Елена Чутская
Когда цветет олива

– Buon giorno⁴, – выдавила из себя Маша и приветливо улыбнулась.

Первая от ступора очнулась Карла. Губы ее искривились в легкой ухмылке, правая бровь изогнулась вопросительным знаком, а руки крючками сцепились на складках черной юбки.

– Что с вами такое? – За спиной смущенной гостьи показался Марио. Сыновья следом вкатывали на порог чемоданы. – Языки проглотили? Это Мария!

Невестки коротким «ciao» сдержано приветствовали красивую молодую женщину в элегантном брючном костюме, и только маленькая Пэскуэлина бросилась навстречу и сунула в руку гостьи подарок.

– Я Пэскуэлина. А ты?

– Мария. Маша.

Девочка попыталась произнести новое имя, но в таком сочетании шипящий звук неудобно застревал в горле, и Пэскуэлина, оставив тщетные попытки с наскока овладеть русским языком, громко и с твердым длинным «р» произнесла первый вариант. Маррия! Обстановка слегка разрядилась, прошло первое оцепенение, и Марио по очереди представил всех членов семейства.

Позже за обеденным столом Маша еще раз незаметно оглядела потенциальных родственников, с которыми предстояло общаться ближайшие три месяца, и сделала неутешительный вывод – семья ее не приняла. Тонкой душой она сразу уловила настороженность и затаенную враждебность, тщательно скрываемую за милыми улыбками. За обедом разговаривал только Марио и Джулиано. Первый что-то спрашивал, а второй всего лишь отвечал. Отец сидел во главе стола. Семья старшего брата расселась с одной стороны, младшего – с другой. По левую руку от главы семейства Тонини первая сидела Карла, по правую Джулиано, но отец потеснил старшего сына и усадил рядом с собой гостью, поэтому Маше весь обед пришлось просидеть под пристальным взглядом черных глаз старшей сестры. Когда кусок карпаччо застревал в горле, Маша запивала его глотком вина, и Карла сразу усмотрела в этом пристрастие к алкоголю.

Обед длился больше двух часов, Паола меняла на столе блюда, Роза – тарелки. Уставшая от длительного застолья Пэскуэлина первая попросилась выйти из-за стола, и Маша вспомнила о сувенирах. Для вручения подарков пришлось переместиться в просторную комнату с закопченным камином и главным достоянием деревенского дома – большим видавшим виды ковром из овечьей шерсти. Даже с ограниченным словарным запасом Маше не составило труда вложить лично в руки каждому члену семейства персональный подарок, получив в ответ только «grazie⁵» и пару снисходительных улыбок. Подарок для Марио она решила придержать и вручить наедине.

Карла долго держала в руках тяжелую шаль с густой бахромой, но цвет основного фона – черный – ей понравился. Даже округлые выпуклые розы, раскрашенные столь удивительным сочетанием красок, которые она видела впервые в жизни, непроизвольно навеивали мысль тут же примерить подарок и покрасоваться перед зеркалом. Невестки незаметно посмеивались над смущенной родственницей, и только Марио открыто поддержал сестру.

– Карла, этот платок очень тебе идет. Примерь скорее, хочется посмотреть!

– Дома примерю. – Ее вытянутое лицо слегка дернулось. – Молода она для тебя, Марио.

– Что же в этом плохого? – усмехнулся довольный таким комплиментом брат, закатив глаза под потолок.

– Потом спохватишься, да поздно будет.

Карла засобиралась домой. Прихватив подарок, с высоко поднятой головой она вышла из комнаты, и Маше показалось, что в эту минуту между братом и сестрой произошел непроизвольный разрыв. Ее уход послужил сигналом и для остальных. Марио никого не задерживал. И пока братья выискивали причину, чтобы вежливо ретироваться, Паола демонстративно сняла с себя коричневый кухонный передник и надела на шею гостье с явным намеком в качестве кого та принимается в семью.

В опустевшей комнате покинутый всеми Марио сидел в глубоком кресле и разочарованно смотрел на закрытую дверь, за которой последним скрылся любимый внук Марко. В такой неудобный момент Маша протянула ему гладкий, полированный футляр.

