Елена Арсеньева
Мужчина в пробирке
Она подпоясала халат и вышла из комнаты. Пахло блинами – зашибись! «Опять блины, – сокрушенно вздохнула Женька. – Ну и как тут похудеешь?!» Но все же она улыбнулась: мать пекла свои немыслимые, просто нереальные блины. Женька называла их «самоеды»: они елись сами, против воли человека, от них просто невозможно было отказаться!
Отец уже позавтракал – он очень рано вставал, – ковылял по коридору с палочкой.
– Привет, папулька, – сказала Женька, наклоняясь, чтобы его поцеловать, но отец уронил палку и отшатнулся к стене. Глаза у него стали – по пятаку, рот открылся.
– Же… Же… – проблеял он ошарашенно.
– Пап, ты что?! – испугалась Женька. – Мам, иди скорей, тут с отцом что-то!
Из кухни выскочила мать – как пробка из бутылки. Двери были узкие, а мать – крупная женщина, и сквозь эти двери она проскакивала всегда с некоторым усилием. В руке она держала половник, с которого стекала блинная жижа.
Взгляд ее метнулся на отца, потом на Женьку – и половник с грохотом упал на пол. По полу разлетелись белые капли.
– Да елки, – сказала с досадой Женька. – Все ж заляпала! А потом будешь ворчать, что это я неряха! Пусти-ка, я тряпку возьму, подотру.
Она шагнула было к двери ванной комнаты, но мать ее не пустила: подошла к Женьке, схватилась за отвороты ее халата и недоверчиво оглядела дочь с ног до головы.
И вдруг лицо ее собралось в морщины, глаза зажмурились – и сквозь короткие светлые реснички полились слезы.
За Женькиной спиной громко всхлипнул отец.
– Же… Женечка, – с трудом прорыдала мать. – Халатик надела! Доченька! Девочка моя! Девочка!..
– Доченька! – вторил отец. – Девочка!
– Ну а кто я – мальчик, что ли?! – сказала Женька, начиная понемногу закипать. – Я уж почти сорок лет девочка, пора бы привыкнуть!
Мать голосила, как по мертвому, только выражение лица у нее было счастливое – не описать словами. Из кухни отчетливо пахло сгоревшим блином, но на это никто не обращал внимания. Мать обнимала Женьку спереди, отец – сзади, оба целовали ее, иногда промахивались и чмокали друг друга, дружно бормотали – «Тьфу!» – и продолжали лобызать Женьку.
– Предки, – растерянно проговорила она. – Что это с вами?!
Те не унимались.
Творилось что-то странное, до чертиков странное, и Женьке вдруг стало не по себе.
* * *
Жданков был финансист, «влетевший» за злоупотребление служебным положением. Собственно, он оказался орудием в руках своего начальника, но всего нажитого лишился; не помогло и то, что часть имущества была записана на его жену. Словом, напарники договорились: Жданков помогает Мокрушину найти и незаметно, не привлекая внимания, изъять деньги. За труды он получает половину суммы. А это, по самым скромным подсчетам Мокрушина, было никак не меньше двух миллионов. До посадки это для Жданкова были копейки, теперь – капитал, ради получения которого он готов был постараться.
Несколько дней назад Жданков приступил к работе. Счет он нашел, однако обнаружил, что пароль для входа в личный кабинет держателя счета изменен.
Мокрушин просто похолодел от ужаса… Значит, его деньгами кто-то воспользовался?! Или новый пароль поставили, чтобы поймать за руку того, кто попытается войти на счета? Например, чтобы засечь Жданкова?
Тот клялся, что работал осторожно. В квартире, которую он снял, не было Интернета, и Жданков целыми днями с компьютером шлялся по кафе, кино и большим магазинам, где был Wi-Fi, заходил на счет и пробовал подобраться к паролю. Ну, так было даже лучше. Никто не мог отследить, откуда идут запросы. В этом смысле Wi-Fi – даже не лазейка, а просто траншея для хакеров! И вот в самый разгар его работы случилась эта непроходимая лажа, которая и привела к полному провалу всех их замыслов.
