Елена Александровна Белова
ПРОСТИтутка, или Долгая дорога к Богу.

Олег с Олей танцевали не на сцене, а прямо в зале, по середине зала-бара. Все люди плотным кольцом обступали их. Они производили такой фурор, что затмили и мимов, и факиров. Скоро стало понятно, что люди приходят смотреть именно на их танцы.

Оле стали дарить цветы, как настоящей артистке. В клуб часто приходили девушки с корзинами цветов для продажи. Они довольно навязчиво приставали к клиентам: "Купите цветы для своей дамы". И продавали их с огромной наценкой. Их все ненавидели потому, что они всех: мужчин и женщин ставили в неловкое положение. Но теперь и они понадобились посетителям. Мужчины охотно покупали цветы и преподносили их Оле.

Специально для этих танцев Ольга купила новый костюм: бюзгалтер, плюс очень коротенькая юбочка-клёш, плюс трусики – всё чёрного цвета и обильно расшито серебряными стразами, от чего костюм смотрелся не как чёрный, а как серебряный. К нему она купила серебряные туфельки специально для бальных танцев. Как же в них было удобно и легко после "стрипов"! – Только из-за этого стоило перейти из разряда стриптизёрши в разряд нормальной танцовщицы.

У Оли наступили звёздные дни. Пик её популярности произошел в тот момент, когда на третьей зажигательной Сальсе во время кружения, её юбочка отлетела с неё и ни она, ни её партнёр ни на мгновение не остановились. Оля продолжала кружиться в трусиках с серебряными стразами, демонстрируя свою кругленькую попку во всей красе. Публика ревела!

Глава 4. Шар.

Дома, в своей коммунальной комнате Галициной было очень одиноко. На работе ей не приходилось скучать, но как только она приезжала домой…, высыпалась. В понедельник и во вторник у неё был выходной и в эти дни было особенно одиноко. Она была совсем одна. Куда-то, ходить одной – глупо. Да и куда? – ей работы хватало.

В свои выходные Оля звонила в станицу. Счета за её междугородние разговоры приходили по три тысячи в месяц, а за саму комнату Ольга платила полторы тысячи. Но Галицину эти суммы вообще не беспокоили – ей эти разговоры были нужны как воздух.

Она звонила всем. Начинала, конечно, с мужа. Она считала его своим мужем и была уверенна, что любит его, хотя про любовь они уже не разговаривали, а всё больше как старые друзья. Оля понимала, что он кого-то трахает в её отсутствие: кого-то одну, а может и не одну – такой уж он человек – кабель. Он тоже понимал, что Ольга не в монастырь ездит и естественно редко или на постоянной основе с кем-то спит, но никто из них не хотел приближаться к подобной теме, слишком болезненная она была для обоих.

Часто Оля звонила домой к маме и Леночку звали к телефону. Леночке было уже четыре годика, она ждала маму. Мама, в свою очередь обещала ей скоро приехать, спрашивала, как у неё дела, говорила, что любит её и спрашивала, что привезти. Оля старалась придерживаться такого графика: три месяца в Питере – месяц дома. Меньше в Питере не было смысла находиться, съём квартиры и надо было заработать денег, чтобы потом месяц жить безбедно и привезти подарки дочке. И в станице не получалось быть больше, опять же потому, что в Питере проплачивалась комната и деньги очень быстро заканчивались. А Леночка жила и ждала маму, которая, когда приезжала, большую часть своего времени проводила в любовных играх с её папашей и в пьянках со своими друзьями. Хорошо, хоть пьянки были цивилизованные – в барах и собой Ольга брала Леночку, которая отдыхала вместе с её друзьями: кушала вкусненькую еду, пила вкусненький сок, вечерами танцевала с мамой, когда в баре под открытым небом начинались танцы. Благо ещё, что Ольгины друзья были не самыми плохими людьми: почти не матерились при девочке, беседы тоже были довольно приличные, без пошлостей, скорей философские – о жизни.