– Prego⁶.

Марио вскинул густые брови, дрожащей рукой принял подарок.

– О, Мария! Это великолепно…

Ей даже показалось, что в его глазах заблестели слезы. Он весь обмяк, поникшая голова с густой, волнистой шевелюрой свесилась на грудь. И в эту секунду в подвижном, жизнерадостном Марио, каким он показался ей в Москве при первом знакомстве, она отчетливо увидела усталого старика, скрывающего за неестественной бравадой ущемленное достоинство и первую горечь разочарования в обожаемых детях. Осторожно присаживаясь на узкий подлокотник кресла, она провела рукой по широким плечам, заглянула в глаза. Страждущий утешения, Марио схватил ее руку, прижал к щеке и заговорил быстро, страстно, сплошным речитативом без запятых и точек, глотая окончания. Маша не понимала ни слова, но женская интуиция, которая в такие минуты крайне редко давала сбой, подсказывала, что сейчас нужно просто слушать.

Он рассказывал о жене, о своей любимой Бьянке. Ни с кем и никогда он не делился этой любовью после ее неожиданной смерти, даже сестра редко отзывалась на такие душевные разговоры, вечно придумывала какие-то дела, чтобы не выслушивать откровения родного брата. Карла прекрасно знала: Марио обладал слишком добрым сердцем и ранимой душой, но такие качества принимала за слабость и даже мягкотелость, несвойственные семье Тонини. Еще в детстве она прозвала его «картошечкой», потому что твердые и упругие на вид клубни после варки становились рыхлыми и мягкими, легко давились вилкой, превращаясь в картофельное пюре.

Марио вспоминал о счастливых годах, прожитых в родном доме, когда во всех комнатах звучал детский веселый смех. Тогда они жили дружной семьей, а вечно хмурая Карла, играя с племянниками по воскресным дням, улыбалась той очаровательной улыбкой, которая напоминая ему родную мать. Но те годы пролетели как один день. Сыновья выросли, обзавелись семьями, а Карла последнее время только ворчит и придирается к его невесткам по всяким мелочам.

– Ты сразу понравилась мне, Мария. – Он прижимал ее руку к сердцу, говорил судорожно, торопливо, словно боялся, что она оттолкнет его. – Твое лицо даже на фотографиях светится счастьем. Ты очень красивая женщина! В нашей деревне таких нет. Вы русские все красавицы. У моего друга жена из России. Он молится на нее, словно эта женщина сама Мадонна! Что я говорю… Я и сам готов молиться на тебя, Мария, лишь бы ты осталась в моем доме навсегда. Пусть дети живут сами по себе, они не будут нам мешать. Ты останешься со мной?

Он замолчал в ожидании ответа. Растерянно улыбаясь, Маша пожала плечами. Весь монолог прозвучал для нее красивой мелодией и не более того.

– О, Мадонна! Ведь ты ничего не поняла!

Возглас сожаления вырвался из его груди, но предчувствуя очередной бессмысленный монолог, как маленького ребенка она взяла его за руку и повела на кухню. За стаканчиком домашнего вина, обдумывая каждое слово, с помощью планшета гостья повела несложный разговор.

– Твоя семья должна привыкнуть ко мне. Si?⁷

Марио кивнул головой.

– Нужно дать им время. И сыновьям, и твоей сестре. Si?

Снова кивок головой.

– Не надо расстраиваться, пожалуйста. Через три месяца я уеду. Береги свое сердце. Они твоя семья, а я чужая.

– Нет! Ты мне не чужая. Мое сердце полно тобой. Я хочу жить ради тебя.