Мокрушин из дому не выходил, старался не светиться перед соседями: совсем не обязательно им знать, что здесь живут двое. Он, хоть и был освобожден по закону, чувствовал себя неуютно на свободе: все казалось – за ним идет погоня… Конечно, это были зоновские «глюки», со временем они должны были пройти, но это ж со временем… Вставал он позже Жданкова, выходил к готовому завтраку – Жданков отлично готовил, что-то умопомрачительное у него получалось: просто какие-то каши, или горячие бутерброды, или гренки – а не оторвешься, они и объедались по утрам, Мокрушин как раз собирался сказать: все, хватит, пора с обожорством завязывать, а то скоро брюки невозможно будет застегнуть, как вдруг, проснувшись, заманчивого запаха с кухни не учуял. Елки-палки, да неужели Жданков сам решил взяться за ум и прекратить кулинарничать? Ну кто ж так делает? Все великие дела надо начинать с завтрашнего дня, а никак не с бухты-барахты! И что они сегодня будут жрать? Ненавидимую Мокрушиным яичницу-глазунью (до «посадки», живя холостяком, он жарил ее каждое утро и на всю жизнь объелся) или овсянку на воде, как положено делать худеющим дамочкам? «Овсянка, сэр»?
На кухне, впрочем, не было ни намека хоть на какой-то завтрак. Пустой стол, холодный чайник. Но в ванной комнате лилась вода. Жданков проспал и теперь умывается, что ли? И надо просто подождать?
Он подождал. Потом какие-то странные звуки донеслись из ванной… Рыдания никак?!
Точно: Жданков плакал…
Так, все понятно. Понял, что доступов к счету он не найдет и денег, на которые так надеялся, не получит, и теперь прощается со светлым будущим. Кердык, говоря по-русски…
Мокрушин рванул дверь – голый Жданков сидел на коврике, уткнувшись носом в колени, и рыдал, как изнасилованная девственница.
– Что? – рявкнул Мокрушин. – Какого черта ты тут истерику устроил? Говори, что случилось, ну?!
Жданков поднял на него вспухшие красные глаза – морда у него, конечно, была соответствующая, аналогичная, – мгновение таращился на Мокрушина – и как вдруг заорет! Писклявым тонким голосом заорал – и ну коленки сжимать и руками прикрывать то, что там у него дохленько так болталось!
Мокрушин вспомнил, что он уже видел Жданкова точно в таком виде – там, в умывалке, где к нему полезли братки, жаждавшие, типа, его задницы, но отлично помнившие уговор с Мокрушиным: напугать мужика до чертиков, но не трогать! Ага, ну, понятно… выходит, те самые зоновские «глюки» до него и доехали. Такое бывает: кто не сидел, тот не поймет, какие иногда кошмары приходят из тюремного прошлого и как сносит от них у человека крышу. Вот и у Жданкова снесло.
Мокрушин, долго не думая, переключил воду в кране на ледяную и, схватив бившегося в его руках, оравшего Жданкова за загривок, сунул его под струю. Ну, тот побился малость, потом притих.
– Хватит или еще? – спросил Мокрушин, вынимая его из-под крана и накидывая ему на голову первое попавшееся полотенце.
И что вы думаете?! Этот козел начал натягивать полотенце на свои, пардон, нагие чресла и истошно орать:
– Оставьте меня! Что вам надо, не трогайте!
Мокрушин схватил другое полотенце (первое у этого стыдливого истерика было бы невозможно отнять!) – накинул его Жданкову на шею, одной рукой схватил за оба конца, а другой принялся методично нахлестывать его по щекам – с оттяжкой. Раз пять хлестанул, заглянул в глаза – нет, никакого эффекта. Повторил.
И тут Жданков завыл… да так жутко… Сквозь вой прорывались слова… Что-то он говорил, нес какую-то ахинею, но Мокрушин никак не мог понять – что с ним такое, почему язык у него заплетается… а потом Жданков затих и произнес вполне отчетливо:
– Я хочу умереть.
Мокрушин не успел ответить – раздался звонок в дверь.
Блин… наверное, соседи пришли ругаться: они ж тут чертово болото развели, небось затопили кого-то! Надо подтереть. А не открыть – нельзя: еще вызовут аварийку, начнут двери ломать…
– Вставай! – пнул он ногой Жданкова и швырнул ему белый махровый халат (напарник, судя по всему, в прошлой, дотюремной жизни был сибаритом и теперь охотно вспоминал прежние привычки). – Вставай и выйди, скажи, что ты мылся, не заметил, как вода пролилась… Иди, козел!
– Козел?! – со странным выражением проблеял Жданков, но ослушаться не посмел и, по-бабьи утираясь рукой, побрел к двери.
– Кто там? – простонал он.
Ответа Мокрушин не расслышал, но Жданков возопил тоненьким голосом:
– Что?!
