Елена Анопова
Блудная дочь возвращается
Когда мы явились в «Олень», стол уже был накрыт. Олег, чистенький, в новом джинсовом костюме, галантно раскланялся и попросил добавить приборы для Зинки и Нины с Олей. Он много шутил, явно стараясь загладить ночной инцидент и понравиться нам. К нему тут же подскочили местные красавицы, прося дать автограф, – в Ленинграде Олег был очень популярен. За неимением ничего другого он расписывался им на салфетках, немного по-детски красуясь перед нами. Мы смеялись и подзадоривали его своими замечаниями на тему того, как к нему неравнодушны женщины. Олег очень хорошо танцевал. Я с ним с удовольствием отплясывала под местный оркестр. Мне всегда нравилось импровизировать в танце, а с ним это было приятно делать, так как он был гибок и очень подвижен. Только один танец он танцевал не со мной – его пригласила местная прелестница. Идя танцевать, он решил схохмить и, вставая из-за стола, расстегнул ширинку. Девушка делала вид, что не замечает беспорядка в одежде кавалера, но это ей плохо удавалось, тем более мы хохотали до упаду. Так мы веселились вовсю, как вдруг заметили Лёню Попова, покупавшего у стойки торт и шампанское. «А он и вправду пришёл за тортом! – изумились мы. – Как неудобно, что же делать? Леонид Сергеевич, присоединяйтесь к нам!» – бросились мы к Лёне, заметившему нас и стоящему с растерянным и обиженным видом. Не помню, в какой момент к нам присоединились ещё и Сергей Шакуров и ещё кто-то. В общем, к тому моменту когда ресторан закрывался и нас стали выгонять, компания была весёлая и большая. «Пойдёмте в гостиницу, продолжим у меня!» – предложил Попов. «А как же мы войдём, двери запираются в одиннадцать, и гостей не пускают!!» «Ничего, я влезу в окно и открою вам изнутри!» – заверил Лёня, и мы тут же согласились продолжить наши похождения, которые могли приобрести ещё и острую приправу в виде совершаемого преступления перед администрацией гостиницы. Шумной гурьбой мы прокатились по Зеленогорску и на цыпочках подобрались к гостинице. Лёня открыл окно своего номера на первом этаже, которое, оказывается, вообще по своей природе невозможно было запереть на задвижку, и затем впустил нас всех в холл. В холле царила кромешная темнота, и все растерянно вглядывались в чёрную пустоту. Лёня взял меня за руку и втянул вместе с Зинкой, которая не отпускала мою другую руку, в свой номер, двери которого выходили в холл, и закрыл за нами дверь. Куда делись остальные, нас мало волновало. Мы уселись пить шампанское и заедали его тортом, затем Зинка незаметно (для моих пьяных глаз) исчезла: пошла навещать Альберта, как потом оказалось. А мы остались с Лёней вдвоём. Не помню, о чём мы болтали и как потом оказались в постели. Наверное, я была прилично навеселе: шампанское после водки сыграло свою «злую» роль. В общем, проснулась я на рассвете, тихо оделась и выглянула в окно – земля была совсем рядом. Лёня спал, раскинувшись на кровати. Его я не стала будить, не потому, что мне было неприятно произошедшее, и не потому, что он мне не нравился – он был наиболее привлекательным в моем восприятии, чем все остальные мужчины группы, – просто так было интересней. Что будет потом? Как он прореагирует на мой побег? И вообще, радостно одной шагать на рассвете по скрипучему снегу, а потом немного доспать в своей прохладной постели, облачившись в ночную рубашку до пят. И я вылезла в окно. Когда я уже спала в своём коттедже, вернулась Зинка и тоже улеглась.
