Елена Дмитриевна Булганова
Нойды. Белая радуга
Пока девочка раздумывала, что делать, он сказал со смешком:
– Круто ты из дверей выходишь. Убегала от кого?
– Нет, просто дверь… она тугая, я ее с разгона… и вот, – покаянно сообщила девочка. – Простите меня, пожалуйста.
– Да ерунда, как раз собирался где-нибудь посидеть. Планировал, конечно, скамейку, но уж как получилось.
Сказав это, он отвел руки назад, нащупал опору в виде ограды газона, после чего довольно ловко поднялся на ноги.
– Ну вот, отдохнул, теперь дальше побегу. Бывай!
Уже на ходу он посмотрел ей прямо в лицо, улыбнулся и подмигнул. И по необъяснимой причине Вика, обычно на людях такая сдержанная, вдруг разрыдалась в голос.
Глава 5
Веские доказательства
Парень к тому времени уже оказался по другую сторону газона, но в темпе вернулся назад.
– Эй, ты чего? – позвал осторожно.
Рыдания.
– Перестань, а? Сейчас сюда охрана со всех магазинов прибежит тебя от меня защищать.
Эти слова подействовали, и Вика разом оборвала плач, но зато начала безудержно икать. Парень понаблюдал за ней чуточку, потом решительно произнес:
– Так, нужно разобраться, что с тобой происходит. Только сперва тебе надо попить. В кафе?
Вика замотала головой: какое кафе, куда она сунется такая зареванная?! На ее тонкой светлой коже следы слез и за сутки не проходили, поэтому она всегда старалась страдать как-то иначе, бесслезно. А сегодня плачет уже второй раз. Была и еще причина: с парнями в кафе она никогда не бывала, не знала, как принято себя вести.
– Ладно, устроимся тогда тут. – Парень кивнул на газон. – Вполне удобно, проверено. Садись!
Вика поспешно опустилась на поребрик, отвела взгляд, пока незнакомец со своей больной ногой не слишком ловко устраивался чуть поодаль от нее. Но он управился быстро и сразу завладел инициативой:
– Так, выкладывай. У тебя в школе проблемы?
Вика головой замотала, и даже губы непроизвольно растянулись в горькой улыбке: вот уж с чем проблем у нее никогда не бывало.
– Слушай! – Парень вдруг смешно стукнул себя ладонью по лбу. – Не с того начали. Знакомиться давай! Я – Платон.
– Вика, – засмущалась она, прилив крови к щекам враз просушил слезы.
– В «Белой радуге» учишься?
– Откуда вы знаете?
– Не вы, а ты. Я тоже там, в одиннадцатом. Но только с этого года, поэтому ты меня еще не видела. А я тебя видел.
Виктория подумала, что это очень хорошая и даже интригующая новость. Он, что же, видел ее и запомнил? Девочка определенно с каждым мгновением чувствовала себя все лучше и лучше. Вот только не спросил бы, в каком она классе.
– Я тоже только с этого года, – сказал Вика. – Мы переехали из Питера.
– И что в гимназии, не обижают тебя? – вернулся к прежней теме Платон. – Народ в ней на первый взгляд сытый и добродушный, но наверняка есть и исключения, а?
– Не, там все нормально, – помотала головой девочка.
– А чего ревела тогда? Только не говори, что из жалости ко мне, не проникнусь.
– Нет, – сказала Вика. А потом вдруг произнесла слова, которые до сего дня из нее и раскаленными щипцами никто бы не вытянул: – Я плакала из-за родителей. Из-за того, что они меня не любят.
Платон помолчал, опустил голову и серьезно обдумал ее слова. Вика тем временем краем глаза его разглядывала: у парня был пушкинский профиль с выдвинутыми вперед носом и подбородком и густая шапка каштановых волос, лежащих волной над высоким лбом. Глаза зеленовато-коричневые, табачные, какие-то очень теплые. Он спросил таким тоном, будто заранее извинялся за сквозящее в вопросе недоверие:
– Тебе так кажется или имеются веские доказательства?
