Екатерина Юрищева
Перекрёсток
1
Сноровистые пальцы Семёна Пинеги орудовали в чреве старинных часов. Молодой мастер шевелил губами и тяжело дышал. Для него этот ремонт был своеобразным экзаменом. Старший инженер наблюдал за каждым движением. Наставник знал наперёд, что парень одолеет хворь изношенного механизма. Пожилой мэтр не раз подкидывал задачки своему стажёру, но тот, хоть и держался просто, неизменно справлялся. Осталось зафиксировать успех новобранца, и тогда в известнейшем в городе сервисе по ремонту часов появится новый сотрудник.
– Механизм не хочет меня пускать, – тихо бормотал новенький, напряжённо воздев глаза к потолку и ловко забравшись рукой под циферблат.
Со стороны могло показаться, что там, куда он направил взгляд, развёрнута навигационная карта. Пальцы умельца двигались на ощупь, а детали и схемы ему рисовало собственное воображение. Организм часов был для него предметом особой страсти. Ему, Семёну Пинеге, всю сознательную жизнь зарабатывающему ремонтом всякой всячины, починка часов доставляла ни с чем не сравнимое удовольствие. Он представлял, что будит чьё-то сердце своим прикосновением, запускает его, отлаживает ход, и вот оно пульсирует, считая шаги – тик-так, тик-так.
Сейчас шла борьба за жизнь экземпляра лет восьмидесяти. Тарелка циферблата и маятник уютно размещались внутри аккуратного шкафчика из тёмного дерева и были защищены от пыли дверцей со стеклом. Корпус ящика был когда-то покрыт глянцевым лаком. Теперь поверхность была усеяна, как морщинами, тонкими трещинками, и нуждалась в реставрации. Прозрачная витрина не скрывала от зрителей таинство театральных подмостков, но делала его притягательным и неприступным. Маленький ключик должен привести в движение пружинку, которая толкнёт детали устройства – и начнётся танец новых суток. Должен, но старинные ходики молчали.
– Давай, старина, дыши, – уговаривал Пинега.
Что-то звонко щёлкнуло. Шестерёнки заняли свои законные места в сложной композиции. Оркестр готов начинать! Механик распрямился и вытер пот со лба.
– Заводим? – испросил он благословения у старшего, следившего за работой. Тот, сглотнув, хрипло буркнул:
– С Богом!
Молодой мастер осторожно поставил часы на верстак. Огладил корпус, будто смахивая пылинки со свадебного костюма своего лучшего друга. Оба часовщика верили, что время не любит, когда его торопят. Старший кивнул в знак поддержки. Нарочито медленно Семён вставил ключ в отверстие. Аккуратно повернул четыре раза и остановился, когда почувствовал напряжение пружины. Качнул маятник.
– Тах-тах-тах, – глухо заговорил часовой организм.
Шеф пожал руку парню и отправился по своим делам, коротко бросив:
– Принят!
Утерев рукавом слезящиеся уставшие глаза, молодой мастер стал прикрывать стеклянную створку оживших ходиков. Дверца не хотела плотно закрываться. Семён дотронулся до петель – просели от времени? Но с ними всё было в порядке. Оказалось, что захлопнуться шкафчику мешал сложенный кусочек бумаги, спрятанный внутри корпуса часов и никем ранее не замеченный. Записка?
Тетрадный выцветший лист в клетку содержал блёклую надпись. Каллиграфический почерк сбивал с толку, и часовщик взял лупу.
«Твоя Судьба. Институт зернобобовых культур. Семен…» Дальше текст прерывался.
Семён сунул записку в карман брюк.
2
Случившиееся его взбудоражило. Мысли скакали. Он то преисполнялся гордости – стал постоянным сотрудником престижной мастерской! То погружался в тайну записки. Семён любил головоломки. Вот и сейчас он искал ниточки, способные привести его к разгадке.
Прежде всего его тревожило, что в послании значилось его имя. Математический склад ума искал логику, но она то и дело натыкалась на фразу «Твоя Судьба…», звучавшую пророчески. Перед уходом с работы он расспросил приёмщицу, кто хозяин этих часов. Оказалось, что их купил на блошином рынке владелец мастерской, чтобы после ремонта перепродать подороже любителям старины. Эта ветка обрывалась. Молодой мастер начал искать в интернете упомянутый в сообщении институт. Глаза жадно пролистывали списки, но ничего подобного не находили.
– Вы будете выходить на «Кленовой»? – постучал его по плечу пассажир. Семён выплыл из забытья и осознал, что должен был выходить двумя остановками ранее.
– Д-да, – заикаясь ответил он и двинулся к дверям, забыв о пакете с продуктами, оставленном у сиденья. В одной руке он держал клочок бумаги, свёрнутый квадратиком, в другой – телефон, где был открыт поисковик. Запрос гласил: «Учебные заведения агропромышленной направленности».
У кирпичного дома на восемь квартир, в котором он прожил всю свою жизнь, его уже поджидала соседка. Увидев его, она запричитала:
– Сёмушка, сынок, автобус давно был, а ты всё не идёшь!
– Остановку проехал, тёть Надь. Случилось чего?
– Так я во-о-от, экран померк, а звонки идут, посмотрел бы ты? – бабка сунула юноше в руки смартфон, крестообразно замотанный проводом от зарядного устройства.
