Елена Арсеньева
Колдун с острова смерти
© Арсеньева Е., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017
* * *
Духов увидеть, коими наполнен воздух…
Гримуар Гонория
…Нетопырь резко спикировал и завис почти вплотную, так что Саша мог отчетливо разглядеть не только его лысую голову, на которой торчком стояли большие уши, но и жуткую острую морду. А потом нетопырь зацепился коготками за край лунного пятна – и поднял его в воздух вместе с распластавшимся на нем Сашей.
Как если бы это было не пятно света, а лоскут легкой шелковой ткани с нарисованным мальчишкой!
Нетопырь подлетел к человеку в черном, завис перед ним в воздухе, мелко трепеща кожистыми крыльями, и «нарисованный» Саша встретился взглядом с непроглядно-черными глазами.
– Имя, – прозвучал глухой, тяжелый, словно бы тоже черный голос, – день твоего появления на свет, место, где издавна властвовал вечный покой, знак смерти, который ты постоянно носишь с собой… Все совпало! Теперь ты мой помощник. Ты служишь мне, пока ночь владеет миром!
Он еще несколько мгновений рассматривал Сашино лицо, мрачно улыбаясь черным провалом рта, а потом пал на четвереньки, приник к земле – и, обернувшись черным рогатым козлом, поскакал куда-то с невероятной скоростью, почти не касаясь ни травы, ни асфальта.
Нетопырь, сжимая зубками бледный, обметанный черным лоскут, летел над ним не отставая.
* * *
– Слушайте, вот это классно! – вдруг заорал Макс, быстрым движением мышки выделяя на экране фрагмент текста. – Оказывается, какой-то греческий философ Анаксимандр уверял, будто Землю накрывает невидимая небесная сфера с дырочками, за которой всегда пылает огонь, то сильнее – днем, то потише – ночью. Это пространство называлось Эмпирей. Отсюда произошло известное выражение «витать в эмпиреях».
– Известдое? – прогнусавил Егор. Он недавно перенес сильнейший насморк (Егор славился умением простывать летом) и до сих пор гундосил. – Кобу?! Бде, даприбер, одо деизвестдо.
– Ну теперь-то известно, правда? – подмигнул ему Макс. – А еще знаете какой крутяк я нашел? Оказывается, когда греки против турок восстали в 1821 году, они содействовали неприятелю! И доставляли ему свинец для пуль!
– Как это? – удивился Егор. – Предатели, что ли, среди дих завелись?
– Да нет! – азартно возразил Макс. – Турки засели в Акрополе – ну, это такое место историческое в Афинах, самое древнее-предревнее, Санька, наверное, там был, когда в Грецию ездил?
Саша качнул головой:
– Нет.
– Как так? – удивился Макс. – Быть в Греции – и не побывать в Акрополе?!
– Греция большая, – угрюмо ответил Саша. – Мы на Крите были, а не в Афинах.
– Ага, ты рассказывал, вы еще ездили на экскурсию на этот остров… как его… ну где прокаженные жили, – вспомнил Макс. – А в Лабиринте были? Ну где Тезей с Минотавром сражались?
– Лабиринт давным-давно засыпало при землетрясении, – буркнул Саша и пересел.
Он уже несколько раз пересаживался, чтобы не лезли в глаза фотографии на стенке. Смешные такие фотографии! Вот Витек на руках у отца. Витек младенец, можно сказать, а дядя Миша еще молодой, длинноволосый, как Мик Джаггер, зато без этой его устрашающей бороды. На втором снимке Витек первоклассник с огроменным букетом белых астр в руках. Рядом его мама и папа – и бородища уже тут как тут! Хотя все геологи бородатые, это у них вроде как фейс-контроль такой: дядя Миша уверяет, что, если нет бороды, не возьмут в геологи.
А еще рядом с Витьком стоит Саша – собственной персоной. У него тоже астры в руках, только синие. А рядом с родителями Витька – Сашины родители. Мама и папа… Улыбаются! Счастливые до ужаса!
Саша весь вечер пересаживался, чтобы на эту фотографию не смотреть, но она как заколдованная лезла и лезла в глаза.
У него раньше такая же в комнате висела. Точно такая же…
Но теперь не висит. Мама ее сняла и куда-то убрала. А может быть, и выбросила.