О, к этому вопросу Виктория была готова, давно готова. Она с места в карьер начала перечислять то, что собиралась выложить сегодня отцу, не уйди он сразу в глухую оборону:
– Они не интересуются тем, как я живу, что меня волнует. Ни о чем не расспрашивают, только по делу, ну там, поела, уроки сделала, здорова. Все для меня делают, все покупают, но так, будто хотят, чтобы я поскорее отвязалась. И почти не зовут по имени, только мама иногда, а отец – Снежинка, Снежка и прочие производные.
– Почему Снежинка? – нахмурился Платон.
Вика в ответ выразительно подергала себя за волосы. Парень кивнул понимающе, потом спросил:
– Ну а ты сама не даешь им повода злиться? Может, хамишь? Не прибираешься в своей комнате? Плохо учишься? Не приходишь домой по ночам? Занимаешься порчей домашнего имущества? Заправляешь компанией хулиганов и наркоманов?
На каждый вопрос Вика отрицательно мотала головой и под конец не удержалась и громко прыснула. Судя по довольной улыбке парня, он именно этого и добивался.
– А тогда, может, давно пора сделать что-то из перечисленного?
– В смысле? – испугалась девочка.
– Может, ты слишком беспроблемная и твои родители чуточку расслабились? Вот если бы у тебя начались трудности с учебой, что тогда?
– Наняли бы мне с десяток репетиторов, – хмыкнула Вика.
– А, ясно, – сказал Платон и снова замолчал, раздумывая о чем-то. Потом задал совсем уж неожиданный вопрос:
– Ты их родной ребенок, не удочеренная?
– Да ты что! – ахнула Вика. – Нет, ну я бы могла так подумать, но у нас полно фотографий и целый фильм, как маму и меня забирают из роддома домой. Папа снимал. Знаешь, раньше, мне кажется, все было иначе. Мы были счастливой семьей и все такое. А потом мама заболела, что-то с сосудами. Ей то лучше, то хуже, она неделями не встает с кровати. И мне кажется, это случилось из-за меня. Может, я что-то натворила, так напугала родителей, что мама потеряла здоровье. Только я этого не помню, а они не могут меня простить.
– Нет, – сказал Платон и мотнул головой, так что зачесанные назад волосы упали на лицо, и он пятерней тут же водворил их обратно. – Никто бы тебя не разлюбил, даже случись такое. Наверное, все дело в болезни твоей мамы. Она наверняка переживает, что не может в полную силу заниматься тобой. Или думает, что ты стыдишься ее, мечтаешь о нормальной здоровой матери. Знаешь, тяжелые мысли ведь не только в твою голову приходят. Эй, снова глаза на мокром месте? Прости, не стоило, наверное…
– Нет, ты все правильно говоришь, – Вика отвернулась, торопливо протирая лицо ладонью. И почему она никогда не носит с собой упаковку бумажных платков? Словно подслушав ее мысли, парень через плечо протянул ей платок, не бумажный, а настоящий, тщательно отглаженный. И – показалось ей – чересчур торопливо отдернул руку.
Промокнув глаза, девочка совсем растерялась, не зная, что делать теперь с платком. Вернуть? А вдруг ему будет противно, вон как шарахнулся от ее мокрой руки. Да что же такое, лучшая ученица всегда и во всем, а не знает самых элементарных вещей?! Где им обучают, скажите на милость? Или это особая мудрость, которая передается от матери к дочери?
– Я просто почему-то испугалась, когда ты спросил, не приемная ли я, – решила она все же объясниться, а то точно примет ее за дурочку. – Это было бы ужасно.
– Ну так только со стороны кажется, что ужасно, – ответил Платон. – Я вот, к примеру, приемный, и ничего.
– Да ты что? – поразилась Вика, сообразив, что в очередной раз сболтнула что-то бестактное. – Тебя усыновили?
Парень неопределенно пожал плечами:
– Ну не совсем так. Просто есть опекуны, которые забрали меня к себе из того учреждения, где я прежде жил. Они не считаются моими родителями, но очень сильно поддерживают меня. Перевели в выпускной класс в эту гимназию, чтобы я мог лучше подготовиться к поступлению в вуз. Я бы и сам всего добился, но все равно им благодарен.
