Елена Чутская
Заявка в друзья

Борька Жгут в женские руки не давался. Все выгуливался, выигрывался, бренчал на струнах лакированного инструмента и женской души, портил себе репутацию. Ниночку ничто не пугало. Вцепилась она в Жгута мертвой хваткой и на правах любимой девушки ждала, пока жертва обессилит и запросит пощады. Почти два года не разжимались смертельные кольца удава. Контролируя чужую жизнь, она пыталась выправить и свою. Нежно и мягко, по миллиметру затаскивая жертву в силки, быстро училась хитростям безопасного флирта, всяким женским штучкам, но честь девичью, не поруганную, блюла зорко и, быть может, именно таким подходом смогла держать Борькины развязные поползновения в узде, пока тот не плюнул и не сделал предложение.

Особой корысти Нина не придерживалась. И так ясно, что обеспеченные родители и чаду своему на первых порах помогут семейную жизнь наладить, а там, как кривая выведет. Но любовно расчерченная и вымеренная молодой женой линия будущего счастья уперлась в подозрительную свекровь. Та избранницей сына была недовольна и раскошеливаться на обустройство семейного гнезда не собиралась. Ровно месяц выдержала Ниночка косые взгляды, перешептывание за спиной и милые улыбки, как плевки в лицо. Потом собрала застиранные вещички, с мужем и чемоданом вернулась обратно к тетке на постой. Тамара приняла ласково, все старалась угодить, дала перезимовать, а как только солнышко пригрело, выселила молодых в сырую времянку на летнее житье с глаз долой, но по соседству, под личный контроль.

Ниночка и тут не противилась. Понимала, если тетка отвернется от нее, выход один: или разводиться, или возвращаться в станицу, потому что вся современная жизнь, по ее философии, упиралась в деньги, а вернее, в их отсутствие. Кризис накрыл общество очередной ударной волной, когда Ниночке случайно выпал лотерейный билет – один из друзей Бориса помог на правах стажера устроиться в дохленький банк местного разлива. Там она проработала ровно два года, пока из декретного отпуска не вышла основная работница, и Ниночку попросили написать заявление по собственному желанию. Лишних людей в банке не держали.

Пришлось опять искать работу. Тут как раз Борька в гости зачастил, в кафе заприглашал, на ушко зашептал всякие непристойности, одним словом, кавалер осмелел, а когда устроился в отдел кредитования автосалона, и деньги вдруг посыпались из карманов. Ниночка хорошо подумала и подвела первую ночь в общей постели под согласие жениться. Возвращаться в родную станицу не хотелось. Зацепилась она за Борьку якорным крюком изящной каравеллы, поставила на карту все и… проиграла…

То, что жена вернулась не в духе, Илья приметил сразу. Жизненный опыт подсказывал: с порога лишних вопросов лучше не задавать, надо дождаться подходящего момента. Многое ему не нравилось в затее отселить племянницу на квартирование, но спорить Илья не любил, надеялся на солидный жизненный опыт и женское здравомыслие. Нинку принял как родную дочь, слова грубого никогда не сказал, даже несколько раз вступался за нее, когда Тамара выискивала повод придраться.

Укладываясь спать на широкой кровати, Илья окликнул жену. Та на ночь глядя затеяла постирушку, громыхала в ванной тазиками.

– Чего тебе? – Явившись на порог спальни, Тамара вытирала подвязанным фартуком белые полноватые в обхвате руки. Лицо от наклонов раскраснелось, короткие кудри разлохматились, а высокая грудь разрывала посредине хлопковой кофточки петлицу.

– Ты скоро? – Муж, глядя на такую красоту, позабыл суть вопроса, а только тоскливо уставился на обожаемую супругу.

– Скоро! – И загадочно-щербатая улыбка мелькнула в дверном проеме.