Мокрушин высунулся в коридор как раз вовремя, чтобы услышать женский голос из-за двери:
– «Скорую» вызывали?
* * *
Артем осторожно приоткрыл дверь пошире, прислушался. Тихо.
– Кто-нибудь есть? – позвал негромко.
Ответа не было.
Оглянулся, приложил палец к губам. Перепуганная Галя, тащившая вверх по лестнице свой «сундук со сказками» – так на жаргоне работников «Скорой» называется оранжевый ящик с медикаментами, он же – «желтый чемоданчик», – замерла на полушаге. Снизу резвенько поднималась Ирина Филимоновна, но с ней Артем церемониться не стал – молча показал старушке кулак и мотнул головой со зверским выражением лица. Ирина Филимоновна все поняла правильно: так же резвенько засеменила вниз.
Артем переступил через порог и двинулся по узкому коридору, подавленный царившей вокруг тишиной и почти уверенный в том, что здесь случилось несчастье.
Вошел в комнату и увидел темноволосую девушку в свитерке и джинсах, прикорнувшую на диване. Похоже, она спала, крепко спала, дышала ровно и глубоко. Но насколько естествен этот сон?
Артем осмотрелся. Мебели мало, вещи недорогие, все очень просто, но чисто. На стенах акварели в простых рамках – пейзажи и портреты. Она художница? Или просто любит красивые картины и покупает их? Артем, конечно, был не специалист, но ему показалось, что все это написано одной и той же рукой.
Он продолжал осматриваться. Много цветов на окне. И вроде не видать никаких следов таблеток, опасных лекарств. На полу около дивана валяется листок бумаги. Артем схватил его… нет, это не предсмертная прощальная записка: какие-то нелепые чернильные каракули на старом, пожелтевшем от времени листке плохой газетной бумаги.
Артем бросил на него только один взгляд – и в глазах у него зарябило от смешения букв, цифр и знаков:
«Шс(33)Z, б(33)ю=с(33) ь=G =Z=х4*ах(33) аLа-аLа. =Z=х4*ах ш а(66)е(33) Lш ха ю=Lаа сG2*а*Lпш* сб(401)(66): 1*ш(н8)б=еZ(33). Ха б(33)(66)ш тй(33)тахшG т=ютсеахх=ш* 2*шYхш Y(33)хшь(33)LтG G а/, (33) 4*с=юп х(66)еабхGZ(66) (401)юаба4*м \с=с сб(401)(66), (66)(33)2*а атLш ьахG х(33)тсшнхас Z(33)б(33) Y(33)Z=х(33), (66)LG Z=c=б=н= ета*, 4*с= G т(66)аL(33)L, =(66)х(66)Yх(33)4*х= – йбатс(401)йLахша, шюш х(33)(10)=(66)шстG Y(33) йба(66)аL(33)ьш =(н8)шжш(33)Lмх=ш* ьа(66)шжшхтZ=ш* (66)=Zсбшхп, (401)сеаб2*(66)(33)/1**аш*, 4*с= «3%ю3 %(401) 3%т3%т3%ш» е х(33)1*аь =ю1**атсеа хас ш ха ь= 2*ас юпсь, (33) атLш =хш атсм, с= ш(10) ха (66)=L2*х= юпсм… (33) ь=2*ас юпсм, ьахG й=Z(33)б(33)ас Ю=н, =1*шюZш шLш YLпа 1*(401)сZш Z=с=б=н= G йпс(33)/тм й=йб(33) ешсм…»
– Бессмыслица какая-то, – пробормотал он. – Или формулы?.. Да какая разница!
Послышались осторожные шаги: в комнату вошла Галя. Артем вновь знаком велел ей соблюдать тишину и на цыпочках прокрался в кухню, проверил мусорное ведро. Но там тоже не обнаружилось следов облаток, коробочек, лекарственных бутылочек.
Может, суицидом тут и не пахнет? И зря он так переполошился?
Вернулся в комнату. Кажется, девушка и впрямь просто-напросто спит.
Лицо заплаканное – да, когда женщины много плачут, они устают от слез…
Артем вздохнул, вспоминая с оттенком вдруг проснувшейся в душе нежности и жалости, как раньше плакала из-за всякой ерунды Вика – она вообще была излишне обидчива и плаксива – и как засыпала на его плече, нервно и глубоко вздыхая во сне. И каким счастливым он себя тогда чувствовал. И даже побаивался: может, он садист какой-то, если его так трогают женские слезы, а совсем не раздражают, как других мужчин?