Вика решила, что спрашивать о настоящих родителях сейчас точно не стоит, хоть ее и раздирало любопытство. Но, главное, они учатся в одной школе, значит, смогут еще увидеться. При условии, что он, выпускник, захочет с ней, восьмиклашкой, общаться.
Набравшись храбрости и действуя по наитию, что живет в крови каждой женщины, Вика сказала:
– Твой платок мне еще может пригодиться. Но обещаю вернуть его снова чистым и выглаженным. Не возражаешь?
Платон с задумчивой улыбкой покачал головой. И довольно ловко первым встал на ноги. Но ей руки не протянул, Вика поднялась сама. Зато спросил:
– Проводить до дома?
– Не нужно, спасибо! – Опять же интуиция подсказала ей, что для первого знакомства стоит уже закруглиться. – Увидимся.
И Вика первая зашагала прочь. Вышла на пешеходку, где было все так же многолюдно и кто-то, сидя прямо на тротуаре, выводил на саксофоне проникновенную мелодию из старого фильма. И от этого было светло и радостно, но и тревожно на душе. Хотелось бродить по городку, заглядывать в чужие лица и думать о своем.
Но Вика, даже не глядя на часы, чувствовала, что чересчур загулялась. Вдруг пришла в голову мысль: а не последовать ли с ходу интересному совету Платона – взять и вернуться домой совсем поздно, отругают ее родители или останутся традиционно холодны? А вдруг обнимут и скажут, что с ума сходили, не зная, куда она подевалась?
Она вспыхнула от радости – и тут же сникла. В век мобильных телефонов родители сперва звонят, а потом уж начинают волноваться. Вика на ходу достала мобильник, поглядела, не мигает ли зеленый огонек пропущенного сообщения, – нет, пусто. Ну и ладно, зато она познакомилась с Платоном, и теперь перед ее глазами неотрывно стояло лицо с теплыми глазами, выпуклым лбом и чуточку оттопыренными насмешливыми губами. Неужели она влюбилась? Неужели вот так оно и случается?
Вика почти не заметила, как дошла до дома, а войдя в квартиру и скинув обувь, не понеслась первым делом в родительскую комнату, чтобы отчитаться о возвращении и выплеснуть нарочито восторженные рассказы о прогулке, при этом стараясь не замечать холодного молчания матери. Нет, довольно! Она отправится прямиком к себе, а родителям, если у них возникнут вопросы, будет совсем не сложно ее найти.
В новой квартире комната Вики находилась в конце широкого коридора, после гостиной и комнаты родителей. Дверь в эту комнату сейчас была на ладонь приоткрыта, оттуда струился слабенький свет торшера, дополнительно завешенного платком, – мать не выносила яркого света. Проходя мимо на цыпочках, девочка услышала родительские голоса и чуточку притормозила у двери, желая удостовериться, что у них все в порядке. А потом уже намертво примерзла к полу, так испугали ее первые же услышанные слова матери.
– Я больше не могу. Толя, умоляю, давай прямо завтра положим этому конец.
Голос звучал ровно, почти спокойно, и это пугало больше всего.
– Родная, не говори так. – Голос отца был полон нежности. – Уже прошли две трети срока, мы терпели десять лет, неужели не потерпим еще немного?
– Смысл, Толя, какой в этом смысл? – продолжала мать словно на автомате. – Мы совершили страшную ошибку, пора это признать. Мы промолчали, когда нужно было бить во все колокола, обращаться в полицию, к журналистам. Тогда у нас еще было достаточно сил, чтобы бороться, почему мы не сделали этого?
Отец молчал. Мать помолчала немного, словно давая ему высказаться, не дождалась и снова заговорила сама.
– Мы были напуганы, и я – даже больше, чем ты. Я сама умоляла тебя не поднимать шум. Это моя вина. Но давай попытаемся сделать что-то прямо сейчас, прошу. По крайней мере, разрубим этот проклятый узел. Положим конец страшному ожиданию.
– А сможем ли мы жить дальше совсем без надежды? – после паузы тихо спросил отец.
Мать натужно и страшно рассмеялась:
– Надежда?! Я давно забыла смысл этого слова. Нашей дочери нет в живых!
