– В реанимацию. Я вам завтра позвоню.
В реанимацию ее не пустили. Ната уехала домой. Леля осталась одна. Она слонялась по пустой квартире, не отвечала на смс, даже не читала их. Не откликалась на звонки Костиных сослуживцев. Ничего не ела, не хотела. Включала телевизор, чтобы ощущалось присутствие хоть какой-то, пусть чужой жизни. Несколько раз пересмотрела «Босиком по мостовой», ей было все понятно и близко в этом фильме. И музыка. Музыка из фильма дергала за ниточки нервов, не давала скатиться в пропасть. Нейрохирург звонил каждый день. Иногда даже по два раза. Договорился с заведующим реанимацией, что будет приходить к «своему» пациенту.
Косте ничего не помогало. Его перевели на искусственную вентиляцию легких. Директор завода, где работал Костя, лично позвонил главврачу горбольницы убедиться, что делается все возможное.
В какой-то момент Леля поняла, что это – все. Что смерть возможна. Пять дней в реанимации не принесли никакого улучшения. Ни-ка-ко-го. Даже слез больше не было. А было понимание происходящей несправедливости. Она прислонилась лбом к холодному стеклу окна, за которым опять кружился равнодушный снег – крупными хлопьями, медленно. Подняла глаза к небу и произнесла:
– Как же так, Господи? За что? Почему ты так с нами? Ты отнял у нас ребенка. Ты забрал Костин бизнес. А сейчас ты забираешь последнее – жизнь. Так нельзя. Так несправедливо. Так не должно быть. Сделай чудо, Господи. Прошу тебя. Не отбирай у меня мужа.
И вдруг почувствовала, как от нее вверх натягивается тонкая нить и уходит, растворяется где-то вверху, за пеленой снега. Пришло тихое спокойствие и уверенность, что все наладится, и Костя будет здоров.
Утром позвонил врач и сообщил, что Косте стало лучше.
– Нашли, нашли, отчего у него сосуды рвутся, – радовался врач, будто сам поставил правильный диагноз, – заменили лечение, муж твой уже дышит самостоятельно!
На следующий день нейрохирург тайком пробрался в реанимацию с телефоном (такие замечательные врачи бывают, и это правда) и позвонил оттуда, прижав трубку к Костиному лицу.