Сексуальная привязанность у супругов Гносенко с годами не ослабевала, а наоборот, связь укреплялась, все больше тянуло импровизировать, и весь механизм работал отлажено и четко по графику: два раза в неделю. Вот из-за этого механизма Тамара и решила поселить племянницу отдельно, выдвинув на первое место вескую причину, что молодым необходимо жить самостоятельно, иначе будут стариков стесняться. Удивило Илью даже не то, что его назвали стариком, хотя года их умеренно стремились к седьмому десятку почти параллельно, ему – пятьдесят восемь, ей – пятьдесят шесть, а то, что до замужества Нинка спокойно жила в их доме и никому не мешала.

Илья безмятежно подремывал, когда горячая рука легла на плечо.

– Спишь уже? – разочарованный голос раздался прямо над ухом.

– Что-то долго ты шла, – он оправдывался, иначе никак, повернувшись лицом, в темноте обхватил безразмерную талию, мокрыми губами чмокнул прямо в нос. – Как там Нинка? Устала с непривычки-то в первый день?

Этот вопрос мучил его весь вечер, но Илья сдерживался изо всех сил, выжидал удобного момента, и, по его мнению, такой наступил именно теперь, когда жена лежала в расслабленной позе, в нежных объятиях.

– Ничего, пусть привыкает. Потом благодарить будет, в ножки кланяться, – сонным голосом отозвалась Тамара, блаженно прижимаясь к теплой мужниной груди.

За шесть лет Илья неплохо узнал характер племянницы и, если степень благодарности определять частями тела, то ножки сюда точно не подходили. Не такая Нинка, чтобы в ножки кланяться.

– Зарплата-то небольшая, – рассуждая сам с собой, зачем-то проговорил он вслух.

– Да причем тут зарплата?

Тамара бойко высвободилась из объятий и дотянулась до выключателя ночника, висевшего в изголовье. Ажурной паутиной тень от хрустальных граней легла на покрывало, а заодно и на сонное лицо мужа, но жена на него не смотрела. Ее привлекал потолок.

– Я ей сегодня вечером половину выручки за самогонку отвалила, а она нос воротит. – Тамара энергично взбила за края подушку и расположилась полусидя. Сон исчез моментально.

– Так деликатнее надо, – принялся учить муж, но вовремя остановился.

– Да куда же деликатнее? На работу устроила, жилье нашла в двух шагах, на транспорт тратиться не надо. Зарплата живыми деньгами, приработок ежедневный. Куда деликатнее-то?

Тональность незаметно повышалась, и муж пожалел, что затеял поздний разговор.

– Ты когда к стоматологу хотела идти?

– После праздников. Поликлиника все дни выходная.

– Какая поликлиника? Ты что? Там инструменты из прошлого века, пломбы цементные. Платную клинику ищи, частную. На передних зубах лучше не экономь. Вся красота нарушится.

– Больно много хотят частные-то, – улыбнулась Томочка щедрому предложению.

– Ты на здоровье-то не скупись. Деньги есть, дай Бог, не последние…

Она уже и не помнила, что нашла в этом полысевшем мужичке с умеренным брюшком и мягким баритоном сорок лет назад. Как-то в субботний вечер с соседкой по общежитию зашла Тома Зацепа в городском парке на танцплощадку. Лето стояло жаркое, южное солнце пекло нещадно, а городские службы не успевали заправлять автоматы с водой: одна копейка – водичка минеральная, три – сладкая, газированная.

Возле полукруга летней эстрады расположился павильон с мороженым и прохладными напитками. Давка жуткая, очереди никакой нет, все лезут нахрапом, чтобы успеть занять место на скамейках под липами, где таилась жиденькая тень. Томочка, в ту пору высокая, стройная девушка, неважно, что с сельским лоском, пролезла через всю толпу, теряя где-то позади подругу, и пару раз наступила на ноги нерадивым кавалерам. Одним из них оказался молодой студент строительного техникума Илья Гносенко, он-то и обозвал девушку деревенской коровой, за что тут же получил хорошую затрещину. Так и познакомились.