Куда все это делось? И нежность, и жалость? Куда и почему исчезло? Из-за какого-то нелепого припадка ревности к хорошенькой веснушчатой девушке…
И вдруг он осознал, что смотрит в румяное сонное лицо той самой девушки, к которой Вика его так бурно приревновала! Точно, это она… вот и смешные веснушки на носу. С необыкновенной отчетливостью встала в его памяти та сцена: она примеряет перед зеркалом шляпку, похожую формой на гриб… как его… на Волоконницу Патуйяра, только черную и бархатистую.
Артем был уверен, что он не ошибается, хотя до сей минуты и не вспоминал ее лицо. Встретил бы ее на улице – и не узнал бы. Или узнал бы?.. В ней было что-то такое… незабываемое. Может, эти веснушки в сочетании с темно-каштановыми волосами? Или глаза… он не мог вспомнить цвет ее глаз!
Его вдруг охватило совершенно неприличное любопытство: ужасно захотелось узнать, купила ли она все же ту забавную шляпку или нет? Стесняясь самого себя, он, приняв самый деловой вид, выглянул в прихожую и посмотрел на полку над вешалкой. Черная Волоконница Патуйяра имела место быть.
– Что вы, Артем Сергеевич? – почти беззвучно спросила Галя, но он только головой покачал:
– Ничего. Все в порядке. Кое-что проверил.
– Можем уходить? – с надеждой спросила Галя. – Все в порядке, да?
– Вроде да, – кивнул Артем. – Но надо ее все же разбудить, чтобы она дверь закрыла. А то неизвестно – кто-то войдет, ограбят ее еще…
«Интересно, как ее зовут? Лиза вроде, бабка так сказала… – подумал он, осторожно трогая девушку за плечо. – Может, спросить, уточнить? Или неудобно?»
Девушка резко вскинулась, мгновение бессмысленно смотрела на него сонными карими, вернее, каштановыми какими-то глазами («Ага!» – подумал Артем), потом взгляд ее скользнул по его синей униформе – и лицо девушки словно заострилось, осунулось от ярости.
– Опять?! – взвизгнула она – и с размаху ударила Артема по лицу.
Галя громко ахнула.
Впрочем, Артем умудрился как-то отклониться – кулак пролетел мимо, девушка чуть не свалилась с дивана, но Артем успел ее поймать.
Она вырывалась, сначала молча, тяжело дыша, и вдруг разразилась матерщиной… да такой, что у Артема глаза на лоб полезли.
– Мамочки мои! – взвизгнула Галя, с грохотом роняя чемодан и зажимая уши.
Да уж… такого Артему даже от превеликого охальника и виртуоза русского мата Ивана Иваныча слышать не приходилось!
– Может, ей успокоительное вколоть? – прокричала Галя, поднимая чемодан и открывая его.
Девушка рванулась так, что Артем еле удержал ее:
– Я не дамся! Я не поеду в психушку! И к вашей ведьме не пойду – без нее справлюсь!
И локтем саданула Артема в живот – у него аж дыхание перехватило.
– Галя, дай что-нибудь связать ее! – прохрипел он, швыряя девушку на диван лицом вниз и заламывая ей руки.
Галя выхватила из чемоданчика оранжевый жгут. Артем уселся верхом на ее ноги, связал девушке руки, резко повернул ее, посадил, придержал голову и похлопал по щекам:
– Может, хватит? Давайте-ка кончать истерику!
Девушка еще мгновение посидела с закрытыми глазами и вдруг сказала будничным тоном:
– Сделаете укол – покончу с собой. И моя смерть будет на вашей совести. Понятно? Хотя вряд ли у вас есть совесть.
– Вы нас первый раз в жизни видите, почему же так оскорбляете? – возмущенно воскликнула Галя.
Девушка открыла глаза и глянула на нее с презрением:
– А ты не лезь в мужской разговор, куколка! Тебя я точно в первый раз вижу. А вот этого козла я уже видел. Он со своей телкой был в том магазине, где я шляпу покупал. Следишь за мной, да?
– Видел? – пробормотала Галя потрясенно. – Покупал? В мужской разговор?!
Артем тоже, сказать по правде, сначала поперхнулся. Кое-как выговорил:
– А вы не помните, какую именно шляпу покупали?
Ее взгляд заметался:
– Да что я, баба – всякое тряпье помнить?
