Елена Амеличева
Древняя душа. Драконы и Падшие
Глава 8. Дитя мира
Горан
Я – Горан Драган. Это имя вгоняет врагов в дрожь уже третью сотню лет. Но так было не всегда. Родители, чистокровные санклиты, обеспечили мне высокий статус в сообществе бессмертных с рождения. Статус, но не счастье. Моя мать Руфь любила Антуна Драгана, своего супруга, но он стал ее самым большим разочарованием, растоптав надежды и мечты, поломав жизнь. Так он поступал со всеми, всегда.
Самый известный санклит после прародителей санклитских кланов Якоба и Лилианы, детей Ангела Смерти от простой женщины. Великий Антун, собравший бессмертных воедино, он вернул им самоуважение и направил все силы на борьбу с Охотниками. Пролились реки крови, и в итоге наши враги пошли на попятную – было заключено перемирие. Весьма шаткое и условное, нам оно было более выгодно, чем Охотникам.
Именно в этот момент я появился на свет. Мать называла меня Дитя мира. Отца это злило, но по большому счету он не обращал внимания на второго сына, его сердцем безраздельно владел Януш – первенец. Рыжеволосый чистокровный санклит, брат и сам был словно огонь – опасный, безжалостный, жестокий.
Он вырос именно таким, каким Антун хотел видеть наследника – своей точной копией. Януш ненавидел Охотников и презирал людей, считая их санклитским кормом, не думая, отнимал жизни, делая исключение лишь для красавиц – их он соблазнял, влюблял в себя.
Но целью моего брата было вовсе не плотское удовольствие. Род Драганов считался плодовитым, что вообще-то не характерно для санклитов, поэтому Янушу, что игрался с девицей, частенько удавалось обрюхатить свою жертву. Для девушки это был смертный приговор – она погибала и при выкидыше, и в случае попытки избавиться от ужасного плода, и неизбежно умирала при родах.
Одному господу ведомо, что за извращенное удовольствие брат находил в этом. Антун лишь смеялся, когда появлялся еще один внук или внучка, и отправлял к кормилице-санклитке, которых было много в деревнях на землях вокруг нашего замка. Сейчас ни одного из них, насколько мне известно, в живых не осталось – перебили Охотники. Учитывая жестокий нрав, что передавался племянникам по наследству, это к лучшему – они причинили много зла.
Януш тоже был убит – отцом одной из погубленных девушек. Ее сестра заманила его в ловушку на сеновал, где уже ждали крестьяне. Скорбящий отец вогнал кинжал с костью чистокровки в грудь моего брата, и тот умер, успев все же многих из напавших утащить с собой на тот свет.
Антун был безутешен. В отместку он уничтожил ту деревню, не оставил в живых никого, лично отняв у каждого из жителей жизнь. Но удовлетворения это ему не принесло. Тело Януша отнесли в родовой склеп Драганов, отец не выходил оттуда неделю. Все, кто пытался поговорить с ним, были убиты. Прошла еще неделя и туда собралась идти моя мать.
Я умолял ее не делать этого, но безудержные рыдания подростка ее не убедили. Она крепко обняла меня и сказала, что должна это сделать. Лишь став взрослым, я понял, что Руфь приняла любовь к Антуну как свой крест, и безропотно несла его, пытаясь сделать мужа мягче, добрее, милосерднее. По иронии судьбы это значило сделать его человечнее – а людей он презирал, равно как и любую слабину в себе и окружающих.
Я проводил мать до склепа и остался стоять недалеко от кованой двери с фамильными вензелями. Руфь вновь прижала меня к себе, улыбнулась и вошла внутрь. Очень долго было тихо. Я прислушивался к этой зловещей тишине, представляя бездыханное тело матери, распростертое у ног отца.
Солнце село, по земле уже ползли щупальца тумана, холод пробирался под камзол, но к нему мне было не привыкать – отец не жаловал неженок, в комнатах сыновей камин разжигали только в лютые морозы, а в остальное время года не дозволялось даже укрываться одеялом. И зимой мы занимались утренними упражнениями босоногими и с обнаженным торсом.