Однажды Ольга вечером в центре купила Леночке большой воздушный шар в виде зайца. Был праздник станицы – это большой там праздник и поэтому продавали такие шары. Оля днём гуляла с дочкой, кушали всякие вкуснятки, ходили на концерт, а вечером купили этот шар и отправились в бар вместе с Ольгиным друзьями. Леночка была счастлива! Она и за столом в баре под открытым небом сидела, держа в одной руке шар, а другой пила сок. Мама предлагала шар привязать за стул, чтобы у Леночки освободилась ручка, но девочка не хотела расставаться с шаром ни на секунду

И тут один из друзей ткнул своей сигаретой в шар, не специально, конечно. Просто что- то эмоционально рассказывал, немного размахивал руками и.... шар лопнул. Горю девочке не было предела. Скромный и тихий ребёнок рыдал так, будто бы на его глазах убили маму. Леночка была безутешна. Как её все только не успокаивали – девочка плакала будто бы за все обиды своей жизни – так оно и было. Её горе поймёт только тот, кто был на её месте. Девочка живёт ожиданием мамы, когда она приедет и вот мама дарит ей большой красивый, замечательный шар, в нём заключена вся мамина любовь. Девочка хочет быть с этим шаром всегда потому, что мама снова уедет, а шар, в котором заключена мамина любовь останется с ней. В этом шаре частица мамы и их счастливого дня, а тут этот пьяный мамин друг, которому мама и так уделяет гораздо больше внимания, чем дочери, берёт и убивает эту частицу маминой любви, которую девочка хотела оставить у себя. Её горю не было предела. Мама обещала, что купит ей новый шар завтра, но девочка не хотела новый – в нём уже не будет этого счастливого дня, когда они гуляли вдвоём с мамой, так долго – целый день! пока вечером не появились её друзья.

Когда Леночке было уже двадцать два года, и они гуляли с мамой по Питеру, Леночка увидела у мальчика большой воздушный шар и сказала маме:

– Я тоже хочу такой шар.

– Хорошо, пойдём я куплю тебе.

– Забери у мальчика для меня, – пошутила Леночка.

Леночка не могла бы объяснить почему она в двадцать два года хочет шарик и почему она хочет, чтобы именно мама ей его дала, и не просто купила… А Ольга уже в свои сорок два знала, что тот пропалённый шар запал девочке в душу, подсознание, в психику. И дело ведь не в шаре, а в том, что так мало было дней в жизни девочке, которые она проводила с мамой.

Глава 5. Кофе.

Ольга звонила не только мужу и маме с дочкой, но и своим подружкам и друзьям. Точнее одной лучшей и на тот момент уже единственной подруге и единственному старому другу.

Как-то, часов в девять вечера Оля позвонила Марии Жиронкиной, той самой своей лучшей подруге, которая жила в соседнем подъезде от мужа. Маша взяла трубку, но разговаривала как-то не охотно, Оля это сразу поняла:

– Ты, что там, не можешь разговаривать, занята чем-то?

– Да, у меня голова болит, выпила сейчас Цитромон – пойду спать, – ответила Маша.

Они попрощались. Ольга потом позвонила мужу. Они болтали о чём-то – ни о чём, тут он сказал:

– Подожди, кто-то пришёл, в дверь стучат.

Он пошёл, открыл дверь и сразу вернулся к телефону:

– Это Маша пришла.

– Кто?! – обалдела Оля.

– Жиронкина, кофе пошла варить. Хочет покурить с кофе, – спокойно ответил Александр, ничего не подозревая.

– А она знает с кем ты сейчас по телефону разговариваешь?

– Да нет еще. Она сразу на кухню пошла со своим кофе.

– А ну ка позови мне её к телефону.

– Привет, – раздался через какое-то время голос Жиронкиной в телефоне.

– Это так у тебя, Маша, голова болит? Пошла спать? Куда ты пошла спать, к моему мужу?

– Да ладно, чё ты. Просто очень курить захотелось. А голова у меня болит, когда давление падает, вот я с кофе и пришла.

– Да, кофе способствует хорошему сну. Маша, не делай только из меня дуру, я очень этого не люблю. С тобой, в принципе, всё понятно. Смотри не поймайся с поличным, а то ведь я не посмотрю, что ты будущий следователь или еще не известно кто ты на самом деле и кем ты станешь.