В этот день съёмки начались значительно позже. Сначала появились в сопровождении Алки невыспавшиеся актёры, задав гримёрам много работы над своими помятыми физиономиями и красными глазами, как у кроликов, в которые пришлось закапывать «Нафтизин» (верное мосфильмовское средство от покраснения глаз). Мы с Зинкой ещё нежились в постели – на грим уходило не меньше часа, и могли себе позволить встать позже гримёров. Дожидаясь своей очереди к зеркалу, к нам, буквально волоча ноги, заявился Серёга Шакуров и, не дожидаясь разрешения, улёгся на Алкину кровать. «Ну, ребята, со мной такое случилось! – начал рассказывать он. – Когда я вошёл в гостиницу, то сразу всех потерял в темноте. Пробираюсь по тёмному коридору к своему номеру, вдруг рядом приоткрывается дверь и кто-то меня силой втягивает внутрь. Ничего не вижу, чувствую – баба! И тащит прямо на кровать! Навалилась на меня, я аж задохнулся! Только тогда понял – Надька Гройсман!» Гройсман была прикреплена к группе в последний момент перед экспедицией в качестве второго режиссёра. Увидели мы её уже в поезде: лет тридцати, очень крупная, с мужскими ухватками и жгучим темпераментом – она в первый же день нашей экспедиции поразила меня. Когда мы приехали в Зеленогорск, нас на время отвели в гостиницу, пока дирекция не разберётся с расселением группы. Воткнули всех в две комнаты: я, Зина, бригадир светотехников (кажется, его звали Борис), Алла Майорова и Надежда Гройсман оказались в одном из номеров, который потом должен был остаться за Надей. Холод был жуткий. На стенах висел иней, пол был просто ледяной. Мы решили согреться и немного выпить. Борис сходил за водкой, и мы все понемногу выпили из одного стакана. Когда очередь дошла до Нади, она налила полный стакан и сказала, что мы все не умеем пить и она нам покажет, как надо! Она разболтала водку в стакане круговыми движениями и, запрокинув голову, просто влила себе всё содержимое в горло. Я сидела разинув рот – так меня поразило увиденное! Целый стакан, не глотая, да ещё баба, а так пьёт! После этого ей стало жарко, она сняла шапку и шарф, при этом на свет появился огромный чёрный хвост, дополнивший густую чёрную чёлку до глаз и внушительный узел на макушке. Густота и чернота волос также произвели на меня впечатление, как и внушительные формы её тела, особенно проявившиеся, когда Надежда переоделась в узкий ситцевый халатик. Надька разомлела и разлеглась на кровати – нам же пришлось всем приткнуться на противоположной. Она позвала к себе Бориса и, чуть отодвинувшись, уступая ему место, предложила облокотиться на свои ноги. Халатик распахнулся, и мы обнаружили, что под ним ничего нет. Я, признаюсь, со смущением наблюдала, как Борина рука потянулась к темневшему углублению между Надькиных ног. Чем дело закончилось, не знаю, так как нас, слава богу, позвали и я с облегчением покинула гостиничный номер. С тех пор у меня создалось определённое мнение о нашем втором режиссёре. (Впоследствии я слышала, что Гройсман, как и многие киношники, уехала в Израиль.)
Так вот Серёжа и попал в лапы этой самой Надежды, почувствовав на себе весь её необузданный темперамент. Мало того, в какой-то момент он схватил её за хвост, и вся великолепная причёска осталась у него в руках, а перед ним, по его рассказу, предстала лысая, как бильярдный шар, голова. Он в ужасе отбросил парик в сторону и голый выскочил из номера. Так его одежда и осталась у Надьки, хорошо, что в собственном номере его ждал игровой костюм, в котором он к нам и пришёл.
Конечно, он расписал всё происшедшее с ним в красках, как и положено хорошему актёру. Мы хохотали до слёз, несмотря на его обиженный вид: он думал, что мы ему посочувствуем, а мы ещё и насмехаемся! Не успел он закончить свой рассказ, как влетела Надька Гройсман с выпученными глазами: она потеряла актёров и жутко испугалась – её обязанностью было следить, чтоб все актёры и группа были вовремя на съёмках. «Слава богу, все на месте!» – обрадовалась она, смущённо, со слоновьим кокетством улыбаясь Сергею, зарывшемуся от страха в подушку. Наверное, он боялся, что она опять бросится на него, такого маленького и беззащитного!