Стакан в ее руке дрогнул, и на лакированную поверхность стола пролилось несколько бордовых капель. Весь перелет Маша обдумывала именно те причины, которые побудили ее явиться в Сан-Стефано, и наивно полагала, что в первый день удастся избежать щекотливых вопросов о совместном будущем. В сорок восемь лет глупо надеяться на платонические отношения там, где чувствовалось половое влечение вперемешку с робкими признаниями в любви. И совсем нетрудно было догадаться, зачем шестидесятилетнему мужчине так скоропалительно знакомиться с более-менее молодой женщиной и тут же приглашать в гости на длительное проживание, что за всеми разговорами и милыми улыбками стоял очевидный сексуальный контекст, который на расстоянии казался вполне безобидным и не вызывал столь явной неприязни. Но сейчас, когда фигурант находился от нее на расстоянии вытянутой руки, поездка вдруг стала принимать какую-то интимную подоплеку, пошлую и комичную одновременно.

Привычку бросаться в омут с головой Маша никогда за собой не замечала. В ее характере, особенно последние десять лет, больше прослеживалось длительное раздумье, тщательное взвешивание и сопоставление желаемого с действительным. И со временем, как пелось в одном старинном романсе, «усталых дум полет стал низок, и мир души безлюдней и бедней». Жизнь нещадно прибивала мечты к земле, делая их тривиальнее и прагматичнее, постепенно окрашивая восприятие окружающего мира в черно-белый цвет. И свой приезд в Италию она в первую очередь рассматривала, как внеплановый отпуск за свой счет, и не собиралась принимать никаких решений, касающихся совместной жизни с едва знакомым человеком, которого она видела второй раз в жизни. Не хотелось ей спешить настолько необдуманно, спонтанно и бесповоротно.

– Очень быстро, – Маша прочла ответ с планшета.

– Тебе нужно время? – догадался Марио и облегчено вздохнул.

– Si! Tempo!⁸

– Я буду ждать вечность!

Все было понятно и без перевода. Улыбнувшись, она просто кивнула головой.

За окном давно наступил вечер. Шум дождя постепенно стих, и кухня озарилась матовым светом догорающего заката. Перед уходом Роза перемыла грязную посуду, жирные противни, тяжелые чугунные сковородки. Но коричневый фартук из грубого льна, так демонстративно повязанный Паолой на тонкую талию гостьи, Маша восприняла буквально и по-хозяйски осмотрела стол на предмет недомытой посуды. На подносе остались лишь тяжелые с толстым стеклом стаканы для вина, чем-то напоминавшие граненые, которые раньше подавались в поездах дальнего следования в подстаканниках, и тонкие круглые бокалы на длинной ножке. Она быстро освоилась с подачей горячей воды, с глубокой отбитой в нескольких местах эмалированной раковиной, где сначала в обильной пене замочила, а потом осторожно вымыла и расставила на просушку весь фамильный «хрусталь» и «богемское стекло».

Из-за низкого расположения раковины спину немного потянуло, и, решив отдохнуть от праведных трудов, она подсела к Марио за стол, где опробовав дорогой подарок и довольно пыхтя новой трубкой, он пускал под потолок серые кольца дыма. Запах табака Маше понравился, древесно-ванильный он ненадолго перебивал тот церковный сладкий аромат ладана, которым было пропитано итальянское жилище снизу доверху. Поначалу от него кружилась голова, но к вечеру запах приелся и не раздражал напоминанием о церкви.

– Ты устала?

Маша утвердительно кивнула головой, ей ужасно хотелось спать. Бессонная, нервная ночь перед вылетом, сам перелет и холодный прием семьи Тонини не прошли бесследно. Но больше всего без долгих объяснений и неуместной стыдливости ей хотелось уладить один щекотливый вопрос – где она будет спать. Марио словно прочел ее мысли. Повел гостью через комнаты в правое крыло дома, но перед широкой деревянной дверью, обитую по углам тонким железом, остановился.

– Это спальня моей жены.