– Да ладно. Чё ты? – заладила подруга.

– Всё. Александру трубку отдай.

"Я скоро приеду." – угрожающе объявила Ольга мужу.

Когда Галицина приехала домой, она, как обычно, забрала Леночку от мамы, и они поехали жить к папе.

В рабочие дни Александр ходил на работу, а Ольга с Леночкой были дома, как обычная нормальная семья, только на месяц.

А по пятницам, как и вся станица от 20 до 40 лет, у кого были на это деньги, ходили в ночной бар. Клубом это нельзя было назвать: там не было ди-джея и стробоскопов. Это был станичный кабак: там половина контингента были колхозники, в буквальном смысле этого слова. Они зачастую приходили туда в резиновых тапках, кто надевал эти тапки на носки, а многие просто на грязные ноги. Эти люди были, как правило в пляжных шортах по колено или таких же бриджах. Но кабак, армянин Маис Арестович, строил для приличной публики, он вполне мог бы располагаться в портово-курортном городе, а не в колхозной станице. В нем были построены отдельные беседки, увитые виноградом – vip столы, сцена в виде раскрытой раковины, на которой располагалась аппаратура для танцев, туалеты настоящие, цивилизованные, а не био, как в других барах станицы. Хорошие ручки на этих туалетах местное население не уставало скручивать себе домой, хозяин бара не мог понять, как так можно? В итоге Маису Арестовичу пришлось на двери в туалеты прикрутить обычные амбарные крючки. Как-то, уложив Леночку спать в десять вечера и включив свет в половине квартире, на случай, если Леночка проснется пописать – они так делали уже очень давно и часто, Ольга с Александром, с другом Виктором Куйбышевым и Марией Жиронкиной, которая продолжала оставаться другом семьи, отправились в кабак к Маису Арестовичу. Они заняли одну из беседок, выпивали, кушали, всё как положено, но вскоре стали происходить непонятные вещи.

Мария с Александром сидели, как бы, по одну сторону стола, а Ольга с Виктором по другую – напротив. Тут Мария повела Александра куда-то из беседки поговорить наедине.

– Витька, – обратилась Ольга к другу, – что-то я не поняла, что это было? Жиронкина увела Комарова в кусты, в наглую, при мне, не спросив у меня разрешения?!

– Да, ладно, Малая, не парься. Ну попристаёт она к нему, она же как сучка во время течки – ты же её знаешь.

– Да нет уж. Я пойду их поищу.

Ольга обошла все подворотни большого по территории бара, но их не нашла. Вернулась в беседку – они сидели там.

– Маша, что это было? Ты какого хрена уводишь моего мужа под заборы? – Оля хотела продолжить, но Мария сразу начала отвечать:

– А что? Ты его не ценишь! Такой хороший мужик страдает.

– Что?! -обалдела Ольга от наглости подруги. – Так ты решила его утешить?!

– А может и решила, – пошла в наступление Мария, и тут же схватила Александра за руку и поволокла его снова из беседки.

Тот послушно пошел.

– Витька, что за херня происходит? Они, что вообще страх потеряли? – снова обратилась Оля к оставшемуся другу.

– Да не нервничай ты, пусть ебутся. Ты все-равно скоро уедешь в свою красивую жизнь в Питере, а они дальше будут здесь ебаться. Не красиво, конечно, что она уж прямо при тебе…

Олю объяла паника и гнев. Она уже не слышала, лепет Куйбышева. В лице у неё горел огонь, в груди сердце бешено билось. В мыслях пробегали фразы: "Сука! Как она могла? А он? Он же пошёл! Бросил меня здесь и пошёл? "

– Витька, почему их так долго нет, где они? Уже он мог её трахнуть под забором, и они могли вернуться.

– Да, наверное, они домой пошли.

– Как домой? Ничего нам не сказали и пошли вдвоем к нам домой? Трахаться в квартиру, где спит моя дочь?