– Так что там с Акрополем и турками? – спросил Саша, чтобы отвлечь внимание ребят от своего очередного перемещения.
– А, ну да! – вспомнил Макс про свой крутяк. – Значит, турки засели в Акрополе, греки его штурмовали. У турок закончился свинец для пуль. А в этом Парфеноне плиты и части колонн скреплены свинцовыми скобами. Турки стали разрушать колонны, чтобы доставать свинец и лить из него пули. Тогда греки перепугались, что их главная святыня будет окончательно разрушена, и послали туркам партию свинца: пускай льют пули, пускай по восставшим стреляют, только бы Парфенон не трогали. Ничего так, да?
– Хватит уже врать, Макс! – рявкнул Витек.
– Думаешь, вру? Почитай сам, это исторический факт! – обиделся Макс. – Написано вот на этом сайте – «О Греции и ее чудесной истории». Тут всякие Анаксагоры, Анаксимандры, Лукианы и прочие древние греки собраны. О, вот еще крутяк… про одного вруна-предсказателя и его змею. Это Лукиан написал. Называется «Александр, или Лжепророк». Вот слушайте! – И он мрачным, загробным голосом продекламировал: – «О Геракл, избавитель от зла! О Зевс, отвратитель несчастий! О Диоскуры-спасители![1] Лучше встретиться с врагом и недругом, чем иметь дело с человеком, похожим на Александра!» – Повернулся к Саше: – Слушай, это не про тебя написано? Ты ведь у нас тоже Александр!
И покатился со смеху. Захохотали все, даже Саша.
– В Интернете чего только не найдешь, – отсмеявшись, бросил Витек. – Но у меня уже мозги заквасились. Картинок скопировали целую флешку! Смотрите, какие гоплиты, пельтасты, экдромои, псилои![2] Какие костюмы! А кто все это распечатывать будет, чтобы в ателье портным показать? У тебя дома есть цветной принтер, Макс? Нет! У меня тоже нет. И у Егора нет – правда, Егор? Или у тебя где-нибудь спрятан цветной принтер – под кроватью или там в посудомоечной машине?
Это он так шутил, Витек.
– Дету у дас придтера! И посудобоечдой башиды тоже дету! – прогундосил в ответ Егор.
– Само собой! – воскликнул Витек. – А чтобы распечатать наши картинки где-нибудь, ну я не знаю, в каком-нибудь офисе, надо деньги платить. Вроде бы десятку стоит картинка. А у нас их тут штук двадцать минимум. Лично у меня нету лишних двухсот рублей.
– И у бедя дету, – сообщил Егор.
– И у бедя, – передразнил Макс.
Саша промолчал. Во-первых, у него тоже не было лишних двухсот рублей, а во-вторых, он уже чувствовал, к чему клонит Витек…
И угадал!
– А между прочим, у Сашкиного бати классный принтер на работе стоит! – воскликнул Витек. – И вообще – ну к кому мы ради нашей исторической реконструкции должны за помощью обратиться, если не к нему? Главный художник ТЮЗа, все такое… Василий Николаевич мог бы и костюмы для нас заказать в мастерской театральной, а в этой… как ее… реквизиторской нам бы щиты, шлемы и мечи сделали. А?
Витек, хоть и лучший Сашин друг, наглец исключительный и, что характерно, с годами все больше наглеет. Ему только дай губу раскатать!
В другое время можно было бы над этим посмеяться, но сейчас не другое время. Сейчас такое время, что вообще не до смеха.
Главное – сдержаться и никому не показать, как тебе… как тебе ужасно. Как тебе невыносимо!
– Театр на гастролях в Саратове, отец тоже там, – сдавленно проговорил Саша. – Придется нам самим выкручиваться.
Заметил кто-нибудь, что он сказал «отец», хотя раньше всегда говорил «папка», «мой папка»?
Раньше говорил, да, было дело. А теперь… а теперь папка уже не его.
Слава богу, никто не заметил ничего необычного в его голосе, никто ничего не просек. Все, не только Витек, устали от нескольких часов сидения у компьютера, от мечтаний, как их группа возьмет все призы за оригинальность замысла, от споров над каждым костюмом.
