Елена Бауэр
Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга I. Отец
Глава II
I
Совершенно скандальное событие – на свадьбе пропала невеста. Елисеевы старались не афишировать свое беспокойство, иначе потом сплетен не оберешься. Людской молве только дай затравку, так они такого нафантазируют – не отмоешься!
Тем не менее сами Елисеевы были взволнованы не на шутку. Да и как можно было оставаться спокойными в такой ситуации? Тут еще выяснилось, что в дом рвался Закретский, который позже исчез в неизвестном направлении. От мысли, что дочь могла сбежать с графом с собственной свадьбы, Андрей Иванович схватился за сердце. Ведь этот мерзавец просил руку и сердце Машеньки. Неужели отказ ему был неискренним? Неужели граф с Марией Андреевной сговорились за спиной у отца и матери? Но зачем же было доводить до свадьбы, до такого позора? Нет, не могла любимая дочь так с ним обойтись!
Григорий Петрович был мрачнее тучи. Такого подвоха от дочери друга он никак не ждал. Да не могло такого быть, он же видел, какими влюбленными глазами она смотрела на сына. Те не менее невесты на балу не было.
Елисеевы и Дурдины удалились в сигарную комнату, чтобы не привлекать внимания любопытных гостей своими взволнованными лицами и обсудить план дальнейших действий. На Грише не было лица. Он готов был броситься в погоню. И вот в тот момент, когда в штабе шло бурное обсуждение, стоит ли ехать к Закретскому, в комнату зашла Варвара Сергеевна. За собой она вела заспанную Машеньку. Оказалось, та устала и прилегла в одной из гостевых спален буквально на минутку, чтобы ноги немного отдохнули. Невеста сама того не заметила, как провалилась в сон. То ли бессонная ночь накануне сыграла злую шутку, то ли игристое вино, которого Мария Андреевна, возможно, выпила чуть больше обычного, – от духоты и нервов, но девушка просто уснула и только потом узнала, какой переполох учинила.
Что творилось в сигарной комнате! Даже во время венчания не было столько эмоций. Матери плакали от счастья. Мужчины обнимали Машу, потом друг друга. С облегчением хохотали над смущенной невестой. Девушка боялась поднять глаза на Гришу. А тот был настолько счастлив, что она не сбежала с Закретским, что не мог злиться на нее.
– Рад Филат, что дело идет на лад, – снова засыпал поговорками Григорий Петрович. – И радость, и горе – дело временное. А давайте-ка, сердешные, закругляться! Погуляли – да буде! А то неровен час, еще кака оказия приключится…
II
Началась счастливая семейная жизнь Григория Григорьевича. Первые недели молодые не могли насладиться друг другом и как только появлялась возможность уединиться, непременно пользовались ею. Григорий Петрович только посмеивался в бороду от такой страсти между молодыми. Анна Федоровна порой укоризненно поглядывала на спальню, из которой никак не выходили молодожены. Хоть она и помалкивала, но такой пыл в исполнении супружеских обязанностей не одобряла. Возлежать супругам следовало для рождения детей, а не для греховной услады.
– Малый для сласти, большой для страсти, – поддразнивал жену Григорий Петрович, перехватив ее недовольный взгляд на сына, который схватил Машеньку, порхающую на втором этаже в пеньюаре, и потащил назад в спальню.
Анна Федоровна только шикнула на мужа.
– Старый бес! Ужо хватит зубоскалить!
Она и сама полностью не понимала, была ли это реакция на срамоту или тут еще подмешивалась материнская ревность. Анна Федоровна родила Гришу в сорок лет, когда уже и не ждала больше детей. А тут вдруг сынок, точная ее копия – красивый, синеглазый, здоровенький. Естественно, мать души в нем не чаяла. По ее мнению, ни одна из претенденток не была достойна Гриши. Все они были либо не слишком добродетельны, либо не слишком умны, либо недостаточно богаты, либо не очень красивы. В общем, Машенька, конечно, была милой девочкой, но не чета ее Грише.