Решив, что неизвестность хуже смерти, я подошел к двери в склеп. Она оказалась приоткрыта. Заглянув в щель, я не поверил глазам – отец стоял перед матерью на коленях и рыдал – взахлеб, сотрясаясь всем телом, воя и скрежеща зубами. Руки прижимали ее к себе, цеплялись за нее, словно мраморная плита пола всасывала его в себя, изгоняя из привычной жизни, отнимая силы и желание жить. Руфь гладила его по голове, закрыв глаза, из которых по лицу текли слезы.
Я вернулся в замок и стоял у окна, пока не увидел их. Сгорбленные, словно древние старики, прижатые одним горем на двоих к земле, они медленно брели во тьме, которую холодным мертвенным светом подсвечивала луна. Следующим утром моя жизнь изменилась навсегда.
– Вставай, живо! – рука отца толкнула меня, спросонок не соображающего, в плечо. – Довольно дрыхнуть!
Я вскочил, ничего не понимая и еще не зная, что детство кончилось. Навсегда.
Отныне моя жизнь мне не принадлежала. Что делать, когда и почему, решал Антун. Жесткие изнуряющие тренировки, обучение, лишь несколько часов сна в день, беспрекословное выполнение команд – словно я пес, за малейшую провинность или промах – розги, в лучшем случае.
Но самое страшное было даже не в этом. Меня обуял ужас, когда понял, что отец вовсе не из-за гибели старшего сына обратил внимание на младшего. Ему не нужен был Горан, он хотел вернуть Януша. Вернее, сделать его точную копию из того, что имелось под рукой – из меня – даже если для этого придется уничтожить все то, чем я являюсь.
Антун все делал на совесть, всегда. Он рьяно начал претворять свой план в жизнь, не желая слушать ничьих возражений. Главной целью стало искоренение из моей души всего того, что так нравилось матери, того, что у нас с ней было общим – ранимости, чувствительности, милосердия. Нам претило убийство – как раз именно с этого начал мой отец.
Те дни словно стерты из памяти. Они словно акварель, на которую пролили воду, будто кошмары, что приходят в самые темные ночные часы, это было не со мной. Не меня Антун заставлял забирать человеческие жизни одну за другой, избивая за отказ так, что не оставалось и живого места. Не меня бросал в темницу, на солому, неделями не давая даже воды. Не меня уничтожал презрительными тирадами, глядя так, словно перед ним стоял не родной сын, а лежало лошадиное дерьмо.
Это было с тем Гораном, что любил вместе с матерью встречать рассветы, замирал перед картинами кисти великих мастеров, учился тайком от отца играть на музыкальных инструментах, готовил на большой кухне, дождавшись, когда она опустеет вечером, и молился перед сном Господу, прося его сделать себя простым человеком, а не санклитом – который может жить лишь за счет человеческих жизней.
Тот мальчик умер. Антун убил его, вскрыл душу, вспоров, как пузо убитого на охоте оленя, и выпотрошил, вытащив наружу и чувствительность, и ранимость, и милосердие. Они со смачным шлепком упали на алый от крови снег – еще горячие, еще живые, но уже обреченные стать падалью, что скоро растащат стервятники.
Я стал тем, кого отец хотел видеть подле себя – копией Януша. Прирожденным убийцей, которого не трогали слезы жертв. Ничто не отражалось в моих глазах, когда очередной труп падал к ногам – а по правде, к алтарю, на который Антун возвел Януша. Меня прозвали Бессердечным, наверное, еще и поэтому, а не только из-за того, что ни один санклитский клинок, что воткнули в мою грудь враги разного пошиба, не нашел сердца. Да и было ли оно тогда в моей груди?
В двадцатом веке, благодаря развитию медицины, мне довелось узнать о транспозиции органов – зеркальном расположении сердца, печени и прочей требухи. Так что она все-таки имелось, та самая мышца, качающая кровь, в которую никто не смог вогнать клинок, потому что этот орган был сильно смещен вправо, развернут к грудине боком и размеры имел аномально небольшие. Врача, что просветил меня, в награду ждала смерть – потому что если бы эта информация стала достоянием моих врагов, я перестал бы быть Неубиваемым – так сына Антуна тоже называли.
