Елена Александровна Асеева
Коло Жизни. Средина. Том второй

– Драгоценный наш господин. Вы такая бесценность для Зиждителей, для Родителя. Самое дорогое, что есть… вообще есть во Всевышнем. Все Боги тревожатся за вас, любят, жаждут встречи. Ибо вы столь чудесны, совершенны, чисты, что находится вдали от вас все равно, что не дышать. Дражайший, бесценный господин, пройдет совсем малая толика времени и вы станете Господом, – днесь демоница, определенно, говорила с Крушецом, потому голос ее значимо понизился и зазвучал приглушено-низко. – И будете подле Господа Першего. Но ноне надобно слушать мои наставления, нужно выполнять обещание вами выданное. – И вновь голос ее набрал силу, теперь поучения направлялись на мальчика, – надобно заниматься, дабы не изводили видения, и вы не нервничали.

Кали-Даруга резко смолкла. Так как действуя с особым умением вела свои поучения лишь до того мгновения, пока они не вызывали в Яроборе Живко и Крушеце недовольства. Потому каждый раз демоница постепенно их удлиняла, и тем самым никогда не вызывала досаду ни в первом, ни во втором.

– Такой умный, красивый, одаренный господин. Наша драгоценность, – досказала свои полюбовные величания рани. – Сумантра принесла вытяжки, чтобы вы успокоились, господин, – последнюю фразу она дополнила как-то отдельно от всего досель сказанного, и тотчас широко улыбнулась, отчего единожды затрепетал на ее подбородке второй язык.

Кали-Даруга легохонько подалась вправо, выпуская лицо юноши из объятий и давая возможность Сумантре, как она представила служку, подать на серебряном, круглом блюде стеклянный кубок с крышечкой. Служка, шагнув вперед, еще ниже склонила свою голову и протянула навстречу мальчику блюдо с кубком.

– Ой, – изумленно зыркнув на Сумантру дыхнул Яробор, понеже видел ее таковую впервые. – Она не похожа на тебя, это тоже демоница?

– Да, господин, демоница. Ее зовут Сумантра, она заменила улетевших моих сестер. И основой жизни Сумантры является служение мне, – отозвалась рани Черных Каликамов да приняв с блюда кубок, открыв на нем крышечку, подала его юноше.

Это была похожая на рани Черных Каликамов демоница. Хотя в отличие от Кали-Даруги Сумантра имела только две руки. У нее не было третьего глаза, впрочем, сохранился второй язык пролегающий по подбородку. Голубая кожа демоницы смотрелась много бледней. На лице в области переносицы лицезрелись два прокола, в виде маленьких серебряных шариков. Обряженная в блекло-фиолетовый сарафан, Сумантра черные, прямые волосы заплела в мельчайшие, не больше ширины перст, косички, одновременно собрав их в плотный хвост. Служка, замерев в двух шагах от рани, весьма низко клонила свою голову, и потому стало сложным разглядеть черты ее лица, цвет глаз и форму носа. Однако, даже мельком глянувшая на Яробора Живко Сумантра поразила его миловидностью черт лица и гладкостью линий фигуры, миниатюрностью талии, округлостью бедер.

Мальчик, взяв кубок, принялся неторопливо пить солоноватую, бурую вытяжку, и протяжно вздыхать, так как тяготился ранее проявленной грубостью к Велету и рани. Он еще какое-то время вглядывался в стоящую напротив него Сумантру, и, опорожнив кубок, да возвернув его на блюдо, вопросил, обращаясь к Кали-Даруге:

– Я ее мог видеть?

Рани колготно пожала плечами, не столько не желая отвечать, сколько понимая, что отвечать правдиво сейчас не стоит, абы лишний раз не взволновать.

– Ну, конечно видел. В той своей жизни, когда жил подле тебя Кали. Как меня тогда звали? – догадливо молвил Яробор Живко и утер лицо ладонью, где мгновенно на лбу и на носу выступил бусенец пота, таким образом, окончательно выгоняя из плоти остатки волнения.

Кали-Даруга слегка качнула головой и служка, стремительно развернувшись, поспешила вон из залы.

