Елена Андреевна Тюрина
Усадьба Розель
Утреннее солнце слепило глаза, привыкшие к полумраку сарая. В жуткой, вызывавшей тревожное предчувствие, тишине, так несвойственной деревням летом, капитан в несколько шагов преодолел двор и застыл в дверях дома, с ужасом осматривая открывшуюся его взору картину. Перевернутый стол, столешница расколота, будто на нее прыгнули или бросили что-то тяжелое, лавки опрокинуты, у стены, привалившись спиной и свесив голову, сидит его штурман, а на полу ничком лежит стрелок… Под обоими огромные лужи крови. Нет никакой надежды на то, что они могут быть живы. Четвертого члена экипажа, Максима Чижова, не было видно. Может, успел уйти и прячется где-то поблизости? А что, если его увели? Взяли в плен, будут пытать. Молодой, неопытный парень… Выдержит ли, не выдаст? Капитан понял, что уходить нужно немедленно.
– Ты кому-нибудь говорила, что мы здесь? – спросил он у бледной, будто тоже неживой, девушки, стоящей за его спиной.
Ее глаза были широко раскрыты, ресницы трепетали, губы беззвучно подрагивали.
– А где же дедушка? – вместо ответа спросила тихо она.
Глава VIII
Уже несколько дней практически беспрерывно лил дождь. От этого даже в самых светлых комнатах стало мрачно и серо. Лишь горячий чай или кофе со свежей выпечкой немного приободряли. Но Мила наслаждалась лакомствами одна, поскольку просыпалась поздно – около одиннадцати, а то и в двенадцатом часу дня. Завтракали без нее, и может, оно и к лучшему. Девушка не горела желанием присутствовать при каком-нибудь очередном споре. А вставала она так непривычно поздно, потому что ночами напролет читала найденный на чердаке дневник и делала для себя заметки. Дневник не был подписан, но записи явно делал мужчина – они были лаконичными, без лишних подробностей и касались в основном медицины. Автор систематически записывал, кому и какие лекарства назначал, расписывал ход операций, но иногда упоминал, какая в тот или иной день стояла погода. С приходом в село, где жил этот человек, немцев, записи стали объемней и подробнее.
Мила не сомневалась, что вел этот дневник дед Айварса. На это указывали занесенные в него медицинские сведения. Но странно, что Юрьянс, который, по его словам, много времени посвятил исследованию судьбы своего предка, даже не заглянул на чердак в поисках каких-либо документов и фотографий. Неужели ему, профессору, не пришла в голову такая простая мысль? И сейчас он больше затягивал процесс работы над материалом, чем помогал. У него не находилось вразумительного ответа ни на один возникший у Милы вопрос. Все это только еще больше запутывало девушку.
А еще ее ужасно злило то, что она не имела возможности все свое время посвящать работе. Сначала ее сбило с толку появление семейства Юрьянса-младшего, затем как снег на голову свалился Лалин. И вот уже скоро будет неделя, как она в Латвии, а дело не движется.
Сидя по-турецки на кровати, Мила раз в десятый перечитала короткую запись в дневнике, датированную 14 июля 1944 года. «Вечером пришли четверо русских солдат. У одного была сломана нога. Очистил рану и наложил шину».
Мила отметила про себя, что на фото солдат тоже четверо. Запись была слишком короткой. Практически никакой информации – ни имен солдат, ни званий. Следующая запись, касавшаяся данной темы, была датирована 19 июля. «Капитан рассказал, что немцы привезли в усадьбу «Розель» золото. Ящики спрятаны где-то на территории. Больше подробностей напишу позже».
Но далее никакой информации об этом девушка не нашла. Кто знает, быть может, листы попросту вырвали, поскольку, чем дальше, тем хаотичнее и обрывистее становились записи, будто у их автора не было времени, возможности или желания писать. После 23 июля дневник вообще оборвался.