На съёмки мы явились уже к обеду. Я немного волновалась перед встречей с Поповым. Мне было интересно, как он себя поведёт, изменится ли его отношение ко мне, проявит ли он чем-либо себя. Например, Альберт всячески скрывал свои отношения с Зиной, хотя все о них знали: говорил с ней с напускной строгостью и равнодушием. Я не строила никаких планов на будущее и не задумывалась о том, повторится ли предыдущая ночь, просто было немного тревожно, и разбирало любопытство. Я скромно стояла с края площадки около автобуса, где меня, как всегда, тут же окружили люди: Зинка, кто-то из звуковиков и операторской группы. Так было всегда – стоило мне где-нибудь пристроиться, поставив свою корзинку, как тут же образовывался кружок из любителей пообщаться. Эту мою способность притягивать к себе заметил уже на другой картине Миша Туманишвили, в то время ещё второй режиссёр. Приезжая на съёмки, он брал меня за руку и отводил на определённое место, куда тут же подтягивались все незанятые непосредственно у камеры. Так Миша был гарантирован, что никто не попадёт случайно в кадр.
Стою я так у автобуса, а сама исподтишка поглядываю, не появился ли Лёня. Смотрю – приехали на газике втроём с Альбертом и Коропцовым, вышли из машины и стали что-то оживлённо обсуждать, размахивая руками и тряся сценарием.
При этом Попов поминутно оглядывался по сторонам, и, вдруг заметив меня, сначала повернулся спиной к удивлённым собеседникам, а потом направился прямо ко мне, раздвинув в стороны образовавшийся вокруг меня кружок. «Рыженькая, ты забыла у меня свои часы! – радостно сообщил он во всеуслышание, доставая вещественную улику из кармана. – Я тебе их привёз!» Признаться, про часы я совсем забыла, и, конечно, меньше всего ожидала такой непосредственности и такого безразличия к общественному мнению. Даже не нашлась что сказать, кроме: «Спасибо, Леонид Сергеевич!» У всех вытянулись лица, и в наступившей тишине Лёня, как ни в чём не бывало приплясывающей походкой пошёл обратно. Весь день он счастливо смеялся и не отрывал от меня глаз. Остальные переглядывались и шептались. А я! Я делала своё дело, успокаивая себя мыслью: «Я тоже про всех всё знаю, и все вы такие же» Во всяком случае, особого смущения не испытывала. Зато все ухаживания и визиты разом прекратились – я была занята, и об этом было заявлено во всеуслышанье! Тем более не кем-то, а режиссёром-постановщиком, с которым лучше не связываться.
Съёмки в тот день затянулись до сумерек, и, усталые, мы решили пораньше лечь спать. Даже Алка осталась дома. Попив чайку, мы улеглись в постели и лениво переговаривались под свет настольной лампочки. И вдруг услышали скрежет железа на крыше за окном. «Опять кто-то лезет!» – воскликнула Зинка. – Туши свет!» В темноте мы встали с обеих сторон окна, приготовившись дать отпор: Алка схватила сковороду, я – тяжёлую книгу, а Зинка забилась под одеяло от страха. Тень приблизилась и загородила окно. Распахнулась форточка, и знакомый голос громко прошептал: «Не бойтесь, это я, Лёня Попов!» Через секунду он был внутри, щурясь от зажжённого света, и с извиняющимся видом говорил: «Рыженькая, я за тобой! Я тебя ждал, думал, ты придёшь, пойдём ко мне!» Пришлось мне одеться и идти в гостиницу. «Только не сбегай утром в окно, я буду тебя провожать!» – попросил он. С каждым днём Лёня мне нравился всё больше и больше – ласковый, внимательный. Большие карие глаза, тёмные густые волосы и какой-то особенный изгиб губ – чувственный и немного капризный. Наши с ним отношения продолжались на протяжении всего фильма, хотя с некоторыми перерывами. В Москве у каждого была своя жизнь, и как-то естественно там наши встречи были крайне редки. Не знаю, как для него, но для меня эти разлуки проходили совершенно безболезненно, а каждая новая встреча в экспедиции воспринималась как обновление в отношениях.