– Нет, господин, Сумантру, вы не могли видеть подле меня, або она очень юная демоница, и стала моей помощницей совсем недавно, – достаточно уклончиво отозвалась рани Черных Каликамов и нежно провела перстами подносовой ямке мальчика, убирая оттуда капель воды.

Служка тем временем уже тюкнулась в зеркальную стену залы, кажется, мгновенно пустив зябь волнения по его серебристой поверхности, также скоро сменившейся на вступившего в помещение Першего. Войдя в залу старший Димург стремительно окинул взором находящихся в ней, и, остановив его движение на сыне, подле которого все еще на присядках сидел Велет, беспокойно спросил:

– Мор, малецык мой милый, как ты?

– Все хорошо, Отец, – отозвался тот… И впрямь сейчас благодаря поцелуям и присутствию подле него Атефа, Мор выглядел многажды живее.

– А ты, Велет? – с той же тревогой вопросил Перший у Атефа.

– Я дубокожий, Отец. Мне терпимо, – громко гыркнув протянул Бог и на его плечах сызнова заходили ходором покато выпирающие мышцы, желаю надорвать материю сакхи.

Перший сошел с места и медленной поступью приблизился к мальчику, он протянул в направление его головы руку и нежно огладил вьющиеся русые волосы.

– Господин очень способный мальчик, – негромко произнесла Кали-Даруга, по-видимому, стараясь его защитить.

– Да, моя бесценная живица, – чуть слышно отозвался старший Димург и малозаметно кивнул. – Я это увидел… Впрочем, как всегда… Умный, любознательный, способный… – Губы Господа перестали шевелиться, и слышимо только для демоницы, он дополнил, – это предпочтения нашего драгоценного Крушеца.

– Что сказал Родитель? – торопливо поспрашал Мор, он, как и иные, не слышал последней фразы Отца, потому и встрял в толкование. Его кожа уже полностью приобрела положенное золотое сияние, а голос на удивление стал вновь звучать недовольно.

– Сказал, чтобы я не давил на мальчика, – задумчиво поглядывая на Яробор Живко и вероятно прощупывая его, ответил Перший.

– Значит, ты не улетаешь Отец? – не менее возбужденно выдохнул Велет и степенно поднявшись с корточек, развернулся в сторону старшего Димурга.

– Поколь нет, мой дорогой, – бас-баритон Першего стремительно потух.

И, кажется, он весь замер, продолжая пронзительно всматриваться в мальчика. Нежданно его полные уста, судорожно дернувшись, искривились, змея в навершие венца также зараз растеряв золотое сияние, стала иссиня-черной и сердито зыркнула в сторону Мора. Прошло еще пару минут той тишины и Перший негромко дыхнул, обращаясь к сыну:

– Малецык… что там произошло на Палубе? Зачем пришлось срочно переселить людей в систему Волови очи, на планету Звездац?

Глава четвертая

В тот же день, укладывая Яробор Живко спать, Кали-Даруга напоив его вытяжкой (без коей он теперь плохо засыпал, або, как говаривали бесицы-трясавицы, сбил физиологические часы Земли) нежно произнесла:

– Мой дражайший господин, должна вам кое-что передать.

Демоница смолкла, тем давая время приготовиться к ее речи юноше, а сама принялась прикрывать его тонким, серебристым одеяльцем. Яробор Живко разком качнул головой, и с интересом воззрился на рани, малость даже напряглись черточки на его лице. Кали-Даруга подпихнула под голову мальчика подушку, и неспешно опустившись на ложе подле, почитай на сам краешек, словно страшась потеснить своими грузными формами, дополнила:

– Передать от Родителя, – голос демоницы и вовсе понизился так, чтобы не встревожить юношу.

Однако, легко возбудимый Яроборка торопко вскинул вверх голову, глаза его от волнения увеличились. Рани Черных Каликамов полюбовно надавила перстами левой руки на его лоб, возвращая голову вновь на подушку и единожды лобызая кожу, да поигрывая тональностью голоса, продолжила сказывать:

– Родитель вас очень любит и весьма о вас беспокоится, – глас демоницы полюбовно напевал, одновременно успокаивая теплотой взора, где в очах в густой тьме космоса кружили золотые лепестки света. – Родитель не станет вас ноне отправлять на Землю, коли вы того сами не пожелаете, ибо встревожен тем, что вы все время думаете о смерти. Сейчас это не допустимо, так как может привести к гибели вашего естества, лучицы, души, – более доступно пояснила Кали-Даруга.

