Елена Арсеньева
Репетиция конца света

– Да у меня и в мыслях нет ничего такого… – буркнул незнакомец, отводя глаза с таким выражением, что и слепому стало бы ясно: было, было у него в мыслях! Были самые непристойные подозрения!

– Вот и хорошо, – проворчала Алена, протискиваясь мимо него к своей полке и с оскорбленным видом плюхаясь на нее. – Вообще-то я надеялась, что поеду одна. Вы откуда взялись после отправления поезда?

– Чуть не опоздал, вскочил в последний вагон. Пока добрался сюда…

– Понятно, – с точно таким же мрачным видом, какой был у попутчика, кивнула Алена. – А может, вы доберетесь до другого купе? Тут полвагона свободно.

Он разочарованно покачал головой:

– Свободно-то свободно, но проводница мне доходчиво объяснила, что все купе заперла, дабы избавить себя от лишних хлопот.

– Ну дайте ей взятку, подумаешь, большое дело! – фыркнула Алена.

– А зачем? – высоко взлетели брови над черными глазами.

– Как так – зачем? Вы что, не хотите ехать в отдельном купе?

– Да мне как-то без особой разницы, – пожал он плечами. – А почему вы так мечтаете от меня избавиться? Вроде бы в метро я не был вам столь противен. Что же изменилось теперь? Я не храплю, просплю, как сурок, на правом боку всю ночь. Приставать к вам не стану, разве что очень попросите…

Если был более верный способ вогнать Алену в краску, то его следовало еще поискать. Она даже зажмурилась от злости. И его, этого развязного шутника, она еще считала деликатным! Почему все красивые мужики такие самонадеянные? Думает, если бог наделил его необыкновенными черными глазами, то заодно позволил оскорблять женщин?

– Я вам уже объяснила, что в метро произошло недоразумение, – выдохнула она уже на пределе сдержанности. – Понятно? Не-до-ра-зу-ме-ние! А что касается моего стремления к одиночеству, то я элементарно хочу спать и не имею никакой охоты общаться с кем бы то ни было.

– В новогоднюю ночь? – Он покачал головой. – Ну надо же, я думал оказаться оригинальным в своем желании встретить Новый год в горизонтальном положении. А оказывается, нас двое таких – сонных мизантропов. Так что успокойтесь, я вам не помешаю спать. Буду вести себя тихо, как мышка. Можем уже прямо сейчас пожелать друг другу спокойной ночи, если вам угодно. А утром я выйду в Дзержинске. Вы, скорей всего, в это время будете еще спать. Таким образом, в вашей жизни я не задержусь.

– Отлично, – кивнула Алена с самым неприветливым видом. – Тогда спокойной ночи. Может, вы выйдете, пока я переоденусь?

– Спокойной ночи. Приятных снов.

Он послушно вышел из купе.

Все еще дергаясь от возмущения, Алена стащила с себя свитер и юбку. Разве что пойти покачать права к проводнице или в самом деле дать ей денежку? Ой, неохота, сил нет. Ладно, пусть этот черноглазый располагается в ее купе. Тем паче, что тоже хочет спать и не будет буйствовать ночью. Вот же черт, она надеялась раздеться толком, а сейчас придется спать в халате. У нее ведь ни комбинации, ни лифчика, футболку захватить из дому, конечно, забыла. Еще раскроется, а он подумает…

Да пошел он со своими предположениями в сад! Дело вовсе не в них, а в ее собственной неловкости. Слишком уж она подвержена условностям, черт бы их брал!

Сделав уступку этим самым условностям, Алена надела халат, но колготки все же сняла. Надоели они ей до смерти. А в купе тепло.

Легла на бок, лицом к стене, закрыла глаза – и вдруг ощутила, что сонливость, которая донимала ее, как хронический насморк, куда-то подевалась. То есть сна не было ни в одном зажмуренном глазу. Московская предпраздничная толпа мельтешила перед закрытыми глазами, а в мозгу начали вновь оживать картины ее сегодняшних мучений. Вспыхнули плазменным огнем (куда там каким-то слабо тлевшим «Мене, текел, фарес!») строчки письма Михаила, потом снова забились мысли об инсулине, тазепаме, красавке и всем прочем, о чем она размышляла сегодня с таким мазохистским упоением.