Зеленогорский период подходил к концу. Весеннее солнце становилось всё жарче и жарче – лёд таял, и мы спешили отснять уходящую натуру. За всё время нам дали только один полноценный выходной, о котором объявили накануне, и наша троица отправилась в Ленинград, где Алка, коренная ленинградка, собиралась познакомить нас с городскими достопримечательностями. До этого я бывала в Ленинграде в детстве и лет в 17, когда было не до памятников истории. Из всей нашей экскурсии я ничего не запомнила, кроме того, что Зинка всё время ныла, жалуясь на усталость, чем страшно меня раздражала. Уже на обратном пути на перроне вокзала мы заметили знакомую фигуру, несмотря на тёплый вечер, напоминающую «человека в футляре» – воротник пальто поднят, шапка надвинута по самые брови, и поверх намотан длинный вязаный шарф, взятый из костюмерной. «Вицин, что ли, или не он?» – гадали мы, подходя.
«Дядя Гоша!» – позвала Зинка, слегка хлопнув фигуру сзади по плечу. Человек испуганно подпрыгнул и обернулся: «Господи, а я думал, меня всё-таки узнали поклонники, а это вы!» – облегчённо вздохнул Георгий Михайлович. «А что это вы так закутались? Разве холодно?» – поинтересовался кто-то из нас. «Да нет, тепло. Но я боюсь, что если меня узнают, то проходу не дадут. Никакого покоя, приходится скрываться!» – пожаловался он, и дальше мы отправились уже вчетвером.
Вицин был очень милым, скромным человеком. Всегда спокойный, сдержанный, молчаливо улыбающийся – нас он называл своими детками и относился ласково-поощрительно. Вообще казалось, что он где-то витал в своих мыслях и мало интересовался происходящим. Несмотря на комическое амплуа, Вицин производил впечатление человека мудрого и уже вынесшего из своего жизненного опыта вывод, что «и это пройдёт». Общаться с ним доставляло мне большое удовольствие, хотя это общение и носило эпизодический характер и больше состояло в его молчаливом присутствии.
Весна наступала, на съёмочную площадку приходилось подвозить снег на грузовиках. Передвижные электростанции через каждые два часа переезжали с место на место, так как нас предупредили о том, что лёд стал тонок и может треснуть в любой момент под тяжёлой машиной.
В эти последние дни марта нам неожиданно объявили выходной из-за неготовности декорации, и мы накануне вечером, естественно, развлекались кто как мог. Легли спать все поздно, а некоторые, возможно, и вовсе не ложились, когда ещё затемно к нам ворвалась Надька, а потом вскоре директор и режиссёры, и суетливо забегали по нашему коттеджу: «Вставайте! Вставайте! Едем в Сосновую поляну на съёмки!» Сосновая поляна – это филиал «Ленфильма», расположенный примерно на таком же расстоянии от Ленинграда, как Зеленогорск, только в противоположной стороне. Там для нас строили ту самую декорацию. Спросонья я ничего не могла сообразить, ни что снимаем, ни что брать с собой. Я схватила большой платок, размером с плед и накидала туда все костюмы, что оставались в ящиках. Узел «светики», наша основная рабочая сила, стащили вниз в автобус, куда следом буквально впихнули нас, не дав времени ни умыться, ни поесть. Уже в автобусе по дороге выясняем, почему такая спешка и неразбериха. Оказалось, что Надька где-то болталась весь вечер, и только ночью до неё дозвонился замдиректора из Ленинграда и сообщил, что «Ленфильм» предоставляет для съёмок только один день и там уже всё готово – вызваны актёры и т. д. Удалось также узнать, что мы снимаем там якутов с собачьей упряжкой, которые нашли Ильина (Дворжецкого) и, кажется, их чум.
