bannerbannerbanner
полная версияПохождения своевольного персонажа. Роман-фантасмагория

Елена Андреева
Похождения своевольного персонажа. Роман-фантасмагория

Полная версия

Пролог

Приветствую тебя, уважаемый читатель, и благодарю за то, что ты решился или решилась потратить время на чтение этого романа. Возможно, ты даже дочитаешь его до конца. Книга, хотя и посвящена семейным, около-семейным и смежным темам, очень – ну просто очень – несерьезная, а местами и, страшно сказать, насмешливая. Там ты не найдешь ни глубокого психологического анализа, ни назидательных фрагментов. Слова Бернарда Шоу могут служить напутствием к погружению в чтение: «Жизнь состоит не в том, чтобы найти себя. Жизнь состоит в том, чтобы создать себя».

В добрый путь.

Часть 1

Глава 1. Конец… Или начало?

Николай Евграфович решительно включил компьютер. Если уж ему в реальности не удалось создать жизнь в соответстии с его представлением о том, какой она должна быть, он сотворит ее с помощью современных технологий (будь они не ладны). И сюжет, и персонажи, вышедшие из-под его пера, вернее компьютерной клавиатуры, завоюют сердца и умы миллионов. Уж об этом-то он позаботится, не зря же его отчество Евграфович[1].

Стук по клавиатуре напоминал то крещендо, то диминуэндо[2], что соответствовало то бушевавшему в душе Николая Евграфовича негодованию, то растекающемуся как талое мороженое сожалению. Все дело в том, что от него ушла жена, прихватив с собой, наряду с нарядами и изрядным саквояжем с косметикой, и детей – сына и дочь.

И теперь он сидел в совершенно пустом двухэтажном коттедже. Даже кошка Лукреция ушла с ними, вернее – ее унесли в переноске. А ведь еще совсем недавно оба этажа были заполнены массой звуков, которые, вопреки всем рекомендациям о здоровом сне, затихали только глубокой ночью. Николай Евграфович вспомнил, как мешали ему работать равномерные удары по боксерской груше, по которой лупил в своей комнате сын, визгливые фальшивые звуки, извлекаемые из синтезатора его дочерью, наигранно вдохновенные голоса ведущих бесконечных обучающих вебинаров, которые его жена слушала, одновременно поливая цветы или составляя список покупок в шопинг-центре. Все это страшно мешало ему. Теперь его окружала не просто глубокая тишина – безмолвие (звучит, конечно, эпично, но атмосферу передает точнее).

А все началось с того, что его жена возомнила себя художником. Нет, конечно, самой ей такое в голову никогда бы не пришло. Да и Николай Евграфович не взял бы в жены особу, способную на подобные фантазии. Во всем он винил интернет. Сам он его не очень жаловал, но жена увлеклась не на шутку и, когда не могла с ним справиться, звала на помощь сына или дочь, которые были с ним «на ты». Именно через эту паутину она нашла свою иститутскую подругу, с которой не общалась уже много лет. И это-то в конечном счете и обрушило столь тщательно создаваемое Николаем Евграфовичем здание семейной жизни.

Эта подруженька совсем заморочила, как он полагал, голову его жене. Сама она, как выяснилось, после института сменила двух мужей, забросила свой диплом, взяла в руки гитару, которой баловалась с подросткового возраста, сколотила группу из каких-то странных субъектов неопознанного пола (каждый из них представлялся то мужчиной, то женщиной, что вызывало у Николая Евграфовича вполне понятное омерзение) и отправилась колесить по свету, заливая свои фривольные песенки в уши не только тинэйджеров, но и людей старшего и даже преклонного возраста (причем последние с увлечением не только подпевали, но и приплясывали).

Все это жена с восторгом рассказывала своему супругу и (вот он – апофеоз) заявила, что давно подумывала о том, чтобы опять заняться живописью. Николай Евграфович мнил себя современным человеком, вовсе не восточным сатрапом (хотя он был и не в восторге от того, что жена так и не оставила свою работу. Он предпочел бы, чтобы ее внимание не отвлекалось на что-то за пределами его персоны, детей и дома). Тем не менее, вначале он бесстрастно наблюдал, как она покупает бумагу, краски и прочую ерунду (даже мольберт притащила, заявив, что всю жизнь мечтала писать картины за мольбертом). По вечерам же, вместо того, чтобы вести с ним задушевные разговоры, она, вперившись в экран, что-то рисовала (по ее словам, участвовала в вебинарах).