Больше всего смущал вопрос трусов.
Трусов в Древней Греции не носили. Все неприличные места прикрывали свисавшим из-под кольчуги толстым кожаным передником, который назывался «претугес» – «крылья».
– Нет, ребята, я без трусов не пойду, – заявил Макс. – Претугесы претугесами, а я без трусов не пойду!
– Да никто не пойдет, – успокоил его Витек. – Что мы, больные, что ли? Только ты не вздумай напялить какие-нибудь боксеры в цветочек – только плавки!
– Стридги! – захихикал Егор. – Дадо дадеть стридги!
Все снова захохотали. Саша тоже. Это была хоть какая-то разрядка. Но его веселья надолго не хватило. Ужасно захотелось уйти домой и забиться там в какой-нибудь угол. И сидеть одному, ни о чем не думая, не отвечая на дурацкие вопросы Егора, не ведясь на еще более дурацкие подначки Витька, не слушая Макса, который все бубнил какую-то древнегреческую чухню из Интернета…
Наверное, это погано, но Саша втихомолку радовался, что баба Люба заболела в своем Арзамасе и мама уехала к ней. Заболеешь тут, от таких-то событий… Бабулю жалко, конечно, но хорошо, что Саша с мамой могут пока не встречаться и не строить друг перед другом бодрячков и весельчаков. Потому что бодрости и веселья нет ни у кого.
Самое невыносимое было слышать, как мама плачет ночью: тихонько, чтобы Сашу не разбудить. Однако он и так почти не спит. Он и сам бы плакал, да не может. Стыдно ему. Вот если бы отец умер, было бы другое дело, тогда это было бы нормально – плакать. А так…
Нет.
Надо просто перетерпеть. Что он, единственный на свете мальчишка, которого бросил отец? Небось и другие есть. До фига их!
Вот интересно: те, другие мальчишки, – они тоже с ума от горя сходили или просто плечами пожали – и продолжали себе жить дальше?..
Вопрос такой: а жить дальше – как?
В эту минуту в комнату заглянула Ирина Ивановна, мама Витька, и, зевая, спросила:
– Гости, вам хозяева не надоели? Вообще одиннадцать уже, вы не заметили? Ваши родители, наверное, там с ума сходят. Или вы им позвонили, предупредили, что задерживаетесь?
Егор и Макс в ужасе переглянулись, потом как по команде выхватили из карманов свои оранжевые «Майкрософты», да так и ахнули: мобильник Макса вообще разрядился, а Егор у своего нечаянно выключил громкость. И у него десять неотвеченных вызовов, ничего себе! Ну, после этого, конечно, все торопливо простились, договорились встретиться завтра у Егора и полетели по домам.
То есть кто полетел, а кто побрел нога за ногу.
Легко догадаться, что брел именно Саша. Домой ему не хотелось…
* * *
Сашин телефон лежал в кармане и не звякнул ни разу. И сообщения не пришло ни одного… И дома его никто не ждал – спешить было незачем.
Саша брел и думал все про то же: как они будут жить дальше? И как объяснить ребятам, куда пропал отец? Можно продолжать отвираться: мол, он на гастролях в Саратове, но этого вранья надолго не хватит – только до конца лета, пока ТЮЗ не вернется в Нижний. Хотя можно наплести, будто отцу предложили работу где-нибудь в другом городе, но там нет нормальной квартиры, поэтому он семью пока оставил здесь. Ну да, наплести можно что угодно, но вот вернется ТЮЗ с гастролей, появится афиша с анонсом премьеры, а там будет написано: «Главный художник – Василий Денисов». Или на улице его обязательно кто-нибудь встретит, Витек или Макс…
И тогда все узнают, что Сашку Денисова бросил отец.