Уже было светло, когда мы приехали в Сосновую поляну. На подступах к ней нас встретил грозно ощетинившийся пушками танк времён войны и вой ветра с Финского залива. Было неуютно и промозгло. Меня оставили с моим узлом в пустой и холодной костюмерной. В огромной комнате не было ничего, кроме громоздкого мягкого кресла посередине, в котором я и расположилась. Раскинув руки на широкие подлокотники, я мгновенно уснула. Открываю глаза оттого, что кто-то целует мне руки – то одну, то другую попеременно. Смотрю, передо мной на коленях стоит Шакуров. «Серёжа, они же грязные!» – произнесла я и тут же снова провалилась в сон, даже не заметив, куда исчез Шакуров. Окончательно меня разбудили, когда привели одеваться актёров, игравших роль погонщиков. Только разделавшись с «якутами», я вспомнила о Серёжкином визите и засомневалась, не приснилось ли мне это. Встретившись с актёром, я не подала виду, что что-то произошло, но была заинтригована и некоторое время мучилась вопросом, не пригрезился ли он мне. Загадка вскоре разрешилась сама собой.
К концу съёмок в Зеленогорске между режиссёрами и актёрами произошла крупная размолвка. Суть дела я не помню, но касалось это каких-то творческих разногласий. Инициатором её были как раз Сергей Шакуров и Надька Гройсман. Писались какие-то письма в дирекцию объединения, Попов летал в Москву и т. д. В результате всех этих передряг Шакуров и Гройсман были сняты с картины и впоследствии заменены другими.
Вследствие этого, когда после экспедиции уже все вернулись в Москву, Сергей задержался в городе на Неве. Получилось так, что я также на пару дней застряла в Ленинграде – паковала и отправляла костюмы, что входило в мою обязанность как костюмера. В тот день когда я уже должна была уезжать домой, ко мне в гостиницу «Московская» зашёл Шакуров, вроде как мимоходом, и предложил погулять по городу. Делать мне было всё равно нечего, и я согласилась скоротать с ним время до поезда. Мы поболтались по городу, и он пригласил меня к себе, обещая угостить настоящим кофе, что тогда было дефицитом и от чего трудно было отказаться. Мы пришли к нему в «Октябрьскую» (обе гостиницы располагались на одной и той же привокзальной площади), мило попили кофе, и я стала собираться восвояси, как вдруг Сергей вскочил, запер дверь и бросился ко мне. При этом он резко изменился внешне – появился какой-то волчий оскал, глаза сузились и стали прозрачно-льдистыми. Я страшно испугалась – не его, а последствий: до поезда оставалось очень мало времени, а тут такое! Он, судорожно хватая меня руками и стоя при этом передо мною на коленях, задыхаясь, говорил: «Оставайся со мной! Ты не представляешь, как мы будем прекрасно проводить время. Забудем обо всех, только ты и я!» – и так далее в том же роде. Я стала вырываться и в конце концов, пригрозила, что если он меня не выпустит, я подниму крикна всю гостиницу. Наконец он открыл дверь, и я опрометью бросилась в «Московскую» за вещами.
Вот таким инцидентом закончилась первая в моей жизни экспедиция. Несмотря на негативное впечатление от последних часов, она заложила во мне вечную тягу к переменам, путешествиям, новым впечатлениям; подтвердила мою самостоятельность, отсутствие страха перед трудностями, «лёгкость на подъём» и, возможно, самоуверенность.
Ленинград
Не успела я вернуться в Москву, как уже в 20-х числах мая в самый разгар подготовки к съёмкам меня вместе с ассистентом художника по костюмам Татьяной Илевцевой неожиданно послали опять на «Ленфильм» за костюмами и на фотопробы ленинградских актёров. По плану я должна была уехать туда на две недели и, не возвращаясь в Москву, уже с костюмами прямо оттуда отправиться в Выборг на съёмки. Трагедия заключалась в том, что к этому времени обнаружилась моя беременность. Я просто была в отчаянии и не знала, как поступить: я не успевала сделать аборт в Москве, а сроки уже поджимали. Успокоила меня Татьяна – у неё был приятель в Ленинграде, врач со знакомствами как раз в Институте акушерства, и она была уверена в его помощи, так как уже обращалась к нему по идентичному поводу.
