Елена Геннадьевна Степанова
Дары Солнца
(драма в пяти действиях)
Действующие лица
Жильцы первой квартиры:
Профессор, представительный интеллигентный мужчина лет 60
Сын, красивый молодой человек лет 30
Жильцы второй квартиры:
Мать, нервная интеллигентная женщина лет 50
Дочь, нервная молодая женщина лет 25
Жильцы третьей квартиры:
Муж, мужчина лет 40, недавно переехавший в дом из поселкового барака
Жена, женщина лет 40, недавно переехавшая в дом из поселкового барака
Жильцы четвёртой квартиры:
Девушка, молодая женщина лет 20
Парень, молодой мужчина лет 25
Люди улицы:
Первый
Второй
Третий
Четвёртый
Действие первое
Явление первое
Контуры многоквартирных домов, стоящих напротив друг друга. Слева дом с первой и второй квартирами, справа дом с третьей и четвёртой квартирами. Посередине видна улица, уходящая вдаль. Сцену заливает яркий весёлый свет. Первая квартира «открывается».
Профессор (смотрит в окно). Вот солнце. Новый день. Люблю утро. Это как начало новой жизни. Мне хорошо работается и думается вечерами, но утро я люблю больше всего: кажется, что всё ещё впереди, даже как будто ты никогда не умрёшь. Только нужно, чтобы утро было солнечным.
Сын. Да, утро солнечное.
Профессор. Хорошее начало дня. Я чувствую, что сегодня мне многое удастся.
Сын. Над чем ты сейчас работаешь, отец?
Профессор. Хм. Это не так просто объяснить. Скажу в самых общих чертах. Жизнь на Земле зависит от многих факторов, но важнейшим является Солнце, солнечный свет, лучистая энергия, взаимодействие небесных тел.
Сын скептически-вопросительно смотрит на отца.
Да, я говорю тривиальные вещи. Но послушай: я давно занимаюсь этой проблемой.
Сын. Какой проблемой? В чём тут проблема?
Профессор. Разреши мне закончить. Проблема в том, что люди не умеют использовать дары Солнца. Мы почти ничем в этом отношении не отличаемся от растений или животных: бездумно греемся под его лучами, не понимаем истинной значимости нашего светила.
Сын с сомнением качает головой.
И вот мне удалось… Я совершил открытие: Солнце воздействует на наш разум, просветляет наше сознание. Солнце – светлый источник жизни, источник разума, добра и любви. Помнишь, у Горького? «Мы – дети Солнца!» Точнее будет так. Есть две категории людей: одни способны воспринимать эту особую духовную энергию, другие нет. Первая группа малочисленна, это гении, величайшие творцы, пророки. Среди них попадаются и люди без таланта в общепринятом смысле, но они обладают даром безграничной доброты. И любви.
Сын. М-м. Ну, это просто философия. Я-то думал…
Профессор. Разве философия не наука?
Сын. Но ты говорил про открытие. Ты же физик. Я думал: ты о приборе каком-то, о физическом явлении. А тут…
Профессор. В том-то и дело, что физик: все свои предположения я проверяю на практике. Открытие – это не прибор. Прибор – это изобретение. Хотя прибор… Хм, ну что ж, прибор тоже есть, только пока несовершенный, «полевой» вариант.
Сын. Почему «полевой»?
Профессор. Потому что связан с работой в естественных условиях. (Помолчав.) Эта идея возникла давно, лет тридцать назад. Я тогда рассказал нашей маме, ей очень понравилось.
Сын (потрясённо). Маме?..
Профессор. Да. Она лучше всех понимала меня. (Помолчав.) Это было ещё до твоего рождения. Мы были молоды и счастливы, так счастливы, что порой вели себя, как дети. Смеялись когда хотели, никого не стесняясь, в парке бегали друг за другом, прятались за деревьями… А раз я наклонился и сказал: «Залезай!» – и побежал по дорожке, а твоя мама сидела у меня на плечах, смеялась и кричала, потому что боялась упасть.