И ужалило ужасом: неужто в самом деле придется умереть?! Но кому, кому от этого станет хуже? Михаилу? Очень сомнительно, если судить по тону его письма – расчетливо-убийственному. Скорей всего, он прекрасно отдавал себе отчет в том, какое впечатление его письмо произведет на жену, а значит, ему глубоко плевать на то, что с ней произойдет. И даже если он придет, выражаясь словами поэта, слезу сронить над ранней урной, Алена-то все равно об этом никогда не узнает! Что-то плохо верится ей в постзагробное существование. И тем хуже, если оно все же имеет место быть. Каково ей будет после смерти узнать о полном равнодушии Михаила к ее кончине. А если он вдруг впадет в отчаяние от раскаяния, это тем более огорчит ее там, на том свете. Так что куда ни кинь, все клин.

Как он мог, как мог?! Ведь любил ее, правда любил, и где теперь эта любовь? Из тьмы пришла и во тьму канула. Улетела…

Она так глубоко задумалась, что чуть не вскрикнула, расслышав за спиной осторожное шуршание. Черт, совершенно забыла о попутчике. Вот ведь противный тип. Обещал, что будет вести себя тихо, как мышка, а сам шуршит. Хотя, с другой стороны, мышки-то как раз обожают шуршать…

Эх, нет на него кошки! Алена вдруг представила, как отреагирует попутчик, если она ни с того ни с сего замяукает, – и с трудом подавила истерический смешок. Строго говоря, эта бредовая мысль сама по себе являлась не чем иным, как порождением истерического состояния, в котором она пребывала весь вечер. Нервы были не просто натянуты – они дрожали от напряжения, и поэтому она вскочила с криком ужаса, когда за спиной вдруг раздался громкий хлопок, а потом на нее хлынула какая-то холодная, шипящая жидкость.

Обернулась, в первую минуту ничего не видя от ужаса, тряся мокрыми волосами, с которых летели капли, потом вдруг зрение вернулось, и она увидела напротив своего случайного знакомца из метро (он же – нежеланный попутчик), который сжимал в руках… бутылку шампанского. Пена, окатившая Алену, все еще лезла из горлышка.

– Господи! – растерянно сказал попутчик. – Извините! Я и предположить не мог… Из чего это сделано, интересно?! Не бутылка, а огнетушитель какой-то!

В купе было почти темно – горела только лампочка в изголовье его полки, однако глаза Алены – видимо, от ярости – обрели особую зоркость, и она разглядела, что лицо его выражает не столько растерянность, сколько плохо скрытую насмешку. И глаза… глаза его просто-таки искрились смехом!

Она сначала хотела обрушить на него всю силу своего возмущения, но ярость в одно мгновение исчезла – лопнула, как мыльный пузырек, и Алена ощутила странную пустоту. Этот тип ведет себя так безобразно не из озорства, не по оплошности. А потому, что понял: мужняя жена не станет проводить новогоднюю ночь в поезде. За попутчицу некому заступиться, она одинока, а значит, с ней можно вести себя с какой угодно степенью хамства. Что он и делает вполне успешно. Некоторым мужикам свойственна совершенно бесовская проницательность в отношении женщин, они мгновенно просекают «брошенок» и не церемонятся с ними, унижают, как могут, уверенные в безнаказанности и получая наслаждение от собственной жестокости.