Но это ерунда, что все узнают. Самое главное – ничего не исправить, прошлого не вернуть! Отец не вернется. Вот это страшнее всего…
Совершенно утонув в своих мрачных мыслях, Сашка вдруг осознал, что стоит у входа в парк Кулибина, и с досадой сморщился. По привычке пошел короткой дорогой, дурак, а ведь именно в этом парке расположен ТЮЗ. До чего тяжело видеть здание, где ты, можно сказать, вырос, сидя за кулисами на репетициях или играя в огромной, с высоченным потолком мастерской главного художника и, сначала со страхом, а потом весело, как со старыми знакомыми, болтая с тремя головами Змея Горыныча (Старшая – храбрая, Средняя – умная, Младшая – глупая) – реквизитом самого любимого Сашиного спектакля «Иванушка-богатырь и Змей Горыныч»… Днем он старался обходить и ТЮЗ, и парк стороной, а сейчас вот приперся сюда на автопилоте. Но, честно, поворачивать и идти другой дорогой сил просто нет. Ладно, кругом темнотища, освещены только аллеи. Надо покруче забрать вправо, пробежать подальше от ТЮЗа, а налево вовсе голову не поворачивать, чтобы ненароком не наткнуться взглядом на бледно-серое бетонное здание…
Внезапно над Сашиной головой вздрогнула ветка ясеня: узорчатая тень на освещенной дорожке заплясала. И под ноги плюхнулся комок с крыльями.
Воробей… перебулгаченный какой-то. Наверное, спросонок с ветки сорвался. Вот он вспорхнул, метнулся в кусты, но тотчас оттуда донесся душераздирающий писк, а еще через миг на дорожку вылетели два окровавленных перышка.
Сашка остолбенел.
Что-то звучно чавкнуло в кустах, а потом оттуда раздалось протяжное, довольное, сытое:
– Ме-е! Ме-е-е!..
Сашка оглянулся через плечо. Там, сзади, освещенная улица Горького, сияющий огнями ночной клуб, в помещении которого когда-то – давно, еще до Сашкиного рождения, – находился кинотеатр «Спутник». Нужно было повернуться и рвануть туда, к свету, людскому гомону, разухабистой музыке, долетающей из окон клуба, но Сашка ни одной ногой не мог шевельнуть, как будто шнурки переплелись между собой.
Наверное, заорал бы дурным голосом, если бы язык не отсох, а губы не склеились от страха.
Откуда в парке мог взяться козел? И что это за козел, который жрет воробьев?!
В сумятице ужастиков, которые замельтешили в Сашиной голове при воспоминании о том, что парк Кулибина разбит в 30-х годах прошлого века на месте, где находилось кладбище, то есть под ногами покоятся кости мертвецов, вдруг мелькнула вполне отрезвляющая и успокаивающая догадка.
«Ну я и дурак! – подумал Саша с облегчением. – То есть реальный идиот! Да ведь на уроке краеведения рассказывали, что все останки отсюда давным-давно вывезли. Оставили две могилки: самого изобретателя, Ивана Кулибина, в честь которого парк назвали, и бабушки Максима Горького. А других мертвецов вывезли! Это во-первых. А во-вторых, никакой не козел мемекал, а кот мяукал! Это было не «ме-е», а «мяу»! Мне просто послышалось. В кустах сидел котяра, он поймал воробья и слопал!»
Конечно, воробья жалко, но что поделать: кошки птиц, случается, лопают. А птицы, в свою очередь, питаются комариным народом, как говорил отец…
И опять при воспоминании о нем стало тошно до невозможности, зато мимолетный страх исчез. Сашка решительно шагнул вперед – и рухнул на колени.
Ноги его будто бы накрепко связали в щиколотках!
Да что ж это такое?!
Саша затравленно огляделся, чувствуя, что темнота ночного парка словно бы смотрит на него, вкрадчиво заглядывает в глаза, что деревья не просто шумят листвой под легким ветерком, а будто переговариваются на разные голоса… и совсем даже не факт, что это голоса листвы.
А чьи? Чьи тогда?!
Кто шепчется, кто бормочет, кто вздыхает там, и там, и там? Саша еле успевал вертеть головой, словно пытаясь услышать подсказку, но не понимая в ней ни слова.
Какая-то назойливая ветка наклонилась над ним низко-низко и слегка подергивала за волосы. Саша в бессмысленном раздражении все отбрасывал ее, отбрасывал, но без толку: она цеплялась снова и снова.
Впрочем, сейчас было не до ветки. Он ясно видел, как обступившая дорожку высокая трава тянется к нему, отталкивая одна травинка другую, словно каждая норовила первой дотянуться до него и впиться в его тело.