Сын смотрит во все глаза.
Да… (Улыбается.) Это было чудесно. Я тогда ещё заметил, как меняется настроение твоей мамы: когда светило солнце, особенно с самого утра, она была весёлой, любила жизнь и привечала людей, но, когда небо было пасмурным, она сникала, грустила, томилась… Твоя мама была очень чувствительным человеком, очень.
Сын растроган, молчит, боясь выдать своё состояние.
Тогда-то у меня и возникло смутное ощущение нашей зависимости от Солнца – не только физической, физиологической зависимости, но и духовной. Сначала я просто философствовал, как ты говоришь, а потом решил проверить свои соображения на практике. Долгое время ничего не получалось, но в меня верили. Это очень важно, когда в тебя верят.
Сын (хрипловатым голосом). А дальше?
Профессор. Дальше… Дальше были многочисленные эксперименты – в глубинке. Твоя мама ездила в диалектологические и фольклорные экспедиции, собирала материалы для словаря народных говоров, и я стал с нею ездить.
Сын. Я ничего об этом не знал. Почему ты раньше не рассказывал?
Профессор. Трудно сказать почему. Иногда нужно подходящее настроение, чтобы о чём-то рассказать. (Молчит.) Ну вот… Мы ездили по деревням, архангельским и вологодским, по Русскому Северу. Там такие люди… В ладах с собой и миром, настоящие дети природы, дети Солнца.
Сын. Какие они?
Профессор. Очень трудолюбивые. Встают ни свет ни заря, сразу делами занимаются: кто в поле, кто на луг траву косить, кто в лес по грибы, по ягоды, кто в огород, кто на реку рыбачить, кто за скотиной ухаживать… Работы в деревне много. Если не поработаешь, в рот нечего будет положить. (Воодушевляясь.) Время и пространство у них – целая система, где всё взаимосвязано, символично. Взять избу. Окна – это очи дома, вот их и украшали: снаружи – наличниками, внутри – занавесками.
Сын. Да, я, кажется, что-то такое читал.
Профессор. Ты читал, а я видел. Да, хорошие люди там были – работящие, самостоятельные, стойкие, талантливые. А речь какая – заслушаешься. (Посмеиваясь.) Правда, мне не всё понятно было, зато твоя мама – молодец, будто родилась среди них, так хорошо их понимала, умела разговорить. Сама сидит, вопросы задаёт, кивает, слушает, в блокнотике записывает, а я рядом сижу с магнитофоном.
Сын. С магнитофоном? Каким?
Профессор. Да был такой здоровый, тяжёлый бобинный магнитофон, «Маяк» назывался. Ох, потаскал я его… Килограммов двенадцать весил.
Сын. Вот это гроб…
Профессор (смеётся). Как ты его назвал?
Сын тоже смеётся.
Да, техника была не то, что сейчас, но, знаешь, надёжная. Мы с этим магнитофоном несколько лет ездили, народную речь записывали. Потом мама долго прослушивала записи, расшифровывала, сравнивала с тем, что у неё в блокнотах было. Кропотливая работа… (Молчит.) Да, вот там-то и я свои исследования проводил, только так, чтобы никто не догадался. Прибор у меня в рюкзаке был, я его заранее настраивал, когда никто не видел, потом садился рядом с кем-нибудь из мужиков, стариков, старух, разговаривал с ними, в глаза глядел. Это очень важно – какие у человека глаза.
Сын. Ну да, слышал: глаза – зеркало души.
Профессор. Ты слышал, но не веришь, для тебя это только красивые слова, а ведь это правда: в глазах отражается душа, и с возрастом это видно всё лучше. Мне было интересно проверить своё впечатление от человека с тем, что показывал мой прибор.
Сын. А что он показывал?
Профессор. Он показывал степень солнечности человека.