Тем не менее, тетрадка дала Миле хоть какую-то конкретную информацию, а еще – почву для размышлений. По крайней мере, она узнала название усадьбы, в которой якобы было спрятано золото. Кстати, сокровища… О них вообще нигде никаких упоминаний Мила не находила до этого момента. Даже решила уже, что это какая-то странная фантазия Айварса – человека, без сомнения, склонного к авантюрам. Неужели клад реален? И где находится эта усадьба, о которой идет речь? Цела ли она до сих пор? Мила твердо решила не отвлекаться больше на чепуху, и в ближайшее время отправиться в деревню, в которой жил врач, ведший этот дневник. Наверняка там все знают про усадьбу. Барских домов осталось не так много и, как правило, в тех местностях, где они расположены, обрастают легендами.
С такими мыслями Мила спустилась вниз и услышала из гостиной разговор на повышенных тонах. Говорили Олег и Виктор. После увиденного в спальне Элины Миле было не по себе, и девушка боялась смотреть Виктору в глаза, словно это она являлась виновницей произошедшего.
– Я думал, тут русский уже и не помнят, – раздался голос Лалина, полный иронии.
– В Латвии, особенно в Латгалии, русский знают все, – заявил на это Виктор. – Здесь есть русские школы.
– Даже так? – в этих словах была неприкрытая насмешка.
– Не слушайте пропаганду про Латвию и не делайте из латышей чудовищ,– с упреком бросил Юрьянс-младший.
– Вы сами их из себя делаете. Достаточно прочитать ваши газеты, ваши законы, ваши комментарии в интернете.
– Очевидно, вы о Латвии и знаете только то, что пишут в газетах. Здесь хорошо относятся к приезжим.
– С каких это пор? В лучшем случае будут терпеть из-за денег, которые сюда везут туристы. Я даже на границе столкнулся с неприязнью к русским. Ваши таможенники словно специально создают волокиту при оформлении документов, особенно если видят, что человек русский и у него дорогая машина.
– Это наша родина, и другой у нас нет. В каждой избушке свои погремушки, дураки есть везде, но, в общем и целом, народ приличный, вежливый и добросовестный, и у большинства есть близкие друзья разных национальностей и даже политических взглядов.
– Угу, «народ приличный»… Внешне приличный, а внутри гнилье. Строчат друг на друга доносы, но при этом так миленько друг другу улыбаются-раскланиваются. В ресторанах и гостиницах за спиной о нас гадости говорят, а в глаза улыбаются. Национально озабоченные индивидуумы тут на каждом шагу.
Намек был такой жирный, что Мила, ни жива ни мертва от страха, даже вздохнуть боялась, остановившись у дверей и ошалело глядя на Виктора и Олега. Будет драка! Сейчас она в этом не сомневалась.
– В России в глаза хамят, это вас устраивает? Вы специально анализируете и прокручиваете в течение дня в голове, что на самом деле имел в виду данный индивидуум, когда принес вам чек в ресторане с улыбкой, а не швырнул на стол? – вскипел Виктор.
– По мне так уж пусть лучше в открытую скажут, как русские, пусть и в резкой форме, «нахамят», по вашему, чем с камнем и подлостью за пазухой. Так что лучше «в глаза», меня устраивает.
Со стороны мужчины выглядели как дуэлянты. Нужно было что-то предпринять сию же минуту, иначе они набросятся друг на друга.
– Прекратите! – крикнула девушка, и не узнала свой голос.
Он прозвучал резко, так, что спорщики замолчали и оба уставились на нее. Только теперь она заметила притихшую, вжавшуюся в кресло Элину.
– Подеретесь вы, набьете друг другу морды, и кому от этого станет лучше? Что-то в мире изменится? – все больше распаляясь, стала говорить Мила. – Как глупо! Если вы не прекратите, я сегодня же откажусь от работы над материалом и уеду. Мне надоели эти петушиные бои.
Мила даже вздрогнула внутренне от собственной дерзости. Да кому, собственно, есть дело до ее статьи? Она только теперь об этом подумала. Нашла чем пугать! Лалин испепелял ее взглядом, но молчал. Виктор смотрел исподлобья.
– Она права, – словно через силу выдавил он, вынужденный согласится. – Прекратим эти споры, пока действительно не дошло до драки.