В тот вечер он танцевал только с ней, в перерывах между танцами бегал за мороженым с напитками и поразил незнакомку галантными городскими манерами, а еще щедростью души и количеством мороженого. Тамара приметила сразу – не жадный, веселый, отходчивый, но первое определение перевесило все остальные, и через несколько месяцев молодые сыграли скромную свадьбу. За годы многое изменилось и в характерах, и в отношениях, но щедрость мужа не иссякала, никогда Томочка не слышала от него попреков за нецелевое использование заработанного рубля, но это уже забылось и принималось как должное…

Давно похрапывал муж, отвернувшись поближе к стеночке, давно часы в соседней комнате отбили полночь, а Тамара никак не могла уснуть. Уж сколько раз давала себе зарок не принимать близко к сердцу Нинкины выкрутасы, но сердце покалывало в груди острой занозой.

Хоть и значилась Тома третьей теткой по материнской линии, а в племяннице с первого знакомства сразу приметила характерное сходство с собственной персоной. Девочка росла на ее глазах, упрямством или целеустремленностью, что в случае с Нинкой одно и то же, напоминала ей себя в юности. Когда зашел разговор о поступлении в институт, горячо поддержала стремление девочки уехать в город и, не посоветовавшись с мужем, предложила пожить в своем доме, да только без опыта материнства непросто было уживаться с девичьим норовом.

– Смотри, племяшка, пообломают рога твои бодливые добрые люди, наплачешься еще, – поговаривала она частенько, когда Нинка взбрыкивалась в ответ на долгие нравоучения и дула губы.

Шальная, скорая женитьба капнула последней слезой в переполненный стакан теткиного милосердия.

– Ничего, посмотрим… посмотрим еще… – убеждала она сама себя, прислушиваясь к монотонному храпу мужа и тиканью часов. Не все знал Илья в сложных схемах женского мироустройства, поэтому и спал спокойным сном…

Второй рабочий день Ниночка восприняла сдержано. Без лишнего энтузиазма в семь утра приняла свежий хлеб, подписала накладную, предварительно дважды пересчитав лотки, и, отправив мужу пожелание доброго дня с поцелуем и сердечками, грустно уставилась в журнал прихода. Она звонила ему дважды, но ласковый женский голос сообщал о недоступности абонента. Борис постоянно забывал заряжать сотовый, частенько оставлял его дома, один раз забыл на трамвайной остановке, но Ниночке всегда казалось, что над его буйной, раскудрявой головой в любое время дня и ночи неустанно присутствовал ангел-хранитель. Уж слишком быстро и легко решались Борькины проблемы, и люди попадались совестливые, приличные, без сожаления тратили и время и силы на решение этих проблем. Может, поэтому он и приглянулся ей своим легкомыслием, шутливой натурой, ежедневным весельем в меру и без меры, когда и праздник давно закончился, и уставшие гости разошлись по домам, а веселье в угарном бреду все продолжалось.

Но за маской придворного шута Ниночка в силу врожденной интуиции смогла разглядеть в будущем муже душевный надлом, вовремя забинтованный, загипсованный, но продолжающий беспокоить, а в ветреную погоду дергать и тянуть. Иногда в серо-голубых глазах замечала она растерянность, пустоту и даже сожаление, но выискать причину, докопаться до сути не могла. Доверительные отношения с момента обручения между молодыми так и не установились. Не ощущала она полноценной семьи с общими интересами и пристрастиями, жили вроде вместе, а получалось каждый сам по себе. Последнее время к непростым отношениям добавились частые ночевки у родителей, явный признак неблагополучия, начало неминуемого конца…

– Хлеб свежий? – скрипучий голос вывел новую продавщицу из утреннего транса.

– Каким ему быть, если час назад привезли? – отозвалась Ниночка, рассматривая через стекло витрины сморщенное старушечье лицо.

– Обязательно нагрубить надо пожилому человеку.

– Где вы грубость услышали? Какого вам хлеба?

– Никакого. Хамка! Где вас таких только рожают? Совсем совесть потеряли…

Старуха отошла от окошка и поковыляла дальше, разговаривая сама с собой.