А Григорий Петрович, наоборот, обожал Машу. Относился к ней как к собственной дочери, а то и более трепетно. Он восхищался ее быстрым умом и деловой хваткой. Именно такая жена может стать мужу настоящей соратницей и поддержит его в любых делах. Она напоминала ему его мать, которая после смерти отца, основателя их семейного предприятия, взялась за управление фирмы сама и делала это вполне успешно вплоть до своей смерти. Так что Григорий Петрович видел воочию, что такое, если выражаться современным языком, деловая женщина.
Уже на второй день после свадьбы Григорий Петрович ушел на традиционный полуденный сон, оставив недосчитанные счета в гроссбухе. Вернувшись, он увидел за конторкой Марию Андреевну в строгом черном платье с белым воротничком, напоминающую гимназистку. Он было взял гроссбух доделать оставленную работу, а там все уже аккуратно посчитано. С тех пор сердце его принадлежало невестке.
Ночью, лежа в кровати, усладившись друг другом, молодые супруги разговаривали о планах на будущее. Гриша недавно основал конный завод в Могилевской губернии и задумал вывести новую рысистую породу, чтобы она сочетала в себе лучшие качества орловских и французских скакунов, чтобы была красива, вынослива и быстра как никакая другая.
– Муся, что ты скажешь, если мы поедем завтра покатаемся на рысаках, которых я купил? А то отправлю их в Могилев скоро… Устроим пикник?
– С превеликим удовольствием! Ты так захватывающе рассказываешь про все эти виды скакунов, уже хочется самой увидеть таких красавцев! Как звали того прародителя орловской породы, про которого ты говорил, – Сметанка? – с улыбкой вспомнила Мария Андреевна.
– Да, чистокровный арабский рысак был, с бесподобным экстерьером и необычной длиной корпуса. Я говорил тебе, что у него был лишний позвонок? И цвета он был белоснежного, как твоя кожа… – Гриша гладил жену по тонким плечам, шее и, снова увлекшись, забыл и про скакунов, и вообще про все на свете.
На следующий день, как уговорились, Мария Андреевна и Григорий Григорьевич поехали кататься верхом. Машенька была неотразима в аспидно-синей амазонке, корсет которой плотно облегал ее тонкую талию. Шляпка со шлейфом в тон платья очень шла наезднице, выгодно подчеркивая глубокий цвет ее черных глаз, которые стали немного отливать вороновым крылом. Такими глазами можно было околдовать любого. Григорий Григорьевич не мог отвести взгляда от жены.
Парочка вдоволь накаталась верхом – и галопом, и рысцой, и вместе, и наперегонки.
Пока молодые супруги развлекались скачками, прислуга накрыла стол для пикника. Чего там только не было – запеченная буженина, кусочки стерляди на пару, кулебяки, пирожки с капустой и ягодами, мороженое, зефир и оладьи. Григорий Григорьевич помог Марии Андреевне спуститься с лошади и на секунду задержал ее в своих объятиях. Маша смущалась, но была безумно счастлива. Сели за стол. Гриша нагулял аппетит и набросился на мясо с кулебякой. Машенька надкусила пирожок и положила назад. Она перебирала пальчиками виноградинки, украшающие блюдо с бужениной, и была необычно задумчивой.
– Гриша, а помнишь, как мы были в лавке на поедании фруктов? Тогда, давно? Я тогда не понимала, что ты ко мне чувствуешь… – начала Маша.
Григорий Григорьевич кивнул, но, не зная, куда она ведет, воздержался от ответа под видом увлеченного поедания разносолов.
– А поехали сегодня в лавку? Так фруктов хочется, – хитро предложила Маша.
Гриша наивно махнул рукой на вазон, с которого разве что не валились спелые абрикосы, персики, яблоки, груши и виноград.
– А эти чем тебе не глянутся? – удивился Григорий Григорьевич такому предложению.
Мария Андреевна многообещающе посмотрела ему в глаза и положила свою руку на его. Тут Гриша догадался, на что она намекает, и уговаривать его более не пришлось.
Когда молодые приехали в лавку, Григорий Григорьевич распустил всех служащих. Они были немного обескуражены, но хозяин – барин. Какая бы блажь в голову не пришла, нужно исполнять.