При осознании этой мысли Ольга вскочила, схватила начатую бутылку шампанского и почти побежала из бара. Куйбышев за ней. Галицина шла очень быстро, иногда выпивая глоток из бутылки и нервно куря.

– Ну, Малая, расслабься. Если мы будем так быстро идти, то застанем их прямо во время ебли – мы им помешаем, – невозмутимо продолжал лепетать свою чушь Куйбышев.

– Так я и хочу их застать! – почти орала Оля, – а то, сука, ходит она ночами кофе пить…

Когда Ольга по лестнице в подъезде поднялась почти к квартире, то дверь в квартиру открылась и из неё вышла Маша. Ее на пороге провожал Александр, Маша улыбалась Ольге в лицо.

Дальше все происходило еще быстрее, чем Ольга шла домой: Галицина молча схватила Машу. Как коршун добычу в своих когтях она потащила ее со второго этажа вниз на улицу. По пути ей преградил дорогу Куйбышев, пытаясь остановить, но Ольга с огромной силой, как будто в нее вселилось какое-то иное сильное существо, оттолкнула Куйбышева одной рукой, а второй, не выпуская свою жертву, продолжала ее тащить, такой сильной хваткой, что та, поняв, какая сила ее тащит по-настоящему испугалась, и начала осознавать, что недооценила соперницу.

Ольга, вытащив, будущего следователя и дочечку богатеньких родителей на улицу, стала технично ее избивать. Куйбышев еще пару раз пытался помешать, но досталось и ему. Он бросил эту затею.

Ольга, избивав свою жертву иногда говорила фразы типа: "Сука. За лохушку меня держали?" Комаров, почему-то, не вышел из подъезда, а наоборот зашел обратно в квартиру.

Жиронкина, естественно, орала от боли и от ужаса. В какой-то момент она стала орать: "Мама, мама!". На ее крик в три часа ночи из соседнего подъезда выбежала ее мать. Та, еще постояв несколько секунд, чтобы оценить обстановку, сказала:

– Оля, отпусти ее. Я ей сама дома все объясню.

Оля остановилась и, уставшая, пошла домой спать. В квартире она молча бросила одеяло на пол, давая понять Александру, что он – собака сейчас будет спать на полу, и сама быстро уснула, укутавшись в плед.

Леночка не проснулась

На следующее утро Комаров стал что-то лепетать, типа: "Ничего не было. Зря избила человека". И тут Ольга поняла почему он даже не вышел из подъезда, а наоборот ушёл в квартиру! Не пошел защищать от побоев девушку, с которой только что убежал от жены. Не пошел остановить жену, чтобы ту не посадили. Он ушел, чтобы не быть свидетелем! Когда Жиронкина напишет заявление и начнется расследование, он честно скажет, что был в квартире с маленькой спящей дочуркой, а что там его пьяная жена с подружками вытворяет он не знает – ничего не видел. Он положительный персонаж, а жена алкоголичка и психопатка.

– Послушай, – перебила лепет Александра Ольга, – меня все это уже не интересует. Я пробыла здесь две недели. Через две недели я уеду. Эти две недели я должна побыть со своей дочерью. Поживу я здесь. У своей матери я жить не могу и не хочу. Ты можешь делать все что хочешь вне этой квартиры, пока мы с Леной здесь. Дай нам дожить спокойно эти две недели. Чтобы не этой твари, ни твоей мамаши на пороге не было. Я понимаю, что это ваша квартира, но все, что в этой квартире – мое и я имею право дожить здесь со своей дочерью эти две недели. А потом я уеду, а дочь отправится снова жить к бабушке, а ты дальше будешь здесь ебать своих шлюх.

Глава 6. Чесотка.

В кабаре Оля сидела с другими танцовщицами и проститутками за одним столом. Все они почему-то теперь перемешались, хотя раньше было строгое разграничение. Вообще теперь танцовщицы частенько не брезговали и переспать с клиентом за хорошие деньги после привата, а проститутки, в свою очередь, стали выползать к пилону, чтобы лучше показать товар во всей красе. Оля тоже уже спала с клиентами за хорошие деньги и ей это нравилось больше, чем ползать вокруг железной палки на высочущих каблуках. Не то, чтобы нравилось – кому понравится спать с чужим пьяным, толстым, например, дядькой. Просто так было гораздо проще быстро и много заработать денег. Некоторые клиенты предлагали 300$ за один половой акт.

