Академия наук была слита с Академиями сельскохозяйственных и медицинских наук. Такое объединение понижает статус академиков большой Академии, которые ориентированы на более теоретические исследования, что всегда было более престижным. Из моих знакомых есть случаи отказа от подачи документов на статус академика после такого слияния. Кроме того, наука, как часть экономики России, подвержена тем же проблемам, конкретно – сложность получения кредитов для развития производства, поскольку научные идеи часто ведут к идее использования научных достижений в практике, однако в России это сделать очень сложно.
Несколько слов о моей «микрошефине» Лидии Геннадьевне Кузнецовой, наверное, должно быть сказано – человек тоже очень неординарный, всегда кому-то помогавший, очень интеллигентный в плане культуры, образования. При этом очень эмоциональный, с очень разноплановыми эмоциями, которые часто мешали взаимоотношениям с людьми. Но её эта «образованность», «творение добра», хорошие разговорные данные – всё это приводило отношения в конце концов в норму. А в плане культуры и образования у неё были хорошие корни – она была студенткой у Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского. Причём уже в силу его большой общительности, она была в числе людей, которые приходили к нему домой, и она, в частности, помогала с перепиской с разными источниками, которые могли прояснить судьбу сына. Вот из воспоминаний Л.Г. Кузнецовой, помещённых в Википедию, «однажды в Свердловске, в день Св. Димитрия Солунского (старший сын – Дмитрий) Николай Владимирович отправился в единственную действующую церковь где-то на окраине Свердловска. Елена Александровна (жена учёного) попросила Кузнецову последить за ним. Н.В. вошёл в церковь и сразу бухнулся на колени. Решив, что ему плохо, Л. Кузнецова кинулась было к нему, но её остановили церковные старушки: „Оставь его – человек кается“».
1.1.2.5. Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский
О радиобиологе Николаe Владимировичe Тимофееве-Ресовском, хотя он и не из Пущино, тоже хочется написать, поскольку я знала людей, которые как-то с ним или близкими ему людьми пересекались. Кроме того, он оставил воспоминания, которые как нельзя лучше дают понимание, что было важно для русских людей, тем более учёных, ХХ века.
Моя подруга из Киева, теперь уже ушедшая, доктор биологических наук Неонила Наумовна Береговская, женщина тоже очень необыкновенная – мягкая, приятная, интеллигентная, очень по-доброму относившаяся к людям, яркая, красивая, намного меня старше, однако близкая моя подруга. Она общалась, печатала совместно научные работы, останавливалась у него, когда приезжала в Москву из Киева, с одним из близких учеников, сподвижников Тимофеева-Ресовского – Алексеем Владимировичем Савичем (1921–1996). Все, кто пересекался с Тимофеевым-Ресовским, заряжались его энергией творчества – научного, культурного. И понятно, почему на Западе среди физиков, математиков в очень престижных университетах сейчас принято говорить: сколько ты поколений от, например, Ньютона. То есть твоим учителем является человек, у которого Ньютон был, допустим, в седьмом поколении учителей (по аналогии с генеалогическом деревом, только дерево учителей – от кого-то великого).
Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (1900–1981), один из основателей радиационной биологии, радиационной биогеоценологии, родился в интеллигентной семье. Учился в Московском университете, но диплома не получил, учёба прервалась Гражданской войной, где он участвовал на стороне красных. 1922–1925 гг. – исследователь в институте экспериментальной биологии под руководством Н.К. Кольцова, нашего крупного учёного в биологии. В 1925 году по приглашению германского Общества кайзера Вильгельма и настоянию наркома Семашко Тимофеев-Ресовский с супругой переехал на работу в Берлин. Сначала работал просто научным сотрудником, но вскорости стал руководителем отдела генетики и биофизики в Институте исследований мозга в Берлине. В 1930‐х годах совместно с будущим лауреатом Нобелевской премии Максом Дельбрюком Тимофеев-Ресовский, развивая идеи своего учителя Кольцова, создал первую биофизическую модель структуры гена. А в 1934 году высказал предположение, что ионизирующее излучение не только вызывает лучевую болезнь, но и может влиять на генетику отдалённого потомства. Принимал участие в семинарах группы Н. Бора и организовывал семинары по теоретической биологии. В 1937 году советское правительство отказалось продлевать паспорта и рекомендовало вернуться в Москву. Из нескольких источников (в том числе от Н.И. Вавилова) он получил информацию, что этого делать не надо. Тимофеев-Ресовский продолжал жить и работать в гитлеровской Германии. Его старший сын, Дмитрий, был в годы войны членом антифашистского подполья, арестован гестапо и погиб в концлагере в 1945 году. Сам Николай Владимирович укрывал евреев, участников подполья. Oн отказался переводить свой отдел в Западную Германию в конце войны и сохранил лабораторию до прихода советских войск; в 1945 году был арестован. В 1947 году его перевели на военный объект в Челябинской области, где впоследствии он исследовал влияние радиации (из-за утечки в 1957 году) на экологию. В 1955–1964 гг. Н.В. Тимофеев-Ресовский заведовал отделом биофизики в Институте биологии УФАН СССР в Свердловске. 1964–1969 годах заведовал отделом радиобиологии и генетики в Институте медицинской радиологии АМН СССР в Обнинске (Калужская область). С 1969 года работал консультантом в Институте медико-биологических проблем в Москве.
Многие как американские, так и советские учёные внесли значительный вклад в появление и становление радиобиологии и радиоэкологии. Так, термин «радиоэкология» был внедрён в 1956 году независимо сразу тремя учеными – американцем Ю. Одумом и советскими учёными А.М. Кузиным и А.А. Передельским. Много для развития науки сделали В.М. Клечковский и его ученики. Русские учёные, никуда не выехавшие, хотя у них отсутствует такая аура и о них не написано множество статей и даже романов (Д. Гранин «Зубр»), тоже сделали немало, а может быть и больше, для развития радиобиологии. Но тут важен и факт необычной биографии, и мне кажется, просто сама личность Тимофеева-Ресовского, и именно личность учителя – он был очень открытым, общительным, харизматичным и притягивающим людей, с разносторонней академичностью, как в старой русской школе. С Тимофеевым-Ресовским помимо друзей меня связывает и мой город, где он тоже жил, и даже тематика, моя первая лаборатория – Отдел радиобиологии Института биофизики, где я начала работать на дипломе.
Биография, записанная с его слов, опубликована[1]. Поскольку людям сейчас до книг добраться трудно, то я приведу краткое изложение истории его предков. Во-первых, настолько она интересно показывает благородное служение отечеству, даже когда они были совершенно не согласны с конкретным правителем России, потому что Россия – это больше, чем правитель, а во-вторых, то, что он о себе рассказывает про школьные годы – те моменты, которые необходимы для прекрасного школьного образования. Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (T.-P.) родился в дворянской семье, где по матери Всеволожские были из поколения Рюриковичей (всего 6–7 фамилий остались в те времена), а Тимофеевы и Ресовские были дворяне Калужской области. Многие из его предков служили государству – были даже адмиралами, казаками. Семейные легенды Тимофеева-Ресовского, несомненно, интересны, поскольку они часто показывают историю России с той стороны, которая, возможно, была не очень известной. Мне хочется здесь привести часть этих историй. По семейной легенде, Тимофеевы-Ресовские были родственниками Степана Разина со стороны его брата, а ещё были родственниками князя Кропоткина. В 1647 г. царь Алексей Михайлович выбрал из шести претенденток на роль невесты Афимью Всеволожскую. Неожиданно на смотринах невеста упала перед женихом без чувств (то ли от волнения, то ли от тугого корсета). За утаивание недуга Всеволожских сослали в Сибирь.