Дальше – больше. Все благодаря тому же интернету она обзавелась новой компанией – дамами в драных джинсах (это особенно раздражало Николая Евграфовича: ведь не девочки, по возрасту надо одеваться) и мужчинами в майках с вызывающими надписями. А как-то вечером она торжественно объявила, что открывается ее персональная выставка.

Николай Евграфович понимал, что открытие этой выставки не будет светским мероприятием в достойном музее или художественном салоне. Но чтоб такое!

Этот так называемый культовый клуб (прости, Господи) занимал двухэтажный домик, доживающий свой век среди таких же собратьев на боковой мощеной улочке. Правда, судя по всему, спокойно доживать им не давали, ибо все было оккупировано подобного же свойства заведениями, крошечными кафе и пиццериями.

Когда они зашли внутрь, Николай Евграфович не сразу понял, где находится. Картины развешены на кирпичных стенах с облезлой штукатуркой, кругом в беспорядке расставлены потертые пластиковые столы как из привокзальной пирожковой и продавленные разномастные кресла, с потолка свисают лампочки на перевитых проводах (последний раз Николай Евграфович видел такие в доме своей бабушки), барная стойка облицована белой плиткой a la общественный туалет шестидесятых годов.

Его и жену обступили какие-то субъекты обоего пола. Они отхлебывали из пластиковых стаканчиков и пережевывали ломтики сыра и ветчины, зажав их между большим и указательным пальцами (Николая Евграфовича передернуло от этой плебейской версии charcuterie board). Субъекты скользили по Николаю Евграфовичу вежливо-равнодушным взглядом (после представления «мой супруг») и развязно-восторженно поздравляли жену с выставкой, оригинальным стилем, необычным видением и бог знает еще с чем. Вскоре она уже запанибратски болтала со всей этой разношерстной публикой около туалетно-кафельной стойки, а Николай Евграфович топтался один, не зная, куда себя деть. Какой-то мужчина с дредами дружески похлопал его по плечу (Николай Евграфович не выносил подобной фамильярности) и со словами «у тебя (тебя! Точно они сто лет знакомы) очень талантливая жена» сунул ему в руку стакан с пивом. Это было последней каплей: Николай Евграфович вышел на улицу.

Жена прибыла домой к четырем утра. Она вошла, с размаху плюхнулась в кресло, закинув ноги на подлокотник и выудила из ридикюля початую бутылку пива (а ведь это была сумочка бабушки Николая Евграфовича, совершенно не предназначенная для такого непотребства). Жена с наслаждением отпила толику пенного напитка и мечтательно уставилась в потолок. «Как же было все замечательно! – расслабленно-восторженно произнесла она. – Зря ты так рано ушел».

Она словно не замечала, как темнеет лик ее супруга. Он уже и сам не знал, что бесит его больше: что она пришла так поздно, вернее – рано, и не чувствует за собой никакой вины, или что она провела замечательно время без него (и, по-видимому, его отсутствия даже не заметила), или что так самоуверенно отхлебывает пиво, тогда как он сидит с пустыми руками. А может быть то, что она переживает взлет, триумф, чего Николай Евграфович, несмотря на свой добросовестный труд, никогда не переживал?

Николай Евграфович не стал анализировать свои эмоции, ему просто хотелось растоптать, изорвать в клочья радостно-победное настроение жены. И он этого добился. Правда, конечный итог он не просчитал. Вместо ожидаемого покаяния она заявила, что ее уже давно тошнит от его правильного занудства, и что он так обозлился, потому что никогда ничего из ряда вон выходящего не делал.

И вот теперь Николай Евграфович сидел наедине с выжидательно застывшим курсором. Больше в доме никого не было.

Глава 2. По Риму в пижаме

Роман начал продвигаться довольно бойко. Сюжетную линию Николай Евграфович черпал из собственной жизни, а также заимствовал эпизоды из жизни своих родственников и немногочисленных приятелей. Все перипетии его сочинения как нить Ариадны должны были привести к подтверждению, разумеется, на современный лад, идеала взаимоотнощений мужа и жены, каковым была для Николая Евграфовича жизнь его родителей (редкая удача на планете). Отец – военный, менял места службы; мама, акушерка, везде находила себе работу, и везде ее окружали уважение и благодарность. Выдержанная, умеющая расположить к себе, она в семейной жизни следовала правилу: как Граня (так ласково она звала мужа) скажет, так и будет.