Трава – впиться?! Ну да, Саша чувствовал это кровожадное желание!
Недавно он читал одну книжку: это был ужастик о том, как ведьма, похороненная на каком-то кладбище, вселила свою мстительную ненависть в траву и та принялась уничтожать людей.
Так что от травы всего можно ожидать. Тем более что здесь все-таки раньше было кладбище! Почем знать, не похоронена ли и здесь какая-нибудь ведьма и не…
Господи боже! Саша почувствовал, как земля под ним задрожала, и его как стрелой пронзило ужасной мыслью: что, если и впрямь не всех мертвых отсюда вывезли? Что, если некоторые остались – и сейчас пытаются выбраться на свет божий, вернее на тьму?!
Спустя мгновение Саша кое-как докумекал, что это не земля дрожит, а он сам. Попытался подняться, однако ноги по-прежнему оставались связанными или склеенными. К тому же подошву правой ноги что-то отчаянно пекло. Будто наступил где-то на уголек и этот уголек теперь прожег подошву и уже добрался до кожи…
«Я не наступал ни на какой уголек! – мысленно твердил себе Саша, пытаясь обрести хоть толику здравомыслия. – Я точно знаю, что не наступал! Эта боль мне мерещится – точно так же, как мерещатся склеенные ноги, как мерещатся эти цепкие пальчики, которые то и дело подергивают меня за волосы, как мерещится, будто гаснет один фонарь за другим…»
А вот это уже не мерещилось. Фонари и в самом деле гасли во всем парке один за другим, словно кто-то невидимый выключал их волшебным делюминатором профессора Дамблдора. Наконец дорожки утонули во тьме. Похоже, во всем парке осталось только одно светлое пятно: то, в центре которого стоял на коленях Саша.
Он задрал голову: оказывается, это лунный луч, пробившийся сквозь тяжелые, сплошь черные облака, оставил на дорожке бледное пятно.
Саша перевернулся с колен на пятую точку и попытался рассмотреть, что там произошло с кроссовками.
Уж лучше бы он этого не делал!
Лунный свет был слабым, полумертвым, однако его вполне хватило, чтобы Саша увидел: рядом с белыми шнурками в его кроссовках появились черные, блестящие, похожие на тонкие скользкие провода. Нет, оказывается, это один провод, который совершенно непонятным образом зашнуровал обе кроссовки, завязался узлом, да еще и обвил свободными концами щиколотки!
Не веря глазам, Саша коснулся провода пальцем, и тот вдруг раздраженно зашипел, дернулся… и оказалось, что это вообще не шнурок, не провод: черная длинная тоненькая змейка подняла узкую голову и смотрит на Сашу злыми блестящими глазками.
– Ох, мамочка, – пробормотал он, но тотчас умолк, потому что неподалеку раздался чей-то голос:
– Александр!
С перепугу Саша даже не сразу понял, что зовут его, зато вспомнилось, как Макс совсем недавно декламировал: «О Геракл, избавитель от зла! О Зевс, отвратитель несчастий! О Диоскуры-спасители! Лучше встретиться с врагом и недругом, чем иметь дело с человеком, похожим на Александра!»
Вот ведь лезет в голову всякая чепуха, от которой еще страшней становится! А между тем кто-то зовет Сашу – какой-то человек, нормальный человек, который сейчас придет на помощь, который развеет весь этот кошмар.
– Да! Это я! Я здесь! – радостно заорал Саша, и тотчас из кустов выдвинулся какой-то силуэт.
Это был огромный рогатый козел, и в тусклом лунном свете стало видно, что к его трясущейся бороде – он непрестанно что-то жевал – прилипли окровавленные перышки.
Резко мотнув головой, так что перышки разлетелись в стороны, козел вздыбился – и через миг перед Сашей возник высокий человек, облаченный в черное. Лицо его тоже было черным, и тяжелые темные веки почти прикрывали глаза.
Он выпростал из-под своего одеяния руку и, соединив указательный и большой пальцы, сделал несколько странных круговых движений.