После этого не хотелось ни с кем из них разговаривать, и журналистка, приготовив себе перекусить, снова поднялась в свою комнату и уселась за ноутбук. Она настолько погрузилась в работу, что опомнилась уже затемно. Когда несла на кухню посуду, обнаружила, что все давно спят. Девушка старалась не шуметь, пока не заметила на кухне свет. Кто-то все-таки бодрствовал. Вспомнив о том, как стала свидетельницей измены, она решила сначала осторожно заглянуть в дверной проем. Мало ли, кого и за каким делом там можно сейчас застать.
Виктор стоял у окна и курил. Конечно, он заметил странное движение у двери и то, как Мила отпрянула, будто следила за ним. Девушка была в отчаянии. Снова она выглядела глупо! Почему именно в присутствии Виктора она всякий раз попадала в дурацкие ситуации и чувствовала себя неловко? В последнее время Мила стала замечать, что Виктор больше не пытается с ней спорить, задеть, уколоть или унизить.
Прятаться или уходить не было смысла, ведь он ее заметил. Журналистка вошла в кухню и, стараясь казаться невозмутимой, принялась мыть в раковине блюдце и чашку.
– Не спится? – спросил Виктор и снова повернулся к мокрому от дождя стеклу.
Слава богу, он не стал смеяться над ней из-за этой очередной оплошности.
– Я еще не ложилась. Работала.
Мила сделал вывод, что мужчина вот так курит уже давно – в пепельнице накопилось много окурков.
– И надо оно вам – копаться во всем этом? – Виктор вальяжно стряхнул пепел с сигареты и затушил окурок, после чего повернулся, скрестил на груди руки и стал смотреть на девушку. – Я когда-то тоже хотел стать журналистом. Но одумался, к счастью.
Вот это новость! Мила даже улыбнулась.
– А почему передумали?
– Сначала провалил экзамены, а потом из гордости решил, что вообще не стану поступать на эту специальность. Выбрал океанологию.
– Вы океанолог? – изумилась девушка, и уселась на стул, ожидая подробностей.
– Был, – махнул он рукой. – По профессии я работал недолго. И давайте уже перейдем на «ты». Я себя глупо чувствую, когда выкаю человеку намного младше себя.
– Хорошо, давайте… То есть давай.
Мила прикинула, сколько ему лет. По виду – не больше тридцати пяти.
Рассказывая о своем увлечении океанологией, Виктор включил кофейный аппарат.
– Будешь?
Она кивнула.
– Мама очень хотела, чтобы я стал известным океанологом, и отправился в какую-нибудь экспедицию. Она всегда в меня верила, даже когда я творил глупости, – заметил мужчина, ставя перед Милой чашку божественно пахнущего напитка.
– Ты способен на глупости? – с деланным сомнением весело поддела его девушка.
Виктор казался таким серьезным и предусмотрительным человеком, что в это трудно было поверить. Увлеченная беседой, Мила даже забыла о тайне Элины и перестала смущаться.
– На глупости способны все, – мягко улыбнулся он. – Помню, в детстве меня выгнали из лагеря в самом начале смены. Позора было! Я думал, сквозь землю провалюсь от стыда, когда мать за мной приехала. А дело было в том, что наш отряд сразу после приезда вожатые повели гулять в лес, посреди которого этот лагерь и стоял. Сейчас он давно заброшен, хотя отличное место было на берегу реки. Красота! А я с собой поломанный отцовский фотоаппарат привез и хвастался перед всеми, что умею фотографировать. И вот во время этой нашей прогулки забрел я в какие-то заросли. Трава по пояс, кузнечики туда-сюда прыгают, пчелы жужжат. Смотрю – девочка из нашего отряда, гм, так сказать, малую нужду справляет. Ну, я возьми да и щелкни фотоаппаратом ее. Она увидела, вскочила, кричит, в слезы. Я заявил, что отдам ей пленку, если она меня поцелует. Она отказалась. Пару дней я ее этим несуществующим снимком шантажировал, пока она родителям не нажаловалась, а те – директору лагеря. Мне тогда здорово влетело от родителей, долго сидеть не мог.
Он говорил об этом так увлеченно и выглядел столь забавно, что девушка невольно расхохоталась. Даже слезы выступили от смеха.