– Бля, а кто же ты?! – не выдержала Галя. – Мужик, что ли? Ты на себя в зеркало давно смотрела? Слушай, а может быть, ты этот… как его… трансвестит?!
В ответ снова полился мат. Кошмарный мат!
Галя опять зажала уши, да так на сей раз крепко, что Артему пришлось закричать, чтобы она услышала:
– Пойди в прихожую и сними с полки, там… черное такое, на гриб похожее!
Галя посмотрела на него дикими глазами, но послушалась. Принесла Волоконницу Патуйяра.
Артем взял ее, покрутил так и сяк – и показал девушке:
– Вы не эту шляпу покупали?
– Ха, – сказала она презрительно, – это женская шляпа. С чего мне ее покупать? Но я ее где-то уже видела… видел…
– На себе, – подсказал Артем. – В зеркале. Я отлично помню, как вы ее примеряли. И вы ее купили!
«И я точно знаю, – подумал он, – что та хорошенькая девчонка, которая ее примеряла, не была никаким трансвеститом! Потому что она мне понравилась. Потому что к ней меня приревновала Вика! Это была стопроцентная женщина. Что же с ней случилось?!»
Девушка перевела взгляд со шляпы на него… и вдруг заплакала. Слезы так и хлынули по ее щекам, она попыталась вытереть их плечом, но не смогла.
– Если я вас развяжу, вы не броситесь на нас? – спросил Артем.
Она покачала головой, тяжело всхлипывая.
– Ох, зря вы это, Артем Сергеевич, – пробормотала Галя.
– Ладно, как-нибудь, – проворчал он, распуская тугой резиновый узел.
Девушка с облегчением потерла запястья, потянулась к сумке, валявшейся около дивана, достала пачку одноразовых платочков, высморкалась, вытерла слезы, потом нашла маленькое зеркальце и уставилась в него, бормоча:
– Посмотрите только, на кого я похож!
Галя перехватила взгляд Артема, покрутила пальцем у виска и показала растопыренную пятерню. У них на подстанции был такой сигнал – бригаду психиатров с их арсеналом вызывать?
Приезжают, вырубают, закатывают «клиента» в смирительную рубашку, увозят на улицу Ульянова… а из Заречной части города везут на улицу Июльских дней.
Артем покачал головой. Галя выразительно пожала плечами.
Девушка вдруг заглянула в сумку и подняла на них испуганные глаза:
– Это моя сумка? Мои вещи? Мой паспорт?! Нет, нет!..
Она швырнула сумку, паспорт упал на пол, Артем поймал его и раскрыл. Елизавета Николаевна Строилова, 27 лет… там, в магазине, он дал бы ей лет на пять меньше, а сегодня она выглядит даже старше – такое измученное лицо… прописана по такому-то адресу, записей о браке, разводе и детях нет – он таки просмотрел эти странички, не удержался.
– Да вроде ваш…
– Тогда почему у меня уже второй день подряд такое ощущение, что я – мужчина? – сдавленно воскликнула Елизавета. – Мужик?! Причем меня иногда прошибает воспоминание о том, что всю жизнь я была женщиной, какие-то сцены приходят перед глазами… но лишь на миг, а потом опять начинается этот ужас непонимания. Я все время бегаю в туалет, чтобы посмотреть – есть у меня член или нет! Это ужас… Почему его нет?! И почему мне кажется, что он должен быть?! Вы когда-нибудь сталкивались с такими случаями?
Артем покачал головой. Он только глазами мог хлопать, слушая ее бред.
Она – мужчина?! Она?!.
Примерно за два месяца до описываемых событий
О том, как прошел тот день на работе, Володька старался не вспоминать. Небритый, невыспавшийся, помятый и несчастный, старательно запахивая халат, он изо всех сил избегал разговоров, тем паче – о своем отпуске.
– Крепко погулял парень! – ехидно резюмировал завлаб Константин Константинович. – Ничего, пускай очухается.
Володька посмотрел на него с изумлением, потому что от Кощея (так прозвали в лаборатории тощего вредного заведующего) он ждал только разноса, а тут…
– Премия вчера была, – шепнул Шурик Рванцев. – За прошлый месяц. Кощей резко подобрел.
Премия! Володька даже зажмурился. За прошлый месяц! Который он в отпуске провел! Ну что за непруха?! Просадить в Одессе столько денег – и все потерять, и вернуться даже без намека на хоть какую-то компенсацию!
Он потерянно оглядел лабораторию и наконец-то сообразил, что кое-кого здесь явно не хватает.
– Слушай, Шурк, а где Вика?
