Елена Фёдорова
Рыжий клоун. Роман
– Почему? – удивился Шарль.
– Да потому, что вассер – вода, которая нужна нам всегда, – ответила Лелэ.
– Как бы этот вассер нас всех не утопил, – подал голос Бебэ, который плелся позади, подбрасывая ногой камешки, попадавшиеся на дороге, и сердился, что его не замечают. Лелэ и Шарль остановились. Бебэ посмотрел на них и продолжил свою мысль:
– Богатый дядя краны перекрыл, и хлынула вода в другое место, – он принялся трясти руку Шарля. – А ведь у нашего Беноша есть невеста Матильда Вельзер…
– Ладно, не дури, – хлопнула его по лбу Лелэ. – Мальчику итак несладко. Ему придётся идти под руку с Матильдой, а это…
– Большое человеческое счастье, – улыбнулся Бебэ, взяв Лелэ под руку. – Ты, Шарль должен гордиться тем, что тебе оказана такая великая честь. Улыбайся, перестань сердиться.
– Хорошо, – надев на лицо шутовскую улыбку, ответил Шарль.
– Матильда упадет в обморок, увидев тебя, – похлопал его по плечу Бебэ. – Удачи, сынок.
Они оставили Шарля возле домика директора цирка и ушли. Шарль постучался, вошёл. Увидев его в таком наряде, Матильда наотрез отказалась идти с ним в кино.
– Что случилось? – растерянно спросил Шарль. Его растерянность была искренней. – Почему ты не хочешь пойти со мной в синематограф?
– Потому, что вы хотите выставить меня на посмешище, – выкрикнула она.
– Нет Матильда, нет, – проговорил Шарль. – Я узнал, что ты расстроилась из-за девочки, и решил как-то искупить свою вину. Таким образом, я решил извиниться перед тобой.
– За что? – усмехнулась она. – За то, что ты ни разу не носил меня на руках? Ещё бы, ты боялся надорвать пупок.
– Вовсе нет, – улыбнулся Шарль. – Хочешь, я тебя подниму на руки прямо сейчас?
Он сделал шаг, подумав, что опростоволосился. Что будет, если он не сможет поднять на руки эту толстуху?
– Вот ещё, что выдумал. Не смей ко мне приближаться, – взвизгнула она, подумав, что он уронит её на пол и начнет хохотать своим противным клоунским смехом. А она зальётся слезами от боли, обиды и унижения. А потом все в цирке будут шептаться за её спиной, обсуждая эту нелепую сцену. Нет уж. Такого удовольствия рыжему клоуну она не доставит. Она сама сейчас над ним посмеётся.
– Убирайся отсюда, пока не треснули по швам твои новенькие брюки, – громко сказала Матильда, ткнув Шарля в грудь. Он пошатнулся и уселся на пол. Она растерялась.
– Я тронула тебя кончиками пальцев, а ты… – она звонко рассмеялась. – Вот это да! Вот так сюрприз! Да это же наш новый номер… Па-па! Папа, иди скорей сюда. Смотри, как я отшила ухажера!
Рудольф Велзер появился в дверном проёме так быстро, словно всё это время подслушивал за дверью и ждал удобного момента, чтобы явить свой лучезарный лик.
– Поверженный Гектор, – усмехнулся он, глядя на сидящего на полу Шарля. – Матильда, ты гений. Этот номер можно показывать публике. Ты станешь самой, самой, самой знаменитой амазонкой. Мы придумаем тебе соответствующий наряд, а Гектора оденем в шкуры. Что скажешь?
– Мне остаётся крикнуть: браво! Брависсимо, Матильда! – Шарль захлопал в ладоши.
– Довольно, – нахмурился директор. – Какой ты Гектор. Ты – надутый спесью мыльный шарик. Шлёп, и пропал, и нету. Пустое место. Вставай, чего расселся здесь? Иди, рядись в своё тряпьё, лепи свой красный нос громадный, бели лицо белилами, малюй глаза и рот, чтобы смеялся наш народ. Запомни, зря я денег не плачу. И так с лихвой с меня сегодня получили. Достаточно. Скажи Лелэ, чтоб завтра не приходила за гонораром. Не дам.
– Спокойно ночи, – проговорил Шарль и вышел. Дверь за его спиной громко хлопнула. Он улыбнулся.