Как только последний человек покинул магазин, Елисеев закрыл дверь и помчался в зал. Он сбросил со стола все фрукты и, страстно целуя, уложил туда Машу. Все было сладкое от сока спелых плодов, но пара не замечала ни липкости, ни сводящего с ума аромата, которые источали раздавленные Гришей у стола персики, абрикосы, маракуйя.
Домой молодые вернулись поздно. Пришлось приказать прислуге готовить Марии Андреевне ванну. Волосы ее были в колтунах, прекрасная амазонка была в грязных, липких пятнах. Но сама она светилась от счастья.
Гриша заснул как убитый. Он был уставшим и совершенно удовлетворенным. Его жизнь все больше и больше принимала те самые очертания, о которых он мечтал.
III
Григорий Григорьевич спал глубоким сном здорового молодого человека в уютных объятиях своей жены. Вдруг он проснулся от странного звука. Вначале он никак не мог понять, что происходит. Он повернулся и увидел в углу комнаты на стуле женщину. У Гриши по спине пробежал холодок. Еще даже не разглядев лица, он понял, что это его сестра, Лиза. Он хотел подойти к ней, но какой-то странный, жуткий страх сковал его тело. Он не мог двинуться. А сестра хваталась за горло и словно задыхалась, издавая страшные звуки. Через мгновение она сумела подняться со стула и, извиваясь от удушья, стала приближалась к кровати, протягивая к брату одну руку. И вот мертвецки бледная рука уже почти коснулась Григория Григорьевича. Гришу охватила неведанная доселе паника. Он закричал.
Младший Елисеев проснулся от собственного крика. Сердце бешено стучалось. Он повернулся в сторону жены. Ее рядом не было. Тут он понял, что звуки были реальны и доносились из ванной комнаты. Гриша пошел туда и увидел изнеможенную жену, сидящую рядом с новомодным фаянсовым унитазом от Томаса Твайфорда, который Григорий Григорьевич – любитель всех технических новинок не мог не приобрести одним из первых не только в России, но и в мире. Марию Андреевну буквально выворачивало наизнанку от рвотных позывов.
– Господи, Муся, что с тобой? – бросился муж к Маше. – Давно тебе плохо? Почему меня не разбудила?
– Пожалуйста, не смотри на меня… – едва справляясь с новым приступом тошноты, прошептала Маша, отстраняясь от Григория Григорьевича. – Умоляю, иди в спальню. Сейчас все пройдет…
– Надо срочно послать за доктором!
Гриша выбежал из комнаты, разбудил отца и мать, чтобы отправить прислугу за врачом. За доктором поехал Александр Григорьевич, чтобы прислугу не отправили обратно и не ждали до утра.
Пока мать с Еленой Ивановной и со служанками занимались Марией Андреевной, пытаясь привести ее в порядок и напоить водой, Григорию Петровичу пришлось налить сыну рюмочку коньяка, чтобы хоть немного его успокоить. Он и сам был встревожен, но не подавал вида.
– Господи, я сам виноват! Зачем я послушал ее и мы поехали на эти фрукты на Невский… наверное, какой-то гнилой попался, – причитал Гриша.
– Ежели это из-за фрухта, так не страшно. Не всякий умирает, кто хворает, – пытался утешить Григорий Петрович, но сам он тоже так некстати вспомнил дочь Лизу, которая скоропостижно скончалась через несколько месяцев после свадьбы. И еще эта свеча, погасшая у Марии Андреевны в церкви так же, как у Лизы, – плохой знак.
– Я слышал, в Европу опять завезли холеру, из Алжира. Какие там точно симптомы? Что если с фруктами эта зараза и к нам приехала? – нагнетал сын.
– Пусть, Гриша, всяк свое дело делает: мы будем торговать, врачи хворь распознавать, – старался урезонить разволновавшегося молодого человека отец, – какой прок в наших гаданиях?
К мужу и сыну спустилась Анна Федоровна.