– О, у меня тоже был однажды конфуз, – принялась рассказывать она. – Когда училась в университете, мы с соседками по комнате в общежитии любили вечерком посидеть в рулетке. Это чат такой был. Однажды проспорили общей знакомой и вынуждены были одновременно всей комнатой (нас там трое было) показать какому-то незнакомому парню лет пятнадцати наши груди. Он, конечно, дар речи потерял от такого сногсшибательного зрелища.
Теперь была очередь Виктора рассмеяться. Он скользнул взглядом по бюсту Милы, словно оценивая, насколько сногсшибательным было зрелище. Формы у девушки были не то чтобы очень выдающиеся, но достаточно аппетитные. Мила вдруг ужасно смутилась, и вообще пожалела, что такое рассказала.
– Да вы уголовница, – улыбнулся Виктор, забыв, что сам предложил перейти на «ты». – Вас могли бы наказать за совращение малолетнего.
Это ж надо было рассказать такую ужасную глупость! Мила за эти несколько секунд успела уже сто раз об этом пожалеть.
Ночные беседы на кухне – один из лучших способов разговорить человека. Не только о детских шалостях болтали Виктор с Милой. Когда она спросила, был ли Айварс брюнетом в молодости, как и Виктор, тот, равнодушно затягиваясь сигаретой, произнес:
– Он был блондином. И он мне не отец.
Журналистка уставилась на него до неприличия пристально.
– Как это? – глупо спросила она.
Прежде чем ответить, он затушил окурок и сделал глоток кофе.
– Вот так. Он муж моей матери. Они поженились, когда мне было десять лет, и он меня усыновил. Потом родилась Маша.
– Вот почему вы такие разные. И как будто неприязнь между вами.
– Он изменял моей матери направо и налево. За что мне его любить? – угрюмо глядя перед собой, процедил Виктор. – Вам этого не понять. У вас, наверное, нормальная благополучная семья – оливье на Новый год, шашлыки на 9 мая, а летом – море.
– Нет, у меня вообще нет родителей, – вздохнула Мила, в который раз произносившая непростые для нее слова.
Он вскинул на нее лицо. В черных глазах застыл вопрос.
– Я росла в детдоме и не хочу об этом говорить, – быстро сказала девушка, чтобы пресечь эти разговоры раз и навсегда. – Я думала, отец, то есть Айварс, вам говорил.
– Нет.
– Ну теперь вы знаете.
Когда она замолчала, Виктор вдруг легким движением пальца смахнул с ее щеки какую-то соринку. Она вздрогнула от этого неожиданного прикосновения, как от укола. Рука его оказалась горячей и мягкой. Мила вспыхнула, и видимо, он заметил в ее взгляде возмущение и укор, потому что поспешил сказать:
– Извините, Мила, это я машинально.
Но она давно не считала себя наивной барышней и уже поняла, что Юрьянс-младший к ней неравнодушен.
– Этот шрам у вас на виске… он откуда?
Мила сделала вид, что не услышала вопроса и поспешила сменить тему. Только теперь ее осенило – в своем письме Айварс упомянул, что ее статью в сети нашел его племянник. Но странно, ни о каком племяннике Юрьянс не говорил. Только одно упоминание – в письме.
– Виктор, а у вас есть двоюродный брат?
– Нет, ни братьев, ни сестер. Только Маша, но она родная.
– Как странно. Ваш отчим мне писал, что мою статью, так ему понравившуюся, нашел в сети его племянник.
– Может быть, он имел в виду Кристапа. Тот ему уж точно ближе, чем я…
От Милы не укрылась промелькнувшая в его голосе горечь.
– Тогда вы, может быть, знаете что-то и о таинственной девушке Илге? Согласно найденным мною бумагам, она была внучкой Яниса Юрьянса. Но ваш отец сказал, что вообще не знает, кто это такая.
Виктор выслушал Милу, задумался, а потом медленно произнес:
– Я, кажется, догадываюсь, что за всем этим кроется. Но могу ошибаться. Поэтому не буду сбивать вас с толку. Я вообще мало знаю о семье отчима.