– Итак, в финале нашего романа – многоточие. Посмотрим, как дальше будет развиваться действо, лицедейство. Смеяться будем после, если захотим… Ну, а глупцам поспешный смех простим.
Понедельник в цирке был выходным днём. Шарль мог делать в этот день всё, что пожелает. Он долго валялся в постели. Слышал шум за окном, позвякивание посуды, негромкие разговоры Бебэ и Лелэ, но вставать не хотел. Нежился в мягком пространстве полусна-полуяви, где всё было по-иному. Всё от рождения до сегодняшнего понедельника. Мысль о девочке Симоне заставила его открыть глаза.
– Навестите меня в пансионе мадам Ля Руж, – зазвучал в его мыслях её голосок.
– Интересно узнать, какая она, эта мадам Ля Руж, – подумал Шарль и поднялся. Он позавтракал, надел новый костюм и отправился в пансион навещать Симону Стовассер.
Дорога петляла среди зелёных холмов, на которых белыми пятнами просвечивали домики с плотно закрытыми ставнями. Безлюдье. Звенящая тишина. Даже птиц не слышно. Только звук шагов Шарля нарушает молчаливое спокойствие этих мест, тишайшее безмолвие полотна, залитого солнечным светом. Шарль уже начал подумывать о том, что девочка подшутила над ним, что никакого пансиона мадам Ля Руж не существует, что пора возвращаться назад, в привычный мир многоголосой какофонии. Но дорога резко вильнула вправо и уперлась в бронзовые, кованые ворота, за которыми находился дом. Не дом – башня, увитая плющом. Чуть поодаль невысокое строение с глубокими ночными глазами окон и открытой террасой.
Из дверей навстречу Шарлю – явление очень красивой, очень высокой дамы с громадными карими глазами в тёмной оправе ресниц на смуглом с терракотовым румянцем лице. Голос – звук виолончели:
– Добрый день, мосье. Вы приехали навестить свою кузину?
– Я пришёл посмотреть на вас, – чуть было не выпалил Шарль, но вовремя спохватился.
– Да, я хотел бы увидеть Симону, – он улыбнулся.
– Паула, позовите мадмуазель Стовассер, – приказала дама, разглядывая Шарля. Он, привыкший к множеству глаз в него нацеленных, смутился от её взгляда, покраснел, потупил взор.
– Мне следует предупредить вас, мосье…
– Шарль, – представился он.
– Мосье Шарль, мы не позволяем нашим воспитанницам покидать пансион по понедельникам, – её голос вливался в его уши нежнейшей музыкой.
– Говорите, говорите, – мысленно умолял её Шарль, не решаясь поднять глаза. Он видел длинное шоколадное платье, из под которого выглядывали элегантные блестящие туфельки с закругленными носами.
– В последнее воскресенье каждого месяца мы разрешаем воспитанницам бывать в городе. Но к шести часам они должны вернуться обратно. Мы отвечаем за своих воспитанниц. Они живут здесь до двадцати лет, а потом… потом выходят замуж. Но Симоне ещё рано думать о замужестве… Она ещё маленькая, – дама отошла к окну. Немного помолчала. Повернулась. – Хорошо, что вы приехали. Господин Штанцер редко навещает Симону, – дама взяла Шарля под руку и повела за собой по длинному зелёному коридору. – Симона моя лучшая воспитанница. Она очень одаренная девочка. Знает наизусть всего Шекспира, прекрасно музицирует, вышивает, рисует, играет на фортепиано. Вы должны гордиться своей кузиной, мосье Шарль. А вот и она.
Шарль поднял голову. Из глубины зелёной комнаты навстречу ему шагнуло странное существо в длинной до пола чёрной юбке, чёрной блузке с манжетами, похожими на тиски, капкан воротника сжимал тонкую шею девочки. Чёрные тупые носы грубых туфель выглядывали из-под подола. Волосы были гладко причёсаны и стянуты на затылке тугим узлом. Не разобрать какого они цвета – тёмно-серые, тёмно-коричневые, чёрные. Лицо бледное. Глаза испуганные. Удивлена.
– Вы? – рот полуоткрыт. Хотела что-то ещё добавить, передумала.