У Вики подкосились колени. Она едва не бросилась в комнату с воплем: «Мамочка, я жива, я здесь», но прежде нее закричал отец:
– Не смей так говорить, Аня! Это единственное, о чем я когда-либо просил тебя: не отнимай надежду хотя бы у меня, даже если не веришь сама! Наша девочка жива, я знаю, я чувствую это!
– Тише ты, – шикнула мать. – Еще не хватало, чтобы она услышала.
– Она гуляет, – холодно уронил отец. – Как обычно, прибежит сюда, когда вернется.
Вика отпрянула от двери, оперлась обеими руками о противоположную стену. В голове шумело и темнело в глазах. Остался только страх, что сейчас отец выглянет и обнаружит ее. Сквозь шум и свист крови в висках снова пробились слова матери:
– Возможно, Толя, мы все сделали правильно. Если наша дочь жива, если кто-то растил ее все эти годы, то едва ли станет убивать теперь. Но надеяться не на что. Даже если мы однажды увидим ее, то это никому не принесет ни радости, ни облегчения. Время упущено.
Тишина. Потом голос отца:
– Я с самого начала говорил тебе, родная, давай попытаемся полюбить эту девочку. В конце концов, в ней нет ничего плохого, и она изо всех сил старается завоевать нашу любовь. Если бы мы приняли ее по-настоящему, как свою, то этим надежно защитили бы нашу дочь и себе оставили шанс жить, любить, радоваться жизни. Ты понимаешь меня?
Снова томительная пауза – и рубленые фразы матери:
– Ты говорил. А я всякий раз не верила своим ушам. Как мы можем принять эту после того, что случилось? Мы даже не знаем, что она такое. Человек ли она!
Кажется, на последней фразе мать попыталась привстать, скрипнула кровать, а потом послышался сдавленный стон, суетливые шажки и увещевания отца. Под эти звуки Виктория, почти не таясь, дошла до своей комнаты, боком повалилась на кровать и уткнула голову в колени. Думать она не могла и хотела в этот миг только одного: исчезнуть, испариться и чтобы все о ней забыли. И сама она больше ничего не помнила и не ощущала.
Пролежав так до позднего вечера, – никто так и не заглянул к ней – она встала и включила в комнате верхний свет. Выбрала из своей коллекции рюкзаков самый вместительный, для поездок, и начала аккуратно и методично складывать в него вещи.
* * *
Урок физики в седьмом «А» классе все никак не начинался, хотя шла уже шестая минута после звонка. Ученики в количестве двадцати человек занимались кто чем, но тишину блюли – преподаватель, он же директор гимназии, стоял в коридоре рядом с классом, положив крупную холеную кисть на ручку приоткрытой на четверть двери. Кисть нетерпеливо постукивала пальцами с отполированными до блеска ногтями. Директор Иван Сидорович Гайдай всегда старался четко отделять директорские дела от преподавания, поскольку любил свой предмет всей душой и не желал бросать уроки. Но случались иногда особо назойливые родители, а директор славился своей учтивостью и подчеркнутой доброжелательностью к этому суетливому племени. В конце концов, обучение в гимназии было платным и отнюдь не дешевым.
Парты в просторном светлом классе стояли по четыре в три ряда, последние в крайних рядах пустовали – директор подозрительно относился к желающим отсесть подальше и не выпускал их из поля зрения. Но задняя парта по центру была занята парочкой смельчаков – парень держал руку на плече своей подруги. При этом он не сводил глаз с двери, готовый отдернуть ладонь в любой момент, – нарываться на директорские подколки как-то не улыбалось. Девушка оглядывала класс с ленивым пренебрежением первой красавицы.
На самом деле красавицей она не была. Ее лицо, энергичное, яркое, с точеными мелкими чертами, тянуло разве что на звание интересного, в классе были девочки и посимпатичнее. Но никто не мог поспорить с Дашей Зиминой в умении поставить себя и заткнуть за пояс любую конкурентку. Она жила по принципу: «За любую обиду я отомщу втройне. Наказаны должны быть как обидчики, так и свидетели – в другой раз не будут просто таращиться, дебилы». Огорчало Дашу лишь то, что никто ее, в общем, не обижал, все блестящие планы мести пока что существовали лишь на страницах особого «блокнота памяти». Тем не менее бо́льшая часть одноклассников пусть по пустякам, но уже столкнулись с Дашиным нравом и теперь предпочитали держаться от нее подальше.