– Что же, ваш отчим, прожив с вашей матерью двадцать три года, о своем дедушке-враче, прятавшем во время войны советских солдат, ничего не рассказывал?
Про якобы имевшийся клад Мила предусмотрительно решила умолчать.
– Не говорил никогда, – подтвердил Виктор. – Во всяком случае, я не помню ничего подобного. У матери дед воевал на стороне немцев в Латышском добровольческом легионе СС, может, поэтому данная тема в доме не поднималась.
Про прадеда-предателя сказал так, что видно было – гордится.
– Бабушка, мать отца, вроде тоже на немцев работала. Она упоминала об этом как-то, но, кажется, эта тема ей была неприятна. Она давно умерла, а в детстве мне о таком расспрашивать было не интересно.
В этот момент раздался звонок в двери. Мила видела, как за окном в потоках дождя сверкнули фары, но думала, что машина просто проехала мимо.
Двери открыл Виктор, и в следующий момент у него на шее в буквальном смысле повисла девица лет восемнадцати. Мила успела рассмотреть ее модный приталенный плащик бежевого цвета, лакированные ботильоны на шпильках, и роскошные пшеничного оттенка волосы, доходившие до талии.
Глава IX
Дворники едва успевали справляться с потоками дождя. Мила наблюдала, как в окне автомобиля цветными пятнами расплываются деревья, дома, заборы, старый колодец в виде журавля, видимо, попавший сюда из прошлого. Иномарка Олега цвета коричневый пирит, который еще называют дублером золота, – выглядела здесь почти так же неуместно, как если бы она оказалась на мостовой какого-нибудь дореволюционного города, среди экипажей, запряженных лошадьми, и повозок.
– Мы точно правильно едем? – поинтересовалась девушка, хотя на самом деле было все равно, куда ехать. Лишь бы как можно дольше вот так сидеть в уютном тепле салона, вдыхая запах кожи от кресел, смешанный с легким ароматом парфюма хозяина машины. Этим запахом тут все пропиталось.
– Вроде правильно, – отозвался Олег, сосредоточенно глядя на дорогу.
Девушка бросила на него короткий взгляд и тут же отвернулась к окну. Все-таки хорошо, что она согласилась ехать. Теперь вчерашний день казался нереальным, как и вообще все, что происходило с ней в последнее время. Реальностью были только вот этот дождь, чуть поскрипывающее тугой мягкостью переднее сидение автомобиля, на котором она удобно устроилась, и мужские руки на руле, заставляющие ее то и дело подглядывать на них, любуясь. Главное, чтобы их обладатель не обнаружил, что она вот так на него смотрит. Мила ревностно взглянула на запястье Олега, украшенное какими-то дорогими часами, марки которых она не знала. Он как-то упоминал, что это подарок родителей. Девушка снова подумала о вчерашних событиях и ощутила, как сердце кольнула ревность. Ну, Лалин, не к добру это!
А вчера приехала Маша…
– Как ты здесь? Откуда? – воскликнул Виктор.
– О, братец, ты любовницу завел? Красивая, – бросила блондинка, проходя в дом.
Такая наглая фамильярность безумно взбесила Милу, но она постаралась остаться невозмутимой.
– Там мой чемодан, занеси, пожалуйста, – скомандовала девица, и Виктор послушался.
Она была настоящей красавицей. Большие голубые глаза, кукольное личико с пухленькими от природы губками, копна светлых волос… Особого лоска ей добавляло что-то необычное во внешности и одежде. Девушка выглядела очень по-европейски.
– Моя сестра Маша, – спохватился Виктор и, наконец, представил ее. – А это Мила, журналистка. Долго рассказывать, но она здесь по просьбе отца.
– Журналистка Мила? Как мило, – Маша сбросила плащик, обдавая девушку ароматом каких-то незнакомых, но явно дорогих духов.
На шум уже вышла Элина.
– Так тебя что, отчислили? – пошутил Виктор, когда было покончено с приветствиями, и гостья расположилась в гостиной на диване, закинув ногу на ногу.
Мила, внимательно наблюдавшая за лицом юной блондинки, буквально приковывавшем к себе взгляд, заметила, что та чуть поморщилась при этих словах. Красивые бровки сошлись на переносице, но в следующее мгновение девушка уже улыбалась.