И так будет теперь всегда, потому что судьба Алены – одиночество. Ведь она любила Михаила, она хранила ему верность, она не видела рядом с собой никого другого, даже подумать об этом другом не могла. И если она все-таки выживет, то как же будет жить? Ее пугает не отсутствие мужчины в ее постели, а отсутствие человека, которому можно пожаловаться, поплакаться, от которого ждешь сочувствия и добра. Никто не обнимет, не прижмет, не погладит по голове, не скажет нежно: «Радость моя, счастье мое, ну успокойся, я с тобой. Я тебя никому не отдам!» Даже такая сильная, независимая женщина, какой всегда считала себя Алена, которая вроде бы очень ценит свое одиночество (для ее работы необходима сосредоточенность), мечтает быть слабой, зависимой, мечтает принадлежать мужчине и чувствует себя несчастной, брошенной собачонкой, когда…

– Пожалуйста, пожалуйста, не плачьте! – долетел до Алены молящий голос. – Говорю же, я нечаянно, я не хотел ничего такого!..

Это попутчик ее утешает. Почему он решил, что она плачет? У нее и в мыслях не было. А если его лицо расплывается перед ее взором, то лишь потому, что на ресницы попало это дурацкое шампанское! А трясет ее только оттого, что, как ни тепло в купе, все равно зябко в намокшем халате.

– Да успокойтесь же! – Попутчик оказался рядом, обнял Алену за плечи, встряхнул. – Успокойтесь. Неужели я вас так напугал? Но я и предположить не мог такого взрыва восторга у этой бутылки. Наверное, перегрелось шампанское. Понимаете, я так же, как и вы, хотел спать и только спать, знал, что непременно просплю новогоднюю полночь, а без стереотипного шампанского пересечь рубеж двух лет все же не хватило духу. Будто бы какой-то священный обряд остался не исполненным. Ну, думаю, выпью сейчас тихонько, а потом спать лягу. И тут вдруг… Нет, это кошмар какой-то! Если хотите знать, я испугался чуть ли не сильнее, чем вы. Ну успокойтесь, ну не сердитесь на меня!

Да не сердилась она на него, не на него она сердилась, но разве ему это объяснишь? Этот черноглазый – не более чем орудие ее злой судьбы. Этакая насмешка над ее горем. Но если он говорит правду, если и впрямь не хотел ее обидеть, то довольно глупо напрягать его своими истерическими слезами.

Алена глубоко вздохнула раз и другой, пытаясь совладать с голосом.

– Ладно, я не сержусь, – выдавила наконец. – Все нормально, это я просто от неожиданности испугалась. Ну, что же вы сидите? Если открыли шампанское, его надо выпить, правда? Так пейте.

– Я бы с удовольствием, – уныло проговорил он. – Да еще и вас попросил бы компанию составить. Но понимаете, какая штука, бутылка практически пуста. – И в доказательство своих слов он потряс перед Аленой темной тяжелой бутылкой с остатками фольги на горлышке. – Все вылилось на вас. И на вашу постель. Разве вы не чувствуете запаха?

Никакого запаха она не чувствовала, потому что нос заложило после слез. Покачала головой.

– Ну а я чувствую, – сказал попутчик. – Запах очень приятный, судя по всему, шампанское заслужило свою цену. А на вкус… извините, мне очень хочется знать, какое оно было на вкус. – И в следующее мгновение Алена почувствовала прикосновение его губ к своей шее.

От изумления она даже не сразу сообразила возмутиться. Сидела как пришитая, в то время как губы попутчика сползли от ее уха к плечу и уткнулись в ямку над ключицей. Он бесцеремонно лизнул ямку и тихонько причмокнул:

– Господи, как вкусно. Жаль, что вы не можете себя полизать. В самом деле, великолепное шампанское! Все, что я могу вам предложить… – Он лизнул другую ключицу, а потом, пробормотав: «Попробуйте, какое оно вкусное!» – припал к губам Алены. И она находилась в таком ошеломлении, в таком смятении духа, что (круглая идиотка!) не нашла ничего лучше, чем быстро, словно боясь опоздать, ответно облизать его губы!