Сейчас Даша с особым тщанием сканировала класс после выходных: кто какую обновку приобрел, кто прическу изменил. Имея возможность получать все лучшее, она не выносила, когда кто-то оказывался более шустрым, первым покупал ультрамодный гаджет или делал необычную стрижку. Все это рассматривалось как обида и тоже заслуживало изысканной мести.
Сидящий рядом с Дашей парень был симпатичный, улыбчивый, обласканный и ухоженный, обладатель необыкновенно синих глаз. Он тоже привык получать от жизни лучшее, но умел быть за это благодарным и не замахивался на звезды с неба. Сейчас он был доволен тем, что без особых усилий получил возможность обнимать за плечи едва ли не самую популярную девушку в гимназии. Имя его вполне соответствовало внешности и жизнелюбивой натуре – Павел Майский.
Но вот дверь в класс начала открываться, в проеме возникла вся целиком директорская рука и пола его жемчужно-серого пиджака. Паша тут же оставил девичье плечо в покое, причесал пятерней густой пшеничный чуб и сел ровнее.
Иван Сидорович – для учеников Ивсид – нарисовался уже весь, и по лицу его легко читалось, что он чем-то не то раздосадован, не то обескуражен. В общем, настроение ему успели подпортить, но класс куда больше опасался директора, когда тот был весел и на подъеме, – такой Гайдай становился непредсказуем, свергал авторитеты и беспощадно рушил субординацию в классе. А сердитый – это не беда, значит, будет обращаться с учениками подчеркнуто корректно.
Следом за директором в класс неловко вошла девочка в форме их гимназии. Форма – юбка плиссе, серый жилет, белая рубашка – смотрелась на ней довольно нелепо, потому что новенькая оказалась толстой и какой-то несуразной. Сразу же шумно споткнулась о порог, едва не врезалась в парту и замерла, глядя поверх голов, – верный признак, что растеряна.
– Не вставайте! – рявкнул Ивсид на слабые попытки учеников отлипнуть от стульев. – Времени и так достаточно потеряли. Так, класс, это ваша новая ученица. Сама представишься? – Он оглянулся на толстушку.
Та медленно повела головой – нет.
– Ладно, тогда я скажу. Знакомьтесь, Татьяна Милич, ее семья только что переехала в наш город. Не хочу никого напрягать, лишь намекну, что Таня является победительницей бесчисленного количества олимпиад по – внимание! – всем предметам. Одним словом, прошу любить и жаловать!
Гайдай замолчал и пристально поглядел на девочку, причем в его взгляде вроде как плескалось сомнение: точно ли о ней он сейчас говорил?
– Со зрением у тебя как?
Та пожала плечами и вытянула из кармана очки в квадратной металлической оправе, пугающе хрупкие на фоне ее крупной кисти.
– Тебе бы поближе сесть, да? Есть желающие уступить Тане место?
Желающих предсказуемо не нашлось. Директор, все больше хмурясь, махнул рукой на заднюю парту у окна:
– Ладно, садись пока там, потом классный руководитель разберется. Так, класс, в темпе открываем учебники…
– Нет, он это серьезно? – спросила Даша у соседа по парте почти в полный голос и таким ошеломленным тоном, будто только сейчас очнулась от кошмара. – Это страшилище – в наш класс? Да нас бэшки и вэшки на смех поднимут!
– Говори тише, – уголком губ взмолился Паша. – Ивсид же все слышит!
То, что их гарантированно слышала новенькая, неловко мостящаяся бочком за соседнюю парту, его мало волновало. А может, и не слышала, ей было не до того. Расстояние между партой и шкафом для учебных пособий в конце класса было невелико, полной девочке, чтобы усесться, пришлось максимально отодвинуть стул. И все равно, сев, она сильно толкнула животом и грудью парту, та врезалась с грохотом в спинки передних стульев. Две сидящие на них девочки синхронно взвизгнули. Новенькая сильно покраснела и затаилась, словно вообще перестала дышать.
– Пересядем! – в ухо Паше скомандовала Даша. Ее место оказалось ближайшим к парте новенькой Тани Милич.