Когда отец ломал меня, Руфь пыталась вмешиваться, вырывала из его лап, плакала, на коленях умоляла не трогать сына. Он бил ее, при мне пинал ногами, я бросался защищать, заставляя его ярость вскипать до такой степени, что мы с матерью теряли сознание от побоев.
Наверное, от того, чтобы убить меня, его останавливало только то, что тогда бессмертный сын оживет и останется подростком навсегда – а таких по санклитским правилам убивали, потому они становились умалишенными, ведь взрослый разум никогда не смирится с вечно детским телом. А вот Руфь, полагаю, умирала не раз. Но это никого не спасло.
В конце концов мать бросила меня. Ее бегство оглушило сильнее, чем самая сильная затрещина Антуна. Именно тогда, оставшись без поддержки самого родного человека, я и сломался. Вечером отец с удовольствием сообщил мне о том, что Руфь решила начать новую жизнь вдали от нас. Не глядя на него, мне пришлось затолкать в себя ужин – иначе Антун запихал бы его мне в рот вместе с тарелкой, и попросить разрешения встать из-за стола, чтобы пойти спать.
В жесткую кровать – теперь это были доски, без тюфяка, лег один мальчик. А утром с нее встал уже совсем другой человек. Вернее, не человек, а санклит – Неубиваемый Бессердечный Горан Драган.
Время шло, оно всегда идет, ему в равной степени плевать на всех – и на людей, и на санклитов, и на Охотников. Жизнь остановилась, моя душа заледенела, иногда казалось, что ее нет вовсе, а все подернутые мутной пленкой воспоминания лишь неясные сны, тайком, без ведома отца подсмотренные у кого-то нормального.
Антун женился вновь, привел в дом красавицу-санклитку Лилиану. Не знаю, почему она согласилась выйти за него, избалованнее женщины я не встречал. Должно быть, ей польстило внимание Великого Антуна, грела сердце перспектива стать своеобразной королевой санклитов. Ночами напролет из отцовской спальни доносились соответствующие медовому месяцу крики страсти. Вставала молодая мачеха поздно, порой только к вечеру. Я почти не видел ее, и меня это устраивало.
Прошло время и в опочивальне Лилианы стало тихо. Зато в остальных местах замка теперь тишины было не сыскать – разочарованная замужеством, которое, похоже, не оправдало ее чаяний, Лилиана закатывала скандалы везде, где только могла. Чаще всего доставалось прислуге, но пару раз женщина набросилась и на мужа.
В первый раз Антун ограничился тем, что рявкнул на нее так, что вздрогнули стены замка. Во второй повалил на пол ударом в лицо. А в третий подтащил ее за волосы к огню в камине и пообещал, что в следующий раз, когда ей вздумается поорать, он лично обеспечит ей причину для крика, сунув красивым личиком прямо в огонь.
Мачеха присмирела – понимала, что супруг угроз на ветер не бросает. Но скука никуда не делась, и она нашла себе новую игрушку – меня. Даже будучи наивным девственником, я понимал, чего она хочет, постоянно попадаясь на моем пути в весьма откровенных для того времени пеньюарах, приподнимающих и выставляющих на показ пышную грудь. Но судьба неожиданно предоставила пасынку Лилианы отсрочку – санклитка забеременела.
Женщина долго не могла в это поверить – ребенок был последним, чего бы она хотела. А невеселая перспектива ходить с пузом и рожать вообще сводила ее с ума. Скандалы вспыхнули вновь, но тут же затухли после напоминания отца об огне в камине. Досталось опять слугам. Дня не припомню, чтобы кто-то из горничных не рыдал в уголке – мачехе нравилось бить их, вырывать клочья волос с корнем. Думаю, прислуга откровенно злорадствовала в ту ночь, когда у Лилианы начались схватки.
Ее крики огласили все окрестные земли. Бранные слова, проклятия и требования «немедля вырезать это отродье, что разрывает меня надвое, из утробы» лились из ее рта, пока на свет не появилась моя сестренка. В тот день я впервые видел первые секунды жизни санклита. Вернее, санклитки – это была крошечная рыжеволосая девочка. Нас, ожидающих, по обычаю, за ширмой, позвали, как только женщина разрешилась от бремени.