И принялась, словно птица, обустраивать гнездышко подле своего птенца. Она заправила под ноги и руки юноши одеяло, подпихнула под плечи маленькие подушки, подложила еще с десяток мелких повдоль вытянутых конечностей, и лишь потом дополнила:

– Днесь никак недолжно думать о смерти, только о жизни… долгой… спокойной. Для того будет все устроено. Потому вы будете оставаться на маковке столь долго, сколько того пожелаете, чтобы успокоится и конечно, ежели того пожелаете, научиться справляться с видениями.

Яробор Живко слушал рани Черных Каликамов внимательно, и как только она смолкла, закрыл глаза и уснул. Кали-Даруга все рассчитала до долей секунд, чтобы с последним ее словом плоть заснула, чтобы впитала ее речь и осмыслила все вже после пробуждения. Но стоило мальчику уснуть, как демоница выдержав не больше пары минут, заговорила с лучицей, и на этот раз губы ее не шевелились, а в комле слышались лишь щелчки, быстрый треск, скрип и стонущие звуки, словно воспроизводимые единым мотивом:

– Господь Крушец, наш дражайший Господь, – сказала лучице рани. – Родитель просил передать для вас, чтобы вы не тревожились. Ваш Отец будет подле столько, сколько вам понадобится. Родитель не отошлет Господа Першего из Млечного Пути. Он не станет вас расстраивать, но и вы… Вы, Господь Крушец, в ответ исполните обещанное, не теребите мальчика, вспять подтолкните к обучению, ибо это нужно вам обоим. И успокойтесь, не нужно тревожится и беспокоится, поелику вы слишком… слишком любимы Родителем. Наше бесценное чудо, наша драгоценность. Милый, любезный мальчик Господь Крушец.

Именно эта полюбовная речь демоницы и обещание Родителя, Крушецу, не отсылать Першего из Млечного Пути подтолкнули Яробора Живко к тому, чтобы после пробуждения он приступил к занятиям. Неизвестно, чем удалось снять напряжение с плоти обещанием Родителя или все же давлением Крушеца, впрочем, мальчик с этого момента стал заниматься с желанием. Яробор Живко, конечно, и сам более не хотел доставлять боль Мору, жаждал прекращения видений, и подталкиваемый успокоительной молвью лучицы, ноне прилагал все усилия, чтобы освоить даваемое Кали-Даругой.

Право молвить, по первому, он не мог справиться с видениями, хотя вмале удалось научиться распознавать их, как таковой приход. Немного погодя Яробор уже даже не терял сознания, однако все еще сохранялась корча конечностей и окаменение, как и выбрасываемый Крушецом зов на Родителя… зов, а значит и боль на Мора.

Видения, как и допрежь того, то не приходящие подолгу, то внезапно выплескивающиеся целыми пластами несли в себе один и тот же фрагмент гибели Земли от луча, пущенного из брюшка стеклянного осьминога. Или живописали плотно покрытую горами мусора местность планеты, где вперемешку лежали куски, отломки, лохмотки, шматы, фрагменты… древесины, пластика, металла, резины, стекла… одежды, посуды, мебели, инвентаря, игрушек… И где-то точно справого окоема тулился тот самый грязный, исхудалый человек. Плоть, которого едва прикрывала рвань тряпья… Черный… толь от жизни… толь от грязи, он лежал прямо в густоте того мусора и сотрясался всем телом, гулко стеная, пуская кровавую слюну изо рта.

Если вначале, Яробор Живко переживал данные видения, не проронив слезинки, в силах справиться с охватывающей его болью. То погодя, окруженный особой заботой Кали-Даруги и Богов, по мере занятий, которые не приносили ничего кроме боли Мора, начинал нервничать и сызнова упрекать себя только теперь в тупости.