***

Что Володя умел, так это отыскивать среди людей себе подобных. Он как будто видел некое тавро, которым еще при рождении метили человека, способного преступить устои общества. Причем не только преступить устои, но и как бы взять с общества некий налог. За что? Да за что угодно. За то, что родился у небогатых родителей (родителей, как известно, не выбирают, но кто сказал, что их непременно надо любить?), что не повезло выиграть крупную сумму в казино, в «Русском лото», в игральном автомате, что не успел прибрать к рукам какую-нибудь собственность разваливающейся страны… что рылом не вышел, в конце концов!.. Причина годилась любая – для тех, кому надо непременно объяснять свои проступки, подвести под них, так сказать, теоретическую базу. Даже удивительно, сколь многому количеству народа надо непременно себя оправдать – хотя бы перед самим собой; доказать, что имею, имею я право пойти и стукнуть топором по башке ближнего своего! Отомстить ему!

За что? Да хотя бы за то, что у него зарплата больше и чин выше.

Кто ставит на лоб человеку эту незримую метку? Да уж, наверное, не ангел-хранитель! Кто наделил Володю умением эту метку различать? Да уж, наверное, не святые небесные силы. Но когда, проходя через турникет на станции «Московский вокзал», он бросил случайный взгляд на милиционера охраны – совершенно обыкновенного, серолицего, угрюмого мента! – его шибануло таким зарядом ненависти, что Володя даже споткнулся. Да этот человек весь испещрен теми незримыми метками! В его готовности убить можно было не сомневаться.

Володя отошел в сторонку и принялся исподтишка наблюдать за милиционером. Как бы он ни выпендривался перед Ольгой и ее двоюродной сестрицей, делая вид, что готов на все и все умеет, сам про себя он знал, что вполне может сдрейфить в ту решающую минуту, когда надо будет отнять у человека самую драгоценную его собственность – жизнь. А этот мужик – не сдрейфит. Просто насмешка судьбы, что он носит форму тех, кто обязан людей охранять!

Потом, когда они уже закорешились, Сайков признался, что, когда Володя проходил мимо, его как будто шилом в бок ткнули. Именно поэтому он не окрысился, не отвернулся, не начал материться, а спокойно выслушал незнакомого человека, который, дождавшись, когда в вестибюле станции стало поменьше народу и милиционер направился к выходу – покурить, вдруг загородил ему дорогу и негромко спросил: «Заработать хочешь?»

Они оба думали одинаково, в одном направлении. Они как подельники просто идеально подходили друг другу! Они сразу просекли, сколько возможностей таится в предложении Ольгиной сестры! Ведь тот мужик, которого им надлежало завалить, владел отличной тачкой. Ольгина сестра сказала, что провела, так сказать, скрытый маркетинг. Самым ходовым товаром оставались импортные автомобили с малым пробегом, в хорошем состоянии. Но не по рыночной цене, конечно… «Чебуреки», медленно, но верно прибиравшие к рукам продовольственные рынки приволжских городов, готовы были платить за престижные левые тачки не торгуясь. Конечно, дела делать надо было вдумчиво и осторожно: машины, украденные, к примеру, в Кирове или Казани, перегонялись в Нижний и там продавались. Ну и наоборот. Включиться в этот бизнес ничего не стоило. Особенно если занимаешься такими делами от случая к случаю, не светясь перед братками, лихорадочно делившими эту сферу деятельности. Пришел, хапнул, скрылся на некоторое время… Кончилось заработанное – опять взялся за дело.

Продумали во всех подробностях план. Но им нужна была машина – все равно какая. Чем проще, тем лучше.

Сайков раздобыл милицейский жезл, наручники, металлический трос. Сначала хотел достать еще один комплект формы, чтобы Володя тоже был одет как милиционер, но потом подумали, что делать этого не стоит. Ведь они могли и сами нарваться на проверку, всякое в жизни бывает, и если обнаружат фальшивое удостоверение… Ни к чему это.

…До места они доехали на автобусе. Разумеется, Сайков тоже был в цивильном, а форму вез в сумке. Вышли там, где дорога поворачивала с Семеновской трассы на Линду. Сайков переоделся. И они стали ждать.