Отец увидел полыхающую пламенем головку и вздрогнул. Во мне промелькнула малодушная надежда, что Антун займется воспитанием этого Януша номер два, а меня оставит в покое. Но когда повитуха показала ему гениталии ребенка, отец скривился. Девочка. В кои-то веки я стал не самым большим его разочарованием!
Отец взял тщедушное тельце и переложил дочь на руки смертного, что стоял рядом. Так требовала традиция – первым делом санклит должен забрать жизнь человека, чтобы жить. Мужчина-жертва начал оседать на пол. Антун взял девочку из его рук, когда жизнь была отнята, и передал следующему. Но этот остался жив. Последовал нелестный отзыв о слабости юной санклитки:
– Такая же рохля, как ты, – бросил отец. – Тоже смог в рождение убить лишь одного человека. А вот Януш в день, когда появился на свет, отнял жизнь у двадцати человек! Двадцати! – он развернулся и, даже не глядя на Лилиану, ушел.
Крошка заплакала – тоненько, как котенок, запищала. Но она никому не была нужна. Мать отказалась даже смотреть на нее. Отец тоже ни разу на моей памяти в детскую не зашел. Няньки и кормилицы менялись едва ли не каждую неделю – выносить характер Лилианы не мог никто, даже за большие деньги.
У малышки Катрины остался только брат, сердце которого ей удалось немного отогреть. Проявляя чудеса изобретательности, я прокрадывался в детскую ночами, рискуя быть пойманным и отправленным за непослушание в темницу, укачивал девочку. Ей было также одиноко, как и мне. Наверное, поэтому мы привязались друг к другу.
Отец стал часто уезжать из замка. Зачем – ни я, ни Лилиана не осмеливались спросить. Да ни одному из нас, собственно, и дела не было. Меня радовали передышки, мачеха тоже предпочитала находиться подальше от ненавистного супруга – думаю, еще и потому что не хотела больше рожать. Однажды ночью, когда кроха тихо плакала, я забрал ее к себе в комнату, пользуясь тем, что отец был в отъезде. Лилиана пришла к нам и посмотрела на дочь, что спала на моих руках.
– Совсем на меня непохожа! – женщина сморщила носик. – Вся в Драганов пошла. А этот ужасный цвет волос! Такой только шлюхе подстать!
– Она красавица, – не согласился я.
– Думаешь, что-то и от меня ей досталось? – Лилиана вновь всмотрелась в личико дочери, поняв мои слова по-своему.
Мне пришлось напрячь все силы, чтобы не захохотать в голос.
– Знал бы ты, Горан, как мне одиноко, – мачеха придвинулась поближе. Ее глаза налились слезами, пухлые губы задрожали. – Твой отец такой холодный!
Я отодвинулся, с тоской понимая, что никуда от нее не денусь. Юношеская плоть бурлила, а рядом расхаживала красотка с такими формами, что все мысли вылетали из головы, перемещаясь в нижнюю часть живота. Естественно, она получила то, что хотела, совратив пасынка. Я презирал себя, но ничего не мог поделать. Лилиана приходила в мою спальню, когда ей это взбредало в голову. Но однажды отец все узнал.
Он вышвырнул нас обоих на улицу, и поделом. Но хоть меня и съедало чувство вины, неожиданно все обернулось к лучшему. Я получил свободу! Это было такое пьянящее и неожиданное ощущение, что не сразу удалось понять, что название у него – счастье! Весь мир был моим, делай, что хочешь! Так много перспектив, что сначала я даже растерялся. Несколько лет ушли на путешествия. Затем открыл таверну в Италии.
А потом отец решил меня простить. И все стало, как прежде. Много лет под маской, жестокость, убийства. Я был закрыт ото всех. Никого не пускал в душу. Женщин было много. Лилиана делала все, чтобы меня вернуть, но это лишь смешило меня. В жизнь вошла Роза, родила мне двойняшек. Но и детей, и ее саму убили. Я ожесточился окончательно, настолько, что отдалился даже от отца, сильно сдавшего к тому времени. Он отошел от дел, возглавить клан должен был кто-то другой. Я вспомнил, что мечтал об этом с детства. И тут появилась она.