– Перестало вроде. Уложили отдыхать. Ты, Гриша, не тревожь ее пока, – остановила она юношу, который уже готов был бежать к жене.
– Это же не то, что у Лизы было? – Гриша все-таки задал самый беспокоящий его вопрос.
– Тьфу, типун тебе на язык! – только отмахнулась Анна Федоровна.
– Мне она приснилась сегодня… – начал рассказывать Григорий Григорьевич, но в этот момент приехал Александр Григорьевич с доктором.
Врача сразу проводили к больной. Он попросил остаться один на один с пациенткой. Родственникам пришлось опять спуститься вниз и понервничать еще немного. Доктор не заставил себя долго ждать. Он спустился к Елисеевым с непроницаемым лицом.
– Как она, Николай Александрович? Что это? – начал расспрашивать взволнованный муж.
– Не волнуйтесь, Григорий Григорьевич. Состояние характерное для этого периода. У вас с Марией Андреевной будет ребенок, – довольно монотонно сообщил врач радостную новость.
Григорий Григорьевич разве что не подпрыгнул от такого счастливого известия. Даже не поблагодарив доктора и не попрощавшись с ним, он помчался наверх к своей любимой.
Она лежала бледная, обессиленная, но довольная. Гриша встал на колени рядом с кроватью и стал осыпать руки и лицо жены поцелуями.
– Я не была уверена… – начала оправдываться Маша, – вернее я не понимала…
– Мусенька, я так рад! Теперь никаких скачек, будем с тебя пылинки сдувать! Тебе нужен полный покой! Как ты себя чувствуешь?
– Еще немного дурно… – слабым голосом пожаловалась Мария Андреевна.
Григорий Петрович проводил врача и вернулся к Анне Федоровне, которая уже приготовила самовар и накрыла на стол. Александр с женой ушли спать. За всем беспокойством в доме Елисеевых не заметили, как настало утро.
– Меня никогда так на сносях не мутило, – отхлебывая из чашки чай с мятой, заявила Анна Федоровна, – уж больно она хлипкая, кожа да кости, на солнышке просвечивается…
– Ничего-ничего, были бы мослы, мясо нарастет. Кость тело наживает, – только ухмылялся себе в бороду старый купец.
IV
Григорий Григорьевич был счастлив и носился с беременной женой как с писаной торбой. Он требовал, чтобы Маша больше отдыхала, запрещал ей работать в конторе. А супруга не могла при нем расслабиться. Ей не хотелось, чтобы он видел ее бледной, некрасивой, растрепанной. Хорошо хоть он много работал и не проводил с ней все время. Для удобства жены Гриша перевез из дома свекра ее няньку, Манефу. Только с этой старой ворчуньей Мария Андреевна могла не думать о своей внешности, положить свою нечесаную голову ей на пышную грудь и ощущать полную защиту и спокойствие. С Манефой можно было покапризничать и поныть, зная, что она никогда не осудит.
Весть о беременности Марии Андреевны быстро разнеслась по Елисеевской семейной орде. В дом Григория Петровича потянулась вереница визитеров с дарами и пожеланиями. Маше тяжело давалась неожиданно свалившаяся на голову популярность. Нелегко было совмещать регулярные броски в туалет из-за тошноты и прием гостей. А они, как назло, непременно хотели видеть виновницу радостного известия. Хотя Маша прекрасно отдавала себе отчет, что сама по себе она никому из этих многочисленных родственников не была интересна. Все они пытались выказать свое глубочайшее уважение к Григорию Петровичу. Мария Андреевна тоже включилась в эту игру, потому что она не могла и помыслить обидеть старика. Маша с первого дня чувствовала какую-то особую связь с Григорием Петровичем. Он был ей как второй отец. Поэтому ради него она мужественно терпела все трудности, связанные с бесконечным потоком все новых и новых елисеевских лиц.