А был ещё Всеволожский, которого Пётр I послал учиться за границу, а потом во времена Анны Иоанновны и Бирона (который правил страной, убирая русских и ставя немцев во власти) хотели убить, да только он сбежал и поселился в устье Волги, на границе Российского Государства. К Всеволожскому пришли по своей воле, поскольку к нему хорошо относились, крестьяне из его имений, которые конфисковал Бирон, и образовалось у него маленькое войско. Он поставил себе целью обезопасить торговые пути из России в Бухару, в Хиву и вообще в Среднюю Азию, которые тогда грабили различные хивинцы, кокандцы. Интересно, что, несмотря на верховную власть, Всеволожский решает служить России, а не бежать, например, в Европу, где он уже жил раньше. Какое отличие от наших дней и нашего изнеженного поколения, когда любой, хоть чем-то недовольный, тут же решает эмигрировать (если финансы позволяют). А развлечением у него было: если узнавал, что поставили немца губернатором или каким-нибудь начальником на Волге, то он приезжал со своей дружиной, публично порол этого немца на городской площади и добивался, чтобы тот оттуда уехал. Так он там и сидел, охраняя пути, и был ранен в бою, когда ему уже было за 90. Его потомки нашли могильный камень, который видел и T.-P. в 1911 году, на котором было высечено: «Здесь покоится Иван Васильев Всеволожский, кой по проискам прохвоста курляндского Бирона принужден был бежать из Санкт-Петербурга, осел в здешних местах, всю жизнь сражался с хивинцами и охранял торговые караваны. Смертельно будучи ранен в бою с хивинцами, скончался волею Божьей, прибыв домой…» Сохранился ли этот камень?
Ещё T.-P. рассказывает о брате своего дедушки Всеволожского – потомка Рюриковичей, с кучей высокопоставленных родственников. Тот во время войны с турками в 1877—78 успешно применил брандеры, это небольшая деревянная парусная лодка, к которой привязывалась бомба, для поражения вражеского судна. Управлялась такая лодка добровольцами – офицером и матросом, и часто люди погибали при взрыве. Брату деда повезло, они смогли взорвать головной линейный турецкий корабль в Чёрном море, который их обстреливал, а во-вторых, остаться в живых, поскольку спрыгнули с лодки и отплыли до взрыва. Его и матроса наградили Георгиевским крестом, и после этого он пошёл в гору по службе (заслуженно, а не по знакомству) и стал, в конце концов, адмиралом.
С этим адмиралом была связана и вторая история. Уже в 1880‐е годы шли они учебной флотилией по Средиземноморью, и решил адмирал поиграть в Монте-Карло, никогда раньше не играл. Надо сказать, заработки тогда у государственных чиновников были небольшие. Адмирал получал пять-шесть тысяч, профессор МГУ около пяти тысяч, министры тоже немного, где-то в 2 раза больше. И профессор получал столько же, как и адмирал, уважали тогда учёных! В общем, выиграл он то ли три, то ли пять миллионов франков и написал телеграмму деду T.-P., чтобы тот присмотрел именье рядом со своим и что он заплатит любые деньги. Хорошо ещё, послал несколько тысяч франков на расходы в именье. Был он не пьяница, хотя выпить мог, не игрок, не кутила. «Но, приезжая в порт, он открывал рестораны для местного населения на день, на два, кое-где даже на три. То есть все могли пить, есть, а расплачивался он. А самое замечательное, что из Константинополя он своему брату послал телеграмму: „Пришли 100 рублей на обратную дорогу“». Вот русская широкая душа, ну что делать… А потом в отставке жил в имении своего брата, деда T.-P., и жил выживший с ним матрос «в качестве чего-то среднего между другом, приятелем, камердинером, мастером на все руки и всякая такая штука».