– Почему, почему я не могу сделать, как ты учишь, Кали? – вопрошал он рани, мешая всхлипы и слезы, растирая перстами виски и очи.

– Ничего, ничего, – участливо говорила рани Черных Каликамов, и, обнимая мальчика, успокаивала его поцелуями своих перст. – Этому господин весьма сложно научиться. Нужно время. Вы слишком к себе требовательны и несправедливы. Мы итак каждый раз продвигаемся вперед, и днесь почти не было корчи. Все получится, важно не волноваться. Нужно быть степенней, господин и помнить мои наставления.

– Что? Что я вижу? – позже, когда приходил его успокоить Перший, мальчик обращал к нему.

– Гибель планеты Земля, – также умягчено отзывался старший Димург, прижимая юношу к своей груди и целуя в лоб и очи. – Гибель она может быть разной. Порой от собственного людского безумия и вырождения, а порой от северги Богов.

Рани Темная Кали-Даруга не только обучала Яробора Живко, она всеми силами пыталась возродить в нем желание находится подле людей, вернуться на Землю, каковое было задавлено мощным давлением Крушеца. Обаче, теперь, когда успокоенный обещанием Родителя Крушец перестал давить на плоть, мальчику понадобилась помощь демоницы. Потому последняя неоднократно говорила с юношей о Волеге Колояре, Айсулу, людях оставленных им на Земле и ожидающих его возвращения. Особенно часто Кали-Даруга рассказывала о девочке, поясняя, что та за ним скучает… иногда даже показывая ее образ.

– Как покажешь? – впервые услышав такое предложение, удивленно вопросил Яробор Живко.

– Покажу Айсулу, ежели желаете, мой господин. Не саму конечно, а образ девочки, – вкрадчиво проронила Кали-Даруга.

Они сидели в комле, расположившись, как и всегда на полу. Мальчик на ворсистом ковре, демоница напротив на плоском тюфяке. Яробор Живко подозрительно посмотрел на рани, точно не доверяя услышанному, а потом все же поспрашал:

– Разве такое возможно? Ты же ее не видела? Ее, Айсулу? Ты же все время здесь, подле меня.

– Видела, – проникновенно отозвалась демоница, и, поднявшись с тюфяка, пересела на ковер ближе к мальчику. – Давеча я была на Земле. Господь Велет меня туда относил, так как я желала увидеть девочку сама. Сама, потому что Блага сказывала мне, что Айсулу очень сильно скучает за вами и почасту плачет.

Юноша медлительно отклонился от рани, сейчас вспять желая стать от нее как можно дальше, его глаза вразы увеличились, и в их уголках блеснули круглые горошины слезинок, а губы трепетно дернувшись, негромко протянули:

– Ты мне сказываешь про Айсулу нарочно, оно как ведаешь, что я за ней тоскую.

– Она ведь вам нравится? – голос демоницы многажды понизился, и словно вполз в уши мальчика. – Потому я о ней и толкую, но если вы не желаете, господин, я вас более не потревожу.

– Нет! нет! – спешно откликнулся Яробор Живко и также скоро дернулся в направлении Кали-Даруги страшась, что она уйдет или передумает ему показывать Айсулу.

Айсулу…

Мальчик и впрямь по ней скучал, скучал еще и потому как очень умная демоница ведала, что надо делать. Как говорится «невеличка капля, а камень долбит». Так точно поступала и в отношении юноши Кали-Даруга, каждый раз по капле сказывая ему о Земле и девочке. Нет, Яробор Живко не перестал желать быть подле Першего, но подталкиваемый и Богами, и демоницей, и самим Крушецом все чаще вспоминал Землю, а вместе с тем всех тех, кого там оставил. Не только Айсулу, влекосилов, кыызов, но и лесиков, своих братьев, сестер, сродников, с которым имел физическую общность.

– Нет, Кали, я хочу… хочу, чтобы ты о ней говорила. Хочу, чтобы показала, – дыхнул мальчик и схватил рани за перста одной из правых рук. – Просто я боюсь не выдержать разлуки с Першим.