Маша ничего не поняла, но по обстановке и той безупречной чистоте, которую источала даже хлопковая занавеска с грубыми кружевами, догадалась, о ком шла речь. Узкая комната окном выходила во внутренний двор. Возле правой внешней стены стояла довольно широкая, старинная кровать с резными набалдашниками по углам, под окном узкий стол с полированной поверхностью и один стул. С левой стороны умещался низкий двустворчатый шкаф для вещей, за ним прямоугольный комод и овальное в серебряном обрамлении зеркало. Проход между кроватью и мебелью был не больше метра, низкий беленый потолок нависал почти над самой головой, и Маше показалось, что протяни она руку, и можно спокойно коснуться кончиками пальцев шершавой поверхности. На фоне белых стен темная мебель казалась почти черной и наравне с глубокой стариной отдавала еще специфичным запахом. Даже единственный стул с высокой резной спинкой с такой важностью выставил точеные ножки, словно на нем восседала сама неаполитанская королева.

Пока она знакомилась с обстановкой, Марио прикатил два чемоданы и объемный саквояж. Слово «умыться» непроизвольно потонуло в женской памяти, и Маша показала жестом, чего она хочет. В конце темного коридора за филенчатой дверью оказалась превосходная, абсолютно новая ванная комната.

– Buona notte, Maria.⁹ – Напоследок Марио поцеловал тонкую руку и с глубоким вздохом удалился в свою спальню.

После теплого душа она блаженно вытянулась на свежих простынях, пропитанных все тем же ладаном, но уже терпимее и в какой-то степени безразлично для уставшего женского организма, вопиющего о долгожданном отдыхе. Проваливаясь в водоворот тяжелого сна без сновидений, Маша еще успела подумать о красивом доме, словно о табакерке с секретом, и тут же перед ней замелькали мрачные лица его домочадцев, но перед ними она испытывала не страх, а только странное чувство интеллигентной неловкости за то, что своим появлением невольно нарушила привычный уклад их жизни. Но и они казались ей на удивление исключительными так же, как висевшая в изголовье кровати хорошая репродукция Сикстинской Мадонны, а под ней католический крест из красного дерева с изящно вырезанной фигуркой Христа, оберегающего ее сон.

Глава вторая

Ранним утром Марио выслушивал от старшей сестры долгий нравоучительный монолог. Они сидел друг против друга за кухонным столом. Между ними стояла большая корзина со свежими яйцами, молодым салатом, сельдереем и артишоками. Карла каждое утро приносила с огорода сезонную зелень, а из курятника белые, еще теплые яйца, которые Марио любил пить на завтрак сырыми. Сестра первая начала неприятный разговор. После возвращения из России он ждал его каждый день в течение двух месяцев, но в глубине души Карла надеялась, что здравый смысл одержит верх над старческим слабоумием, и откладывала беседу до последнего дня.

Набивая табаком новую трубку, Марио внимательно слушал наставления старшей сестры, а она тихим голосом перечисляла все недостатки его избранницы, главным из которых считался возраст.

– Ты хочешь стать посмешищем, Марио? Мало тебе, что она иностранка, так еще и моложе на двадцать лет. Побойся Бога, брат! Она не успела переступить порог твоего дома, а по деревне уже поползли слухи. Через день нашу фамилию будут полоскать все кому не лень. Зачем нам такой позор, Марио? Пусть погостит немного, а через неделю отправь ее обратно.

– Ты преувеличила нашу разницу, Карла, но мне приятно. Ей сорок восемь лет, и свой возраст Мария не скрывает.

– Она выглядит намного моложе, Марио, – сестра согласилась уступить, – но ведь людям все равно, главное, что сплетни уже идут по деревне.

– И что говорят?

Карла смутилась. То, что говорили в деревне, не заслуживало особого внимания. Но ей очень хотелось привести весомые доводы, чтобы вразумить безрассудного брата, и Карла решила приукрасить безобидные сплетни досужих соседок.

– Говорят, что эта русская, если ты на ней женишься, лишит твоих сыновей наследства.

Марио рассмеялся, поперхнулся остатками дыма и закашлялся. Чего только не придумают люди!

– Они завидуют мне.

– Чему тут завидовать, брат? Сколько таких случаев. Или ты думаешь, она будет спать с тобой только из-за жалости!