Шарль смотрит на неё, не мигая. Не узнаёт. Это вовсе не та девочка-ангел с огромными вишнёвыми бантами, румяным лицом и ясными весёлыми глазами. Это – не Симона. Эта девочка выглядит старше. Она намного серьёзнее той малышки. Она другая. Он её видит впервые. Он шёл не к ней. Шарль не успевает ничего сказать, дама подталкивает его вперёд.
– Что же вы, мосье Шарль, так растерялись? Мне показалось, вы смелый человек, – в голосе ирония. – Не ожидали увидеть девочку в таком странном одеянии? Что поделать, такая нынче устрашающая мода для пансионерок.
– Добрый день, господин Шарль Бенош, – медленно выговаривает девочка, протягивая ему руку. Подобие улыбки возникает на её лице. Голос глухой. Чужой, далёкий.
– Симона, вы можете погулять в саду, – говорит дама и уходит, шурша своей шоколадной юбкой.
– Симона, это, правда, вы? – шёпотом спрашивает Шарль.
– А это, правда, вы, Шарль? – шепчет она. Он кивает. Она улыбается.
– Я не думала, что вы приедете. Вернее, думала, о вас, но была уверена, что вы ни за что не приедете. А вы приехали…
– Я не приехал, а пришёл, – он улыбнулся. – Откуда у бедного актера деньги на экипаж?
– Вы выглядите настоящим денди, – сказала она. – Я вас сразу не узнала. Я ждала рыжего клоуна, а вы… Вначале я подумала, что дядя Шварц прислал кого-то из своих клерков. Я растерялась, рассердилась. Зачем он это сделал? Зачем здесь нужны чужие люди? Что я буду делать с посторонним человеком? О чём мне с ним говорить? Я хотела прогнать вас, то есть этого чужого клерка, но не успела раскрыть рта, мадам Ля Руж назвала ваше имя. У меня отлегло от сердца. Можно, я вас обниму?
Он ещё не успел ответить, она прижалась к нему всем телом, замерла, отстранилась, прошептала:
– Объятия – прикосновенья душ.
К твоей груди я прижимаюсь
И в твой, непознанный мной мир,
Тропою тайной отправляюсь.
Пойдёмте гулять в сад, – улыбнулась, взяла Шарля за руку, повела за собой.
Тропинка, по которой они шли, взобралась на гору. Там в листве пышной ивовой зелени пряталась ажурная беседка.
– Смотрите, как здесь красиво, – проговорила Симона, улыбнувшись. – Вон там внизу полу ручеек с ледяной водой. Всегда ледяной, даже в жару. Я однажды нырнула в него прямо в платье. Специально. Хотелось проверить, правда ли вода ледяная.
– Ну и как? – с любопытством посмотрев на неё, спросил Шарль.
– Ледяная, зубы сводит, – сказала она, поежившись. При свете солнца Симона стала другой. Чёрный цвет подчёркивал бледность её лица с утонченными чертами. А волосы оказались не серыми, не каштановыми, золотыми. Тогда в цирке он не разглядел их из-за огромных бантов. Теперь бантов не было, был тугой узел на затылке, который делал Симону старше.
– Когда я счастливая вынырнула из воды, меня наказали, – улыбнулась Симона. – Целую неделю я провела в башне, поросшей плющом. Сидела у окна и представляла себя зачарованной принцессой, которую должен спасти рыцарь на белом коне. Непременно рыцарь, непременно на белом коне, – она рассмеялась, чуть запрокинув голову. – Я так расфантазировалась, что даже огорчилась, когда Паула сказала, что я свободна, что могу отправляться в свою комнату вниз. Мне так не хотелось вниз. Мне было так хорошо наверху рядом с облаками, что я решила совершить ещё что-нибудь запретное. Я прибежала сюда и… – она посмотрела на Шарля. – И поняла, что здесь на холме ничуть не хуже, чем в башне. Здесь даже лучше, потому что здесь – свобода. И ещё отсюда можно увидеть то, что нельзя увидеть из башни. Вон там, справа – распятие. Бронзовое распятие, отполированное руками воспитанниц. Все желают прикоснуться к ногам, рукам, телу Спасителя. Но мне больше нравится толстый Ангел, который прячется среди яблонево-вишнёвых деревьев. К нему никто никогда не ходит. Он очень-очень старый, хотя на вид совсем молодой, моложе нас. Он круглый трехлетний малыш. И ещё, он совершенно одинокий. Такой же одинокий, как я. Хотите на него взглянуть?