– Что? Куда?
Но Даша уже смахнула вещи в свою изящную сумку, преспокойно встала и перешла за парту у стены, как можно дальше от новой ученицы. Директор тяжело задышал, наблюдая за этим маневром. Наполовину привставший Паша испуганно замер, не зная, следовать ему за Зиминой или уж досидеть до конца урока на прежнем месте.
– Ну, Майский, что же ты? – подождав, спросил Иван Сидорович. – Метнись уже за своей подругой и дай мне наконец вести урок. Или, – обрадованный Паша, уже подхвативший учебник с тетрадкой, снова замер, – прояви чуточку такта и свободомыслия. Ну и смелости, само собой.
Под хихиканье класса Майский густо покраснел и, мысленно кляня директора, все же перебрался за парту к Даше – она встретила его недобрым прищуром. И урок начался. До звонка на перемену Паша бросил несколько любопытных взглядов на новенькую: она так и не достала из рюкзака школьные принадлежности, видно, боялась неосторожным движением вызвать новую волну толчков и тектонических сдвигов.
За физикой последовал русский язык. В другом классе Милич сразу села за ту же парту у окна, постаравшись заранее сдвинуть ее нужным образом. Потом с заметным облегчением достала учебник и начала его пролистывать.
– В буфет? – спросил Майский свою подругу.
Та мотнула головой так резко, что светлая прядь тщательно выпрямленных и надушенных волос щекотнула по его лицу, и направилась прямиком к новенькой. Паша закатил глаза, но верным теленком поплелся следом. Остановился в сторонке, стараясь дышать немного в сторону – ему казалось, что от толстухи должно непременно разить по́том, а дурных запахов Майский не любил.
– Приве-ет! – пропела Дарья весело и почти ласково, останавливаясь перед партой Милич и принимая изящную позу. – Поздравляю с началом учебы в новом классе. Тебе тут, конечно, очень понравится, у нас замечательная гимназия. Но я не знала, что здесь тоже занимаются благотворительностью, это… как же ее… – Она звучно пощелкала пальцами. – По квоте принимают, да?
– Что ты имеешь в виду? – подняв голову, со вздохом спросила новенькая.
Паша удивился тому, какой приятный у нее голос – грудной, низкий и спокойный. Не то что у Дашки, которая то тараторит, то вообще переходит на визг.
– Ну это когда в элитное учебное заведение берут кого-то из нищей семьи, чтобы и от государства плюшки получить, и собой гордиться…
– Я в курсе, что такое квота, – перебила ее Милич как-то очень пренебрежительно, – но не понимаю, как это относится ко мне. Мои родители станут платить за мое обучение ровно столько же, сколько и твои. Они наотрез отказались от скидки, которая по здешним правилам полагается ученикам за отличную учебу и победы на олимпиадах.
Теперь Майский точно видел, что новенькая и не напугана нисколько, вполне уверенно себя чувствует. Она же не знала, что Зимину опасаются даже те, кто учится с ней с первого класса.
– Ой, прости-прости, мне лишь хотелось прояснить этот вопрос, – еще более елейным голоском пропела Дарья и в знак трагической ошибки прижала к груди ладони. – Просто меня кое-что ввело в заблуждение. Ну, понимаешь, люди из обеспеченных семей имеют привилегию следить за собой лучше всяких нищебродов. И уж точно не доводят себя…
– А также имеют привилегию не заморачиваться на этот счет, если им так хочется, верно? – снова перебила ее Таня. – Вот и ответ на твой вопрос, девочка-не-знаю-как-тебя-зовут.
И тут случилось неслыханное: Зимина разом покраснела, словно ее макнули в кипяток. Глаза ее сузились от злости, и опытный Майский прочитал в них ужасный приговор новенькой. Теперь Дарья спать и есть не будет, пока не отомстит ей, не размажет ее по стенке.
– Дашкой ее зовут, – сообщил он, надеясь хоть немного помочь подруге в неловкой ситуации. За что удостоился ее убийственного взгляда.
– То есть, если я правильно поняла, ты сама захотела стать такой… ну даже не знаю, какое слово подойдет… Кучей? Горкой? – сделала Даша еще одну попытку, уже не прикидываясь ласковой.