– Ты что, братик, я просто сбежала.
Маша была поздним, безумно любимым и до крайности избалованным ребенком. Насколько Виктор не любил отчима, настолько же он обожал младшую сестру. Мария родилась с пороком сердца. Еще совсем крошке, полутора месяцев отроду, ей была сделана сложнейшая операция. Девочка чудом выжила, но врачи не могли гарантировать ей дальнейшую нормальную жизнь и здоровье. Все детство нужно было наблюдаться у кардиолога, раз в год ложиться на обследование в стационар. Правда, Айварс полностью обеспечивал семью и никаких денег не жалел для дочери, но в глазах Виктора это не делало его лучше. Мать всю себя посвятила ребенку-инвалиду, и так и не увидела в жизни ничего хорошего. Эту преобразившуюся сегодняшнюю Машу женщина уже не застала. А дочь была поистине красавицей. Но то, что девочку всю жизнь оберегали и баловали, сделало ее очень капризной. Порой Мария была просто невыносима.
Мила ясно увидела, что сестра Виктора терпеть не может Элину, и это взаимно. А вот Лалин сразу привлек внимание юной девы. Она, едва увидев Олега, входящего утром в кухню, вперилась в него взглядом своих больших голубых глаз. Неизвестно, как ей удавалось, практически не спав всю ночь, быть такой бодрой… Хотя, странно, если бы в восемнадцать лет было иначе. Мила тоже встала пораньше, поскольку не собиралась даже из-за этой маленькой язвы, как она окрестила Машу, менять свои планы.
Маша в розовом домашнем костюмчике, состоявшем из легких свободных брючек и кофточки, сидела с ногами на диване и что-то рассказывала племяннику Ивару. Ее волосы были небрежно скручены в пучок. На Милу даже не взглянула, хотя вскользь все же бросила «доброе утро». Именно поэтому журналистка обратила внимание на то, сколь иной была реакция девушки на ее бывшего мужа. Когда Виктор рассказал, кто это, Маша улыбнулась и спросила:
– А что вы здесь делаете?
– Верите, я сам не знаю, – пожал плечами Олег.
– В каком смысле?
– Долго рассказывать. Но, похоже, узнать то, по поводу чего я сюда ехал, мне никто не поможет.
– Какой вы загадочный…
– Лучше бы сама рассказала, зачем бросила учебу и примчалась, – оборвал сестру Виктор. – Что отцу будешь говорить?
Маша осеклась и замолчала. На его вопросы не ответила, снова повернувшись к Ивару. Они так и сидели, уставившись в планшет, пока все завтракали.
За столом оставались лишь Олег и Мила, а под столом – котенок, которого назвали Мишкой, когда Мария, выходя из кухни, бросила взгляд на Лалина и произнесла:
– У вас такие красивые руки, как у пианиста.
– Я мажу их кремом, – манерно произнес опер, подражая жеманничающей моднице, что в его исполнении выглядело очень комично.
Журналистка проводила нахалку недовольным взглядом, надеясь, что Лалин не обратит на это внимания. Тот, вроде бы, действительно ничего не заметил.
– Так что ты говорила про деревню? – спросил он.
–Я хотела поехать в деревню, близ которой жил дед Юрьянса, на машине Маши, но теперь сомневаюсь, что это удастся.
– Поехали на моей, – предложил Лалин, явно пребывавший в отличном расположении духа. – Только сейчас кофейку хряпну. А ты шустрее собирайся.
Ехать куда-то вдвоем с Олегом? Находиться наедине? Мила почувствовала непонятное волнение. Но колебалась она недолго, поскольку выбора не было. Девушка согласилась, пообещав себе в поездке сосредоточиться исключительно на работе.
На сборы много времени не понадобилось, все необходимое Мила и так уже сложила в рюкзак. Олег, переодевшийся в джинсы и толстовку с капюшоном, спустился к машине, а девушка чуть замешкалась, заплетая волосы в удобную косу. Это была ее излюбленная прическа, хотя некоторые коллеги постарше советовали ей не прятать свои шикарные темные локоны.