– А разве я говорила о разлуке, господин? – полюбовно вопросила Кали-Даруга и утопила в своих четырех руках пальцы и ладонь юноши, оплетя их и единожды облобызав. – Ведь я передала вам слова Родителя, чтобы вы не тревожились и не изводили себя мыслью о разлуке с Господом Першим. Ничего поколь не изменилось.

– Тогда покажи, – это Яробор Живко едва шепнул и взволнованно уставился в лицо демоницы.

– Вы только господин не тревожьтесь, чтобы не пришли видения, – еще нежнее пропела рани, и враз обхватила всеми четырьмя руками мальчика за плечи и голову да уставилась в ее лицо своими черными глазами. – Позвольте мне передать вам, господин, что я видела. Позвольте мне передать вам увиденное, мой дражайший мальчик.

Яробор Живко не отозвался, и как это почасту бывало, за него ответил Крушец. Он нежданно вельми четко сказал так, что слова те гулким согласием прошелестели в голове парня. И незамедлительно в очах Кали-Даруги, завертелись, многажды свершая круговерть золотые нити, вмале подавляя всякую черноту и окрашивая в ярко желтый цвет всю поверхность склеры. Миг погодя в голубой склере третьего глаза демоницы лучисто блеснула золотая полоса, и мальчик всматриваясь в нее, внезапно увидел, как резко по той поверхности пролегла трещинка, стремительно разомкнувшаяся на две створки, и он оказалась в межгорной долине, замкнутой со всех сторон грядами гор. Соляная морока кружила приметным туманом над поверхностью озера, колыхая не только воду в нем, но и высокие травы подле брега. Айсулу обряженная по легкому, в долгий без рукавов сарафан и с распущенными волосами, неотрывно смотрела на удлиненно-прямоугольный валун, увенчанный сверху округлой головой, коя также как и у влекосилов имела зримый хохол, выпуклые формы лица: лба, носа, губ и усы. Ниже под лицом пролегала вырезанная рука, удерживающая на стане рукоять меча, а подле самой земли живописались широкой полосой рунические письмена. Айсулу опустившись на корточки, пред камнем трепетно провела по тем письменам пальцами и слышимо вздохнула, а после горько заплакала. Здоровущие слезы, переполнив ее водянисто-голубые очи, на малость, кажется, поглотив и саму радужку, выплеснувшись, заструились по щекам вниз.

Яроборка резко дернулся, и, выскочив из удерживающих его рук рани, плашмя, точно подрубленный, упал на спину на ковер, немедля сомкнув глаза.

– Господин, – обеспокоенно молвила Кали-Даруга, и, приподняв юношу с ковра, оплела его всего своими руками, крепко прижав к груди, таким образом, чтобы макушка головы приткнулась к ее подбородку. – Вам нехорошо? – вопросила она заботливым тоном, а засим принялась нежно его покачивать вправо… влево… тем самым снимая напряжение… успокаивая… умиротворяя их обоих… ее мальчиков Крушеца и Яробор Живко.

Впрочем, Кали-Даруга, все рассчитала верно, и увиденный образ Айсулу сыграл значимую роль в перевороте желаний мальчика. И теперь он стал все меньше и меньше говорить о смерти и страхе разлуки с Першим. Скорее всего Крушец окончательно отпустил желания Яробора Живко, очевидно, пожалев и саму плоть, и людей, что зависели от нее. Предоставив возможность мальчику, самому определится с выбором своего места в этой жизни.

Обаче, поколь Яроборка окончательно ни в чем не определился и находился словно на перепутье. Вместе с тем он все чаще говорил с демоницей об Айсулу, а иноредь даже просил принести ее образ. Боги: Перший, Велет, Мор, и, несомненно, сам Родитель, замерли, страшась спугнуть мальчика. Но дело, как и было положено, находилось в руках мастера… Мастера, которому не раз удавалось убеждать весьма непокорные, строптивые и упрямые лучицы и плоти в коих они обитали.

Глава пятая

– Когда Отец прилетит Темряй? – вопросил у Першего Велет, поглаживая стоящего подле его кресла мальчика по голове.