Тяжелая ладонь звонко ударила по столу. Спаниель, спокойно дремавший в углу на подстилке, встрепенулся, пошевелил длинными ушами, пытаясь угадать: прозвучала команда «гулять» или просто показалось.

– Придержи язык, Карла! Тебя это не касается. Мне только шестьдесят, я полон сил. Кого я должен выбрать, по-твоему? Косую ведьму Аделину или горбатую Росину?

– Нет у Росины горба! – горячо заспорила сестра, подскочив со стула. – Спина немного сутула, только и всего…

– Я не хочу больше ничего слушать, Карла. Уважай Марию, как мою гостью, больше мне ничего не надо.

– Пока здесь живет русская, моя нога не ступит на порог твоего дома, Марио!

Не дождавшись ответа, Карла торопливой походкой проследовала к выходу, и через секунду стукнула входная дверь. Этот стук окончательно пробудил гостью Тонини ото сна.

За утро она просыпалась несколько раз. Первый в шесть утра по московскому времени, в тот час, когда вставала на работу, и привычка, выработанная долгими годами, сыграла с ней злую шутку. Но вспомнив про разницу в два часа, Маше показалось неудобным будить хозяина в четыре утра, и сон навалился на нее с той сладостной негой, которая бывает как раз под утро. Спустя час ее разбудил шум проливного дождя, и Маша даже успела подумать, что в устойчивой неаполитанской непогоде виновата она сама, а не европейский холодный циклон с затяжными дождями, долетевший на юг Италии из далекой Скандинавии. Ровно в семь часов она уловила рев машины и приглушенные голоса. В понедельник пораньше семья Джулиано уезжала в Неаполь, теперь они вернутся только в пятницу.

После многократных пробуждений Маша погрузилась в глубокий сон именно в тот час, когда рассвет набрал полную силу, и дождливое утро уступило место хмурому дню, но от глухого стука входной двери она резко открыла глаза и подскочила с кровати.

На кухне ее встретил Марио с большим кофейником ароматного напитка. Собственно, благодаря стойкому аромату обжаренных зерен она и отыскала кухню, немного поплутав после ванной по незнакомому дому.

– Buongiorno!¹⁰ Как спала?

– Хорошо. Очень хорошо.

– Кофе?

– Нет, спасибо. Я пью чай.

Растерянный Марио застыл с кофейником в руке. В семье Тонини все, кроме детей, пили кофе. Заварных чайных пакетиков ни в шкафу, ни в жестяных банках не оказалось. Карла уже лет десять как перестала тратить деньги на чайную пыль, которую продавали в магазинах Неаполя. А Маша по причине хронического гастрита давно отказалась от кофе, но чтобы не обидеть гостеприимного хозяина, ей пришлось выпить полчашки, предварительно разбавив крепкий напиток кипяченой водой. Из домашних яиц у нее на удивление получился пышный омлет с румяной корочкой, а овощной салат из свежей моркови, шпината и спелых помидор пришелся хорошим дополнением к позднему завтраку.

– У меня получилось? Я правильно делаю? Correttamente?¹¹ – спрашивала она с обворожительной улыбкой.

– Si, – отзывался Марио, одобрительно цокая языком.

За окном накрапывал нудный дождь, огромные лужи увеличивались по всему подворью, и кроме спаниеля на прогулку никто не спешил. После завтрака Марио устроил для гостьи настоящую экскурсию. Вместо прихожей в доме имелась большая гостиная с камином, тремя креслами, низким столом и вешалкой. Из гостиной вели две двери: первая на кухню, которую Маша досконально изучила еще вчера, а вторая в соседнюю комнату, где располагались книжные шкафы, диван, овечий ковер и глубокие кресла. Два окна, завешанные тяжелыми, темными шторами, выходили на запад, и напрашивался вывод, что жаркими летними вечерами именно в этой комнате будет прохладно. Везде чувствовался качественный ремонт, словно сделанный ради ее приезда – свежевыкрашенные стены без единого пятнышка, белоснежные потолки, натертые до блеска терракотовые полы. Когда же дошла очередь до хозяйской спальни, Маша и вовсе замерла на пороге уютной комнаты в необъяснимом восхищении. Помимо широкой кровати, которая стояла на возвышении, там находился вместительный шкаф с резными дверцами и огромный кованый сундук. Обстановка напоминала сцену из исторического фильма о семействе Борджиа, не хватало парчового балдахина и кроваво-красного ковра. Казалось, что вся мебель в доме имела налет антиквариата с запахом средневековья и была нарочно свезена сюда из музеев Ватикана.