Саяна!.. Моя слабость и сила, единственная любовь за три сотни лет! Оказалось, я скучал по ней все эти долгие тоскливые годы, даже не зная об этом. Именно ей отдал свое сердце Неубиваемый Бессердечный Горан Драган, положив его в нежные ладошки. Мне пришлось спасать девушку со скалы, по которой она, смертная, ползла без страховки, рискуя упасть и разбиться. И как только утонул в ее огромных глазищах, путь назад был отрезан.
Я понял это не сразу. Волей судьбы вынужден оказался посадить Саяну под замок, для ее же безопасности. Но какая-то сила неудержимо влекла к ней. А рядом с девушкой мое сердце рвалось прочь из грудной клетки, словно хотело выпрыгнуть в руки к той, которой отныне и навеки принадлежало. Я чувствовал себя подростком рядом с объектом первой любви, охрипшим, со вспотевшими ладонями, глазами, что наполнялись слезами и полыхающим внутри счастьем – она рядом!
Санклиту нельзя любить смертную – мало того, что он опасен для нее, может убить одним прикосновением, а в случае беременности смертельный исход неминуем, так еще существует проклятие. Иногда бессмертный встречает женщину, что становится его наваждением. Одержимый ею, санклит не может находиться вдали от любимой, лишь рядом с ней может дышать. Такую женщину называют Карой Господа. Чаще всего она боится и ненавидит бессмертного, который ее жаждет сильнее всего на свете. Кара Господа умирает, когда заканчивается ее земной срок, и душа санклита умирает вместе с ней. Он оказывается обречен на муки тоски по той, кого уже никогда не сможет вернуть.
Поэтому как бы мне не хотелось признавать, что Саяна – моя Кара Господа, все же пришлось это сделать. Когда она попыталась сбежать, меня ошпарило немыслимой болью. Но в тот же вечер мы впервые поцеловались – да, более непоследовательного и непредсказуемого существа на свете не сыскать! Держать ее в объятиях, изведать вкус губ и наслаждение от прильнувшего горячего тела, упиваться ее стонами! И остановиться неимоверным усилием воли, рыча от желания!
Я принял тот факт, что люблю девушку так сильно, что не могу дышать вдали от нее, а рядом с ней схожу с ума от счастья. Словно нырнул в омут, отдав все на волю Господа. И оказалось, что Саяна тоже любит меня! Мы были так счастливы! И так несчастны, когда испытания посыпались на нас со всех сторон. Сколько раз пришлось расстаться, не сосчитать! Но любовь оказалась сильнее всего!
Пережитое навсегда останется в моей памяти. Каждый момент я бережно храню и яростно охраняю от нападок безжалостного времени. Мое сердце сжимается от боли, когда вижу глаза любимой, у которой отняли наше сокровище – воспоминания обо всем, что нами пережито. Сделаю все, что смогу, чтобы вернуть Саяне каждый драгоценный момент! А пока сберегу, укрою ее от невзгод, спрячу ото всех – мою любимую, родную, желанную! Половинку нашей Древней души…
Глава 9. Ягодки
Саяна
Утром меня разбудили крики, что показались знакомыми. Это из сада? Я встала, накинула халатик и подошла к окну, которое распахнула на ночь из-за жары – не хотелось включать кондиционер, искусственный холод мертвый. То, что происходило в саду, заставило замереть, заглядевшись. Мужчины и женщины в спортивных брюках и майках, разбившись на пары, обменивались ударами. Я искренне пыталась сосредоточиться на их тренировке, но все они отошли на задний план, когда в центр лужайки с коротко подстриженной травой вышли Горан и Нико.
Несуразный богомол атаковал первым, так умело управляясь со своими длинными конечностями, что во мне екнуло сочувствие к Драгану. Но, как оказалось, зря – мощный, высокий санклит играючи уклонялся от его атак, мгновенно переходя в нападение. «Градус» схватки рос, мужчины двигались все быстрее, я едва успевала следить за их выпадами, настолько поглощенная происходящим, что мое собственное тело вздрагивало каждый раз, когда Ковачу все же удавалось задеть Горана. Мы будто двигались вместе с супругом, деля ощущения пополам.