Из всех родственников Маша по-настоящему сдружилась только с Марией Степановной. Та повадилась ходить к ним постоянно. Несмотря на своей немного несуразный внешний вид и довольно взбалмошный характер, женщина она была добрая и искренняя. Пожалуй, это был как раз тот случай, когда центром интереса была именно Маша. Племянница Григория Петровича выносила много детей и всегда была готова поделиться бесценным опытом. Именно она нашла индивидуальное средство, которое немного облегчало Машин токсикоз, – моченые яблоки. С тех пор как было обнаружено это волшебное свойство яблок, Мария Андреевна поглощала их фунтами.
Не обходилось без конфузов. Как-то Мария Степановна явилась навестить Машеньку в компании двух мальчишек – со своим девятилетним сыном Сашей и одним из дальних племянников по линии Целибеевых, тем самым мальчиком, который нес шлейф Марии Андреевны на свадьбе. Мать мальчика была серьезно больна, и Мария Степановна решила взять на себя заботу о нем, тем более что и возраста он был почти такого же, как ее сын, лишь на два года старше.
Пока дамы пили чай, мальчишки бегали по дому и развлекали себя как могли. Вдруг начался переполох. Грозной поступью к месту чаепития приближалась Манефа, которая вела за ухо того самого кавалеристого Митю. Сын Марии Степановны виновато семенил рядом.
– Ах ты, кот блудливый! Ужо я тебя так хворостиной отхожу, что вмиг енто распутство забудешь, – задыхалась от возмущения Манефа.
– Манефа, что случилось? Отпусти ребенка, – бросилась Мария Андреевна к няньке.
Мария Степановна подскочила от возмущения, с раздувающимися, как у дракона, ноздрями. Еще немного и оттуда бы вырвалось пламя.
– Немедленно оставьте мальчика! – взвыла Мария Степановна, как иерихонская труба. Во-первых, в продвинутой семье Елисеевых телесные наказания детей применялись лишь в крайних случаях. Во-вторых, никакой прислуге не дозволено было трогать барских детей.
Но Манефу воплями было не напугать. Она хоть и отпустила Митино ухо, но отступать не собиралась.
– Коли за ум не возьмешься, руки твои беспутные отсохнут! – пригрозила Манефа ребенку и потрясла кулаком прямо у него под носом для пущей острастки.
– Да что случилось-то? – пыталась выяснить Маша.
Сын Марии Степановны подошел и, не смея озвучивать вслух, прошептал ей на ухо, заливаясь краской. Виновник происшествия совсем смутился и стоял, потупившись, с пылающим ухом. Мария Андреевна, дослушав мальчика до конца, вдруг расхохоталась. Она пыталась сдержаться и подавить смех, ведь все это было крайне непедагогично, но она ничего не могла с собой поделать. И пока она боролась с приступом хохота, Саша также шепотом поделился этой историей с матерью.
Оказалось, что мальчики играли в комнате, где прибиралась горничная. Когда та нагнулась, чтобы смахнуть пыль пипидастром с нижней полки мебели, Митя ущипнул ее за филейную часть, которая так манко выделялась в располагающей позе.
Горничная убежала и пожаловалась Манефе.
– Митя, ну что же вы? Как же так? Разве рыцари так себя ведут? – Мария Андреевна сделала попытку пристыдить мальчика.
Но Марии Степановне было не до смеха.
– Я думаю, ребенок здесь совершено ни при чем. Взрослая женщина должна вести себя скромнее, дабы не вызывать у отроков дурных мыслей! – женщина была настроена решительно. – Вызовите сюда горничных!
Манефа привела горничных. Они выстроились в ряд перед молодой хозяйкой и ее гостями. Мальчики стояли за спинами Марии Степановны, не в силах поднять глаза от стыда.
Мария Степановна пошла вдоль девушек, внимательно рассматривая каждую из них. Особенно выделялась одна – молоденькая, ладненькая, с пышной грудью, с очаровательными ямочками на щеках. Ее длинные кудрявые волосы были забраны в косы, но несколько прядок кокетливо выбилось у милого лица. Она была прехорошенькой. Остановившись у симпатичной горничной, Мария Степановна посмотрела на Манефу с немым вопросом. Та кивнула – мол, да, это она.
– Что ж! Мне все ясно, – вынесла заключение Мария Степановна, – можете идти работать.