Сидя за столом с девушками, Ольга заметила, что одна из проституток расчесывает пальцы у себя под многочисленными кольцами. Она стала наблюдать и заметила, что и вторая делает тоже самое. Оля сразу по описанию, со слов пацанов во дворе, с которыми она росла, поняла, что это чесотка. Пацаны рассказывали, что чесотка начинается с того, что место между пальцами сильно чешется, потом складочка между рукой и запястьем. И образуются такие полосочки, которые чешутся, будто мелкий жучек под кожей роет ходы.

– У тебя чесотка? – внезапно спросила Оля девушку, – дай посмотреть.

– Нет, – совсем не обидевшись, искренне ответила та, выставив руку для просмотра, – это аллергия на эти дешевые кольца.

Оля стала рассматривать руку.

– Расставь пальцы, – попросила Ольга. Та расставила.

– Смотри, – сказала Ольга, – у тебя ранки между пальцами, ты там расчесываешь, а не под кольцами. На кольца у тебя реакции на пальцах нет.

– А посмотри у меня, – протянула руку уже с расставленными пальцами вторая, которая расчесывалась.

У той тоже между пальцами были "канавки".

– А я вся чешусь, у меня не пальцы, а тело, но у меня платье вот, раздражает тело. Красота требует жертв. И эта, улыбаясь, как бы показала на свое длинное серебряное платье из ужасной люрексной ткани.

– А ты задери и посмотри на свои почесухи, они в виде голосочек или просто сыпь в разброс.

Девица в люрексе задрала платье. Да, на ней были видны, так называемые, чесоточные ходы. Раз у нее чесалось уже все тело, возможно она была первоисточником эпидемии. Оля понимала, что уже несколько зараженных на лицо, она помнила, что пацаны рассказывали, что болезнь чрезвычайно заразная, передается через любые совместные предметы – болезнь общежитий. "Так, – думала Оля, – возможно и я уже заражена и вообще все. Мы все голыми жопами лазим по одним и тем же креслам, пилонам, кроватям в привате… Ой, ужас. Надо что-то делать, обрабатывать клуб, всем лечиться. Дожились, рассадник чесотки." Оля вспомнила, что, к счастью, болезнь легко лечится. Пацаны говорили, что надо мазаться какой-то, правда, вонючей мазью несколько дней и все пройдет. Оля решила, что надо пойти рассказать хозяину о происшедшем, чтобы обработали клуб, наконец то перестирали покрывала на кроватях в приватных комнатах, и надо, чтобы кто-то объяснил девицам, что это не аллергия, а заразная болезнь. И только сам Алексей Иванович заставит всех лечится.

Сама Оля просидела дома пять дней, намазанная серной мазью, не моясь и не переодеваясь.

Примерно через месяц, когда забыли все о чесотке и только осталось правило протирать пилоны спиртом каждый вечер, хотя их и так надо было обезжиривать, чтобы не скользить, Оля завалилась к себе домой со своими клубными друзьями: барменом, официантом и официанткой.

– О, да у тебя до сих пор нету стаканов? – удивился бармен Слава, – ты чё, еще не натаскала?

– Мы все уже и на приданое своим будущим дочерям натаскали, – рассмеялась официантка.

– Мы тебе в следующий раз захватим, – сказал пидаровитый официант Лёша, который хотел, чтобы его звали "Лайк".

Он работал долгое время барменом в гей-клубе и там, у них, нахватался всех этих пидарских ужимок, интонации, фраз. Но сам он "чистый натурал", так не переставал утверждать сам Леша. Парень он был хороший. Возможно самый лучший из всего клуба: он был по-настоящему добрый, открытый, приветливый и к коллегам, и к клиентам. По нем было видно, что он на самом деле хочет помочь каждому клиенту, а не развести его на деньги. Он никого не обманывал и не общитывал, хотя та публика никогда не проверяла счет. Люди, даже пьяные бандиты, чувствовали в нем добро и совали ему всегда хорошие чаевые. Это, наверное, единственное место, где было наглядно видно, как добро тут же вознаграждалось.