И, не дожидаясь ответа, помчалась вниз с холма. Шарль помчался следом. Ему захотелось звонко рассмеяться. Ему никогда ещё не было так хорошо и весело. Ветер свистел в ушах. Юбка Симоны шуршала, словно мышка в углу. Откуда-то издалека соловьиной трелью разливалась над садом музыка природы. Симона замерла, как вкопанная. Шарль рядом. Напротив белый трехлетний карапуз с крыльями. Белый гипсовый овал лица, испытующий взгляд безжизненных глаз, пухлые губы.
– Нравится? – переводя дыхание, спросила Симона, крепко сжав его руку.
– Для тебя – да, для себя – нет, – ответил Шарль. Симона раскраснелась от быстрого бега. Волосы выбились из гладкой прически, образовав два красивых завитка на висках.
– Скажи, почему ты меня позвала сюда? – спросил он, разглядывая её одухотворенное лицо.
– Мне показалось, что ты так же одинок, как этот Ангел, как я, – она повернула голову, посмотрела ему в глаза. – Ты, маленький рыжий клоун, стоял на большой арене, публика хохотала, а мне было совершенно не смешно. Мне казалось, что ты – Ангел, забытый всеми трехлетний карапуз со строгим взглядом безжизненных глаз. Я думала, вот смолкнет музыка, уйдут зрители, цирк опустеет, ты останешься совсем один… Мне намного проще. Нас здесь, в пансионе, много.
– Я тоже не одинок, – сказал Шарль. – У меня есть друзья-клоуны Бебэ и Лелэ.
– Но, несмотря на это, ты – одинокий человек, разве не так? – посмотрела испытующе, выпустила его руку из своей руки. Отпустила. Освободила
– Смотря что считать одиночеством, – улыбнулся Шарль, удивляясь прозорливости этого ребенка. Ему, в самом деле, было нестерпимо одиноко среди многолюдья.
– Я говорю про одиночество души, – прошептала она. – Сейчас я его не чувствую. А ты?
– И я, – шёпотом ответил он.
– Значит, ты захочешь прийти сюда ещё раз, – сказала она, улыбнувшись.
– Наверно, – проговорил он, тронув пухлую руку Ангела.
– Симона, пора возвращаться, – прогремел с холма строгий голос.
– Пора идти, – вздохнула Симона. – Паула зовет.
– А кто она такая, эта Паула? – поинтересовался Шарль.
– Паула – фрейлина воспитательница. Она следит за нами, заставляет надевать эти непроницаемые, торжественно-погребальные наряды. У нас даже ноги чёрные, – Симона приподняла подол, показав Шарлю ногу в чёрном грубом чулке. – Я не люблю Паулу. Она злая и жестокая.
– А мадам Ля Руж? – поинтересовался Шарль, вспомнив кареокий, проникающий в глубину сердца, взгляд.
– Я её боюсь, – призналась Симона. – Боюсь её красоты. Её нежного голоса. Её испытующего взгляда. Порой мне кажется, что она не та, за кого себя выдает. Она словно играет какую-то роль, прячет своё настоящее лицо, свои чувства за маской непроницаемой холодности. Так же, как ты, надеваешь маску рыжего клоуна, чтобы стать шутом, чтобы спрятать своё благородное лицо от всех и даже от себя.
– Симона! – голос Паулы раздался совсем рядом.
– Пойдём, – Симона сжала руку Шарля. Вновь взяла его в плен. Завоевала. Вверх они идут медленно. Молчат. У ворот она посмотрела ему в глаза, сказала негромко:
– Приходите ещё, если сможете, – выпустила его руку. – Да, забыла сказать, вам очень к лицу наряд молодого аристократа. До свидания.
Развернулась, убежала. Шарль распахнул ворота, задержался на минуту, думая о том, что не хочет уходить из этого удивительного места, из этого тишайшего безмолвия в свой многоголосый балаган. Но оставаться здесь нельзя. Здесь живут только юные воспитанницы в чёрных платьях-капканах.