Позже, отправив детей домой, она завела серьезный разговор с Григорием Петровичем наедине. Рассказав ему о происшествии, Мария Степановна была вынуждена ждать, пока он отсмеется. У него была такая же реакция на историю, как у Маши.
– Дядюшка, что же в этом смешного, право? – раздосадовано решилась остановить веселье Мария Степановна. Если Машеньке было простительно из-за молодости, то опытный человек не может к этому так легкомысленно относиться. – Это, скорее, печально. И даже опасно. Увольте эту девицу немедленно!
– Не слишком ли суровое наказание ты выбрала невинной девице за проказы юнца? – Григорий Петрович решил немного урезонить Марию Степановну.
– Невинной? Или ловкой искусительнице? – чуть не задохнулась племянница. – У нее девичий стыд до порога, переступила и забыла!
– Да почто ты так на нее взъелась? – никак не мог понять Григорий Петрович. – Почто напраслину-то городишь? У нашей свахи все невестки не пряхи!
– Я, дядюшка, в самую суть зрю. И в ум не возьму, как это вы, со своим опытом и мудростью, не хотите замечать опасность, – не унималась Мария Степановна. – Эта лисица хитростью кормится. Не мне вам рассказывать, какой силой обладают женские чары. Как можно посмотреть, улыбнуться и нагнуться, чтоб мужчина голову потерял. А уж мальчишка и подавно. И дело здесь не только в Мите… Зачем в доме, где женщина на сносях, такая аппетитная девица? Машенька подурнела сильно, зачем же Грише такой соблазн перед глазами?
Это был первый раз, когда племянница заставила старика Елисеева задуматься. Он видел ту нежность, с которой сын смотрел на жену, видел заботу. Но не буди лиха, пока оно тихо. Не редки были случаи, когда мужчины погуливали от своих беременных жен. Да если просто тихо погуливали – это еще полбеды, а то так и до скандала недалеко.
В итоге, Григорий Петрович пообещал Марии Степановне уволить девицу, представляющую угрозу семейному благополучию. И почти так и сделал. Но вместо увольнения он без особой огласки перевел ее работать в Елизаветинскую богадельню. Не мог он пойти против совести и несправедливо обидеть девушку, но и не обратить внимание на предостережение Марии Степановны тоже не мог.
А Григорий Григорьевич и Мария Андреевна даже не заметили перевода девушки. Когда Маша рассказала Грише о Митином проступке, тот хохотал от души и все хотел посмотреть на Митину зазнобу, но на следующий день за делами совершенно забыл.
V
В те дни окрыленный Григорий Григорьевич много работал. Он был активен и полон идей. К каждому новому направлению Гриша подходил ответственно. Изучал лучшие практики. Решив заняться оливковым и прованским маслами, он закупил новые мраморные цистерны, в которых масло отстаивали. Продукт в итоге получался наивысшего качества. Чистый, как слеза. Елисеевское растительное масло тут же высоко оценили покупатели.
Но не все шло так легко и гладко. Однажды Гриша вернулся возбужденным после встречи с новым поставщиком сырья для вина, с которым возникли некоторые сложности. Будущий партнер сначала охотно шел на сотрудничество, но чем ближе дело продвигалось к сделке, тем чаще он находил причины отложить совместную работу и отменял одну встречу за другой. Григорий Григорьевич и Григорий Петрович ломали голову, что же происходит. Елисеевы имели безупречнейшую репутацию у зарубежных партнеров. Они никак не могли понять причину. Но вот, наконец, Григорию Григорьевичу удалось встретиться с поставщиком на бирже.
– Как только этих пустомель земля носит! – возмущался он за ужином. – Нет, вы только подумайте, выдумать такое – что мы вино водой разбавляем! Это ж как можно было додуматься до такого! Пришлось вести его в погреба, показывать технологию, вскрыть несколько бутылок на пробу…
– Это кто ж наговорил столько, что и в шапку не соберешь? Неужто он сам такое придумал? – удивился Григорий Петрович.