Ниночка ошарашено взглянула на часы: начало девятого. Неплохо день начался, первый же покупатель облаял ее с собачьей выучкой, разве что ларек не пометил, а впереди двенадцать часов сидения-стояния в замкнутом пространстве на солнечном месте с теплой продукцией из пекарни. Она почувствовала, как по спине скатилась первая капля трудового пота. Тоска.

Покупатель шел неравномерно, то набегал толпой, создавая очередь, то тянулся единичными экземплярами, отвлекая продавца от созерцания модного журнала и телефонных сообщений, оповещающих о появлении мужа в зоне доступа. Ниночка с нетерпением ждала звонка, когда через раздаточное окошко прямо в нос ударил крепкий запах молотого кофе. В нескольких шагах от ларька к трамвайной остановке вместе с лавочками и прозрачным навесом от непогоды прилепился кофейный киоск. Умопомрачающий аромат эспрессо распространялся в душном воздухе со скоростью грозовой молнии, будоражил сонное сознание, щекотал нежные ноздри.

Ниночке после чашки наспех заваренного чая и вчерашних сырников очень хотелось поскорее проснуться, взбодриться и улыбнуться новому дню. И момент, когда она решительно прикрыла задвижкой раздаточное окошко, чтобы на минуточку заглянуть в кофейный киоск, оказался решающим в ее жизненном обустройстве, если не судьбоносным и заведомо предопределяющим.

Продавщица «кофе с собой» встретила посетительницу широкой улыбкой и уже открыла рот для затертого и успевшего набить оскомину приветствия, как глаза ее распахнулись от неожиданности, затем сузились, а яркие губы из улыбки плавно перегруппировались в легкую ухмылку. Ниночка оторопела лишь на секунду, два раза моргнула ресницами и внутренне вся сжалась, чтобы достойно выстоять неминуемый удар. Кофе перехотелось.

За прилавком стояла бывшая однокурсница по колледжу, Надя Шмякина, вернее, ее бледная копия, потому что от той самоуверенной, вечно недокрашенной блондинки с черными корнями волос ничего не осталось. К Шмякиной все четыре года обучения Нина испытывала сложные чувства, вплоть до ненависти и взаимной неприязни. Оснований для противостояния было множество, но все они шли не в счет по сравнению с общим объектом тайного воздыхания – Борисом Жгутом. Первая глаз на него положила Надька, а Нинка, придерживаясь отстраненной, можно сказать, безразличной внешней политики, тонкой манерой взяла да и отбила у первой красавицы целого курса завидного жениха.

– Вот так встреча, – очнулась от шока Шмякина, окинула посетительницу глубоким взглядом, поправила на груди съехавшие в сторону бретельки фирменного фартука. – Какими судьбами?

Миловидная улыбка, а главное, радость ее была до простоты естественной, с долей удивления и того детского восторга, когда встречаешь на улице давно позабытого, но желанного друга. Ниночке показалось, будто никогда и не было между ними соперничества, холодной войны, склочных дрязг и бабьей лютой зависти. Скрывать новое место работы тоже показалось чистым абсурдом, тем более именно сейчас, когда они находились на равном положении, а соседство рабочих мест было в шаговой доступности друг от друга.

– Так мы с тобой соседи, – она кивнула головой в сторону матовой стеклянной стены, за которой четко прорисовывался силуэт хлебного ларька. – Продавцом устроилась… временно.

– Ну и я временно, – усмехнулась Надя, весело подмигнув перекрашенным левым глазом. – А что временно, то надолго.

– Кофе сделаешь? – Ниночка, придерживаясь миролюбивого тона, быстрым взглядом осмотрела сигаретную витрину, сравнила ассортимент и цены.

– Один момент!

Через минуту кофемашина натужно выдавила в бумажный стакан черный кофе без сахара.

– Поговаривали, что ты в банке работаешь.

– Два года там посидела, пока сотрудница из декретного отпуска не вышла.

– Знакомая ситуация, прямо до дрожи. Саму выперли из страховой компании, полгода только и продержалась. Теперь кофе разливаю. Бариста, блин.

– Домой почему не вернулась? – Ниночка нервно разрывала пакетики с сахаром.