– Мебель собирал мой дед, а потом отец, но мне это не интересно, – пояснил Марио на удивленный взгляд Маши. – Я строю бассейны, гаражи, теплицы. Завтра поедем с Франческо в соседнюю деревню. Будем разбивать птичник. Сегодня побуду дома с тобой.

– А можно зажечь камин?

В дождливую погоду от каменных полов тянуло сыростью, и ей вдруг захотелось погреться возле открытого огня, воображая себя средневековой сеньорой богатого дома с армией слуг и маленьким чернокожим пажом в придачу. Маша живописным жестом обняла себя за плечи, демонстрируя жуткий холод. Через пять минут в камине полыхали дрова, а Ричи, вытянувшись прямо на полу, подставлял мокрый нос неожиданному теплу, слегка подрыгивая задними ногами.

Из кухни появились графин красного вина и стаканы, затем большая тарелка с нарезкой сыра, ветчины, кисть темно-синего винограда и моченые оливки. Но выпить первый стаканчик за прекрасную гостью помешала младшая невестка, возникшая на пороге гостиной с дочкой на руках. С маленькой Пэскуэлины прямо по голым икрам и розовым сандалиям стекала дождевая вода, перепуганные глаза застыли черной вулканической лавой. Горячо извиняясь за неожиданный визит, Роза что-то быстро проговаривала свекру с явной просьбой в подтексте, но растерявшийся Марио категорично мотал головой, хотя женский голос звучал настойчиво.

Из разговора Маша ничего не поняла, но отчаяние слышалось в каждом слове, а внешний вид ребенка требовал срочного вмешательства.

– Что случилось? Problemi?¹²

– Si! – Услышав от гостьи понятное слово, Роза вцепилась в него, как в спасательный круг, и зачастила скороговоркой. – Мне надо уйти на работу, а ребенка оставить не с кем. Франческо еще утром уехал за материалом. Я ходила к Карле. Ее тоже нет дома. Пока шли обратно, Лина упала в лужу, вся одежда промокла, а через пять минут я должна открыть почту. Если я опоздаю, меня уволят, а другой работы в деревне нет…

Из всего монолога Маша поняла только bambino¹³ и posta¹⁴. Она приняла девочку на руки, а несчастная мать побежала на работу.

Дед отставил стакан с вином и засуетился возле любимой внучки. Откуда-то принес сухие детские вещи, теплую вязаную кофту, возле камина просушил носочки и мокрые сандалии, на стуле развесил платье. Все действия Марио сопровождал нежной речью, называя ребенка самыми ласковыми прозвищами, какие только мог придумать. Лина-бабочка, Лина-цветочек, Лина-лучик солнца, Лина-стрекозка… Маша вслушивалась в плавное, тихое течение итальянского языка, принимая его как песню, и даже не догадывалась, что между ласкательными прилагательными у Марио часто проскакивали неаполитанские слова, которые остались в его памяти еще с детства. Пока дед с внучкой играли в ладошки, щекотали и весело щелкали друг друга по носу, а затем долго гладили темно-коричневую шерсть разнеженного возле тепла сонного спаниеля, Маша твердо решила во что бы то ни стало выучить этот удивительный, певучий язык, чтобы в будущем также как Марио ласкать перед сном своих внуков, убаюкивая их нежным звучанием непонятных, но таких красивых слов.

Возле камина она согрелась и уже заклевала носом, когда Пэскуэлина, устав от дедушкиной любви, метнулась к ней на колени и протянула атласную ленту, выпавшую из расплетенной косы.