В то же мгновение цепкие ветки выпустили Сашины волосы. Раздался резкий шум, потом пронзительный писк, и Саша обнаружил, что перед ним, расправив широкие кожистые крылья, реет какое-то жуткое существо. Взглянув на круглую, гладкую, лишенную перьев и шерсти голову, он почему-то вспомнил смешное слово: chauve-souris. Это значит «лысая мышь». Так французы называют летучих мышей, нетопырей. Уж не эта ли тварь только что дергала его за волосы?!
Сашу от отвращения затошнило, а потом и вообще чуть не вырвало, потому что нетопырь бесцеремонно опустился ему на ногу и своей мерзкой лапкой, похожей на ссохшегося длинноногого паука, выдернул змейку из кроссовок.
Ногам сразу же стало легче; Саша дернулся было, чтобы вскочить и бежать, однако нетопырь разинул треугольную пасть и зашипел так яростно, что мальчик испуганно замер.
Нетопырь выпустил змейку из своих коготков. Она упала на пятно лунного света и принялась сновать по его краям туда-сюда, вверх-вниз, оставляя за собой четкий черный след. Саша не мог оторвать от него глаз: этот след напомнил ему шов – петельный шов, которым мама обметывала салфетки. Она покупала яркую ткань, резала ее на квадраты и аккуратно обшивала, причем нитки всегда были другого цвета: оранжевые на зеленом, синие на желтом, красные на синем, и это получалось очень красиво. Точно таким же петельным швом покрывались края лунного пятна: черным на бледно-желтом. Но этот шов выглядел не красивым, а пугающим!
Чем дольше Саша как загипнотизированный следил за движениями змейки-иглы, тем большая слабость его охватывала. Он уже не мог сидеть, а прилег, сначала скорчившись, а потом и распластавшись на светлом пятне. Странное такое возникло ощущение: как будто он уменьшается и сливается с этим пятном…
Тем временем змейка «обметала» все пятно, и Саша оказался внутри черных границ. Это его почему-то нисколько не обеспокоило. Его почему-то уже ничто не беспокоило…
Нетопырь резко спикировал и завис почти вплотную, так что Саша мог отчетливо разглядеть не только его лысую голову, на которой торчком стояли большие уши, но и жуткую острую морду. А потом нетопырь зацепился коготками за край лунного пятна – и поднял его в воздух вместе с распластавшимся на нем Сашей.
Как если бы это было не пятно света, а лоскут легкой шелковой ткани с нарисованным мальчишкой!
Нетопырь подлетел к человеку в черном, завис перед ним в воздухе, мелко трепеща кожистыми крыльями, и «нарисованный» Саша встретился взглядом с непроглядно-черными глазами.
– Имя, – прозвучал глухой, тяжелый, словно бы тоже черный голос, – день твоего появления на свет, место, где издавна властвовал вечный покой, знак смерти, который ты постоянно носишь с собой… Все совпало! Теперь ты мой помощник. Ты служишь мне, пока ночь владеет миром!
Он еще несколько мгновений рассматривал Сашино лицо, мрачно улыбаясь черным провалом рта, а потом пал на четвереньки, приник к земле – и, обернувшись черным рогатым козлом, поскакал куда-то с невероятной скоростью, почти не касаясь ни травы, ни асфальта.
Нетопырь, сжимая зубками бледный, обметанный черным лоскут, летел над ним не отставая.
Вместе с лоскутом Саша мотался из стороны в сторону, краем оцепеневшего сознания слабо удивляясь тому, как быстро мелькают под ним улицы. Вмиг позади остался парк, и улетела в сторону Ошарская с длинной цепочкой рельсов, а это уже перекресток Ванеева-Республиканской, потом улица Панина вытянулась вниз, к Полтавской, и вот уже Высоково замаячило, и большая церковь на взгорке… Но вдруг нетопырь завис в воздухе, и Саша разглядел ограду небольшого кладбища, расположенного позади церкви, и нетопырь резко спикировал на плечо человека в черном, в которого вновь обратился козел.
Человек взял у нетопыря лоскут и склонился к одному из надгробий. Оно было окружено оградкой, в которой оставалось место для еще одной могилы. В отличие от большинства других, заросших травой и явно заброшенных, этот участок выглядел аккуратным и ухоженным.