– Мосье Шарль, могу я попросить вас оказать мне небольшую услугу? – голос-виолончель звучит откуда-то сбоку. Шарль оборачивается. Мадам Ля Руж смотрит на него и загадочно улыбается.
– Прошу вас, передайте, пожалуйста, этот конверт господину Шварцу Штанцеру. Это отчёт, финансовое письмо. Он его давно ждёт. Посыльный приедет только завтра, а вы…
– Конечно, я выполню вашу просьбу. К тому же я, как раз, направляюсь в гости к дядюшке, – проговорил Шарль. В глазах дамы блеснули огоньки любопытства. – Сегодня мы ужинаем в «Тиррас».
– В ресторане «Тиррас»?! – воскликнула мадам Ля Руж. Шарль кивнул. Она покачала головой.
– Господин Штанцер так расточителен. Но… Это не наше дело. Просто приверженность к роскоши всегда была для меня загадкой, – она улыбнулась. – Вы, мосье Шарль, можете подумать, что я скупая женщина. Но моя скупость – это всего лишь экономия времени. Мне жаль тратить драгоценные минуты, секунды на беготню по модным магазинам, ресторанам, ночным кафе. Живущему духовной жизнью ничего не нужно. Он может обходиться малым. Некрашеный стол ему нужнее полированного со множеством ящичков, забитых до отказа лишними вещами, захламляющими в первую очередь голову… Моя голова свободна от хлама. Прощайте. Кланяйтесь господину Штанцеру, -развернулась и ушла, шурша юбкой. Шарль закрыл ворота, провёл рукой по холодной бронзе, усмехнулся:
– Скупою вас, мадам Ля Руж не назовёшь. Возможно, Симона права, вы – великолепная актриса. От меня не ускользнул блеск ваших глаз, когда я вам сказал про модный ресторан. Вам захотелось поехать туда вместо меня. Но… вы нашли в себе силы справиться с сиюминутным желанием. Вы решили сыграть роль аскета, сделавшего выбор между вещью и сутью. Вы мастерски справились с поставленной задачей. Я даже поверил, что вы – существо не земное, не приземленное. Браво!
Дом банкира Штанцера – дворец с мраморными колоннами, широким крыльцом, множеством слуг, лакеев, привратников в дорогих ливреях и белых перчатках.
– Что изволите-с? – низкий поклон слуги.
– Письмо для господина банкира. Лично в руки, – Шарль играет роль богатого аристократа. Смотрит свысока на слугу, помчавшегося с докладом к хозяину. Через минуту на вершине лестницы – явление банкира. Безупречный чёрный костюм, белоснежная рубашка, шейный платок, заколотый золотой булавкой.
– Что вам угодно? – голос удивленный. Не узнает.
– Письмо от мадам Ля Руж, – чеканит слова Шарль.
– От Аспазии?! – восклицает банкир, легко сбегает вниз, вкладывает в руку Шарлю хрустящую купюру, забирает письмо. – Благодарю.
Шарль разворачивается, идёт к двери. Слышит, как банкир напевает:
– Моя любовь, моя любовь… Ас-па-зи-я!
– Да, такая женщина может очаровать любого, – думает Шарль. Он смотрит на деньги в своей руке, улыбается. – Мой дневной заработок! Спасибо, мадам Ля Руж, что вы попросили меня услужить вам. Я готов стать вашим посыльным, чтобы… – он поднял голову, посмотрел на облака, выдохнул:
– Чтобы видеться с Симоной. Этой девочке от меня кроме бесед ничего не нужно. А вам…
Он зашагал вперёд, насвистывая «сердце красавицы склонно к измене…»
Семь лет пролетело, промчалось, пронеслось стремительно, молниеносно. Симона выросла. Получила прекрасное образование. А он, Шарль, продолжал смешить достопочтеннейшую публику, надеясь, что однажды сучится чудо – в рыжем клоуне увидят принца датского. Кто увидит?
Шарль поднялся, отшвырнул цветы носком клоунского ботинка, шагнул в балаганчик, взял письмо Симоны. Почерк у неё почти не изменился. Буквы стали потоньше и помельче. Экономила бумагу. Хотела сказать много. Сказала даже больше, чем хотела.