Николай Евграфович не видел в жизни людей, его окружающих, подобной гармонии и хотел ее воспеть (не побоюсь этого слова) в своем литературном труде. Фабула планировалась витиеватой. Главная героиня имеет бойфренда, за которого она, разумеется, собирается выйти замуж. А вот далее на каждом сюжетном завитке она сталкивается с тем, что, как и подобает любящей жене, выбирает следовать за мужем, разумеется, с готовностью отказываясь от каки-то своих желаний или устремлений. Николай Евграфович с упоением продумывал разные заковыристые ситуации, которые судьба будет то и дело подкидывать его героине, проверяя ее на верность и любовь к супругу.

 

Вот только женский образ никак не выстраивался. Николай Евграфович пытался представить, какой его мама была в молодости. Перед глазами всплывала черно-белая не очень четкая фотография: отец и мать, молодые, улыбающиеся, где-то на юге. Она в цветастом сарафане, он в белых широких брюках и соломенной шляпе. Но между теми людьми на фото и окружающей современностью была пропасть. Никакого подходящего прототипа из своего окружаения Николай Евграфович не видел, даже таких открытых, счастливых улыбок он припомнить не мог.

Брюнетка? Нет – резко и жестко. Блондинка? Как-то по-голливудски. Шатенка? Буднично. Неужели ярко-рыжая? Это слишком вызывающе.

А какого цвета глаза? Васильково синие? Избито. Очи черные? Еще более избито.

А фигура? Идеалная? Тонкая талия, длинные точеные ножки, гибкие руки? Все это уже надоело. Значит, должен быть какой-то изъян. Но какой? И изъян ли? Может, слагаемое индивидуальности?

И чем она будет заниматься? Николаю Евграфовичу всегда казалось, что работа с девяти до шести женщинам не подходит. Они должны заниматься чем-то не столь обременительным. Он отмел живопись, дизайн и все прочее около богемное, также он перечеркнул салоны красоты, парикмахерские, його-центры, фитнес-клубы, потому что сам мало, что знал об этих сферах. Традиционные уважаемые профессии врача и юриста казались для него слишком серьезными, и отнимали бы у героини много времени и энергии.

Размышления были прерваны тарахтеньем скутера и лаем соседской собаки. Это проехал по улице местный почтальон. Николай Евграфович задумчиво побрел к почтовому ящику. Как всегда – счета и рекламы. Он машинально перебирал в руках разноцветные листочки, зазывающие купить наимощнейший пылесос или наипитательнейший собачий корм. Независимо от рекламируемого товара, везде предлагалось моментально позвонить в call-centre. Николай Евграфович уже собирался листочки порвать и бросить в мусорную корзину. И тут у него мелькнула неожиданная мысль; его героиня будет работать в этом самом call-centre. Все сходится: работа интеллектуальная, общение с людьми есть, зарплата небольшая, и все это может быть без лишних переживаний оставлено ради семьи.

С именем Николай Евграфович никак не мог определиться, но после долгих размышлений выбрал имя Светлана. Сейчас девочек редко так называют, а во времена юности Николая Евграфовича оно было на пике популярности. Это имя казалось ему женственным, романтическим. И в то же время в ним слышалось что-то волшебное. Недаром его выбрал для своей героини Жуковский, и недором не жаловала церковь.[3]

Постепенно Николай Евграфович вырисовывал образ героини, однако его не покидало ощущение, что в тщательно выписываемых им эпизодах действует не человек из плоти и крови, а аморфная киселеобразная сущность, которой никак нельзя было доверить выражать идеи повествования. Тем не менее, он продвигался дальше.

После трогательных и эмоциональных описаний первого свидания, походов в театр и на концерт, знакомства Светланы с родителями бойфренда и наоборот и, разумеется, родителей друг с другом Николай Евграфович отправил Светлану и ее бойфренда, для которого он выбрал твердое и мужественное имя Влад, в первую совместную поездку. Для этого он выбрал… нет, не легкомысленный Париж, и не подозрительно-таинстванную Венецию, а основательный и гордый в своем великолепии Рим.

Восхитившись Собором Св. Петра и пообедав, разумеется, в ресторане Il Pagliaccio на берегу Тибра, Светлана и Влад вернулись в отель.

Николай Евграфович целомудренно закончил главу и откинулся на спинку стула.

В памяти всплывали фотографии красавиц из журналов жены и постеров, налепленных в комнате дочери. Все они были либо в купальниках, которые не понятно, как на них удерживались, либо в нарядах, в которых не понятно, как можно двигаться, либо в доспехах, не понятно, что прикрывающих. Мозг Николая Евграфовича постепенно переходил на альфа-ритм, калейдоскоп журнальных красавиц замедлялся и превращался в разноцветную туманность и чуть было не развеялся совсем.