Выпивая и шутя у Оли, бармен Слава снял брюки и остался в одних трусах, объясняя это тем, что весь день в брюках – уже ноги чешутся. Никто на это даже не обратил внимания. Через какое-то время Оля заметила у Славы на ноге, вроде какого-то жучка.

– Жучок, – сказала Оля и потянулась снять его, но нагнувшись чуть ближе, жучок напомнил ей того, кого пацаны во дворе показывали, положив одну кисть руки на другую так, чтобы пальцы рук были по бокам и при этом шевелили пальцами – так они показывали мандавошку. И, как оказалось, так хорошо показывали, что Ольга сразу узнала ее при первой же с ней встречи.

– Ну всё, хватит! – внезапно разозлилась Ольга, – мне еще мандавошек не хватало. Слава, вставай с моей кровати, быстро! Убей сейчас эту тварь, которую мы видим и с брюками иди в коридор, одевать их будешь там. Все, вечеринка окончена, – обратилась она ко всем, – всех прошу оставить эту комнату. Я сейчас здесь всё буду мыть хлоркой.

Оля, на самом деле, до утра проводила обработку, на сколько могла: сняла аккуратно постельное бельё, на котором сидел Слава, взяла в кладовке чью-то очень большую кастрюлю, почти, как настоящая выварка* и стала варить бельё на плите. Именно варить, а не кипятить так как процесс кипения белья длился минут по двадцать. Потом бельё она полоскала в ванной, которую набрала почти полную холодной водой. Комнату, как и обещала, тщательно вымыла водой с добавлением хлорки. Пришлось открыть окна, хотя была середина апреля и на улице было только +5С, так как хлоркой воняло нестерпимо.

Ольга очень устала. Одела тепленькие спортивные штанишки, два свитера, так как в комнате стало как на улице и, укутавшись в одеяло крепко уснула.

Её труд был вознаграждён. У неё лобковая вошь не завелась.

Глава 7. Настя Нестерова.

Вечер понедельника. Ольга, по обыкновению, в свой выходной стала обзванивать своих близких в станице, но никому не могла дозвониться, тогда она стала звонить просто знакомым. Дозвонилась до своей одноклассницы Насти Нестеровой.

В школе они вообще не дружили. Настя жила в другом городке, а в школьные годы дружат обычно с тем, кто живет в твоем райончике. К тому же Настя относилась к другому "лагерю" по музыке, нежели Оля: Настя была поклонницей "Ласкового мая", а Ольга группы" Кино". И всем понятно то, что это абсолютно разнополярные направления и этим все сказано.

Настя жила с мамой-инвалидом. У ее мамы не работала левая рука ниже локтя, кисть висела как плеть. И левая нога как-то неестественно подгибалась. Татьяна Михайловна, так её звали, попала под машину в молодости и вот такие последствия остались. Потом она вышла замуж за парня, который её пожалел, парень оказался алкашом, сделал ей двоих детей и сбежал. Девушка-инвалид осталась с двумя детьми, но она смогла добиться получения трехкомнатной квартиры в станице – административном центре района, на втором этаже четырехэтажного дома.

У Насти еще был старший брат. Он был старше на два года, но с ним тоже происходила беда: Денис начал серьезно выпивать с 15 лет. Как только он попробовал спиртное, то ему это состояние сразу очень понравилось – это стало его жизнью. В 16 лет мальчик уже был алкоголиком и его интересовало только то, где найти спиртное, как, с кем и где выпить.

Мать Насти оказалась предприимчивой женщиной, видимо жизнь заставила, оставшись с двумя детьми на одной руке. Она ездила в Ростов-на-Дону на оптовый рынок, покупала там всякие востребованные вещи, типа детских футболок, потом с большой сумкой ходила по предприятиям: садики, налоговая и другие, и продавала. Да, все это она делала с одной рукой! Но, с такой жизнью и с таким сыном, на которого она, естественно, возлагала когда-то большие надежды, она стала неврастеничкой и психопаткой.