Девушка бежала вниз по ступенькам, когда из гостиной вышел Виктор. Он удивленно посмотрел на Милу и поинтересовался, куда это она собралась.
– Я уезжаю.
– Это из-за меня? – взволновано спросил мужчина. – Я вас обидел? Сделал что-то не то?
– Да нет же, дайте договорить. Я уезжаю искать один дом…
Мила была озадачена. От нее не укрылось, что Виктор расстроился. Но ее внимание быстро переключилось на предстоящую поездку.
Теперь журналистка радовалась, что не стала искать причин отказаться от предложения Олега поехать с ним. В письме своей на тот момент будущей супруге прадед Лалина писал, что он в Латвии и не знает, выживет ли, поскольку находится в селе, оккупированном фашистами. В связи с этим у Олега тоже был интерес ко всему происходящему. За тем он, в конце концов, сюда и приехал. А еще и этот снимок, найденный Милой… Иван Алексеевич писал о городе Режица, который теперь носил название Резекне. Он участвовал в боях на Прибалтийском фронте, но в каких конкретно операциях, Олег ранее не знал. Экипаж Ивана Лалина входил в состав одиннадцатого смешанного авиационного корпуса под командованием генерал-майора авиации Степана Павловича Данилова. Был ли он одним из тех солдат, которых прятал дед Юрьянса? Ведь упоминал же его Иван Алексеевич в своем письме. Правда, там шла речь только о том, что врач Янис Юрьянс оказал помощь одному из членов экипажа Лалина. Но ведь он вполне мог предоставить летчикам убежище! Мила впервые задумалась, что это может быть так, тогда понятно, откуда фотография. Девушка поделилась своими размышлениями с Олегом.
– Может быть, и расстреляли Яниса Юрьянса нацисты именно поэтому, – заметила она.
Мила достала планшет и, найдя нужную информацию, зачитала:
– Вот, послушай: «В декабре 1941 года одна из крестьянок деревни Аудрини (Резекненский край) укрыла у себя шестерых красноармейцев, бежавших из лагеря военнопленных. Среди них был и ее старший сын. Когда они были обнаружены полицаями, то оказали им сопротивление и убили нескольких из них. Начальник немецкой полиции безопасности приказал «смести с лица земли деревню Аудрини». 30 жителей Аудрини были расстреляны в Резекне на рыночной площади, остальные – в Анчупанских холмах. Аналогичная судьба постигла село Барсуки Лудзенского уезда. Казни советских людей производились на территории бывшего тира айзсаргов. К этим горам в течение трех лет систематически доставлялись на машинах и пригонялись пешком люди, обреченные на смерть. Расстреливаемых ставили на край вырытой ямы вдоль подножия горы, куда сбрасывались их трупы. Здесь, на этом страшном месте, было расстреляно около 8000 человек мирного населения различных национальностей». Это информация из акта Резекненской уездной комиссии о зверствах немецко-фашистских захватчиков и их сообщников в г. Резекне и его окрестностях от тридцатого октября сорок четвертого года.
Олег молча выслушал ее, а затем произнес:
– Ты же говорила, что дед Юрьянса, возможно, работал на фашистов.
– Это ведь не точно.
– Слушай, давай о чем-нибудь другом поговорим. Мне меньше всего хочется забивать голову информацией о родственниках твоего покровителя.
– Он мне никакой не покровитель! – Мила посмотрела на бывшего мужа с обидой. – Как скажете, князь Лалин, я могу и помолчать.
– К чему это «князь Лалин»? – поморщился Олег. – Все не можешь забыть ту глупую шутку Браги?
– Ничего себе глупая шутка – силой меня притащить на какую-то хату и приковать наручниками!
– Поверь, если бы я знал, что он такое затеет, я бы ему не позволил.
– Ты оставил меня там и ушел! Хотя… – Мила осеклась. – Ты и не должен был мне помогать. Ладно, извини.
Олег покосился на нее удивленно и промолчал.
– Почему ты тогда был такой высокомерный? – спросила у него девушка, пряча планшет в рюкзак.