Яробор Живко ухватил мощную руку Бога за мизинец, и, приблизив его кончик к устам нежно поцеловал, тем самым поблагодарив за исполнение просьбы. Ибо Велет всяк раз как он того желал, относил рани Темную Кали-Даругу на Землю. Однако, озвучить своей благодарности юноша вслух не решался, так как действовал всегда только через демоницу, потому выражал признательность теми самыми поцелуями. Но и этого было достаточно, чтобы все три Бога довольно вздыхали, в надежде, что вмале Яробор Живко пожелает вернуться на Землю без нажима сам.

– Думаю скоро, – задумчиво произнес Перший, не сводя взора с мальчика и явственно удовлетворенно улыбнулся. – Как только у нашего Ярушки получится преодолеть видение, ибо малецыки их чувствуют на расстояние, благо не так мощно, как наш милый Мор.

И впрямь Мор весьма болезненно переживал цепь видений юноши, но все время старался данное состояние скрыть от Отца, Кали-Даруги и, конечно, Родителя. Определенно, страшась, что его заменят на Воителя, тем паче Вежды поколь находился в Отческих недрах Родителя. Обаче, за этот промежуток времени, что Мор пробыл в Млечном Пути на маковке, Яробор Живко мощно привязался к нему, перенеся свою чувственность с Вежды на этого Димурга. И почасту проводил подле него свое время. Мор на удивление безошибочно научился угадывать интересуемое лучицей и отвечал на вопросы так как того жаждали. Он, как и Велет, и Перший приметил, что Яробор Живко задавая вопросы, интересовался определенным моментом в ответе, порой одной фразой или словом, понятием, кое волновало Крушеца. Потому мальчик выслушивал пояснения лишь до того самого интересующего его понятия, а Мору удавалось уловить тот самый волнующий лучицу момент и ответить именно на него. Отчего почасту их разговор носил вельми какой-то обрывочный характер. Иногда это выглядело так.

– А как ты творишь растительность Мор? – спрашивал Яробор Живко.

– Создаю информационные коды, – коротко отвечал Мор.

– А что такое информационные коды? – звучал новый вопрос юноши.

– Цепь определенных данных включающих в себя внутреннее содержание и внешний облик единичного объекта, – словно на одном дыхание выдыхал Господь, при том воочью не жалея туманных слов и понятий.

– А, что такое объект? – порой сим коротким вопросам мальчика не имелось конца.

Впрочем, Мор умел справиться и с этим, напоследок завершая свои пояснения одним словом:

– Растение.

– Зачем нужно, чтобы Темряй прилетал Отец? – недовольно поинтересовался Мор.

После того как Першему стало известно из мыслей Яробор Живко о произошедшем на Палубе, Мор стал более осмотрительней в своих толкованиях с Велетом. Старший Димург хоть ничего и не высказал сыну, одначе, зримо опечалился и не столько тому, что погибла планета, сколько тому, что гнев сына был направлен против младших братьев.

– Хочу с ним поговорить, мой дорогой, – отозвался, сказывая медлительно, Перший и переведя взгляд с мальчика на сына, нежно ему улыбнулся.

Яробор Живко, наконец, отпустил руку Велета и направил свою поступь вдоль залы, обходя стоящие в полукруге три кресла и восседающих в них Богов. Мальчик всегда с особым интересом изучал кресла с обратной стороны, где особенно ядренисто шевелились кучные бока облаков.

– О чем? – настойчиво допытывался Мор, и очи его многажды увеличились так, что явственно проступила темно-бурая радужка имеющая форму ромба, растянутого повдоль желтоватой склеры.

Зиждитель, несомненно, переживал за свою неудержимую досаду, каковая зябью прошлась по младшим братьям и планете Палуба. Досаду… гнев… негодование весьма часто им испытываемые и за которые его и вобрал в свою печищу Перший, ибо лишь он мог остудить и справиться с таким особо гневливым сыном.

– Не стоит тебе о том думать, мой любезный, – мягко протянул старший Димург, ощущая вину сына и стараясь успокоительной речью сие томление с него снять. – В следующий раз будешь немного осмотрительней… а днесь не стоит о том думать и переживать. А с Темряем я хочу поговорить о Стыне, это уже давно нужно было сделать… Однако я все время этот разговор откладывал.