– Малыш Бенош решил засыпать пол цветами илию..? – голос Лелэ ударился в спину Шарля. – О, ля-ля! По-моему, здесь нужна моя помощь.
– Да, – сказал Шарль, протянув ей письмо. Лелэ углубилась в чтение, а Шарль принялся лихорадочно стирать с лица грим.
– Поможешь мне выбрать костюм? – спросил он, глянув на Лелэ через зеркало.
– Конечно, – ответила она. – Что думаешь делать?
– Поеду в дом банкира, – ответил Шарль, сбрасывая наряд клоуна.
– Зачем? – поинтересовалась Лелэ.
– Понимаешь, Лелэ, – взяв её за плечи, сказал Шарль, – Симоне исполнилось двадцать лет. Она не может больше жить в пансионе мадам Ля Руж. Она отправится в дом своего опекуна банкира Штанцера. А он…
– Может придумать всё, что угодно, – нахмурилась Лелэ. – Хочешь мы поедем с тобой?
– С банкиром я справлюсь сам, – поцеловав её в щёку, сказал Шарль. – А вот с костюмом – нет.
Лелэ рассмеялась.
– Прошлый костюм ты заносил до дыр. Интересно, на сколько хватит нового?
– На всю оставшуюся жизнь, – ответил Шарль. – А если серьёзно, то я намерен купить не один, а…
– Пять костюмов, – вставил свое слово Бебэ. Он стоял в дверях, не решаясь войти, и ждал удобного момента, чтобы вклиниться в разговор.
– Пока хватит двух, – деловым тоном проговорил Шарль.
– Тогда мы купим тебе чёрный и белый костюмы, – сказала Лелэ.
– Нет, лучше рыжий и белый, чтобы все сразу видели, что идёт настоящий клоун, любимец публики Бенош! – воскликнул Бебэ.
– Я не хочу, чтобы во мне видели клоуна, – нахмурился Шарль. – Я должен выглядеть, как молодой аристократ, решивший жениться. Сегодня я играю новую роль.
– О, ля-ля! Наш Бенош решил жениться? – густые брови Бебэ взлетели вверх.
– Мальчику – тридцать, самое время подумать о семье, – Лелэ улыбнулась.
– Я сказал, что играю роль, – повысил голос Шарль. – Или вы оглохли?
– Да, – хором воскликнули Бебэ и Лелэ. Шарль рассмеялся, чтобы скрыть подкативший к горлу комок. Ни к чему все эти вздохи, охи, сантименты. Ни к чему слова, что время упущено. Кто его упустил? Шарль? Нет, он считает, что никогда не поздно сделать шаг вперёд. Правда, он слегка погряз в повседневности, в привычности. Он стал щепкой, плывущей вниз по течению. А ему нужно вверх. Нужно всё изменить. Но… сказать, проще, чем сделать.
– На что я буду жить, если уйду из цирка? – проговорил Шарль, став серьёзным.
– Ты можешь найти любую работу, – ответила Лелэ. – Вопрос в другом, хочешь ли ты её найти?
– Да, Лелэ, ты, как всегда, права, – вздохнул Шарль. – Если есть цель, то к ней следует стремиться.
– Если бы ты поступил в театральную Академию семь лет назад, всё могло бы быть по-иному, – проговорила она, вспомнив, как огорчился Шарль, вернувшись с экзаменов.
Его не приняли, сказали, что набирают характерных актеров-злодеев, а он больше похож на шута. Ему посоветовали попытать счастье в цирке.
– Правда, я не могу ручаться за то, что вас возьмут, – сказал самый главный экзаменатор. – Смешить публику дело не простое. Нужен талант.
– Я смотрел в его поросячьи глазки и едва сдерживался, чтобы не выкрикнуть всем им, что я – любимец публики Бенош! Что я уже тринадцать лет смешу народ без всякого диплома. Что меня знают и любят не только в нашем городке, но далеко-далеко за его пределами, – Шарль мерил балаганчик широкими шагами, возмущаясь произошедшим. – Всё внутри меня кипело. Всё клокотало. Огненная лава готовилась вырваться наружу. Но я вспомнил, что играю роль аристократа, решившего узнать, что такое – театр. Узнать просто так из-за скуки. Я улыбнулся клоунской улыбкой, свысока глянул на людей, сидящих за длинным столом и проговорил:
– Благодарю за аудиенцию, господа. Все свободны. Прощайте. Не смею вас больше задерживать, – повернулся и вышел, тихонько прикрыв дверь.