В принципе они знали, что им нужно, и, когда на трассе показался «ВАЗ-21063» серо-голубого цвета, Сайков взмахнул жезлом и велел водителю свернуть на обочину.

Проверили документы. Рыжего мужичка звали Гуров Алексей Константинович. У него была большеротая конопатая физиономия, которая расплылась в ухмылке, когда Сайков сообщил, что по всем признакам эта машина числится как угнанная.

Володя открыл дверцу и заглянул внутрь.

– Точно, подходит под описание вплоть до цвета чехлов! – крикнул возбужденно.

Гуров все еще пытался убедить их в ошибке.

– Да чего ты злобствуешь? – примирительно спросил Сайков. – Доедем до Семенова, до автоинспекции, там все и выяснится. Тебе же все равно в ту сторону.

– Мне до Тарасихи только, – заикнулся было Гуров, но Сайков покачал головой:

– Удивляюсь! Охота, чтобы к тебе на каждом посту цеплялись? Раз попал в такую историю, надо все выяснить толком. Доедем до Семенова, говорю я. Только извини, браток, за руль сядет наш товарищ. А ты – рядышком, как и положено водителю, когда автомобилем управляет кто-то другой. А я – на заднее сиденье.

Гуров еще ругался, ворчал, но понял, что делать нечего. Разместились в машине, проехали полкилометра, и тут Володя резко свернул на заранее облюбованную проселочную дорогу.

– Куда? – растерянно обернулся к нему Гуров, и в эту минуту Сайков набросил ему на шею тросик-удавку. Володя мгновенно заглушил двигатель и вцепился в руки Гурову, которыми тот пытался сбросить петлю.

…Потом они проверили, что обрели для начала. Кроме автомобиля, это было золотое кольцо-печатка, пять тысяч рублей, часы наручные «Сейко» (китайского производства), новенькая барсетка. На Гурове была отличная кожаная куртка, недурные джинсы и совершенно новые итальянские туфли. Неплохая выдача! Как ни горели глаза у Сайкова на куртец, вещи решили продать.

Тут же поменяли номера на автомобиле, сложили труп Гурова в багажник и повезли по Зиньковской трассе в направлении Городца, где в лесопосадках уже была заранее приготовлена яма, чтобы зарыть мертвого.

Ехали, приходили в себя и думали: хорошее начало полдела откачало!

Теперь у них был опыт. Теперь они набили руку. Теперь можно приступать к исполнению заказа Ольгиной сестрицы.

Володя аккуратно отложил в сторону исписанный листок и глотнул пива из бутылки. Он не привык писать, устали и пальцы, и мысли.

Не хотелось бы что-нибудь забыть!

Он взял чистый листок и принялся выстраивать на нем в столбик имена и фамилии. Значит, первым был Гуров. Потом этот мужик, Ольгин родственник с его любовницей. Они получили подержанную «Ауди», которая казалась им верхом шика, пока следующим они не взяли в оборот Царапкина с его джипом «Ниссан Террано» рыночной стоимостью 40 тысяч долларов. Техника уже была отработана: машину останавливают на укромной улице, проверяют документы, огорошивают водилу известием, что тачка значится как угнанная… Ну и так далее.

Начиная со второго убийства, к ним подключился Басаврюк. Его привел Серега Сайков – поручился головой! Володя с одного взгляда определил, что парень – годится. У него был один только недостаток – внешность. Слишком уж точеный красавчик! Правда, за видимой мягкостью крылась абсолютная беспощадность человека, начисто лишенного воображения и совершенно не способного представить себе боль и муки жертв. Володе-то и даже самому Сайкову все-таки приходилось что-то в себе давить, через что-то переступать… Конечно, и здесь срабатывало старинное правило: первая колом, вторая соколом, прочие – мелкими пташками. А у Басаврюка наличествовала полная пустота в голове и душе! Может, у него и души-то не было… Для него было все едино: человека убить, водки выпить, бабу трахнуть… Эта тварь, Ольгина сестра, на него поначалу страшно запала. Потом появился еще один… старый знакомый. Школьный, можно сказать, товарищ!