– Что я там забыла? – Шмякина с барского плеча выложила на узкий прилавок крохотную шоколадку на один укус. – Знаешь, сколько в станице молодежи безработной шатается? На натуральном хозяйстве выживают, живых денег и в руках не держали. Там даже банковского отделения нет. В продуктовом магазине один банкомат стоит и то карту через раз выплевывает. А что ты меня домой гонишь? Сама-то здесь осталась.

– У меня тетка в городе, свой дом, отдельная комната.

Говорить о новом жилье Ниночка побоялась, вдруг в гости попросится, придется что-то врать, а враньем она всегда пренебрегала, знала: лучше один раз перетерпеть правду, чем три раза краснеть уличенной во лжи.

– Да понятно, тетка не чужой человек, на улицу не выгонит. Из наших кого-нибудь видела?

Ниночка пожала плечами, припоминая последний год жизни, краем глаза наблюдая через матовое окно кофейни за оставленным без присмотра ларьком, где возле раздаточного окошка маячила серая тень одинокого покупателя. Она уже собиралась вежливо распрощаться и бежать обратно, выслушивать недовольное ворчание голодных обывателей, когда Надя произнесла неожиданную фразу.

– Ко мне тут на днях Борис заглянул. Тот самый Жгут, помнишь, из-за которого мы еще на первом курсе чуть волосы друг другу не повыдергивали? А главное было бы из-за чего выдирать. Мне Катька Нечепуренко из параллельного курса рассказала недавно, буквально весной, что наш Жгут на деле жгутиком оказался. Ночует у нее иногда, а последнее время так постоянно. Представляешь, какой поворот! Хорошо, что нас с тобой мимо пронесло, а сам-то красавец красавцем, и песни пел, да только красоты той на восемь сантиметров и хватило… – Надя закашлялась грудным смехом, обнажая белые зубки и кончик языка, а Ниночке узкий подбородок и подкрашенные Надькины губки показались волчьим оскалом.

Она машинально схватилась за дверную ручку, словно за спасательный круг, пытаясь переварить услышанное, но шатающиеся тени за матовым стеклом мешали сосредоточиться на главном слове, которое мячиком подпрыгивало перед глазами и никак не желало ложиться на короткую память. Весной, буквально весной…

– Ну давай! Если что, заходи, поболтаем, – прокричала вслед Шмякина, когда за Ниночкой захлопнулась дверь.

Перед обеденным часом народ повалил табуном, очередь не уменьшалась, товара набирали много, успевай лишь на калькулятор цифры накидывать. Пустые лотки складывались ближе к двери, сдобная выпечка ушла влет, не хватило пасхальных куличей. Покупатели слезно просили оставить в следующий привоз лишний куличик, уж больно понравилось пекарское тесто. Отдельным списком Ниночка машинально записывала личные просьбы поименно, чтобы никого не забыть, ничего не упустить из виду.

До прихода тетки она находилась в каком-то легком оцепенении, в состоянии близком атараксии. Все ей казалось существенно неважным, не имеющим определенного смысла, словно вся повседневная жизнь за стенами ларька проходила в параллельном мире от ее собственной, а сама она находилась на вершине познания высокой философской мысли и открытия чего-то фундаментального и вместе с тем простого и понятного как дважды два. Но уловить по существу простое и понятное у Ниночки не получалось, все время что-то отдаляло желанную суть, а в голове занозой застряла цифра восемь. И такая интимная подробность вводила ее в гипнотический транс, потому что словам Надьки приходилось верить, уж слишком точно сходилась цифра с размером мужского достоинства.

Между тем, обладая превосходной зрительной памятью, она сравнивала установочные теткины цены на сигареты, и по всему получалось, что ее пачка никотинового яда стоила в два раза дешевле, чем в кофейном киоске. Сравнение только радовало, клиент сам будет искать, где дешевле, и охотнее пойдет и за хлебом, и за насущным куревом. В чем в чем, а в ведении торговли тетка толк знала и даже специальных институтов не оканчивала.