T.-P. помнит такую сцену. Дед его работал в земстве, и как-то раз у них возникла проблема – губернатор, прибалтийский немец, запретил развивать ветеринарные клиники, что, конечно, было неприемлемо. Немцы, кстати, для России сделали тоже много всего, и простые люди – уж тем более, и наши русские немцы плотно вросли душой в русскую историю. Видно из этих записок, русская знать их не очень жаловала (в основном, прибалтийских немцев) поскольку в большей части немецкие по крови цари пытались продвинуть своих соотечественников. Адмирал решил этот вопрос с ветеринарными клиниками уладить, надел он свой адмиральский мундир со всеми орденами, а его матрос – боцманский, запрягли карету с кучерами и взяли 6 овец. Приехал он в таком разряженном виде к губернатору, который его по чину был намного ниже, и повелел (а субординация в Российской империи была непоколебима), что должен он ему лечить овец, которые принесли его люди, поскольку ветлечебниц нет. Тут же все бумаги об организации ветлечебниц были подписаны. Да, а ехать 80‐летнему адмиралу пришлось 5 часов в одну сторону и 5 обратно – но дело было сделано.
Отец Николая стал железнодорожным инженером, поскольку считал, что это нужно стране сейчас. Он построил первую Сибирскую железную дорогу Екатеринбург – Тюмень и много других дорог в Российской империи, был консультантом для нероссийских дорог, а также подготовил много российских путейных инженеров.
Рассказы о своих предках Тимофеев-Ресовский слушал от родственников, но ещё он пишет, что «каждую неделю пил чай с 3 стариками, так как я был старшим в своем поколении, то они очень меня любили, эти три старца, и я, сколько себя помню, по крайней мере пару раз в неделю должен был в послеобеденное время пить с ними чай». Они в хорошую погоду собирались в садике, и чай им готовила 80‐летняя старушка, тоже уже на покое, которую они считали девчонкой. Эти 3 старца (один – повар, другой – садовник, третий – звонарь и церковный сторож) были отправлены на пенсию ещё дедом T.-P. Он им построил 3 домика на усадьбе, где они и жили, им было за 100 лет, они любили рассказывать о старых временах, поэтому T.-P. времена Наполеоновских войн казались не устарелыми, в отличие от его одноклассников. Умерли они в 110, 113 (или 114) и 116 лет в начале Первой мировой. Кажется, тут уважение к старшим и хорошие взаимоотношения между хозяевами и слугами. Были, конечно, и противоположные примеры. Всего крепостных крестьян к середине XIX века было меньше половины от общего числа крестьян, другие были государственными, самостоятельными, или другими этническими группами (крепостными были только русские). Однако вне всякого сомнения, что социалистическая революция позволила вчерашним крестьянам (их было до 94 % от общего населения) создать прекрасную индустрию и науку, и психологию советского человека, дружелюбного и отзывчивого, очевидно, опирающегося на предыдущую историю.
А вот бабушка T.-P., Всеволожская, можно сказать, поплатилась жизнью за любовь русской интеллигенции к искусству. Она умерла в 1919 году в Москве. Было голодно, холодно и не было транспорта. Но Большой театр поставил новую премьеру, и бабушка, не пропускавшая ни одной премьеры, в свои 96 лет пошла пешком из Никольского переулка до Большого театра. Спектакль ей не понравился, а по дороге она простудилась и через 3 дня умерла.
Рассказывает Т.-P. и о своём прапрадеде Тимофееве, которого Пётр I тоже послал учиться на геодезиста в Европу. После приезда он всю жизнь занимался землеустройством, ходил вместе с казаками обустраивать восточносибирские и камчатские земли.