При мысли об этом человеке Володя ощутил такую боль, что впился ногтями в ладони.

Посмотрел на список убитых и тихо, хрипло захохотал.

Кому сказать… Кому только сказать!

Он пишет это признание не оттого, что мертвые, скорбные глаза неустанно прожигают его память. Не оттого, что ему слышатся хрипы удавленных. Не оттого…

Он пишет это письмо лишь потому, что больше не может жить с сознанием, что ему изменила жена.

***

Заведующей в архиве областного суда была маленькая, пухленькая дамочка лет за семьдесят, которую язык не поворачивался назвать старушкой, настолько она была приятненькая, славненькая, ухоженная, с небрежными кокетливыми кудряшками и голубенькими, пусть и малость выцветшими, глазками. Голосок у нее певучий-певучий, нежный-нежный, манеры мягкие и вкрадчивые, и легко можно представить себе, сколько молодых и немолодых судей, адвокатов и прокуроров за последние сорок-пятьдесят лет искали повода за делом и без дела войти в канцелярию, чтобы полюбоваться Шурочкой… Только с усилием можно было назвать эту прелесть Александрой Федоровной!

Шурочка отнеслась к появлению «знаменитой писательницы» с величайшим пиететом, не знала, куда ее посадить и чем ей услужить, только бы поскорее увидеть на книжном прилавке детектив, написанный при ее, Шурочкиной, непосредственной помощи. Алена же отродясь не страдала звездной болезнью, к своей негромкой славе относилась не без юмора и вообще считала свои книжки не столько явлением литературы, сколько средством заработать на жизнь. Поэтому она была безмерно благодарна Шурочке за заботливость. Их отношения чуть ли не с первой минуты сделались этакими нежно-дружескими, результатом чего стало мгновенное, словно по мановению волшебной палочки, извлечение из архивных бездн нескольких наиболее интересных, с точки зрения Шурочки, дел.

Бегло просмотрев гору папок и прекрасно понимая, что никто не обнимет необъятное, Алена для начала оставила себе два дела: о хищении нефтепродуктов непосредственно из нефтепровода, имевшем место в конце 1999-го – начале 2000 года, и огромное дело о банде, промышлявшей угоном иномарок. Эта история тоже была вполне свежая и датировалась 1999–2001 годами.

В архиве Алена в первый раз появилась еще в декабре прошлого года, но после получения письма от Михаила простилась с надеждой прийти туда снова и закончить не только сбор материалов для детектива, но и самый детектив. Помирать собралась, однако, как сказал бы Дерсу Узала! Но поскольку судьба не оставила ей выбора, вынудив ожидать приезда мужа из Болгарии, чтобы принять окончательное решение: жить или умереть, – Алена решила продолжать работу в архиве: хотя бы просто для того, чтобы занять время.

Сюжет будущего романа сложился в ее голове после растиражированной во всех СМИ истории о краже иномарки у знаменитого писателя-юмориста. И его самого, и его квакающий, жвачный голос Алена ненавидела люто, беде его только порадовалась и пожелала ему никогда не встретиться с похищенной машиной. Больше всего ее вдохновило, что у Змеежабы (так она про себя называла это жуткое и злобное создание природы) бесследно пропала записная книжка с заготовками новых юморесок… или как они там называются? Надо надеяться, человечество будет избавлено от новых порций сардонического яда!

Но благодаря этому случаю ей представилась такая история. Некое агентство занимается возвращением похищенных автомобилей. Милиция опускает руки, а эти ребятки словно бы на три версты под землей видят. Причем рекламируют они себя, подбрасывая листовки в почтовые ящики тех, у кого машина недавно угнана. В конце романа должно было выясниться, что эти лихие люди сами же и угоняли машины – чтобы потом их вернуть за немалую мзду. Один из таких автомобилей был похищен лишь ради того, чтобы замаскировать кражу кейса у героя романа. В кейсе лежало письмо, которое он только что получил и еще не успел прочесть. Это спасло ему жизнь. А вот человек, который ему это письмо отправил, был убит. В письме содержалось…