Мужчина тоже, похоже, заметил что-то странное и остановился. Тяжелое дыхание, мокрые пряди, горящий взгляд. Как же он хорош! Я закусила нижнюю губу, сжав подоконник. По телу огненными мурашками пробежались вчерашние ощущения, когда супруг прижимал меня к кровати и целовал, заставляя желать его каждым миллиметром полыхающей кожи.
Драган замер, не сводя с моего лица взгляда. Шальная улыбка расцвела на его губах – которые так хотелось вновь почувствовать на вкус! Еще вчера днем меня плавила обида на него, а теперь не могу даже воскресить в памяти те ощущения, все сметает лавина нежности и страсти! Будь он сейчас рядом!..
– Иди уже, – Нико рассмеялся, – все равно думаешь не о тренировке! Ох уж эти бабы! – богомол поманил к себе блондина. – Спиридон, ты следующий.
Но эта схватка меня не интересовала. Я отошла от окна, поправила одеяльце на малышах, которых вчера уложила спать в колыбельку, и прислушалась к шагам в коридоре. Это он. Стук в дверь. Немного повредничаем, помолчим, не все ему надо мной издеваться! Повторный стук.
– Да.
– Доброе утро, Саяна. – Санклит вошел в комнату.
Еще какое доброе!
– Отлично выглядишь! – близко подходить не стал, но я и отсюда учуять могу – успел заскочить в душ. Представляю, с какой скоростью Горан мылся, чтобы так быстро прийти! С губ сорвался смешок. – Хорошее настроение? – он осторожно подошел ближе и меня окутал его парфюм – надежные древесные нотки, властные мазки мускуса и чувственный шлейф с горчинкой – аромат такой же, как и сам Драган.
– Ага! – я кивнула, утопая в глазах, в которых чертенята отрывались по полной, и тоже сделала шаг вперед. Мужчина облизнул пересохшие губы и убрал руки за спину. Это тебе не поможет, дорогой! Нравится дразнить жену, да? Отлично, давай поиграем в «я не такой, я жду трамвая!» Посмотрим, сколько ты выдержишь!
– Ты завтракала? – голос Горана был хриплым.
– Нет. Так голодна – со вчерашнего вечера, кто бы знал! – промурлыкала я, бессовестно строя глазки. – Покормишь?
– Разумеется. – Он стиснул зубы, заходили желваки.
– Тогда бери колыбель и идем. – Было несложно пройти так близко, чтобы задеть его. От меня не укрылось, как мужчина жадно втянул воздух. Ох уж эти их дворянские заморочки, понятия о чести и прочее! Мазохизм сплошной! – Так ты идешь? – уточнила я, обернувшись у двери.
– Иду. – Прорычал он и двинулся ко мне, бормоча под нос, – Господь, дай сил!
Говорят, кухня – женская сцена. Что ж, наша уютная кухня с деревянной мебелью и белыми каменными столешницами помогла мне начать спектакль. Как приличная девочка, я уселась за стол, и с удовольствием начала кушать кашку с изюмом – медленно, ложечку за ложечкой отравляя ее в рот. Горан, сидевший напротив, стоически за этим наблюдал. Кружка кофе, который он пил, стучала время от времени о его зубы.
Но этого бессовестной супруге оказалось мало. Я попросила фруктов и закатила глаза, застонав, когда сочная вишня лопнула во рту терпко-сладким вкусом. Следом пошел виноград, а потом и клубника. Побледневший Драган поставил чашку на стол и снова стиснул зубы. Его стойкость уже начала меня обижать! Ну уж нет! Тогда повысим градус!
Я встала и медленно подошла к нему. Он оглянулся на дверь, но сбегать было поздно – супруга уже стояла между его широко разведенных коленей.
– Безумно вкусные! – мои пальчики с зажатой вишней приблизились к его рту. – Попробуй! – вишенка скользнула внутрь его рта. Мягкие губы замерли на моих пальцах куда дольше, чем требовалось. Стон Горана заставил застонать и меня. – Вкусно, да? – прошептала я, уже практически прижимаясь к нему.
– О, да, – эхом отозвался санклит, вынув изо рта косточку и положив ее на стол. Горячие ладони легли на мою спину. Вулкан, а не мужчина!