Когда ему уже было 75, то пришла ему в голову теория, что у Гольфстрима может быть ещё одна протока, и соответственно ещё какие-то острова тоже будут тёплыми. Собрал он порядка 50 казаков, заложил своё имение, и отправились они в Архангельск искать на севере тёплые острова. Островов они не нашли, поплыли они на юг и в конце концов во время шторма их выбросило на французский берег, несколько человек утонуло, остальные выплыли и добрались до Парижа. Там, вместо того, чтобы просить русское посольство отправить их домой, они стали частью экспедиции в Марокко. Там их разбили и взяли в плен в Александрию египетскую. Из плена удалось освободиться с помощью греков, которые там жили, по очереди их выкупили или помогли бежать. А потом они вместе с греками захватили турецкий военный корабль, команда которого была на берегу, а стражей сбросили в море. После этого корабль каперствовал – тогда разрешалось частным кораблям принимать участие в военных действиях на одной стороне, а то, что захватывали, брали часть себе и отдавали воюющей стороне. Потом, однако, их захватили в плен турки. И снова история повторилась – с помощью греков они по очереди бежали из плена. Видимо, какое-то время разбойничали в Малой Азии, а потом увидели два отличных корабля, стоящих в бухте, они опять захватили их, пока команда была на берегу, и поплыли в сторону России – князь Потёмкин как раз собирал флот для войны с Турцией. Два турецких корабля с российскими флагами прибыли в российскую бухту. Сначала их хотели подстрелить, опасаясь провокации, но они подали сигналы и радостно были встречены. Предок Т.-P. получил какие-то деньги за корабли и таким образом вернул деньги, потраченные нa снаряжение арктической экспедиции. Получил он чин генерал-лейтенанта и вернулся к себе в имение, которое выкупил. Ему был 81 год.
А ещё адмиралами-родственниками были Сенявин, Невельской, кругосветный путешественник Головнин. Передаю эту историю, как её описывает Т.P. Адмирал Невельской прославился тем, что присоединил Дальний Восток к России, и «прибалтийские немцы» в правительстве разжаловали его в матросы за то, что сделал это без спроса. Однако Невельского оправдали перед Николаем I. Интересно, Т.-P. пишет, что Николай I в их родне считался самым умным царём XIX века, неоправданно оболганным «либералами». Не любит Тимофеев-Ресовский Александра I, а про Александра II пишет, что был подвержен провокаторам, в качестве которых выступали революционеры и либералы.
Адмирал Нахимов тоже был родственником, прабабка Т.-Р. была его тёткой. Кажется, все крупные адмиралы – родственники. А ещё родство с адмиралом было по другой линии. Сын троюродного брата адмирала женился на тётке Т.-Р., и их сын, Сергей Нахимов, двоюродный брат Т.-Р., прославился тем, что во время Первой мировой полтора года держал мост под Ригой под натиском немцев, кажется, оставшись уже единственным офицером в этом соединении. После этого его повысили на несколько чинов, дали золотой Георгиевский крест, а потом он был командиром полка всю Гражданскую войну в Красной Армии. Его сын ушёл добровольцем в Великую Отечественную и погиб в 1942 году.
О временах Гражданской войны и сразу после, до отъезда в 1925 году, у Т.-Р. тоже интересные воспоминания. Когда началась революция, то oн был в Красной Армии, потом в Зоологическом музее в Москве, потом подрабатывал – грузчиком и одно лето пастухом. Как он пишет (хочется оставить его слог): «Я мог бы и избегать всего этого, фронтов и прочее, но у меня всю жизнь было чувство неловкости попадать в какие-то более или менее исключительные условия», «Ежели все воюют – надо воевать. Ежели все голодают – нужно голодать.», «Сперва деникинцы нас до самой Тулы прогнали, а потом мы их аж до самого Черного моря взад отогнали», «Мы, я помню, месяца полтора, наверное, против Дикой дивизии воевали. Они у мужиков бессловесный скот брали, а нам птица оставалась только. Когда они откатывались, они скот весь сжирали, а как-то за всем не угонишься, и кур, уток, гусей – это мы уже приканчивали. Так что после обоюдной гражданской войны мужички-то оставались того… при пиковом интересе».
«Стиль тогдашней жизни: смесь учения, слушания университетских лекций, кружковщины, работы грузчиком, работы в Зоологическом музее. Периодически прерывалось все это военно-гражданскими эпизодами.», «Жили мы, сколь ни странно, в общем, довольно-таки вне политики. Я принадлежал к тем людям, которые сознательно не попали, скажем, в эмиграцию, к белым. Не по политическим причинам. Я отнюдь не был ни коммунистом, ни „сицилистом“, ни каким другим стрекулистом, а просто я считал, что нужно быть в пределах границ своего Отечества. И все. И сражаться с тем, кто извне в границы моего Отечества приходит». Совершенно правильно, я считаю, только непонятно, что делать, когда меняются границы против воли и желания людей, населяющих и эту территорию, и страну.