– Стынь еще совсем юный… дитя. Ему позволительно шалопайство, – вступил в беседу Велет, который по своей сущности всегда старался выгородить младшего, не важно был ли то Опечь, Темряй али Стынь… Стынь который у всех Богов вызывал повышенный страх, любовь и нежность.

– Да, мой милый, согласен с тобой, – весьма благодушно молвил Перший, проведя перстами по грани нижней губы, тем самым переместив сияние с нее на кончики пальцев. – Стынь еще дитя, потому надобно в действиях стать осмотрительным Темряю. Я о том ему и хочу сказать… И думаю ему будет полезно встретиться с нашим дорогим малецыком и ощутить свою значимость как Господа в печище… Свою значимость и ответственность.

– Я уверен, малецык Крушец никогда не позволит себе того, что творят Темряй и Стынь, – не очень уверенно проронил Мор… так словно не утверждал, а вспять вопрошал.

Он медлительно подался вперед и по теплому зыркнул на прохаживающегося позадь его кресла Яробора Живко, задумчиво посматривающего на гладь черного пола.

– У Крушеца будет много иных забот, – откликнулся старший Димург и голос его наполненный горечью прозвучал весьма низко, точно желал схорониться от мальчика.

Одначе, верно не схоронился, потому как юноша, остановившись в шаге от возвышающегося, вроде объемной облачной кучи, кресла Мора, резким движением воткнул в плотно собранную поверхность свои перста, и когда они утопли в той глубине, вопросил:

– А кто такой, Крушец?

Также стремительно мальчик сжал руку в кулак, и рывком вырвав ее из поверхности кресла, поднес к лицу. Курящийся голубоватый дымок точно оплел и сами пальцы, и тыльную сторону длани. Он едва зримо просочился сквозь тонкие щели сомкнутых перст и неспешно воспорив кверху коснулся губ Яробора Живко. Также нежданно и резко густые испарения заскочили в ноздри, да купно их связали. Так, что крылья носа плотно прижались к носовой перегородке, приостановив доступ воздуха в легкие. Мальчик торопливо дернул головой, и надрывно чихнул, тем самым исторгнув из себя враз спирально закрутившиеся испарения (оные тотчас направили свою полет к спинке кресла), лишь посем глубоко задышав.

– Так вредно делать, – незамедлительно проронил Перший. Видно не столько узрев происходящее с юношей, ибо его кресло стояло диаметрально креслу сына, сколько данное состояние ощутив. – Пары могут сдавить дыхательные пути изнутри и произойдет удушье. Не делай так больше, Ярушка, – сказал Господь достаточно обеспокоенно, не скрывая своей заботы и нежности к мальчику. – Крушец, – добавил он погодя, будто стараясь тембром голоса особо выделить и само имя и того, кто его носит. – Это Бог.

– Бог, – разочарованно повторил Яробор Живко, и, разжав ладонь, встряхнул ею, сгоняя с руки остатки курящегося дымка вниз на пол.

Однако, голубоватые испарения, медлительно свершая коловращения, направили свое движение к ослону кресла. Они полюбовно коснулись скученной поверхности кресла, и, завертевшись более узким навершием начали бурить дыру, очевидно стараясь втянуться в глубины ее ослона.

Тугой горечью отозвалось внутри Яроборки, точно то, что ему было дорого и близко внезапно грубо отобрали. И, кажется, более того повелели о том не вспоминать, поелику само величание Крушец (весьма редко употребляемое при нем Богами) казалось таким трепетно ему близким… вроде второго я… вторым его именем Живко… аль Яробор… точнее первым его именем… его сутью… душой. Мальчик не раз оставаясь, что последнее время было редко, один-на-один, обращал это имя к себе и прислушивался. Порой ему даже чудилось, на это величание кто-то отзывался… так глубоко и проникновенно, что сызнова звучал чудесный наигрыш свирели. Яробор Живко обидчиво дернулся с места и глухо вздыхая, двинул свою поступь теперь к креслу Велета, словно собираясь и его проверить на прочность. А позади него голубые испарения степенно втянулись в ослон кресла Мора, соприкоснувшись с себе подобными и завертелись в той особой сизо-серой скученности облаков, очевидно жаждущих пролить остатки своего недовольства холодными каплями дождя.