Возвращаясь с рынка с тяжелыми авоськами, Тамара заглянула в ларек только на пять минут, отдышалась, дала отдых натруженным рукам, заодно проверила по накладным приход. Больше всего на свете она боялась в конце каждого месяца ревизии и подсчета остатков с выявлением недостачи. Но огромнейший опыт в торговой отрасли, врожденное дарование просчитывать все недостачи наперед и просто природная смекалка, никогда не допускали, чтобы Тамарочка опускалась до такого позора. И хотя последняя успешная ревизия прошла пять дней назад, а следующая намечалась лишь через месяц, она не теряла бдительности и решила первое время контролировать работу племянницы, пока та не зарекомендует себя в ее глазах.

– Ты что кофе здесь распиваешь? – Тамара приметила бумажный стаканчик. – Он же мочегонный. Смотри, прижмет…

Ниночка от жары едва улавливала смысл наставлений.

– Дом ведь рядом, сбегаю туда и обратно.

– Куда туда? – Двойной подбородок заходил ходуном. – И не вздумай мне ларек бросать! Вот…

Из дальнего угла Тамара вытащили пластиковое зеленое ведро с крышкой.

– Окошко закроешь, пригнешься. Никто не увидит, проверено тысячу раз. Перед закрытием на клумбу выльешь, да сполоснуть не забудь, чтоб не завонялось. Поняла?

Подобная перспектива встала перед Ниночкой в неприглядной красе. Личная гигиена в антисанитарных условиях показалась немыслимой и где-то даже чудовищной. Тетка сразу приметила, как у племянницы поморщился тонкий носик, округлились глаза.

– Ничего, обвыкнешься. Воды меньше пей, а про кофе забудь.

– Так жарко же. Может, попросить хозяина установить кондиционер?

– Просили уже, – отмахнулась Тамара, – не одна ты такая умная. Дверь приоткрывай немного, сквознячок погуляет, вот тебе и кондиционер.

– Так страшно мне дверь открытой держать.

– Чего страшно? Кому ты нужна! Район у нас спокойный, люди порядочные… Ладно, засиделась я с тобой, караси на жаре дохнут. Смотри, после двух молоко привезут. – И подхватив сумку с трепыхающейся живностью, тетка отправилась домой.

Ниночка приняла молочку, доверие оправдала и фамилию не опозорила. Ловко пересчитала пленочные пакеты кефира, молока, стаканчики сметаны, творожные пачки. Все уместила в холодильную камеру, прокрыжила накладные четкими галочками и в конце вывела красивую, витиеватую подпись.

После обеда народ за хлебом шел неохотно, между покупателями Ниночка успела пообедать холодными бутербродами, остывший эспрессо вылила на соседнюю клумбу и наконец-то дозвонилась пропавшему мужу.

– Ты соскучилась, зая моя, – неслось из телефона.

Голос мужа с игривой интонацией ей не нравился, как и весь набор зоопарка, которым он постоянно называл ее в личном общении. На провокацию Нина не поддавалась, терпела и недовольство не проявляла, а Борис с ее молчаливого согласия каждый раз придумывал новое прозвище.

Заручившись обещанием мужа вернуться с работы пораньше, все оставшееся время она посвятила размышлениям о предстоящей встрече, но информацию, так любезно предоставленную Надей, переваривать в голове мешали назойливые покупатели. Костяшками пальцев стучали они по витражному стеклу, требуя выдать хлеба, мешая сосредоточиться на личных переживаниях, выводили продавщицу из задумчивой абстракции, куда она успевала самолично загнать себя между очередными клиентами.

Очнулась Ниночка лишь под вечер, когда высокий мужчина с красными ладонями и бледно-синей татуировкой «Вова» на пальцах сунул ей в окошко смятую пятитысячную купюру, а перед этим она выдала ему довольно внушительный набор молочки и сдобных куличей. Покупатель отчего-то нервничал, торопился на трамвай, просил поскорее сдачу, но продавщице бумажка показалась странной и на ощупь вызывала сомнение.

– Других денег у вас нет? У меня сдачи не будет, – сообразила, наконец, Ниночка и протянула фальшивую купюру обратно.