Николай Евграфович уже был готов погрузиться в расслабляющую дремоту, но туманная зыбь перед глазами стала превращаться во нечто определенное. И вот проступило женское лицо. Не сказать, что миловидное, даже наоборот – резковатое, с крупноватыми чертами. Но и мужеподобным назвать нельзя было бы. Глаза обычные – серые, на носу веснушки, пусть редкие, но в каноны журнальной красоты не вписывающиеся. Но больше всего Николая Евграфовича шокировали волосы – над правым виском ядовито зелёные, а остальная голова цвета старой меди.

– Вы кто? – ошарашенно спросил Николай Евграфович.

– Я? Разве не меня вы ищете на роль главной героини?

– Моя главная героиня Светлана. Она совсем другая! – возмутился писатель. – Во всяком случае она не станет красить волосы в эти жуткие цвета!

– Не стоит делать свою героиню серой занудой. Мое имя Инга. Я в Риме с бойфрендом.

Туман рассеялся, и Николай Евграфович увидел Светлану или Ингу в полутемной комнате, видимо номере отеля, судя по отсутствию каких-либо предметов, придающих каждой жилой комнате неповторимую индивидуальность. Обстановка в духе оскудевшего ампира: широченная массивная кровать (на которой кто-то безмятежно похрапывал. Видимо, потенциальный муж, ныне в статусе жениха. Или бойфренда), Тяжеловесные портьеры цвета, скажем так, фукси, с помпонами, люстра под самым потолком, дающая света меньше, чем телефонный фонарик. Инга в пижамных панталончиках с кружавчиками и майке, на которой странно смотрелся белый воротник, напоминающий костюмы гугенотов.

Номер был явно угловой, два окна по одной стене и третье по другой. Инга подошла к этому – третьему и нырнула за портьеру. Как оказалось, за ней было вовсе не окно, а узенькая застекленная дверь, выходившая на миниатюрный балкончик. Низкая металлическая калитка, весьма условно закрытая на замок, отделяла его от уходившей вверх и вниз пожарной лестницы. Дома напротив казались плоскими и слепыми из-за закрытых ставень, только кое-где сквозь шелку в темноту выползала полоска света. На фоне серых стен она жила сама по себе, никак не связанная с комнатной лампой. Внизу виа Кавур, в этот час относительно тихая и безлюдная, уходила вдаль вереницей желтых фонарей и растоврялась вместе с ними в темноте. На самом деле она никуда не исчезала, а устремлялась к Форуму.

В ночной тишине огрушительно прорычал мотоцикл и резко подрулил к нише в доме почти под пожарным балкончиком. В нише мерцали два автомата. Как добрые самаритяне 24 часа в сутки они снабжали страждущих горячим кофе и сэндвичем или шоколадкой (правда, в отличие от евангельских прототипов они не давали пропитание бесплатно). С мотоцикла спешились парень и девушка. Они с облегчением сняли щлемы и направились к автоматам. Они с таким аппетитом прихлебывали из пластиковых стаканчиков и вгрызались в сендвичи, что наблюдавшая за ними Инга вдруг ощутила голод. Разве это раскованное выражение удовольствия от жевания изрядных кусков хлеба с ветчиной могло сравниться с чинным ковырянием в ресторанном блюде с мудреным названием? Инге очень захотелось так же запросто сжевать бутер с автоматным кофе, не заботясь о том, кто и как на тебя посмотрит и что подумает. Она сунула в карман мелочь, оглянулась на похрапываюшего Влада и перенесле ногу через загородку.

Инга с наслаждением пила горячий кофе с двойным сахаром, когда услышала сзади шаги. Некстати. Она подумала про свои пижамные панталоны и покосилась на подошедшего сзади человека. Это была девушка в джинсах, разумеется с обтрепанными дырами, и худи. Она сунула в атомат банкноту, но он выплюнул ее назад. Еще пара попыток также не увенчались успехом. Девушка сказала несговорчивому автомату что-то нелицеприятное. Но сказала она это по-русски. Инга сунула руку в карман и протянула девушке купюру: «Попробуйте эту, Может, ему понравится». Самаритянский дух творит добро и сближает людей сквозь тысячелетия. Через пару минут Инга и Катерина, так звали девушку в худи, болтали, как будто были «не первый век знакомы».

Катерина не плохо говорила по-итальянски и писала статьи, нет, не о достопримечательностях, а том, что можно посмотреть, попробовать, и где побывать в стране, чтобы прочуствовать ее, так сказать, дух – то, чего не дают туры, экскурсии и гиды.