Итак, я снова покинула Москву. Правда, не в особенно радужном настроении, беспокоясь больше не о работе, а своём «интересном» положении. Татьяна сдержала своё слово, и не успели мы поселиться в гостинице, всё той же «Московской», как она, вооружившись записной книжкой, обзвонила своих знакомых – и встреча была назначена на тот же вечер у друзей.
Сразу по приезде мы побывали на «Ленфильме», удивительно быстро оформили бумаги на прокат костюмов и даже успели отложить их в складских секциях. И всё это с деятельной помощью прикреплённого к нашей картине местного зам. директора Юры Голынчика. Он же заверил Татьяну, что все дела будут закончены назавтра и остальное время мы будем совершенно свободны. У Тани были свои дела и друзья в Ленинграде, и она собиралась заняться ими, предупредив меня, что и жить она будет в другом месте. А на всякий «пожарный» оставила телефон: чтоб я ей сообщила, когда надо будет прийти на студию для примерки костюмов или, если я справлюсь без неё, что предпочтительней, вообще уезжать.
В тот же вечер мы отправились к её друзьям на обещанную встречу. Татьянины знакомые решили совместить приятное с полезным, и к нашему приходу уже собралась тёплая компания, стол был накрыт, и музыка играла. Тот, кого я с нетерпением ждала, пришел позже, когда мои нервы были уже на пределе: я ждала почему-то солидного напыщенного дядьку, который с укоризной, сквозь зубы, нехотя меня выслушает, а потом, объяснив всю сложность вопроса, неопределённо пообещает содействие. Как же приятно я была удивлена, когда мне представили высокого мужчину лет двадцати семи, крепко при знакомстве пожавшего мне руку. Крепкое рукопожатие меня сразу располагает к человеку, а вялая рука действует отталкивающе.
– А вот та самая девушка Лена, – представила меня хозяйка, из чего я радостно заключила, что он уже в курсе дела.
Дима Загранцев поразил меня своим цветущим видом по сравнению со всеми нами, ещё бледными и вялыми после зимы. Он был обладателем загорелой и удивительно гладкой кожи. Мускулы выпирали под тканью модной светлой водолазки, а на широкой твёрдой шее покоилась небольшая аристократическая головка. Как позже я узнала из разговора, он занимался культуризмом, что было в те времена большой редкостью и происходило почти подпольно. Я, видимо, тоже ему понравилась, и, несмотря на моё положение, он уделял мне повышенное внимание, весь вечер танцуя только со мной. Назавтра Загранцев предложил пойти с ним на соревнования культуристов (теперь это называется бодибилдингом). Перед этим он клятвенно заверил, что вопрос мой решится безусловно положительно дня через три. Вечером следующего дня мы с ним действительно отправились в какой-то клуб, спрятавшийся в полуподвале, где собрались любители этого вида спорта.
До этого нам с Татьяной удалось закончить все дела на «Ленфильме». Мы получили маленькую костюмерную в центральном корпусе, разместили там, частично развесив, вещи, необходимые для фотопроб актёров, исполняющих эпизодические роли.
Тут мне вспоминается смешной эпизод: я стою в дверях костюмерной и встречаю очередного актёра-ленинградца (это было уже недели через полторы после приезда). Извиняясь за темноту и вынужденный беспорядок, говорю привычную фразу: «Простите, что у нас тут такой бардак!» И вдруг из соседней комнаты выскакивает пожилая, вся высохшая и всклоченная тётка (причём в моём воображении она почему-то предстаёт с метлой в руках) и начинает орать на меня: «Как вам не стыдно употреблять нецензурные выражения! Бесстыдница!» и т. д. Я ошалела и стою разинув рот. Тут мой актёр (кажется, это был Соснин) вступается за меня: «Это вам должно быть стыдно! Девушка даже не знает значения этого слова, а вы – то его хорошо выучили: наверное, служили здесь ещё в те времена, когда это был публичный дом!»