Придумать, что именно там содержалось, Алене еще только предстояло. Так же, как и увязать все концы с концами. Пока в голове ее не сложились ни интрига, ни сюжет, а так – болталось нечто бесформенное, с торчащими туда и сюда ниточками, которые предстояло связать, запутать должным образом, а потом снова распутать. Это запутывание с одновременным распутыванием и есть, собственно говоря, написание детектива. Вообще сюжет мог получиться интересным. Главное, чтобы там не было горы немотивированных трупов, какими иной раз изобилуют женские – особенно почему-то именно женские! – детективы… И вот только-только Алена начала представлять себе, что и как сложится в романчике, как в ее жизни грянул гром, и она надолго утратила способность мыслить логически. К тому же теперь прежний замысел казался ей совсем неинтересным. Захотелось другого…

Свято веруя в магию творчества – любого творчества, даже столь незначительного, как собственное, – Алена отказалась от прежнего замысла и решила написать историю о писательнице, о детективщице, от которой уходит муж. Она попытается развеять тоску работой в архиве областного суда. Изучая какое-то дело – да вот хотя бы о хищении нефтепродуктов непосредственно из нефтепровода! – она натолкнется на некий факт, не замеченный милицией при расследовании, и выяснит, что один из главных виновников преступления остался на свободе. Героиня Алениного романа будет особа тщеславная. Давая интервью местной прессе, она не сможет промолчать и разболтает о своих шерлок-холмсовских догадках. По воле случая интервью прочтет тот самый мистер Х., и в самом деле предпочитавший остаться неизвестным, и весьма обеспокоится за свою участь. Чтобы более не тревожиться, он решит расправиться с болтливой дамочкой. Но станет не просто охотиться за ней с топором, а начнет ухаживать за писательницей, чтобы сначала выпытать, что же такое разнюхала новая мисс Марпл. Вокруг этого и закрутится вся интрига. Наконец дело дойдет до расплаты за болтливость. Героиня уже попрощается с жизнью, но ее в последний момент спасет вернувшийся супруг, который осознает свою ошибку, оценит непоколебимую верность жены, поймет, что любит только ее… И прочая, и прочая, и прочая, как говаривали в старину.

То есть Алена решила зачаровать Михаила на расстоянии и заставить его вернуться. В этом романе все должно быть ее, только ее, – страдания, любовь, мучения, верность…

А как насчет неверности? Ее неверности? С ней как быть? Как поступить со случайным адюльтером в вагоне СВ скорого поезда сообщением Москва – Нижний Новгород?..

– Посидите, Людмила Борисовна, я вам быстренько все разыщу!

Певучий голос Шурочки заставил Алену вздрогнуть и воровато оглянуться, словно ее застигли на месте преступления. Скажем, в то самое купе СВ вдруг заглянула проводница – в самый интересный момент…

Вместе с заведующей архивом в комнату вошла невысокая, сухонькая женщина. Она была тех же лет, что и Шурочка, может, даже помладше, но это была старуха – именно старуха, а не старушка, не бабулька, причем из тех, о ком говорят: «Со следами былой красоты на лице». Голос у нее был хриплый, не то пропитой, не то прокуренный, а мгновенный, пренебрежительно-оценивающий взгляд ярких черных глаз заставил Алену ощутить себя полным ничтожеством.

Она то опускала глаза к раскрытому делу, то исподтишка вскидывала их на старуху, вслушиваясь в негромкий разговор. Гостья философствовала, Шурочка вынимала из шкафа одну папку за другой, изредка невпопад поддакивая.

– Развал государства оказал страшное воздействие на людей, – вещала старуха, будто пророк Исайя. – Если верхи грабят всю страну, почему бы низам тоже не украсть хоть чуточку? Прозвучало этакое общероссийское: «Сарынь на кичку!» Но отчего слово «закон» не есть синоним слова «справедливость»?!