– Попробуй клубнику! – ароматная ягода отправилась в его рот. Не выдержав, он перехватил мою руку и поцеловал сначала запястье, а потом каждый пальчик, заставив задрожать от желания.
– Рада, что тебе понравилось. – Я выскользнула и отошла от него. Он встал и направился следом за мной. – Драган, если твои глаза будут так гореть, огнетушитель возьму! – предупредила я.
– Не поможет! – фыркнул он, сделав еще шаг ко мне.
– Попробуем? – отступаем назад. Ой, уже некуда – столешница холодит попу, которая нашла, похоже, себе приключения!
– Бессовестная! – мужчина прижался ко мне всем телом, дав почувствовать свое желание. – За что так мучишь мужа? – стальное кольцо питоном медленно сдавило талию. – Ведь остатки разума растерял уже! Так по тебе соскучился, злая моя!
– Соскучился? – руки обвили его шею.
– Даааа, – выдохнул санклит, поцеловав в висок.
– Сильно?
– Безумно! – он обжег дыханием шею. – Как ты пахнешь, это… Лучше всех духов! – губы слегка прикоснулись к коже. – С ума сводишь! – мужчина спустился ниже, лаская поцелуями ключицу, встал на колени и уткнулся лицом в мой живот, застонав. – Останови меня, любимая! Умоляю! – простонал он. – Саяна, останови!
– А если не хочу тебя останавливать? – едва слышно прошептала я.
– Прошу прощения, – пришел на помощь мужской голос.
Мы с Гораном посмотрели на Нико, что замер в дверях.
– Вы меня, конечно, проклянете, – он усмехнулся. – Но к Саяне пришли.
– Кто? – все еще прижимая к себе Драгана, стоявшего на коленях, я попыталась сосредоточиться.
– Данила Хан.
– Что ему нужно? – Горан напрягся.
– Он хочет поговорить с Саяной. – Ковач вздохнул, но договорил. – И он привел Алекса.
– Что?! – прорычал мой санклит, в одно движение рывком поднявшись на ноги. – Он совсем ополоумел?! И ты пустил эту тварь в наш дом?!
– Вчера ты говорил, что это мой дом, – уточнила я.
– Твой, но… – Горан вновь притянул меня к себе. – Саяна, Алекс столько зла тебе причинил!
– Нам, – вновь пустилась в детали я. – Но Данила пришел ко мне, так что позволь нам поговорить. Вернее, твое разрешение вовсе не требуется.
– Знаю, логичная моя. – Супруг помрачнел. – Но разреши хотя бы Орлова отсюда вышвырнуть к черту!
– У черта он уже был! – сами собой проговорили губы. – О чем это я сейчас, только что?
– Только ты знаешь, – Драган нахмурился.
– Если бы. – Я покачала головой. – Идем.
Данила – если не ошибаюсь, глава Охотников, широко улыбнулся, когда я подошла к нему, скучающему в холле. Глаза засияли, а пухлые губы сложились в такую улыбку, что мне невольно вспомнились размышления на тему, что же у нас все-таки было. Надо будет кого-нибудь спросить. Но не Горана. Он, сжимающий колыбель, и так сдавленно рычал, глядя на незваного гостя.
– Здравствуй, Саяна, – Хан мельком кивнул моему супругу. – Драган.
– Хан. – Последовал ответный кивок.
– Прости, что пришлось тебя потревожить. Но это на самом деле очень важно и не терпит отлагательств.
– Настолько важно, что ты притащил к Саяне Орлова?! – ядовито уточнил Горан.
– Увы, да.
Я покосилась на мужа. Он хмурился и, похоже, был всерьез обеспокоен. Кажется, Ангел знает меньше всех присутствующих. Ох уж эти мужчины с их вечными попытками защитить своих женщин! Когда они поймут, что слабый пол им частенько может фору дать? Мы сильные, хоть хитрим и не показываем этого.
– Алекс отказывался говорить, пока не увидится с тобой. – Пояснил Данила.
– Я готова с ним увидеться.
– Не уйду, – процедил Драган, когда мой взгляд остановился на нем. – И не проси!
– Не буду. Но обещаешь не вмешиваться?
– Пальцем его не трону, – обещал муж, но тут же мрачно уточнил, – если не появится необходимость!