– Ну ты, брат, совсем от жизни отстал в своей Хохляндии, – покачал головой Шурик. – Викуля нас бросила во всех смыслах.
И вздохнул с таким трагическим надрывом, что Володька испугался:
– Это как же понимать?!
– А так, что она и работу сменила – теперь где-то в верхней части города трудится, и живет теперь там же… со своим мэном.
– С каким еще мэном? – удивился Володька.
– С обыкновенным. Нашла себе кое-кого. Тощий такой, длинный, чернявый, усатый. Врач со «Скорой». Девчонки говорили, они квартиру сняли.
– Поженились?!
– А фиг их знает, может, поженились, а может, так живут. Володьк, да брось ты глаза таращить, Викуле кто-нибудь посерьезнее требовался, а не просто типчик «так себе» – лаборант бесштанный. Хотя врач со «Скорой» тоже вряд ли в джинсах от «Армани» ходит, есть у меня такое ощущение.
Да… это была последняя плюха, которую приготовила Володьке жизнь.
«Доберусь до дому – напьюсь на фиг, – угрюмо подумал он. – Все вылакаю! Хоть какой-то будет прок с этой пакости, не записки же сумасшедшего читать!»
Еще на Курском вокзале, поняв наконец, что он схватил в спешке чужой чемодан, Володька дрожащими пальцами переворошил его содержимое. И натурально проклял все на свете. В его-то чемодане было сколько добра! И вещички! И продукты! И вино! А здесь… впрочем, вино-то оказалось и здесь. Четыре большие, старательно укутанные в тряпки и переложенные газетами бутылки темного стекла с какой-то жидкостью, заткнутые большими пробками и залитые сургучом. Этикеток на бутылках не было, да и какие могут быть этикетки – в Одессе в такие бутылки наливали и так запечатывали только домашнее вино. На дне чемодана лежал с десяток картонных коричневых потертых, каких-то старообразных папок с потрепанными завязками и надписями «Дело №…», а в них… нет, ну натурально – записки сумасшедшего!!! Листки шершавой пожелтевшей бумаги, сплошь исписанные; какие-то древние обложки, без всяких «украшалок», просто с тупыми надписями: «Тетрадь по… учени… класса… школы…» от тоненьких зелененьких тетрадок в клеточку… А уж чем все это было исписано!! Володька только разок глянул на первый попавшийся листок – и тотчас у него помутилось в голове:
«Е(66)б(401)н етй=ьхшL=тм… Z(33)Z-с= (401)2*(33)тх= хаZтс(33)сш. 4*с= н=е=бшL с=с тс(33)бшZ, =юGтхGG х(401)Yе(33)хша YаLмG?…(401) Z(33)2*(66)=н= 3%ш3%т3%т3 %(401) атсм твб(66)жа, ш =х= ь=2*ас =тс(33)х= ешсмтG с(33)Z 2*а ехаY(33)йх=, Z(33)Z таб(33)жа L/ю=н= 4*аL=еаZ(33). ХшZ=ь(401) ха шYеатсах ьшн, Z=н(66)(33) \с= тL(401)4*шстG… G с=н(66)(33) йб=й(401)тсшL \сш тL=е(33) ьшь= (401)1*аш*, G Y(33)юпL = хш(10) – Y(33)юпL! Ьха Z(33)Y(33)L=тм, (66)(33) ш сайабм Z(33)2*астG: с=, 4*с= й=й(401)L= ьха е б(401)Zш, с=, 4*аь(401) G й=теGсшL 4*шYхм, ю(401)(66)ас еа4*хпь, Z(33)Z т(33)ь(33) йб=юlаь(33) 3%ш3%т 3%т3 %(401)… х= ета*-с(33)Zш тlа(66)(401)ас й=ьхшсм, 4*с= \сш 4*(33)тп ь=н(401)с =тс(33)х= ешсмтG е L/ю=а ьнх=юахша. Z=ха4*х=, Z=ха4*х=, (401) ьахZ атсм юта (н8)=бь(401)Lп, 4*с=юп Y(401)х=е= т=Y(66)(33)см «3%ж3 %= 3%б 3%ш3%т3%т3 %(401)», х= G \с=н\ ха (66)аL(33)L ш =йпсп т тшхсаYшб=е(33)ххпь еа1**атсе=ь ха йб=е=(66)шL, хашYеатсх=, Z(33)Z =х= таюG й=ЕА(66)ас… =тс(33)а*стG c=LмZ= х(33)(66)аGстG, 4*с= й=(66)Lшхх=а «3%ж3 %=3%б 3%ш3%т3%т3 %(401)» =тс(33)хастG (66)аш*тсеаххпь а1**а* (66)=Lн= – ш ьха ха йбш(66)а*стG (401)еш(66)асм, Z(33)Z ета ь=ш х(33)(66)а2*(66)п ш 4*АТС=L/юшепа йL(33)хп =юб(33)сGстG е йб(33)(10) – шY-Y(33) с=н=, 4*с= е=L1*аюхпш* сбайас «3%ж3 %=3%б 3%ш3%т3%т3 %(401)» ехаY(33)йх= Y(33)ьаб…»
И везде – такая же абракадабра! Тот же бессмысленный набор знаков, цифр и букв!