– Ну не будет и не надо, – усмехнулась через окно довольная рожа с опухшими глазами.

Выхватив из дрожащих пальцев малеванную бумажку, мужчина через тротуар метнулся в раскрытые двери подошедшего трамвая и напоследок махнул ошарашенной Ниночке бейсболкой. Бледное лицо продавщицы вжалось в стекло витрины так, что нос съехал на сторону.

Подсчитывая первые убытки, она едва сдерживала слезы. Перед закрытием ларька люди снова повалили толпой, и Нина только успевала менять местами пустые латки, полностью сосредоточилась на торговом процессе, хлюпая носом, смахивая скупую слезу. Разрыдалась она в полном одиночестве, когда до конца смены оставалось пятнадцать минут, и в это время хлеб с молоком был уже никому не нужен. Вечерний сумрак покрыл сиротливую без людей остановку, над кофейным киоском и парикмахерской давно горела сигнализация, и только ее заведение светилось изнутри холодным светом пыльной лампочки. Не выкурив за день ни одной сигареты, она чувствовала легкую тошнату, желудок сводило голодными спазмами, а мочевой пульсировал нервными позывами, держась на грани разрыва.

– Чего с-слезы л-льем?

От испуга Ниночка ойкнула и чуть не обмочила трусы. В узкий проем приоткрытой двери через гипюровую занавеску, специально приспособленную теткой от мух, заглядывал широкоплечий мужичок в джинсовых шортах, в майке с неразборчивой надписью. Она узнала его по голосу.

– Ничего. Вам какое дело?

– Мне никакого. А вот если нужна п-помощь, п-помогу.

– Да, – перед любопытным носом Нина моментально закрыла дверь, – много здесь вас, помощников!

– Обидел кто? – Олег обошел ларек, заглянул в раздаточное окошко.

– Если бы обидел… Обокрал!

– Ух ты! Намного?

– Молоко, кефир, хлеб, три кулича. – Цифры складывались на калькуляторе, Ниночке и самой хотелось узнать недостачу. – Выходит пятьсот рублей.

– Средненько, – прокомментировал вечерний клиент.

– У меня зарплата семьсот в день… Вы что хотели? Хлеба? – Ниночка сменила раздраженный тон на дружественный и собралась закрыть окошко, когда на блюдце легла новенькая хрустящая тысяча. Олег получил на работе обещанный аванс.

– Пог-гаси свой убыток, а на остаток мои д-долги спеши. Доброй ночи…

Больше он не сказал ни слова, развернулся и неспешным шагом побрел вдоль трамвайной линии…

Второй день Ниночка возвращалась по темноте с надеждой, что муж давно дома. Но возле крыльца ее встретила хозяйка, баба Нюра, сидя на любимой табуреточке с костыликом в руках. Под козырьком возле фонаря кружило облако мошкары, ночные бабочки бились в тусклое стекло.

– Вы что так поздно? – удивилась Нина хозяйке.

– Томку жду, а она не йдёть.

Теплый серо-грязный платок, повязанный поверх белой хлопковой косынки, закрывал старушечий лоб и доходил до самых глаз. Цвет их невозможно было разглядеть, потому что глаза баба Нюра ни на кого не поднимала по причине подслеповатости, очки не любила, надевала при крайней нужде, а в разговоре с собеседником ориентировалась на голос.

– Так давайте я вас сегодня сама уложу, – предложила Ниночка свои услуги.

Она торопилась приготовить ужин и визуально прибраться к приходу Бориса, хотя бы перестелить постельное белье.

– Так я идоси не ила ишо, – баба Нюра пошамкала беззубым ртом, заправила узенькую полоску выбившейся белой косыночки под теплый платок в глубокую щекастую морщину.

Изначально уговор между теткой и племянницей значился на словах такой: кормление старушки Тамара брала на себя, за Нинкой оставался общий надзор – подать, принести, в аптеку сбегать, постирушку какую затеять, но стирки устраивались крайне редко, а болезни обходили бабу Нюру стороной, дата рождения в паспорте отпугивала модные хвори лучше оберега.