«Хочешь, проведу тебя сейчас по центру, и ты увидишь его совершенно другими глазами?» – неожиданно предложила она Инге. Предложение было столь заманчиво, что робко мелькнувшая мысль о пижамных панталонах Ингу не остановила. Да и вообще: народу в это время мало, а туристы ходят бог знает в чем, и в таком городе, как Рим, на это никто не обращает внимания.

И они отправились. Казалось, Катерина знает Рим, как свои пять пальцев. Она показывала очаровательные уличные фонтаны (подсвеченные изнутри, они таинственно мерцали в темноте, и это свечение казалось Инге волшебным). На площади Катерина выводила из узких переулков и наслаждалась, глядя на Ингу, потрясенную открывающимся великолепием.

«Ну и напоследок», – загадочно усмехнулась Катерина. Они быстро прошли узенькой улочкой и… Инга замерла. У ней, что называется, перехватило дыхание: огромная изумрудная чаша фонтана, тритоны, гиппокампы как будто наслаждаются струящейся водой. И над всей этой переливающейся роскошью – фигура Океана, рука которого протянута в повелевающем жесте.

После пережитого эстетического потрясения стало ясно, что пора подкрепиться. Девушки свернули в переулок, и через пару шагов барочная пышность сменилась на клетчатые клеенки укромной пиццерии. Такой вкусной пиццы Инга не ела никогда в жизни!

– Это же не для туристов, это для своих, – усмехнулась Катерина.

– Куда ты дальше отправляешься? – поинтересовалась Инга, с аппетитом дожевывая второй треугольник (чего она раньше никогда себе не позволяла).

– Лечу в Белград.

– ?

И тут Катерина поведала, что, статьи статьями, но душа ее давно заворожена гравюрами Дюрера[4], она хочет предложить миру свою разгадку его символов и пишет книгу на этот счет. Инга была поражена такой монументальностью замысла, тем более исходящего не от умудренного седовласого ментора, а от девушки в дырявых джинсах.

«Знаешь, – поведала Катерина, – моя мама была в командировке в Сан-Франциско вскоре после землетрясения. Повезло же ей! (Инга такого оптимизма не разделяла, но продолжала слушать). Рассказывает, зрелище было апокалиптическое. Особенно потрясали обрушившиеся автомобильные эстакады».

И вот недалеко от одной из таких эстакад мама Катерины набрела на огромный брезентовый шатер, в котором была свалена масса книг. На них чуть не приходилось наступать, чтобы передвигаться по импровизированному магазину. Из этой свалки она выудила увесистый том с гравюрами Дюрера. Маленькая Катерина подолгу рассматривала затейливые линии гравюр, придумывая истории о том, куда едет старый рыцарь, над чем печалится женщина с крыльями и почему у нее такая тощая собака (худовата даже для борзой).

И вот теперь Катерина собирает материал об итальянских путешествиях Дюрера, а дальше устремляется в Белград, где открывается выставка его гравюр. И не где-нибудь, а в огромных подвалах старинного дворца.

Этого повествования было достаточно, чтобы Инга, дохрустев румяной корочкой, принялась (вопреки всем своим правилам) за третью порцию пиццы. Она никогда не встречала такой увлеченности, скорее – одержимости, работой.

– Давай слетаем вместе, – неожиданно предложила Катерина. – Я и Белград тебе покажу.

– Да у меня жених есть, – промямлила Инга. Ей самой это показалось сейчас чем-то малоправдоподобным.

– И с ним можно. В чем проблема?

Проблема была в том, что Инга представить себе не могла, чтобы перспектива увидеть гравюры Дюрера сподвигла бы Влада ринуться в Белград.

– Ну, надумаете – звони и присоединяйтесь. Рейсов полно. Завтра после обеда собираюсь.

Инга карабкалась по ржавой лестнице, не понимая, как она рискнула по ней спуститься. Но хорошо, что рискнула. Вечерняя, вернее, ночная авантюра в Вечном городе была восхитительна. Вот и балкончик. Инга опасливо заглянула у комнату. Влад по-прежнему мирно посапывал.

 
1Евграфий – имя греческого происхождения, на древнегреческом означает «хорошо пишущий».
2Музыкальные термины, обозначающие усиление и уменьшение силы звука.
3Церковный указ «О запрещении наречения именем Светлана». Имя Светлана отсутствовало в церковном календаре.
4Альбрехт Дюрер, один из величайших живописцев эпохи Возрождения (1471–1528).
1  2  3  4  5  6  7  8  9 
Рейтинг@Mail.ru