– Определенно нет. Но источник не раскрыл, как его не пытал… Намекнул только, что человек непростой, с положением…
– А что ж теперь? Удалось его переубедить? – спросила Машенька.
– Да, все, ударили по рукам. Теперь уж он в восторге от нашей мадеры. Поставит нам весь урожай. Но ведь на волоске сделка была…
– Эх найти б ентого Емелю, что молол ту неделю, да язык бы укоротить! Это хорошо, что у нас реноме за столько лет сложилось, а то ж свинья скажет борову, а боров всему городу. Так и не отмоесси. Но ничего, всякая сорока от своего языка погибает, – ворчал Григорий Петрович.
У Марии Андреевны перед глазами возник образ Закретского. Она недавно видела его в кафе, куда они зашли с Марией Степановной выпить по чашке кофе. Он оказался за соседним столиком и, увидев Машу, мерзко ухмыльнулся. Как будто готовил какую-то пакость. Сам же он явно неприятно был удивлен, что Мария Андреевна в положении. Похоже, что раньше ему никто об этом не рассказал и это стало неприятным сюрпризом. Хотя чему было удивляться? Молодая женщина ждала ребенка от своего супруга – вполне естественное положение дел. Маша тряхнула головой, словно пытаясь избавиться от возникшего перед глазами навязчивого образа. Она не стала рассказывать об этом свекру и мужу. Маша боялась реакции Гриши. Граф и так был для него как красная тряпка для быка. Поэтому лучше было не провоцировать.
Так за разными хлопотами и прошла зима.
VI
Апрель в Петербурге все еще по-зимнему темный, ветреный и промозглый месяц. Но все-таки, вопреки господствующей полярной ночи, которая, кажется, никогда не закончится, в воздухе начинает пахнуть весной.
В апреле 1885-го морозы сошли на нет и, главное, почти не было затяжной мороси. Повеяло новой жизнью и надеждой. Такой многообещающей весной, через неделю после Пасхи, родился первенец Григория Григорьевича и Марии Андреевны, которого по купеческой традиции назвали в честь отца и деда – Гришей.
Это был славный, совершенно очаровательный малыш, от которого потеряли голову все без исключения домочадцы и родственники Елисеевых. В доме между женщинами семейства шла борьба за то, кто следующий будет нянчить младенца. Анна Федоровна, которая хворала несколько месяцев подряд, словно снова ожила. Она брала внука на руки и видела в нем своего Гришу, настолько малыш был похож на отца. Она уж и забыла, как считала, что Маша не дотягивает до ее сына. После того как сноха подарила такого чудесного карапуза, она стала любимицей хозяйки дома. Манефа тоже обожала ребенка и была несказанно рада, что через месяц после родов Григорий Григорьевич пожелал вернуться в спальню к жене и велел няньке присматривать за его сыном ночью.
На крестины в храм съехалась вся родня. Малыша осыпали подарками, словно царского отпрыска. Да и Елисеевы не поскупились, устроив после крещения пышный праздничный обед. Гостям подавали стерлядь и осетрину, буженину под луком, телячью печенку под рубленым легким и баранину под сладким красным соусом. Те, кто еще был в силах остаться за столом, продолжили жареными перепелками, цесарками и рябчиками, а после этого перешли к десертам.
Все было организовано по последней моде, но кое-кто не забыл и про традиции. Мария Степановна взяла со стола немного гречневой каши, которую подавали как гарнир к бараньим бокам, и намешала в нее соль, перец и горчицу. Она протянула рюмку водки Григорию Григорьевичу и, как только он ее выпил, сунула ему в рот эту закуску.
– Как тебе солоно, так и жене твоей было солоно рожать! – заголосила она, пока Григорий Григорьевич морщился от пересоленой каши, а затем подбросила оставшуюся в ложке кашу вверх. – Дай только бог, чтобы деткам нашим весело жилось и они так же прыгали бы!
Так прогресс и традиции сочетались в жизни Елисеевых. Но иногда им было не просто ужиться вместе.