Как только меняются границы, то это создаёт прецедент для новой войны. Хельсинкские соглашения были подписаны 1 августа 1975 г. по итогам Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, которое было учреждено в 1973 г. Данными соглашениями закрепляется принцип нерушимости европейских границ после окончания войны и не допускается любое применение силы и любое вмешательство во внутренние дела государств. С тех пор границы поменялись, и эти соглашения являются уже устаревшими!
Воевал Т.-Р. на Украине, но она провозгласила независимость в годы Гражданской войны (1918). Сейчас бы на Украине сказали, что не надо было воевать с немцами и другими – они бы защитили от русских, и ещё сказали бы, что воевал он на Украине, а не в пределах своего Отечества, но Т.-Р. не дожил до этой идеологии.
Во время этих походов поймали его, и угодил он в банду Гавриленко, анархиста. Может быть, ему была уготована и не очень хорошая участь, но Гавриленко сказал, что он – ученик князя Кропоткина, а Т.-Р. сказал, что он его внучатый племянник, и его зауважали. Какое-то время он был в этой банде, поскольку они были заняты «хорошим делом» – гнали немцев с Украины.
С января-февраля 1921 года Т.-Р. больше не воевал, но состоял на военной службе, получал за пение первым басом в хоре Московского военного округа фронтовой паёк, то есть двойной. А ещё читал лекции об эволюции для Политпросвета Управления округа, получал за это одиночный паёк. С утверждением червонца и нэпа все пайки закончились, и Т.-Р. стал преподавать на Пречистенском рабфаке, а работать в Институте экспериментальной Биологии под руководством своего учителя Кольцова. Институт физики и биофизики Лазарева, Институт биохимии под руководством Баха – эти первые чисто научные институты были организованы ещё с 1916 года, а потом были спасены в революцию Николаем Александровичем Семашко.
А ещё были распространены кружки. Кружок под руководством Четверикова, с научными идеями Кольцова, Четверикова, Серебровского. Немец Мёллер привёз мушек-дрозофил в 1922 году, выступил с докладами и остался в России, и это было знакомство T.-P. с генетикой, которая на Западе развивалась с 1913 года.
А вот так проходил день, по воспоминаниям Т.-Р.: «Зарабатывал педагогикой всякой, пением, докладами. Обыкновенно в девять вечера прибегал домой поесть и сразу же бежал, благо рядом, в Институт экспериментальной биологии, с полдесятого, с десяти до двух работал, тогда уже с дрозофилами. С 22–23 года начал в основном заниматься генетикой. Потом приходил, еще немножко читал, так в три, в полчетвертого засыпал и часов в половине восьмого вставал. А летом работал на Звенигородской биостанции и изучал озера. Но вообще-то жизнь тогда была хорошая, а с конца 21‐го до конца 26‐го – начала 27 года даже очень хорошая».
Очень тепло Т.-Р. вспоминает и о своём учителе Николае Константиновиче Кольцове: «В нем одновременно чувствовалось теплое и благожелательное отношение к любому человеку изначально. Плохо он относился только к тем, к кому он убеждался, нужно плохо относиться. А к любому человеку он сперва подходил как к хорошему человеку. И это тоже черта, по-видимому, свойственная всем крупным ученым, вообще крупным людям», «В те годы проявилась одна очень замечательная черта, наверное, характерная для всех крупных учёных: необычайная трудоспособность Николая Константиновича. Он проворачивал массу дел, в конечном счете никогда не жалуясь на отсутствие времени, на какую-то сверхтрудность или сверхзанятость. Все он успевал делать, что считал нужным делать. Очень просто все это было у него поставлено. И вместе с тем его отличала, по-видимому, как всех крупных учёных, своего рода простота в обращении. Опять-таки в том смысле, что с министром – наркомздравом Семашко – он обращался примерно так же, как со своим молодым аспирантом каким-нибудь или ассистентом».