То, что это не имело отношения ни к физике, ни к химии, ни к математике, Володька понял моментально, все-таки учился он в Политехе (неважно, что не доучился, – кое-что еще помнил). Сразу стало ясно: человек, написавший это, основательно съехал с катушек и начал марать бумагу первыми попавшимися символами. Иногда, похоже, он проникался отвращением к собственному «словотворчеству» и пытался результаты оного отправить «ффтопку» (часть бумаг основательно обгорела); иногда от злости он обливал листки водой или чернилами (там и сям на них зияли густо-фиолетовые пятна, слабо отливающие золотом… так блестели раньше, в шестидесятые годы, фиолетовые чернила. Отец рассказывал, что в школу их носили в чернильницах-непроливайках, а писали тогда металлическим перышком, вставленным в деревянную ручку… И все тетради пестрели кляксами и отливали этим мертвенным золотистым чернильным блеском. Иногда, видимо, автор крепко спал на своих «записках сумасшедшего» или еще что-то делал (некоторые страницы истерлись до прозрачности, а некоторые смялись), но все же он их не выкинул. И вот теперь это сокровище попало в руки Володьке!
Он злобно скомкал какой-то листок и отшвырнул его прочь.
В это мгновение из репродуктора послышался голос диспетчера. Раньше она все объявляла, какой поезд на какую платформу прибывает да с какой отправляется, а тут – будто подсматривала за Володькой! – призвала пассажиров соблюдать на вокзале чистоту и уважать труд уборщиц. Сидевшие вокруг люди немедля воззрились на Володьку с превеликим осуждением в глазах. Пришлось ему подобрать листок и сунуть его в карман, потому что ближайшая урна стояла довольно далеко.
Ага, вот в таком состоянии, в каком он сейчас пребывал, ему только чистоту на вокзале соблюдать!
Володька не выкинул это бумажное барахло разом только потому, что на всем Курском вокзале не нашлось бы урны подходящего размера. Чемодан был этой бумагой-макулатурой битком набит, да и с этими четырьмя бутылями весил очень даже прилично, поэтому Володька и не заметил разницы со своим чемоданом. Подумав немного, он решил пока что не выбрасывать его – благодаря бумагам бутыли не брякали друг о дружку. Но дома-то… дома он всю эту муть вышвырнет, немедленно!
Добравшись наконец до родимого жилища и искренне порадовавшись, что родители все лето безвылазно живут на даче, а значит, никто не узнает о том, какие потери он понес, и не станет ворчать: «Мы ж тебе говорили, нечего в этой Одессе делать, нет же, понесло тебя деньги тратить, а что там есть, чего нет на нашей даче?!»; никто не станет смотреть на него с привычной уже жалостью – мол, что взять с этого дурачка-неудачника, какой-то прямо неродной, вот не повезло нам с сыном! – Володька развел кипятком окаменелый «Ролтон» – лапша с, так сказать, мясом (холодильник был выключен и вымыт… аж слезы наворачивались на глаза, когда вспоминался Привоз и все, что он там купил!), – вздохнул и пошел в душ. Смыл дорожный пот и надел чистые шорты и майку, и ему стало чуточку легче. Сейчас он выпьет одесского винца (без разницы, как оно называется, в Одессе плохого вина не бывает – он даже тост придумал: «Пусть это будет моей самой большой потерей в жизни!») и подумает: где бы раздобыть денег на прожитье до зарплаты? У кого бы занять?..