Изящную позу сменили расставленные на ширину плеч ноги и сжатые в кулаки руки.
– А ты сама довела себя до состояния, когда одним ногтем можно перешибить? – не осталась в долгу новенькая. – Или ты так выражаешь солидарность с голодающими народами Африки?
Пока Зимина, тяжело дыша, искала достойный ответ, Таня снова взялась за книгу и спокойно, даже доброжелательно произнесла:
– А теперь, Даша, мне хотелось бы заглянуть в учебник. Дело в том, что в прежней школе, как я поняла по электронному дневнику, мы вас немного опередили, мне стоит повторить материал. Ты, кстати, не подскажешь, на каком вы сейчас уроке?
Ошалевшая Зимина вскинула голову так, что хрустнули шейные позвонки, крутанулась на каблуках и рванула прочь из класса. Само собой подразумевалось, что Паша последует за ней. Но он был так потрясен преображением новенькой и тем, как она дала отпор главной стервозине школы, что продолжал стоять рядом с чужой партой. Таня повернула к нему голову, и он наконец смог разглядеть ее лицо – конечно, слегка заплывшее жирком, с круглыми румяными щечками, но уж точно не уродливое. У новенькой были красивые светло-карие глаза и темные тонкие брови вразлет. Темно-медовые волосы заплетены в толстенную косу до середины спины.
– Так покажешь? – спросила она, будто с самого начала к нему и обращалась, и слегка улыбнулась. За полными губами блеснули идеально ровные зубы.
– Ага, – отозвался он, подходя вплотную к парте и склоняясь над книгой. – У нас русичка малость с прибабахом, вечно забегает вперед, чуть ли не в конец учебника. Разберет там тему, и назад.
– Это очень правильный подход, – возразила Таня. – Называется метод на опережение, его один русский педагог-новатор давным-давно изобрел. Смысл в том, что некоторые ученики могут сразу уловить новый материал, даже самый сложный, а другим нужно десятки раз разжевать. И не потому, что они тупые, просто такое у них восприятие. Ну вроде как тугодумы. А при таком методе, когда класс доберется до сложной темы, она уже будет знакома, и трудностей не возникнет.
Паша глубокомысленно покивал. Сам он гением никогда себя даже не воображал, зато был старательный, каждую тему вызубривал так, что от зубов отлетало. И учителя знали: Майский сделал все, что в его силах, требовать от него большего бессмысленно и жестоко. Даже иногда завышали ему оценки на контрольных и никогда не копали слишком глубоко. В конце концов, добрый нрав и сияющая улыбка перевешивали некоторые недостатки, а при родительских деньгах мальчик и так не пропадет – так, вероятно, рассуждали они.
С параграфом вышла заминка – все выходные Майский усердно зубрил учебник, и забегая вперед тоже, поскольку Дашка уезжала с матерью и сестрой в Питер погостить у родственников. Вот он и старался по возможности освободить неделю, ведь своенравная подруга могла затребовать его пред свои очи в любой момент. Прежний ее кавалер Вадька Михеев на том и погорел – не явился по первому зову, загрипповал, видите ли. Теперь кусает себе локти – ну или так Паше хотелось думать. Сам-то он отличался здоровьем олимпийца и подобных казусов не опасался.
В общем, чтобы прояснить дело, пришлось ему заглянуть в свой телефон, свериться с электронным дневником. Затем Майский подсел к новенькой, показал ей в учебнике, что они прошли и в какие темы заглянули заранее. В глубине души он понимал, что одноклассники с недоумением наблюдают за ним, гадая, какого черта он вообще сейчас делает. Раньше этого было бы достаточно, чтобы тут же попытаться вернуть себе репутацию крутого парня, пусть даже пришлось бы вышвырнуть учебник Тани Милич в окно. Но какое-то необъяснимое теплое спокойствие вдруг окутало его, как кокон, и отрезало от прочего суматошного мира, даже голоса одноклассников исчезли.
И, кстати, ничем плохим от новенькой не пахло, наоборот – приятным, вроде как земляникой со сливками. Паша тайком глубоко вдохнул и ощутил запредельное космическое счастье.