Сын. Чего?
Профессор. Я не хочу термины использовать, говорю так, чтобы тебе было понятно. Ты же гуманитарий.
Сын. Ну, юрист не гуманитарий.
Профессор. Знаю, но всё-таки ты очень далёк от точных наук. Что, мне объяснять все разделы физики, теорию света, теорию поля, теорию струн?
Сын. Нет, не надо.
Профессор. Давай я буду оперировать метафорами и простыми словами, всё равно суть останется. Итак, моя интуиция почти всегда подтверждалась: если я чувствовал, что человек хороший, правильный, чистый, думает о мире, о людях, о Боге, о душе, старается жить по правилам, писаным и неписаным, так, чтобы людям добро принести, то и мой прибор показывал высокую степень солнечности этого человека. Понимаешь?
Сын. Не совсем.
Профессор. Нравственная сущность человека имеет свою природу, физическую в том числе, только это очень тонкие материи.
Сын. Никогда не думал.
Профессор. А думать полезно. И интересно. Я вот всю жизнь размышляю над разными проблемами, и мне не надоело. (Помолчав.) После смерти мамы меня только работа и спасла. Да ещё ты.
Сын. Мне тогда казалось, что ты меня не замечаешь.
Профессор. Я просто старался меньше на тебя смотреть: ты так похож на свою маму… Мне было больно видеть в тебе её черты. Пойми это правильно.
Сын. Понимаю.
Профессор. Не обижайся.
Сын. Не обижаюсь. (Помолчав.) Отец…
Профессор. Да?
Сын. Ты столько лет потратил на свои исследования. К чему ты пришёл? Ты ведь не случайно заговорил об этом сегодня.
Профессор. Я пришёл к парадоксальному выводу: люди тоже воздействуют на Солнце.
Сын. Как?!
Профессор. Своими добрыми делами, душевным теплом, чистыми помыслами мы повышаем солнечность мира, отдаём Солнцу обратно его чистую лучистую энергию, и оно продолжает жить. Но в последнее время количества зла в мире критически выросло, оно искажает, коверкает души людей, разрушает всё изначально доброе, что в них есть. От нашего мира теперь исходит тьма, она ещё не видна глазами, она доступна только внутреннему зрению, но скоро… О, скоро будет катастрофа.
Сын. О чём ты, отец?!
Профессор. Солнце скоро погаснет.
Сын. Ты… Ты в своём уме?
Профессор. Я бы обиделся на тебя, если б не видел, как ты встревожен. Это хорошо, что ты неравнодушен.
Сын. Прости, я был резок. Но всё-таки я не пойму, ты меня пугаешь.
Профессор. Меня самого пугает моё открытие, но это так. Когда зло победит, когда всё страшное, дикое, звериное выйдет наружу, а остальные будут трусливо прятаться по углам, наш мир станет тусклым, он будет очень скудно освещаться, потому что мы убьём Солнце. Это взаимосвязано: чем Солнца будет меньше, тем меньше в людях останется человеческого. Грядёт хаос и смерть.
Сын (вздыхает). Ты берёшь на себя слишком много, отец. Ты ведь не пророк. А если ты прав, то что делать? Как жить, зная, что мы все обречены?
Профессор. Даже если бы я мог донести эту идею до всего человечества, даже если бы мне все поверили, и то вряд ли можно рассчитывать на положительный результат.
Сын. Почему?
Профессор. Да потому, что человек инертен, ленив, им управляют привычки и стереотипы, он меняется медленно, с трудом. А чтобы спасти человечество и Солнце, нужно измениться большинству, в идеале – всем.