Татьяна Михайловна, махнув рукой на сына, так как поняла, что все бесполезно, занялась воспитанием дочери: постоянно орала на неё, орала не только дома, вынуждав дочь просто уходить, куда-нибудь, но и на улице, публично, при соседях. Пятнадцатилетнюю девушку – девственницу обзывала шлюхой, прошмандовкой и дурой.

Настя на удивление оставалась жизнерадостной, общительной и шустрой. Единственное, что вынесла девушка из такого воспитания – что надо как можно раньше свалить от мамы навсегда. И поэтому Настя Нестерова уже в шестнадцать лет вышла замуж за Петра Фогеля. Это был высокий белый парень – чистокровный ариец внешне, но по поведению чистый колхозник. Настя, конечно же влюбилась в высокого белого парня, но вышла замуж она за него не поэтому. Вернее, истинной причиной была не влюбленность, не желание выйти замуж и одеть белое платье, как у очень многих девушек, и, даже, не её беременность, что послужило причиной для свадьбы со стороны жениха, и даже не желание свалить от мамы, хотя эта причина доминировала, среди прочих указанных. Настоящей причиной почему Настя с удовольствием пошла замуж за Фогеля и взяла с радостью его фамилию – была его семья.

Когда Настя стала приходить в гости к Петру, она была поражена, что в доме проживает очень много людей: бабушка, дедушка, родители, дети, невестки, внуки, и все они живут в мире, не ругаются, доброжелательно относятся даже к ней. Насте очень захотелось стать частью этой семьи, где все друг друга любят и её, и их сын будет расти в любви, а не в психопатии.

Но вскоре всё пошло не так. Уже на свадьбе жених приставал к другим девушкам и не все ему отказали. После свадьбы жить они стали в квартире мамы Насти, так как в доме Фогелев места оставалось меньше, чем в трехкомнатной квартире Нестеровой Татьяны Михайловны. На самом деле, семейство Фогелей были рады избавиться от Петра, так как он был тем самым уродом из поговорки: «В семье не без урода.» Петр много пил и таскался со шлюхами.

В итоге Настя оказалась опять в одной квартире со своей мамой-истеричкой, братом-алкашом, плюс муж, на которого она надеялась, что он, хотя бы, защитит её от нападок её мамы, но тот часто приходил поздно вечером пьяный до такой степени, что падал в коридоре и засыпал, даже Настин брат – настоящий алкоголик всегда доходил до своей кровати. К тому же, его рубашка частенько была измазана помадой, тушью, а к запаху перегара примешивался слаб запах дешевых духов. Семнадцатилетнюю девушку стал покидать её природный оптимизм, она все чаще и чаще горько плакала о своей судьбе. Единственной её радостью был сыночек Мишенька. Мишенька оказался радостью и отрадой и для Татьяны Михайловны. Она перестала орать, так как в доме спал младенец и стала жить им и для него.

Настя не стала жить долго в горе и слезах. Довольно быстро она выгнала Петра и официально с ним развелась. У неё хватило сил и ума, в отличии, например, от Ольги, раз и навсегда прекратить эти отношения, и не устраивать "качели" (*4) из этой больной связи, хотя Пётр пытался. Настя и на алименты подала, не смотря на его уговоры и уговоры его семьи не делать этого.

Сама же Настя все чаще и чаще стала отсутствовать дома после того, как добросовестно откормила грудью Мишеньку и всё чаще оставлять его на маму.

Тем не менее Настя понимала, что маме нужна помощь. Днем она активно помогала маме: готовила кушать, убирала квартиру, занималась с Мишенькой, пока мама торговала вещами по предприятиям, а вечером уходила гулять. Начала курить, практически каждый вечер выпивать и таскаться со взрослыми, относительно богатыми мужиками, у которых можно всегда попросить не много денег. Внешне описать Настю Нестерову, а теперь уже Фогель, так как красивую фамилию она себе оставила, трудно, так как она была обычная восемнадцатилетняя девушка с длинными русыми волосами, голубыми глазами, обычной фигурой и чуть длинноватым с маленькой горбинкой носом, который совсем её не портил, а гармонично вписывался в её лицо.