Человек в черном поднес лоскут к надгробию так близко, что Саша успел увидеть портрет пожилого мужчины. У него были лихо закрученные, совершенно мушкетерские усы. Саша прочитал имя на памятнике: Павел Алексеевич Порошин. Дату рождения и смерти разглядеть не успел: человек в черном скомкал лоскут вместе с Сашей и тщательно протер им памятник.
Саша ощутил лютый, необычайный, ни с чем не сравнимый холод и боль в сердце! Была она такой сильной, что на какое-то мгновение почудилось, что он умирает. Но вот нетопырь вновь схватил лоскут, стремительно взмыл в высоту и понесся к центру города. Внизу изогнулась темно-свинцовая река, мелькнула Верхне-Волжская набережная, призрачно-белый дворец Рукавишниковых – краеведческий музей, проплыл корпус Политехнического института, о котором втихомолку мечтал Саша – ну что когда-нибудь поступит туда, – а потом потянулась вереница красивых старинных домов, во двор одного из которых стремительно спустился нетопырь. Немного покружив, он подлетел к распахнутому окну, за которым реяли прозрачные занавески.
Нетопырь положил лоскут с черной каймой на подоконник и бесшумно канул в ночную тьму.
Легкий сквозняк шевельнул занавески и сдул лоскут с подоконника. Однако тот не упал, а медленно, плавно поплыл по воздуху в глубину комнаты, в которой сильно пахло лекарствами.
Саша узнал запах валокордина, которым часто пользовалась бабушка. Но он находился не в бабушкиной, а в совершенно чужой квартире и не мог понять, то ли он летит вместе с лоскутом, то ли идет по паркетному полу, не касаясь, впрочем, его ногами, неспешно направляясь к кровати, на которой кто-то лежал.
Похоже, этот человек то ли услышал, то ли почувствовал его приближение, потому что шевельнулся, чуть приподнял голову с подушки – и Саша увидел немолодую, очень худую женщину, в белой ночной рубашке с кружевным воротничком. Женщина смотрела на Сашу с радостным изумлением.
– Пашенька! – выдохнула она. – Неужели это ты?!
«Почему «Пашенька»? – удивился Саша. – И почему она так обрадовалась? Разве мы знакомы? Я ее не знаю! Никогда раньше не видел!»
– Пашенька, наконец-то ты за мной пришел, – шепнула женщина. – Я так измучилась от этих болей! Спаси меня от них! Забери меня с собой! Наконец-то мы снова будем вместе, как…
Ее худая рука слабо дрогнула, показывая куда-то в сторону. Саша покосился туда и увидел фотографию в затейливой рамке, которая стояла на столике около кровати. На фотографии были изображены мужчина и женщина – довольно молодые, примерно такого же возраста, как Сашины родители. У мужчины были лихо закрученные мушкетерские усы.
Точно такие же, как у того человека на надгробии!
– Все, Пашенька, – чуть слышно прошелестело рядом. – Идем. Идем скорей!
Сашка повернул голову и снова встретился взглядом с женщиной. Ее глаза были полны слез, но губы слабо улыбались. Саша смотрел, смотрел на нее… И вдруг понял, что она его уже не видит. Она умерла!
Внезапно он ощутил, что ноги его отрываются от земли, будто какая-то сила поднимает его вверх, и не сразу сообразил: это нетопырь снова вцепился в лоскут и выносит его из комнаты, поднимается в высоту, стремительно летит, взрезая воздух крыльями, над городом, снижается над парком – и внезапно разжимает зубы!
…Саша открыл глаза и долго смотрел на что-то темное, жесткое, на чем он лежал. Не сразу удалось сообразить, что это асфальт.
Приподнялся, огляделся.
Что ж такое?! Почему он лежит на дорожке в парке Кулибина? Споткнулся, когда шел от Витька, упал – и что? Сознание потерял, что ли?
Стало жутко.
Вскочил, огляделся.
Как хорошо, что все аллеи так ярко освещены фонарями! Как хорошо, что так ярко освещена Белинка! Как хорошо, что дом почти рядом!
Саша со всех ног кинулся бежать, от спешки спотыкаясь и заплетаясь ногами, изо всех сил пытаясь вспомнить, как же это умудрился упасть в парке, но ничего вспомнить не смог.