Мария Андреевна читала новомодные книги о том, как ухаживать за новорожденными. Тогда философия задавала тон во многих областях жизни, медицина не была исключением. Одним из нововведений была отмена пеленаний, ибо Руссо и многие последующие философы считали, что человек должен быть свободен с рождения, а тугие пеленки свободу ограничивают. Маша твердо решила, что своего малыша пеленать она не будет. Анна Федоровна активно протестовала. Даже жаловалась Григорию Петровичу, но он отказался занимать чью-либо сторону. Григорий Григорьевич тоже от решения спора самоустранился. Мария Андреевна стояла на своем и почти весь день проводила с ребенком и контролировала, что никто его не затягивал в свивальник. Однако, то ли от колик, то ли от избытка свободы, малыш днем был беспокойным и мало спал. Молодая мать очень уставала. Ночью же, как его забирала Манефа, была тишина. Как-то Мария Андреевна, проснувшись, зашла в детскую. Сын спокойно посапывал в своей кроватке, завернутый в пеленки. Манефа дремала, сидя на стуле рядом. Первым желанием Маши было устроить Манефе разнос за нарушение ее приказа, но эти двое так сладко и мирно спали, что у нее рука не поднялась их разбудить. А уж когда малыш заворочался во сне, потянулся и вытащил ручку из пеленки, так она и вовсе успокоилась.
На следующий день Маша сделала вид, что ничего не знает. Ребенок, в конце концов, перестал плакать днем. Видимо, действительно первые месяцы просто болел животик. И по-прежнему хорошо спал ночью, в нетугих Манефиных пеленках.
VII
Гриша, или – как младшего Григория стали называть Елисеевы – Гуля, рос спокойным, некапризным ребенком. У Марии Андреевны появилось время снова вернуться к делам, хоть она по-прежнему много времени проводила с сыном. У этой молодой, энергичной женщины все спорилось. Помимо всех своих забот, она и ослабшей Анне Федоровне помогала управлять домом. Казалось, что у Маши внутри спрятан тот самый пресловутый перпетуум мобиле.
Тем неожиданней было Григорию Григорьевичу, однажды вернувшемуся с биржи немного раньше, застать Марию Андреевну, рыдающую на своей кровати. Гришу охватила паника – что могло произойти, пока его не было? Что-то с сыном или родителями?
– Муся, родная, что стряслось? – схватил он жену за плечи, пытаясь заставить ее смотреть на него.
– Это ужасно, – всхлипывала Маша, закрывая лицо руками, чтобы Гриша не видел ее зареванную. – Такая трагедия!
– Что, Маша, что? – муж был в панике.
В комнату зашла спокойная Манефа. Подняла с пола очередной номер «Биржевых ведомостей» и подала Григорию Григорьевичу.
– От, – она ткнула пальцем на новость про смерть Людвига II, – из-за ентого.
– Господи, Маша, ты так по баварскому королю убиваешься? – Гриша был ошарашен чрезмерной реакцией жены на безусловно печальное событие, но не имеющее к их семье никакого прямого отношения.
История была трагическая. Романтичный и чувственный Людвиг, построивший в Баварских горах сказочный замок Нойшванштайн, воспетый художниками и поэтами, был красив и несчастен. Женские сердца таяли при одном только взгляде на портреты брюнета с грустными, голубыми глазами. Никто не думал, что можно так жестоко и хладнокровно обойтись с народным любимцем, объявив его неизлечимо душевнобольным и отстранив от дел. Короля схватили по приказу предавшего его правительства, вероломно ворвавшись в его покои под покровом ночи, и отправили в замок Берг. Там Людвиг отправился на прогулку в сопровождении одного из членов комиссии, пленившей его. Больше живыми их не видели. Тела обоих были найдены на мелководье Штарнбергского озера. Не похоже, что смерть могла быть случайной. Никто не верил, что такой высоченный красавец мог сам утонуть в воде по колено. Версия самоубийства тоже не выглядела состоятельной.
– Разве это не бесчеловечно? – всхлипывала Маша. – Ведь он был мягкий, добрый, чудесный человек!
– Ну, полно, полно, – Гриша обнял супругу и гладил ее по голове, как маленькую девочку.