– Да я вообще убить тебя был готов. Сорвала нам операцию. Мы из-за тебя настоящего преступника проморгали. Да еще и Брага так тебя разглядывал… Потом все уши мне прожужжал о том, какая ты красивая и что бы он… – Олег не договорил, но Мила и так поняла, что он имел в виду.
Она едва не задыхалась от переполнившего ее волнения. Сердце трепыхалось, словно бабочка. Сначала Виктор на нее «пялился», теперь Брага… Олег даже не скрывал, что ревнует ее!
Журналистка повернула лицо к окну и позволила себе чуть заметно улыбнуться. Эта поездка была восхитительной, волнующей. И не хотелось думать, что там будет после.
Все-таки Латгалия была удивительным краем. Путешествуя по ней на машине, можно было увидеть бесконечное множество красот – как природных, так и рукотворных. Здесь оказалось много озер, богатая природа, а еще – бессчетное количество аистов. Кроме того, в этой части Латвии сохранилось немало замковых развалин. И еще Мила с печалью заключила, что это очень бедный край, население которого по большей части стремится уехать куда-то на заработки. Молодые люди проехали уже несколько покинутых людьми хуторов, и два из них даже оказались старообрядческие. Это было поистине унылое зрелище.
– А раньше здесь всю округу оглашал детский смех, – философски произнесла журналистка. – Рождались, жили и умирали целые поколения. И вот теперь все забыто и брошено.
Действительно тяжело было видеть пустующие дома, церкви, деревенские больницы и магазины. Самое грустное было то, что многие из этих домов были большими, добротными, некоторые дворы включали в себя бани, сараи, загоны для скотины, колодцы.
– Давай хотя бы в один дом зайдем, – предложила Мила.
– На обратном пути, – ответил Олег, – По такой погоде нам бы до нужного места поскорее добраться.
Утром ничего не предвещало дождя, он застал их уже в пути. Это придавало зрелищу за окном еще больше трагизма. Мила поежилась при виде заброшенного и полуразрушенного католического храма.
– Как-то не по себе, да?
Олег кивнул.
– Я в детстве много времени проводил у бабушки в деревне. Это была настоящая русская деревня с полностью деревянными домами. У нашего дома стоял деревянный резной колодец. А еще там было огромное поле с пшеницей, мы с друзьями там прятались. Помню, с бабушкой ходили за грибами в лес. И ягоды собирали – чернику, бруснику, морошку. Потом дед из брусники делал какой-то вкусный соус, который мы ели с картошкой и жареными грибами. А еще мы с бабушкой раз в неделю ходили пасти коров. Там на поле стояло какое-то заброшенное старое здание. Я боялся этого места.
– Ничего себе, – Мила с интересом поглядела на бывшего мужа. – Ты никогда такое не рассказывал.
– Там же, в деревне, я впервые покатался на лошади, – продолжал Лалин. – А зимой можно было кататься с огромных склонов на санках. И летом валяться в сене, которое дед привозил с поля. Однажды у меня пропала собака. Мы ее везде искали, нашли в сарае мертвую. Я долго плакал, не мог успокоиться. Бабушка меня утешала, и вечером, когда я лежал в постели, рассказывала сказки. Это были незабываемые времена и самое лучшее детство.
Миле стало грустно. У нее детство было совсем другим.
– Теперь бабушки живут в городах, в современных квартирах и домах. Нашим детям даже поехать будет некуда. Да и деревни уже не те. Коттеджи, заборы, машины. А в лесу кругом мусор и бутылки, – заключил Олег.
«Нашим»? Он сказал это так небрежно, вскользь, что Мила подумала – просто оговорился. И вообще «наши дети» – какое-то расхожее выражение, так часто говорят – убеждала она себя.
– Почему же люди уезжают из деревень? – задала журналистка вопрос, чтобы хоть что-то сказать.
–Так повелось, что в тяжелые времена народ перебирается в деревню, а когда все хорошо – все поголовно менеджеры в городе, – скептически заметил мужчина. – У меня друг уехал жить в родное село его бабушки. Восстановил дом, завел скотину, два поля арендовал у администрации района. А через год все его хозяйство сгорело к чертям. Односельчане обзавидовались и отомстили за то, что денег в долг не давал на пропой.