* * *
Проснулся он с тяжелой головой и противной ломотой во всем теле. Так бывало, когда начиналась простуда. Но она обычно настигала его зимой, а сейчас никакая не зима – сейчас лето, погода чудесная. Солнце вовсю светит в окно, небо сияет невероятной голубизной, пахнет влажной свежестью дворового садика. Весна в этом году грянула необычайно дружная, поэтому цвело все сразу: и сирень, лиловая и белая, и яблони, и жасмин, который, оказывается, правильно называть чубушником, но ужасно неохота такое красивое и чудесно пахнущее растение называть таким деревянным словом.
Да, лето, да, тепло… а тело ломит. Неужели Саша простыл, пока валялся вчера на асфальте? Похоже, он решил уподобиться Егору с его любимой привычкой чихать и кашлять в самую жару! И что теперь делать? Пить какие-то таблетки?
Он угрюмо побрел на кухню, выдвинул ящик стола, в котором были навалены всевозможные лекарства, и поковырялся в них. Названия ничего ему не говорили. Про них все знала мама, но мама сейчас в Арзамасе. Можно, конечно, позвонить и спросить, что делать, какое лекарство принять, но неохота. Мама разволнуется, а уж насчет Сашиного здоровья она волнуется так, как будто инопланетяне высадились на соседней крыше и чихнули на любимого сыночка. Ну а папа принципиально ни от чего не лечился, уверяя, что все само пройдет, – и оно в самом деле проходило, даже грипп, от которого остальные в лежку лежали.
Папа сейчас бы…
Нет!
Саша зло мотнул головой и задвинул ящик стола с такой силой, как будто там лежали не лекарства, а все его воспоминания об отце – такие тяжелые, мучительные… и в то же время такие дорогие и незабываемые.
Зазвонил мобильник. «Витек» – высветилось на экране.
Саша мельком глянул на часы – да так и ахнул. Ничего себе, поспал он! Уже половина двенадцатого! А ведь они договорились встретиться в одиннадцать у Егора. Ребята, наверное, все собрались, ждут его и ругаются.
– Витек, я все, я собираюсь! – завопил он, плечом прижимая трубку к уху и пытаясь в этой неуклюжей позе освободиться от майки и пижамных штанов. – Проспал нечаянно!
– Куда ты собираешься? – удивился Витек.
– Ну мы же договорились к Егору пойти, ты что, забыл? – озадачился Саша.
– А, так ты еще ничего не знаешь… – протянул Витек.
– Чего я не знаю? – насторожился Саша.
– У Егора сегодня ночью тетя умерла. Он, конечно, со своей мамой поехал туда с утра пораньше. Так что встреча отменяется.
– Ну, меня он не предупредил, – пробормотал Саша растерянно, замерев в одной пижамной штанине.
– Да он никого не предупредил, – вздохнул Витек. – Просто Макса роды сегодня с утра пораньше припахали на дачу ехать – ну, типа страшная месть за то, что он вчера практически до полночи где-то шлялся и на звонки не отвечал. Теперь будет там три дня торчать кверху попом на грядках. Он как узнал про это, позвонил Егору – сказать, что не придет, – а тот ему и говорит: такие дела, у нас траур. Макс мне перезвонил, но тоже буквально вот только что, потому что я тоже проспал, он меня уже по пути в свою Киселиху вызвонил.
– Понятно, – пробубнил Саша. – Ну, мы можем с тобой вдвоем поискать картинки или на Щелковский хутор съездить: там, говорят, купаться вполне можно.
– Не, меня не пустят, – вздохнул Витек. – Я совсем забыл – у мамы завтра день рождения, юбилейчик, тридцать пять лет, придут гости, и она сегодня решила закатить генеральную уборку: окна мыть, то да се. Отец на работе – получается, я главная боевая единица.
– Повезло тебе, ничего не скажешь! – посочувствовал Саша. – Ладно. Я тогда сам в инете полажу, картинки посмотрю, может, что-то еще выберу.
– Да хватит картинок уже! – раздраженно крикнул Витек. – Сколько можно? Их надо распечатать и браться за костюмы. Ну попроси отца, ну пусть он распечатает их у себя в театре! У них качество принтера офигенное!
– Витек, – скрежетнул зубами Саша, – я ж тебе говорил, что отец на гастролях в Саратове вместе с театром!