– Так тебя можно звать Лина? – обрадовалась гостья короткому имени, пытаясь заплести непослушную черную гриву в толстую косу.

– Si, – отозвалась девочка, порывисто обхватив женщину за шею и чмокнув в обе щеки.

Смутившись от неожиданного порыва нежности, Маша обняла девочку в ответ, а Марио довольно рассмеялся. Внучка первая приняла его гостью, с детской непосредственностью выразив искреннюю симпатию.

Главную роль в установлении дружеских отношений с сыновьями и их женами Марио отводил внукам, но если Марко всю неделю учился в Неаполе, то Пэскуэлина всегда находилась под рукой. Детского сада в маленьком Сан-Стефано никогда не было. Дети до шести лет воспитывались дома под неусыпным присмотром матерей, многочисленных тетушек и бабушек. Роза с дочерью до трех лет сидела дома, а когда местный почтальон, старый Бруно, вышел на пенсию, изъявила желание устроиться на работу. Одна Карла поддержала странное решение невестки, но присматривать за малышкой Линой согласилась с большой неохотой.

Растить отпрысков Тонини ей было не впервой. Карле, как старшему ребенку в семье, родная мать доверяла младшего сына еще с пеленок. С десяти лет девочка умела пеленать, кормить, стирать марлевые подгузники и развлекать вечно орущего Марио с утра до вечера. Из-за него Карла с опозданием окончила среднюю школу, потом рано вышла замуж и сколько себя помнила, гнула спину на огороде, обеспечивая всю семью свежими овощами. После женитьбы брата вместе с его женой Бьянкой она самоотверженно выхаживала недоношенных младенцев. Джулиано и Франческо с разницей восемь лет по неведанным божьим законам рождались почти одинаково – утомительно долго для отца и смертельно тяжело для матери. Свою бездетность Карла приняла смиренно, без малейшей доли сожаления, и всю невостребованную материнскую любовь поделила равными долями сначала между племянниками, а затем и между внуками Марио. Но старший Марко без сомнения стал ее любимцем, ее сладким помидорчиком. Он и рос розовощекий, с мясистыми сочными губами и вечно сонными глазами, без зазрения совести пользуясь добротой и безграничной щедростью старой Карлы. Только рядом с ним на ее лице появлялась счастливая улыбка, а в темных глаза вспыхивала искра былой любви. Но к маленькой Пэскуэлине бабушка относилась более сдержано, впрочем, как и ко всем женщинам Тонини, предназначение которых в ее понимании сводилось только к двум вещам – рожать детей и вести хозяйство.

Первая в семье Тонини после смерти Бьянки появилась Паола. Высокая, прямая, с короткой стрижкой и пронзительным взглядом она не понравилась Карле с первого дня знакомства. Джулиано познакомился с будущей женой на последнем курсе университета, а через год родился Марко. Паола, почувствовав враждебный настрой единственной женщины в семье, легко уговорила мужа пожить первое время у своей матери в Неаполе, пока появится возможность устроить сына в детский сад. Но не все шло так гладко, как распланировала умная Паола. После окончания университета Джулиано долго искал в городе работу, и предложение отца помочь в семейном бизнесе пришлось кстати. Ровно пять лет вместе с братом он строил теплицы и птичники, пока не пришла пора отправить Марко в первый класс. За это время Карла сильно привязалась к внуку и уже снисходительно принимала и короткую прическу Паолы, и ее наряды – джинсы с мужской рубашкой, которые деревенская жительница считала для молодой женщины неприемлемыми. Ее страшно огорчил сам факт взросления любимого помидорчика, когда Джулиано на семейном совете объявил, что Марко пойдет в школу в Неаполе. Карла довольно сдержано отнеслась к желанию родителей учить сына в большом городе, а не в соседнем Авеллино, где тоже имелась начальная школа. Теперь весь смысл ее жизни сводился к ожиданию выходных, когда родители привозили дедушке внука, а Карла, пользуясь моментом, за два дня так успевала закормить исхудавшего мальчика, что в понедельник утром на его поясе еле застегивались школьные брюки.