Сын. Значит, мы обречены…
Профессор. Мы обречены на гибель нынешнего мира. Но, может быть (у меня теплится такая надежда), вслед за тёмными временами наступит Возрождение, Рассвет, Воссветление. Ведь человек не просто общественное животное. Муравьи вон тоже общественные – общественные насекомые, но мы же не муравьи. Чтобы жить по-настоящему, человеку нужно нечто большее, чем всем остальным живым существам. Ему нужна мечта, движение вперёд, к новому, неизведанному. Человек живёт в настоящем, но устремлён в будущее. Живёт в данный момент, но помнит о прошлом. Поверх реального мира наброшена, словно незримая сетка, система понятий и представлений о нём. Мы единственные из живых существ, кто способен осознать, что такое мир, а значит, мы можем разумно действовать. Иначе зачем нам дан разум?
Сын. Эх, отец, ты как был, так и остался идеалистом.
Профессор. Нельзя жить только материальным. У нас же есть душа, есть дух.
Сын. Ну хорошо. Мы обязательно поговорим об этом, когда я вернусь.
Профессор. Ты уезжаешь? Надолго?
Сын. Да, на неделю.
Профессор. Куда?
Сын. В Энск.
Профессор. Опять будешь защищать убийц, воров, растлителей?
Сын. Это моя профессия.
Профессор. Профессия – защищать негодяев?
Сын. И не пытайся, я не поддамся, моя броня крепка.
Профессор. Броня цинизма?
Сын. Пусть так. Иначе не выжить.
Уходит в другую комнату, начинает собирать вещи. Профессор прислушивается, стоя у окна. Сын возвращается.
Отец, береги себя. Я скоро приеду.
Они обнимаются.
Профессор. Счастливого пути.
Сын. Пока! (Уходит.)
Профессор печально глядит ему вслед. Квартира «закрывается».
Явление второе
«Открывается» вторая квартира. Мать вытирает пыль с подоконников, поливает цветы, Дочь сидит за компьютером.
Мать. Хороший день.
Дочь. Почему?
Мать. Солнечный. Сразу на душе веселей.
Дочь. Мне так всё равно.
Мать. Ну не скажи. Когда пасмурно, сразу весь мир каким-то унылым кажется, безрадостным.
Дочь. Это у тебя воображение разыгралось.
Мать. Смотри, сын профессора.
Дочь. Где?
Вскакивает, подходит к окну, внимательно смотрит, как тот идёт по двору.
Мать. Какой красивый молодой человек. Сразу видна порода. Стáтью в отца, лицом в мать.
Дочь. Ты знала его мать?
Мать. Да, чисто по-соседски. Они же тут живут с самого начала, как дом сдали. Уже лет тридцать прошло. Моим родителям тогда тоже здесь квартиру дали. Потом мама умерла, она тяжело болела. Папа уехал в деревню, к родне, там и погиб во время пожара. А я вышла замуж, мы тут с твоим отцом жили.
Дочь. Ну, опять пошли воспоминания. Я же тебя спросила про жену профессора.
Мать. Какая ты неприветливая стала, с тобой трудно разговаривать. (Помолчав.) Ну что? Они оба работали в университете, только она филолог, а он физик. Часто уезжали в командировки куда-то. Очень дружные были, не разлей вода.
Дочь. А какая она внешне была?
Мать. Сейчас говорят «стройная», а раньше – «худенькая». Вот она такая была, как подросток. Живая, быстрая, приветливая (укоризненный взгляд на дочь), всегда первая поздоровается, рассмеётся, как колокольчик. С таким человеком легко жить.
Дочь. Так она красивая была?
Мать. Ну, у всех свои представления о красоте, и мы, женщины, других-то женщин обычно не хвалим, но я бы назвала её красивой: черты лица тонкие, глаза ясные, в душу тебе глядят. Светлая такая женщина была.
Дочь. А когда она умерла?
Мать. Да уже лет двадцать прошло.
Дочь. Так он без матери вырос, получается.
Мать. Ну, где-то в третьем классе, наверное, учился, когда мать умерла. Она в одночасье слегла. Раз – и нету человека. А от какой болезни, не знаю.
Дочь. И что профессор? Больше не женился?