Так я узнала истинное значение слова «бардак» и первоначальное предназначение здания, где позже разместилась киностудия. Архитектура «Ленфильма», без сомнения, подтверждала этот непреложный факт – раньше здесь действительно был дом терпимости: лесенки, коридоры, переходы, коридорчики, неожиданные укромные тупички и бельэтажи. «А ведь на самом деле есть же что-то родственное между этими двумя мирками – кинофабрики и публичного дома!» К этой мысли, зародившейся в тот момент, я возвращалась потом не раз.
Значительно позже я поняла, а вернее, «услышала», насколько первое впечатление оказалось близко к истине. То самое искусство, которому я служила 15 лет, несло в себе те же энергии, что и секс, творя ложь иллюзии.
Но кто сам не грешен! Мне надо было хлебнуть всего сполна, чтобы впустить в себя очищенное от всей этой накипи и патины стереотипов понимание мира.
Продолжу свой рассказ. Соревнование по бодибилдингу меня поразило. Это теперь подобное мероприятие стало привычным и повсеместно распространённым. А тогда это было чем-то полузапретным, чуть ли не эскалацией «гнилого капитализма». Поэтому на соревнование я отправилась с энтузиазмом. Никогда раньше я ничего подобного не видела: мужики в одних плавках, на глазах смазывая себя то ли жиром, то ли кремом, принимали немыслимые позы и строили жуткие гримасы. Сначала я была просто ошарашена, а потом меня стал разбирать безудержный смех. Привычный эталон мужской красоты в виде античных статуй, которые я не только изучала, но и зарисовывала в период моего ученичества, никак не вязался с «качками», демонстрирующими свои деформированные мускулы. Некоторое время я крепилась, опасаясь обидеть Диму. Тем более что тут же утвердилась во мнении, что все они педики (разве нормальный мужик будет так изгаляться и жеманничать?). А раз так, то и мой доктор Дима, наверное, тоже. В конце концов я всё-таки не выдержала и, давясь и фыркая, выскочила в коридор, где дала волю хохоту. Загранцев вышел за мной, думая, что мне стало плохо. А мне было дурно от смеха – тушь вперемешку со слезами текла по лицу, руки прижаты к животу, и никак не могу остановиться: перед глазами стоят бугристые коричневые статуи, застывшие в самых дурацких позах. В конце концов, к большому огорчению Димы, пришлось нам покинуть соревнование. Он решил, что со мной на почве беременности случилась истерика. А я не стала его разуверять.
На третий день Загранцев опять заехал за мной, предварительно встретившись с Татьяной, и мы отправились в Политехнический институт на так называемый «концерт», а на самом деле – «сеанс гипноза». Проводил его заезжий артист, фамилию которого не вспомню, что-то вроде «Бергман», действительно мастер своего дела. Первое отделение было мало интересно – при помощи ассистентки он искал спрятанные вещи, читал лбом записки и т. д., зато второе оставило неизгладимое впечатление на всю мою жизнь.
Я ещё в детстве слышала восторженные рассказы моей матери об известном гипнотизере Вольфе Мессинге, который не только выступал на эстраде, но и в обыденной жизни не чурался использовать свои способности. Например, кассиры улиц Петровки и Пушкинской, в районе которых он жил, при его появлении закрывали свои кассы: в них часто после ухода Мес-синга обнаруживались простые бумажки вместо денежных купюр. Желание увидеть нечто подобное меня просто разбирало. И Бергман (будем его так называть) не обманул моих ожиданий.