– Ну, хоть так. – Я вздохнула. – Где он, Данила?
– В машине. – Хан коротко переговорил по телефону и через минуту в сопровождении моей охраны в дом ввели Орлова – в наручниках. Нико и Спиро встали по бокам, держа его под локти.
Наши с Алексом взгляды встретились. Меня словно ударили в солнечное сплетение. По лицу потекли слезы. Не думала, что это будет так больно!
– Саяна! – прорыдал он, рванувшись ко мне, но санклиты удержали его. Я отступила и прижалась спиной к груди Горана. Стало легче. Он поставил колыбель на пол и сжал стальное кольцо на талии. Так еще лучше.
– Чего ты хотел? – пришлось заставлять себя вновь посмотреть на Алекса.
– Попросить прощения, – тихо ответил он.
– Такое не прощают! – рявкнул Драган.
Во мне полыхнул гнев. Сбросив его руки с талии, я развернулась к санклиту лицом и так, чтобы слышал только он, прошептала:
– Не тебе говорить о прощении, не находишь?
– Ты права. Но то, что сделал он…
– Он это со мной сделал.
– Серьезно? – Горан с горечью усмехнулся. – А как же я? Как же вот эти крохи, что рыдали месяц, звали маму?!
Он прав. Я опустила глаза. Стало стыдно.
– Прости.
– Родная, все хорошо. – Его взгляд обнял теплом, когда снова смогла посмотреть на него. – Ты же знаешь, все от тебя приму. Вернее, знала.
– Можно тебя ущипнуть, муж?
– З-зачем?
– Чтобы убедиться, что ты реальный. А то кажешься слишком уж идеальным!
– Невозможная женщина! – он улыбнулся.
– Позже покажу, насколько реальна!
– Господь, дай сил!
– Он тебе не поможет, – ухмыльнувшись, я отвернулась и посмотрела на Алекса. Подошла к нему ближе и попросила охранников:
– Отпустите его.
Спиро глянул на Ковача, тот пожал плечами и отошел в сторону. Блондин с явной неохотой последовал его примеру. Надо будет с ним попозже разобраться, оборзел мальчик. Они, вроде бы, моя охрана. Значит, и подчиняться должны мне. Нико это понимает, а вот Спиро не особо. Но не это сейчас важно.
– Сними наручники, Данила. – Я посмотрела на Хана. Тот неодобрительно скривился, но «браслеты» все же снял. – Давай отойдем, Алекс. – Мы встали на ступеньки парадной лестницы. – Горан прав, такое не прощают. Не только я страдала. Но и мой муж. Дети. Зачем, Алекс? Чтобы ты потешил свое эго?
– Я… – Он поднял на меня глаза. – Саяна, я от тоски по тебе с ума сошел! Уже и не понимал, что творю. А тут он…
– Кто?
– Вариант этот, с водой Леты. – Орлов отвел глаза.
А ведь Охотник что-то не договаривает. Я усмехнулась. Кто бы сомневался!
– Сэмуэль нас как раз в ад отвел, тебе помогать… Она там текла, проклятая, не удержался. Потом все время тебя с Драганом видел, он светился от счастья рядом с тобой, как сейчас! Я все время вспоминал наши ночи, малышка! Твои губы, стоны, аромат волос!
Его жадный взгляд заставил отступить, я оступилась на ступеньке, едва не упала, но он поддержал меня.
– Не смей!!! – Горан за мгновение оказался рядом, оторвал его от меня, с размаху врезал ему кулаком в лицо, коленом в живот и отшвырнул подальше. – Мерзавец!
– Хватит! – я преградила ему дорогу, когда мужчина двинулся к Алексу. Никто другой помешать ему не решился. Да уж, Драган и впрямь был страшен в гневе! Но во мне страха перед ним не было – подозреваю, как и всегда. – Стой! – рука легла на грудь, что ходила ходуном. Горяченная! Зимой ему цены не будет! Муж накрыл мою ладонь своей и заглянул в глаза.
– Он не обидел тебя, родная?
– Просто с лестницы чуть не навернулась, Горан, он лишь помог! – я рассмеялась. – Прости, не трепетная лань, едва на задницу не шлепнулась!