В общем Настя постепенно превращалась в шлюху.

Сошлась Ольга с Нестеровой, когда стала работать нянечкой в детском саду. Настя работала там воспитательницей, умудрившись закончить педагогическое училище, куда поступила сразу после девятого класса в свои 15 лет, да ещё и от колхоза, что обеспечивало её трудоустройство в колхозном детском саду по окончанию обучения. Всё это замечательным образом устроила её мама через своих знакомых покупательниц с налоговой инспекции.

И вот Ольга с Настей стали вместе ходить курить, прячась по дальним подворотням садика. Это их и сблизило. А потом Галицина жила с мужем в маленьком частном домике, прямо рядом с садиком, и Настя стала часто заходить к Оле покурить и попить кофе потом уже в любое время дня.

Когда Ольга жила в этом домике, то в то время, когда Леночке исполнилось пол годика, а Александр Комаров жил у своих родителей, поругавшись тогда с Галициной из-за московской любовницы и просто уйдя жить к родителям, бросив жену с грудным ребёнком в съемном саманном домике, отапливаемом углём. В те дни, именно Настя Нестерова была с Олей чаще всего и стала крестной мамой для Леночки, которую они крестили в отсутствии папаши – Комарова. Крестным стал Виктор Куйбышев.

Вот теперь сидя в своей коммуналке и не дозвонившись ни до кого близкого, от скуки Оля позвонила Нестеровой.

– Не хочется, конечно, тебя расстраивать, – сказала Настя, – но я думаю, что ты должна это знать. Твой муж ходит по станице везде с Леночкой и с Нелей Кусадаевой. Они ходят везде втроём, как семья. Понимаешь?

Ольге в одну секунду стало плохо, как только до её осознания дошел смысл сказанного. Жар ударил в голову, в груди всё сжалось от чего стало трудно дышать. Ольга стала дышать сильнее, как бы насильно раздвигая сжатую грудную клетку. Пульс застучал в голове.

– Спасибо, Настя. Никогда тебе этого не забуду. Часто звоню многим, но никто, сука, не говорит. Спасибо тебе большое.

У Ольги смешались в один большой клубок несколько чувств сразу: страх, ненависть, паника. От сгустка этих негативных чувств уровень тревоги стал зашкаливать, в груди стало болеть, но не сердце, а скорей душа. Галицина поняла: "срочно нужно ехать домой, пока дочь не стала называть мамой эту черножопую шлюху». Ольга тут же встала, оделась и поехала на Канал Грибоедова в кассы.

Она любила там покупать билеты, эти кассы ей показал Кучин. Это было просторное современное пространство, состоящее из одних касс. Очереди там были маленькие, довольно много стульчиков и поэтому в ожидании можно было сидеть, в то время, как на самом железнодорожном Московском вокзале, который тогда единственный обслуживал поезда, отправляющиеся в южном направлении, люди падали в обморок, стоя в билетные кассы от духоты и многочасового стояния.

Ольга с лёгкостью купила билет на следующий день. Решила съездить в кабаре и сказать, что ей срочно нужно уехать по семейным обстоятельствам.

Через два дня Галицина прибыла в станицу.

Ольга особенно трепетно обнимала и целовала свою маленькую доченьку, которая очень была рада внезапному приезду мамы.

Шел май месяц 2000 года. Леночке уже исполнилось четыре с половиной годика.

Погода стояла почти летняя. Кругом цвели одуванчики и каштаны. Оля с Леночкой пошли гулять в парк. Там, на лавочке они устроили пикник: они ели копченую мойву с черным хлебом и запивали пепси-колой. Им нравилось это яркое сочетание вкусов. Они были счастливы, особенно Леночка, которой так не хватало маминой любви.

Потом они пошли гулять в аттракционный парк. Вдруг Леночка остановилась, подняла свои большие голубые глаза на маму и сказала:

– Я должна сказать.

Оля опустилась на корточки, так, что их лица с дочкой оказались друг на против друга.