Через два года из соседней деревни Франческо привел в дом Розу, которая еще больше не понравилась старой Карле, потому что Паоле младшая невестка уступала во всем: и в росте, и в цвете волос, и даже голос ее не нравился сварливой тетке. Во время ссоры он срывался на высокой ноте, походил на мышиный писк, а к концу и вовсе сходил на нет. Еще имелся у Розы незаметный дефект в походке. Из-за родовой травмы ходила она, чуть заваливаясь на левый бок, словно сицилийская серая гусыня. Но Карле хватило одного взгляда, чтобы приметить так тщательно скрываемый недостаток и сравнить невзрачную внешность тихой Розы с водоплавающей птицей, что прозвище «гусыня» с легкой руки тетки закрепилось за несчастной невесткой с первого дня знакомства. А через полгода уже и вся семья повторяла за Карлой глупое прозвище, которое на удивление точно характеризовало не только внешний вид молодой женщины, но и ее умственные способности, ограниченные лишь мужем, домом и хозяйством. И если строптивая Паола гордо задирала свой подбородок на любое замечание Карлы, то скромная Роза спокойно выслушивала ее нравоучения и без лишней хитрости в точности следовала дельным советам опытной тетки. Такое послушание не могло остаться не замеченным. Не прошло и года, как Карла смягчилась к «гусыне», приняла под свое покровительство и первая узнала о беременности Розы.

Еще бабка Доната, прожившая ровно девяносто лет, рассказывала упрямой внучке, что не годится называть детей скверными прозвищами. По суеверным законам это прямолинейно влияло на судьбу ребенка, его характер и всю дальнейшую жизнь. Когда на Пасху родилась дочка Франческо, весь день над деревней громыхали молнии и потоком лился дождь. На своем веку не помнила Карла такой разбушевавшейся стихии, а когда Роза, вернувшись домой с младенцем, развернула перед Паолой и сестрой свекра пеленки, то странным показалась Карле и смуглая кожа девочки, и иссиня-черные, жесткие волосы на маленькой головке. На следующий же день она пешком отправилась в Сан-Манго, чтобы помолиться Святому Стефанию и зажечь свечу. Но путь длиною почти в шесть миль, который раньше преодолевался легко и торжественно, на этот раз показался пожилой женщине утомительным, а главное, почему-то бесполезным. И хорошо взвесив свои силы, Карла на полпути вернулась обратно. Свое плохое самочувствие в несостоявшемся паломничестве она приняла за очередной знак свыше и с того дня еще больше стала присматриваться к дочери Франческо. А Лина, как назло, росла настоящим дьяволенком. Подвижная, эмоциональная, не знающая ни минуты покоя, девочка и другим не давала сидеть на месте. Роза дочку обожала, но к трем годам от непоседливой Лины устала и она, вакансия служащего на почте пришлась как нельзя кстати. С большим трудом ей удалось уговорить Карлу присматривать за внучкой те шесть часов, которые она просиживала в крохотной почтовой конторе.

Но за пять лет Карла все же приняла в свое сердце маленькую Лину и в тайне ото всех, и даже от себя, часто за проказы и повышенную активность называла девочку diavoletto¹⁵. А когда черты лица Пэскуэлины смутно напомнили ей девяностолетнюю Донату, богобоязненная Карла и вовсе поверила в переселение душ. И вспомнила она седые, жесткие волосы старухи, смуглую кожу, за которую соседки прозвали ее «notte»¹⁶, и скверный вздорный характер, что затаился в жизнерадостной Лине до поры до времени…

Утром после разговора с братом Карла вернулась домой мрачнее тучи. С порога накинулась на молчаливого Антонио. В отсутствии жены он прямо на кухне расположил садок с двухдневными цыплятами.

– Ты еще в постель бы их притащил, – ворчала она на мужа, заваривая крепкий кофе.

– В курятнике сыро. Дождь зарядил на всю неделю. Птенцы начнут дохнуть, – оправдывался Антонио, посматривая на суровую супругу.