– Лучше бы ты Отец, вызвал Опеча, – прерывая некоторое время царившую тишину в зале, молвил Мор.

Он, как и Велет, и Перший был рад, что Яробор Живко не продолжил цепь своих поспрашаний тем паче касаемо Крушеца.

– Опеча не надо и вовсе беспокоить, мой дорогой малецык, – медлительно ответил старший Господь.

Перший хоть и перебрасывался молвью с сыном сам, впрочем, неотрывно наблюдал за идущим мальчиком. Так словно кресла и сидящие в них сыны не были ему препятствием. Он, конечно, слышал горечь мыслей Яробора Живко, по поводу его ответа… знал, что мальчик все сильнее и чаще вступает в контакт с Крушецом. И этому обстоятельству Перший был рад и единожды им огорчен. Рад, потому как данный контакт свидетельствовал о силе Крушеца и способности его легко управлять плотью. А огорчен, потому как это показывало, что Крушец не исполнил указанного ему и не перестал теребить мальчика.

– Малецык Опечь должен полностью себя обрести, и пройти выписанное ему Кали-Даругой лечение, – дополнил свою вкрадчивую речь Перший и так как мальчик вышел из тени кресла и остановился, перевел взгляд с него на сына. – Он должен полностью восстановиться. Поэтому ему и разрешено созидать, что его ноне успокоит, придаст уверенности и важности.

Старший Димург резко смолк, точно почувствовав как энергично дернулись черты лица Яробора Живко. Он остановился не просто так… Остановился, почувствовав приход видений. Ноне мальчик стал понимать их приход, точно кто-то ему в том подсказывал. Ощутимое тепло прокатилось внутри головы юноши, а после заполнило собой рот и нос. И Яроборка принялся, как учила Кали-Даруга часто-часто дышать… наращивая тем дыхания али вспять словно задыхаясь. Он мгновенно сомкнул очи и в наступившей тьме зажег, движением мысли яркую голубую звезду, в центре будто коловращающуюся. Долгие четыре луча отходили от центра звезды и едва подсвечивались четырьмя менее значимыми и более блеклыми широкими полосами.

Еще самая толика времени и тело Ярушки качнулось. Он враз перестал нагнетать дыхание, затаил его, а затем медленно вместе с горящей звездой, выдохнул ее изо рта, мысленно направляя сие вращение вслед тому порыву ветра. Желтоватое коло, купно описавшее голову замершего мальчика, вроде втянулось в макушку и чуть зримым дымком выпорхнуло из приоткрытого рта. Протяжный крик лучицы, перемешанный с тем дымком, оказался достаточно низким и как просил Перший мягким. Он единым мановение взвился в свод залы и шибутно расплескав серые полотнища облаков, пробив в них черную водокруть, в доли мига исчез в тех испарениях.

Яробор Живко открыл очи и тягостно качнулся. Однако в этот раз устоял на ногах, но проделанная манипуляция отобрала у него много сил так, что мальчик погодя опустился на пол. И если по первому он на него сел, то за тем все же лег, туго задышав. И немедля с кресел поднялись Велет и Перший. Атеф оказавшись как раз обок мальчика взволнованно зыркнул на него сверху вниз, как таковой дубокожий, он ощущал видения всего-навсе немощными толчками. Потому днесь не сразу понял, что произошло, и страшился как-либо огорчить юношу. Поэтому недвижно лежащего Яробора Живко на руки и поднял Перший. Каковой сразу сообразил, что мальчику вкупе с лучицей удалось правильно принять видения. И коли Крушец воспринял его как таковой образ, юноша смог закрыть видение представленной картинкой, тем самым защищая мозг и плоть от волнения.

– Мой умница, – нежно протянул старший Димург, прижимая мальчика к груди. – Какой умница… У тебя получилось, так скоро, это даже удивительно… Удивительно какой ты способный.