Лапша уже размякла и пахла совсем даже недурно. Облизываясь и глотая слюнки, Володька достал из чемодана одну бутылку, с трудом обколол с горлышка сургуч. Похоже, бутылку запечатывали недавно: сургуч держался мертвой хваткой и нипочем не желал крошиться, а это значит, что вино молодое, невыдержанное. Эх… А может быть, оно хорошее, выдержанное, крепкое, его просто для перевозки в этих бутылях налили из доброй бочки? А может, там вообще коньяк! Но всяко – спиритус вини!
Эта мысль несколько примирила его с жизнью. К сожалению, длилось сие примирение недолго: до той минуты, пока Володька, справившись наконец с сургучом, не понюхал бутылочное горлышко и не убедился, что внутри – и не вино, и не коньяк, и вообще совершенно никакой не спиритус вини, а просто-напросто аква дистиллята! Ну, может, и не дистиллята, но аква – без вариантов. То есть вода.
Нет, ну это… это…
Да что же это такое?!
Володька возмущенно кинулся к раковине и наклонил над ней бутылку. Прозрачная чистенькая водичка полилась, булькая, как самое настоящее вино. Володьке показалось, что булькает она ужасно насмешливо, он в сердцах тряхнул бутылку – и услышал тоненький звон, как будто что-то ударилось в стенку бутылки изнутри.
Он замер и посмотрел бутылку на свет. В самом деле, там что-то было внутри… не видное сквозь темное стекло, когда в бутылку была налита вода, а теперь проступили очертания какой-то узкой длинной трубки – вроде пробирки, что ли.
Володька вылил оставшуюся воду как мог осторожно. В голове у него было пусто, впрочем, иногда в этой пустоте ослепительно просверкивали какие-то приключенческие сюжеты о перевозке контрабандных бриллиантов в пробирках…
Он застелил дно раковины полиэтиленовым пакетом и бережно вытряс на него пробирку. Посмотрел на ее содержимое… потом на полиэтиленовый пакет… и ему очень захотелось надеть этот пакет себе на голову и покрепче затянуть.
Постелил, главное! Чтоб, если пробирка разобьется, бриллиантики, не дай бог, в сток не попали?! А бриллиантиков-то и не было! Большая, тщательно запечатанная пробирка оказалась наполнена ярко-голубой жидкостью.
Володька положил ее на стол и принялся вскрывать и опустошать остальные бутылки. Ни одной мысли в голове его при этом не было, он находился словно бы в каком-то исступлении. Наконец он устало оперся ладонями о края раковины, глядя на результаты своих трудов.
Пустые бутылки темного стекла – четыре штуки.
Темно-коричневый сургуч – кучка.
Пробирки с неизвестной жидкостью ярко-голубого цвета – две штуки.
Пробирки с неизвестной жидкостью ярко-розового цвета – две штуки.
– Так, – простонал Володька. – Голубое и розовое… Для мальчиков и девочек, что ли?!
Его возмущенный разум кипел, как в известной песне «Интернационал», и напрочь отказывался принять подлянку, которую зачем-то подстроила ему судьба. И в этот миг полного разлада с миром раздался звонок в дверь.
Володьку словно кипятком обварило!
Родители приехали с дачи? И они сейчас войдут и увидят все это?! Ему страшно, до остроты, захотелось утопиться в стоке кухонной раковины… Но тут же и отпустило немного: у родителей есть ключи, с чего им звонить? Это кто-то из соседей, наверное. Да ладно, позвонят и уйдут, может, его дома нет.
Но звонки не прекращались.
А вдруг случилось что-то?
Он побрел к двери, поглядел в «глазок».
На площадке стояла какая-то тетка в косыночке и темненьком плащике.
– Кто там? – буркнул Володька.
– Показания счетчика снять, – так же неприветливо ответила тетка.
Счетчика?! Он просто задохнулся, так много ему захотелось ей сказать… высоким штилем! – и не только про счетчик.
– Некогда мне… я в ванне! Моюсь я! – рявкнул он, еле сдерживаясь.
– Вы лучше откройте, молодой человек, – сказала тетка весьма настойчиво. – Такой порядок – надо списывать показания! Нам разрешено даже участковых вызывать, если кто-то отказывается впустить нас в квартиру. Протокол составляют, по месту работы отправляют… Это же минутное дело – показания снять, а вам потом хлопот не обобраться.
Да, вот только протокола участкового ему в жизни и не хватало, подумал Володька, обреченно вздохнул и открыл дверь.
Тетка вошла, глядя на него настороженно, держа руки в карманах.
Володьке вдруг отчего-то стало не по себе. И сквозь вселенскую злобу на весь мир и его окрестности пробились кое-какие мысли.