Алена, которая афористические фразы любила больше всего на свете, чуть ли не с обожанием взглянула на старуху, больше похожую на обтрепанную, общипанную ворону, чем на женщину. Но «ворона» опять «каркнула», и Алена украдкой записала на полях своей тетрадки очередной старухин афоризм:

– Двигатель совершения преступления – алчность, но она же – первый помощник правоохранительных органов. Потому что из алчности сосед доносит на внезапно разбогатевшего соседа! И оказывается, что причиной богатства было преступление! Так что такое алчность – зло или благо?

Судя по металлическому звучанию голоса, по словесному подбору, по трепетному отношению Шурочки, эта Людмила Борисовна была прокурором, причем блестящим. Но кто сказал бы это при первом взгляде на нее? До чего обидно, что возраст делает человека не просто старым, беспомощным, больным, но и незначительным внешне. Как говорит подружка Маша, поезд ушел, под него даже не ляжешь! Конечно, на лице этой высокоумной развалины оставили следы тонны выкуренных ею папирос (она наверняка курила именно папиросы, какую-нибудь «Герцеговину Флор», вставленную в янтарный мундштук, а может быть, служила живой иллюстрацией к известной песне «Моя бабушка курит трубку, трубку курит бабушка моя!»), гектолитры выпитой водки, немыслимое количество жирного, острого, соленого, горького, все эти не отданные врагу ужины, а единственным видом спорта для нее был, конечно, секс…

Это называется – рыбак рыбака видит издалека. Откуда вдруг взялась такая проницательность? Почему именно Алена увидела следы разрушений, оставленных на лице Людмилы Борисовны бессонными ночами с многочисленными любовниками?

Старуха повернула к ней птичью, остроносую головку, и Алена поспешно опустила глаза, понимая, что такая битая-перебитая, умудренная жизнью особа не сможет, в свою очередь, не увидеть на ее лице то, что она пытается скрыть, о чем боится вспоминать…

– Извините, а где тут канцелярия? – раздался из дверей осторожный мужской голос.

– Тут и есть, а вам что? – ответила Шурочка. – Вы куда, молодой человек?

Алена подняла голову – в дверях никого не было.

– Мечется, словно вор на ярмарке, – проворчала Шурочка, вновь углубляясь в недра огромного шкафа.

– Забавно, – подтвердила Людмила Борисовна, продолжая разглядывать Алену.

Разумеется, ей показалось забавным только то, что человек, искавший канцелярию, мгновенно смылся, едва отыскав ее. Разумеется, это произнесенное с непередаваемым выражением словечко не имело отношения к Алене, но ведь на воре, как известно, шапка горит, и Алене захотелось под стол залезть, только бы спрятаться от испытующего взгляда старухи.

Под стол залезть было совершенно невозможно – она там не поместилась бы. К тому же этим привлекла бы к себе еще большее внимание. Поэтому она просто уткнулась в страницы дела.

Глаза бегали по строчкам, выхватывая неуклюжие фразы: «Нарушал общественный порядок и выражал явное неуважение к обществу, оскорбляя присутствующих нецензурной бранью», «просматривал локтевые сгибы с целью обнаружения следов старых инъекций», «выбирая глухие места и ночное время, он совершал преступления из личных неприязненных отношений к людям», «нанес увечья, относящиеся к категории тяжких телесных повреждений по признаку опасности для жизни в момент причинения», «нанес существенный вред охраняемым законом правам и интересам граждан и интересам государства и общества, выразившийся в дискредитации и подрыве авторитета органов власти», «против ее воли совершал с нею сексуальные действия и иные действия сексуального характера…»

Как подумаешь, судебные протоколы необычайно целомудренны! Экие эвфемизмы заверчены! «Сексуальные действия» – это простое изнасилование, общепринятым, так сказать, способом. «Иные действия сексуального характера» – то, что считается среди приличных людей извращением, – анальный и оральный секс. Хотя последнее теперь вроде бы перестало считаться извращением. Если обе стороны ничего не имеют против, конечно.