Второе отделение он начал с того, что предложил всем желающим принять участие в эксперименте: для начала надо было переплести пальцы и, вытянув вперёд руки, вывернуть ладони наружу. На счёт «десять» наши пальцы должны были замкнуться так, что развести их было бы невозможно. С кем это произойдёт, тот затем сможет принять непосредственное участие в дальнейшем сеансе гипноза. Я очень хотела испытать воздействие внушения на себе и с воодушевлением выполнила задание. Когда Бергман досчитал до десяти, не стала прикладывать усилий, чтобы развести пальцы. «Все, кто не может разомкнуть замок, – выходите на сцену», – предложила ассистентка, и человек 25, включая и меня, с вытянутыми перед собой руками поднялись на эстраду. Нас рассадили на стульях, велели закрыть глаза и представлять себе всё, что велит гипнотизёр. Он убеждал нас в том, что мы находимся в прекрасном саду, «голубое небо, птички поют» и т. п. Я старательно выполняла задание, надеясь впасть в неизведанное доселе состояние… порхают бабочки, доносится нежный аромат цветов,… – в этот момент мне в нос пахнуло ненавистным «Тройным» одеколоном. Я распахнула глаза, и ассистентка, которая в этот момент стояла, держа перед моим носом ватку с одеколоном, жестом попросила меня уйти со сцены, прихватив свой стул. Таких неудачников было человек десять, разочарованно спустившихся в зал. Но потом, потрясённая увиденным, я была даже рада, что оказалась в роли зрителя, иначе я пропустила бы самое интересное.
Начал Бергман с того, что вроде бы разбудил одну из девушек. Она встала и принялась сосредоточенно высматривать что-то на полу. «Что вы ищете?» – спросил Бергман. «Деньги!» – «Какие?» – «Я кассир и потеряла выручку!» – вполне внятно и громко ответила девушка, продолжая искать. Бергман обратился к залу: «Кто знает эту девушку?» Хор голосов из зала ответил: «Мы! Она студентка 3-го курса, и зовут ее так-то». – «Она кассир?» – «Нет, нет! И никогда им не была!»
Затем был миниконцерт. Ребята пели и танцевали с апломбом профессионалов, но с грацией слонов и петушиными голосами. Это сочетание вызвало неудержимый смех зрителей, который исполнители даже не заметили.
Далее была разыграна великолепная сцена на пикнике. «Вы все загораете, вам жарко!» – произнёс артист, и все стали снимать с себя всё, что можно, разваливаться на стульях и подставлять лицо мнимому солнцу, правда, не открывая глаз. «А теперь вы купаетесь в озере» – и все стали махать руками, а несколько человек упали на пол и начали делать плавательные движения. Хохот в зале нарастал. «Но вот начался ливень, вода прибывает все выше… потоп!» – и бедные ребята повскакивали на стулья, прикрывая головы от дождя руками и полами пиджаков. Девушки подбирали юбки, юноши закручивали брюки – на лицах был написан ужас. «Дождь прошёл, выглянуло солнце, обсыхайте!» – скомандовал Бергман. Все стали отряхиваться, одёргиваться. Кто-то выжимал подол, кто-то, сняв ботинки, выливал из них «воду». Один парень снял с себя пиджак и принялся его выжимать. При этом он задел девушку, стоящую рядом, как и он, на стуле, и они дружно взялись скручивать пиджак.
Но вот им якобы принесли угощения, предложив каждому его любимое блюдо. Тут все «путешественники» проявили невиданные способности мимов. Один «ел» бутерброды, другой что-то пил, закусывая куриной ножкой. Молодой грузин отщипывал виноград, запивая вином, которое он наливал из бутыли в стакан. А один запасливый парень, жуя пирожок, одновременно, озираясь украдкой по сторонам, запихивал другие за пазуху.
Зал просто лежал со смеху. Все загипнотизированные были их друзьями, студентами Политеха. Подсадных не было ни одного, и поэтому представление было особенно впечатляющим и невыносимо комичным.
В довершение спектакля Бергман снова усадил всех на стулья лицом к залу и встал перед ними. Он приказал открыть глаза и смотреть на него. «А теперь, смотрите, я иду по воде! Вы видите?» – «Видим! Видим!» – как эхо повторили участники. «Я не тону, а иду к вам по воде! Где я?» – и все стали указывать пальцем в сторону гипнотизёра. «А теперь я отрываюсь от земли. Я поднимаюсь в небо, я медленно поднимаюсь. Я возношусь!.. Вы видите меня?» – «Видим, видим!» – и, устремив глаза к потолку, протянули руки вверх. Это зрелище действительно впечатляло и заставляло задуматься, тем более, уже выйдя из гипноза, они утверждали, что наяву видели возносящегося Бергмана.