На лестнице меня догнал седовласый человек, который сидел особняком от других экзаменаторов.
– Вы очень интеллигентный молодой человек, – сказал он. – Вы мне очень понравились. В вас есть что-то неуловимое, что-то…
– Клоунское, – подсказал я.
– Нет, нет, – покачал он головой. – В вас есть харизма, привлекательность, притягивающая собеседника. Вы всегда будете выглядеть лучше партнера. Всегда. В этом ваша беда.
– Прикажите изуродовать свое лицо? – рассердился я.
– Нет, – сказал он, вздохнув. – Я понимаю ваше негодование. Я его вам прощаю. Поймите, молодой человек, я пытаюсь утешить вас, объяснить, что вас не взяли, не приняли из-за того, что вы слишком неординарная личность. А им, – он махнул рукой в сторону приёмной комиссии, – нужная серая масса, глина, из которой они будут лепить себе подобных серых людишек. Вы им не подходите. Вы особенный. Кто ваши родители?
– Я – сирота, выросший среди беспризорников, – ответил я. – Сейчас я служу в цирке Шапито рыжим клоуном.
– А манеры у вас – аристократические, – улыбнулся он. – Вы так замечательно произнесли свою финальную речь, что мне захотелось встать и поклониться. Позвольте пожать вашу руку.
Я протянул ему руку. Он пожал её обеими руками и убежал, шепнув на прощание, что удача мне обязательно улыбнется. Мне стало легче. Захотелось совершить что-нибудь этакое, клоунское. Я громко свистнул, съехал вниз по перилам и толкнул ногой входную дверь. Стайка барышень разлетелась в разные стороны с оглушительным визгом. Я поклонился им и зашагал прочь.
– Всё. С Академиями покончено! – решил я.
– Может быть, тебе стоит попытать счастье ещё раз? – неуверенно спросила Лелэ.
– Ни за что, – отрезал Шарль. – Я всё понимаю с первого раза.
– Это уж точно, – улыбнулась она. – Такого смышленого ученика у нас с Бебэ никогда не было и не будет. Зачем нам новые ученики, если у нас есть Бенош?
– А почему у вас нет детей? – спросил он. Лелэ отмахнулась, схватила пустое ведро и выбежала из балаганчика.
– Ах, какой же я болван, забыл предупредить тебя, чтобы ты не заводил разговор о детях, – стукнул себя по лбу Бебэ. Прикрыл дверь, достал из сундука пачку пожелтевших фотографий, протянул Шарлю.
– Это Лелэ. Она была воздушной гимнасткой. Несравненная Мари Калиш – было написано на афишах, – голос Бебэ стал нежным, глаза увлажнились. – Танцы на проволоке, полёты под куполом цирка, головокружительные пируэты на трапеции… она блистала. Её любили. Ею любовались. Богатые кавалеры осыпали её цветами и драгоценными подарками. А она любила глупого рыжего клоуна Бебэ, который выходил на арену цирка в стоптанных башмаках и потрепанной одежде. Клоуна, которого никто не называл по имени. Никто, кроме Мари, не знал, что клоуна зовут Михаэль, – Бебэ сел на табурет напротив Шарля, вздохнул.
– У тебя красивое имя, – улыбнулся Шарль.
– Да. Лелэ оно тоже нравится. Но разговор сейчас не обо мне, а о ней, – он перешёл на шёпот. – Однажды в вагончике Лелэ появился богатый господин. Они долго о чём-то беседовали, а потом он широко распахнул дверь и крикнул:
– Я это так не оставлю. Вы поплатитесь за свою дерзость. А через три дня Лелэ сорвалась с трапеции. Кто-то перерезал страховочные ремни… – Бебэ поднялся, отвернулся к окну. Голос его стал глухим. – Мы думали, она не выживет. А она… – Бебэ повернулся, смахнул слезу. – Она утёрла всем нам носы. Лелэ – молодчина. Она – настоящий боец, герой. Вот только… она никогда не будет матерью. Мы постепенно свыклись с этим. Потом появился ты. Лелэ предложила считать тебя нашим сыном. Я согласился. Ты, Бенош, наш сын. Других детей у нас не будет. Всё, что есть у нас, мы готовы отдать тебе. Так что ты уж нас не подводи, сынок.