По каким-то отдельным моментам Ниночка уяснила, что тетка уже на протяжении нескольких лет вела за старушкой благотворительный надзор, то проведывала без повода, то кусок пирога по праздникам несла в угощение, то вдруг принималась за генеральную уборку всего дома, надраивала полы, вымывала пыльные окна. Не составляло ей особого труда и наварить борща на лишнюю тарелку, и на пяток больше нажарить домашних котлет. Баба Нюра в питании не вредничала, чем накормят, тому кланялась и спасибо говорила. Чай любила, узвар из сушеных фруктов, не брезговала и пресными оладьями с вареньем.

В благородном стремлении родственницы опекать старого человека Нина по душевной простоте своей никак не могла заподозрить корыстный, тайный умысел или ту легкую наживу, которая так часто прельщает падкого до чужого добра человека нечистого сердцем и помыслами. Такую заботу Ниночка приписывала, скорее всего, одинокому, бездетному существованию супругов Гносенко, избытку свободного времени и дальней родне, в которой всегда находился кум-сват-брат от третьего колена по пятой параллели, а в итоге – вместе росли, ели за одним столом.

Но Тамара о родословной не заикалась, в далекие воспоминания не вдавалась и пожелтевшие фотографии из альбома не показывала. Раз в два дня исправно относила старушке разносолы, перемывала грязную посуду, выметала из-под стола оброненные крошки и зорким взглядом осматривала стены комнат на предмет плесени. В снежные зимы и дождливое лето через фундаментные трещины в дом проникала сырость, и тошнотворный запах затхлости от деревянных полов надолго селился по углам. Но последний месяц Тамара наведывалась к бабе Нюре каждый день, проверяла Нинкино житие, и никогда подобной заминки, чтобы старушка без ужина спать ложилась, не происходило…

– Пойдемте, бабушка, я вас сама накормлю, – Ниночка вспомнила о сырниках, – и чай организуем.

За то время, что прожили они с Борисом во времянке, Нина толком с хозяйкой так и не познакомилась. Ей казалось, что баба Нюра чудаковата немного, если не сказать из ума давно выжила. Лишними разговорами не увлекалась, жила по своему распорядку изо дня в день неизменному и на новых постояльцев посматривала неприветливо, с явным недоверием.

Ниночка помогла старушке подняться по трем облупленным ступеням, завела в дом на кухню, где и усадила сразу за круглый стол. Пока на газе закипал чайник, выставила перед хозяйкой разогретые сырники и даже сметаны не пожалела.

– Молочка нэма? – робко поинтересовалась баба Нюра и впервые за все время посмотрела на Ниночку чистыми голубыми глазами.

Отыскалось и молочко. Вместо надоевшего чая хозяйка с удовольствием выпила кружку молока, прожевала пышные сырники и все посматривала в окно, занавешенное от чужого глаза плотным тюлем. Калитка скрипнула, а у Ниночки запрыгало сердечко. Не иначе как муж слово сдержал, пораньше с работы вернулся. Но на пороге возникла тетка с тарелкой, покрытой бумажной салфеткой, полной жареных карасей.

– Вы уже и повечеряли, смотрю.

Улыбаясь виноватой улыбкой, она присела за стол, заглянула в тарелку с голубой каймой, отбитым краем.

– Чем ты бабу Нюру потчуешь?

– Сырниками. Угощайтесь.

– Ой, спасибо, племяшка, не привыкла жареное на ночь-то есть. Припозднилась я с карасями, завозилась в огороде, то одно, то другое, перед отъездом решила тепличку проветрить. Значит, справитесь тут без меня? Я, Нинка, надумала своих на Пасху проведать. Дня на три в станицу уеду с Ильей.

– Когда? – только и выдохнула изумленная племянница, припоминая, что в станицу тетка недавно ездила.

– Вот поработаю денька два, чтоб ты отдохнула, и поеду. Справишься?

В ответ Нина повела плечами, ее мнение уже ничего не изменит. Торговля в ларьке большой сложности не вызывала, а вот старушка…