– Не подведу, Бебэ, – обняв его, сказал Шарль. Они спрятали фотографии в сундук и сели у окна.
– Скажи, Бебэ, а ты не думал о том, что страховку перерезал директор цирка, – спросил Шарль.
– Рудольф? Нет. Он слишком труслив, – покачал головой Бебэ. – К тому же он без ума влюблен в Мари. До сих пор влюблен. До сих пор без ума, – Бебэ рассмеялся. – Ты думал, я не знаю? Знаю. Я всё, всё, всё знаю, сынок. У нас с Мари нет секретов друг от друга.
– Я буду мыть полы, – громко сказала Лелэ, распахнув дверь. – Мне надоел ваш беспорядок.
– Дорогая, беспорядок в нашем балаганчике должен быть всегда, иначе он не сможет носить свое звонкое цирковое имя Балаганчик, – добродушным голосом проговорил Бебэ. – Оставь ведро, пойдём лучше бродить среди подсолнухов. Бенош, ты с нами?
– Нет, я останусь мыть полы. Не зря же Лелэ притащила это тяжёленное ведро, – сказал Шарль. Лелэ поцеловала его в лоб, подмигнула:
– Смотри не замочи барабан.
– А то что? – спросил Шарль, глянув на стоящий в углу пузатый барабан с отполированными палочками.
– А то прибегут гренадеры и заберут тебя с собой на бой, – ответила она, выходя.
Потом в балаганчике появились подсолнухи, которые стояли в ведре, источая сладковато-пряный аромат. Бебэ вышелушивал семечки, нахваливая директора, выбравшего это замечательное место для циркового шатра. Где бы они ни бывали, поле подсолнухов словно следовало за ними. Шарль всегда видел подсолнухи в окно своего балаганчика. Всегда…
Лелэ выбрала для Шарля два костюма: светло-фиолетовый и светло-золотой. Приказала вначале примерить золотой.
– Да, – одобрительно кивнула, когда Шарль вышел из-за ширмы. – Именно так должен выглядеть безумно влюбленный юноша.
– Ты считаешь, что я безумно влюблен в эту девочку? – нахмурился Шарль.
– Не безумно, – скрестив на груди руки, ответила она. – Но влюблен. Моя женская интуиция меня ни разу ещё не подводила. Скажешь, я не права?
– Симона мне нравится, – сказал Шарль. – Очень нравится, но… Она выросла у меня на глазах. Я играл с ней в куклы. Считал её сестрой. Да, да, да она – моя младшая сестра, которую я не имею права любить, как мужчина. Но… – Шарль развел руками, – беда в том, что я не могу совладать со своими чувствами, хотя честно пытаюсь от них избавиться.
– Беда не в этом, – покачала головой Лелэ. – А в том, что ты пытаешься уничтожить в себе самое лучшее, самое светлое, не задумываясь о том, что ты уничтожаешь себя. Зачем?
– Чтобы ни за кого, кроме себя, не отвечать, – ответил Шарль, повернувшись к зеркалу.
– Молодец, – похлопала его по плечу Лелэ. – Жить так, как ты, проще, беззаботнее. Но скажи, зачем тебе тогда этот костюм? Зачем ты собрался в дом банкира? Неужели, ты хочешь отшлепать бессовестную девчонку?
– Лелэ, ты всегда задаешь вопросы, которые заводят меня в тупик. Я теряюсь, не знаю, что ответить, – признался Шарль.
– Я готовлю тебя к неожиданностям, – улыбнулась она, щёлкнув его по носу. – Иди, не теряй драгоценных минут. Помни, ты – человек, достойный уважения. Даже Симона сказал, что многим обязана тебе, Шарль Бенош.
– Спасибо, Мари, – поцеловав ей руку, сказал Шарль. Она обняла его, подтолкнула к двери.
– Я за всё заплачу сама. Иди.
– Девочка Вас чем-то огорчила?
– Какая девочка? – удивился Филипп.
– Алисия, – улыбнулась Оливия, подсказав молодому королю, о ком идёт речь.