– Ну ты его и запаковала, – улыбнулся Сёма, – перебинтовала, что ль? Посмотрю, – и быстрым шагом направился к дверям подъезда.
Он неловко взял аппарат замёрзшей рукой и положил к себе в карман. На обледенелую тропку из кармана скользнула мятая бумажка, свёрнутая квадратиком.
За дверью, обитой клеёнкой ещё во времена царя Гороха, Семёна встречала его холостяцкая квартира. После смерти матери он захламил её коробками с деталями, старыми приборами и механизмами, что требовали наладки. В спаленке, подле узкой тахты, расположились два игровых автомата времён СССР. Аппарат для игры в «Сафари» был уже практически восстановлен. На верхней крышке стояла банка с пятнадцатикопеечными монетками – звенящий пропуск в мир африканской саванны. Зато «Морской бой» не гремел уже лет сорок. Сгорела микросхема, а чтобы перепаять её, следовало потрудиться. Где на всё взять время? Коридор был заставлен велосипедами – какой-то без колёс, какой-то без педалей. На руле, вверх тормашками – детский велосипедик, увешанный потускневшими катафотами. Всё это добро ожидало, когда мастер свершит чудесное превращение груды металлолома во что-то стоящее.
О своей давней мечте собрать железного коня и покататься по улицам городка Семён вспомнил, больно ударившись о торчащую педаль ржавеющего без дела «Урала», когда в темноте пробирался на кухню. От столкновения шаткая конструкция из велосипедных останков качнулась и рухнула. Потирая ушибленную ногу, парень включил свет в коридоре. Отражение в зеркале старого трюмо явило ему взлохмаченного полноватого человека с уставшими глазами.
Налив молока в кружку с надписью «Любимому сыну», он плюхнулся в кресло.
«Тётя Надя», – спохватился он. Сделав глоток, мастер направился за телефоном, забытым в кармане куртки.
Привычным движением перезагрузил аппарат. Тот попросил пароль. Четыре нуля, назначенные Семёном открывать эту сокровищницу тёти-Надиных контактов, без труда пустили чужака.
«Легко отделался», – подумал мастер, радуясь, что не пришлось снимать экран и копаться в сложной начинке. Посыпались уведомления о непринятых звонках и сообщениях. «Михална» – двенадцать звонков, «Верочка» – три, пара сообщений с неизвестных смартфону номеров.
«Надо вернуть мобилку, бабуля наверняка места себе не находит», – парень накинул куртку и отпер дверь квартиры. Скользнув по ней взглядом, в очередной раз приметил, что в причудливом рисунке из мебельных гвоздиков, создающих пухлые геометрические ромбы на дерматиновой обивке, не хватает нескольких шляпок, и проволока неопрятно обвисла. Он отвёл глаза от давешней недоделки и решительно толкнул дверь плечом. «Сделаю, обязательно сделаю!» – пообещал он себе, выключив свет.
За порогом стояла тётя Надя, поднявшая руку к кнопке звонка, но не успевшая нажать клавишу. Женщина была взволнована. Лицо её пылало ярким румянцем. Волосы растрепались от быстрой ходьбы, красная вязаная шапка съехала на затылок. На щуплых плечах лежал мохнатый шерстяной платок, наброшенный поверх тонкого домашнего платья. Идти хоть и недалеко, минут пять а всё же прохладно апрельским вечером. Торопилась. Вид у неё был воинственный. Похоже, что дело безотлагательное. Такое, как если бы сломалась микроволновка у президента, и некому было бы её починить, но вдруг вспомнили о безвестном мастере Пинеге. Опережая любые возражения, она решительно выпалила:
– Симеон, даже не смей возражать! Идёшь со мной! Судьба твоя на перекрёстке.
Соседка сверкнула глазами, как пантера перед прыжком, забрала телефон из рук обомлевшего парня и жестом приказала следовать за ней.
3
Надежда Ивановна Семиглазкина для Семёна была родственницей без родства. Он помнил её с детства. Старушка, которую местные прозвали Семиглазкой – элемент ландшафта, достопримечательность, сторожевой маячок. Как те четырёхэтажки, что за полстолетия поросли мхом, и кажется, что они тут стоят с сотворения мира. Как речка, что течёт у подножия пригорка, и где Семён ловил своих первых ротанчиков и карасей.
Вот он, Симеон Пинега, идёт с матерью за руку в детский сад. Тётя Надя машет им рукой, догоняет, суёт в руки ему, пацанёнку, печенюшку. «Спасибо, Надейда!» – благодарит он её, и все смеются. Вот Сёмка-второклассник скатывается с ледяной горы на портфеле, теряя на спуске тетради.
– А ну, вернись! – кричит Семиглазка, идущая по тропке с санками, нагруженными тюками и пакетами. – Тетради собирай, все порастерял!
Помнит он, и как во время болезни матери старушка подолгу была у них дома, ухаживала, помогала. Потому безропотно последует за ней хоть куда. Доверие между ними скреплялось годами.
– Надейда, что стряслось-то хоть? У начальника разведки робот-пылесос вышел из-под контроля? – попытался разрядить обстановку мастер.
Женщина, целеустремлённо идущая по дороге, будто ледокол по каналу, резко развернулась. Направив крючковатый указательный палец в нос юмористу, тоном, не терпящим возражений, она ответила:
– Сёмка, – и осторожно оглянулась по сторонам, как если бы за ними кто-то следил, – о таких вещах нельзя в темноте разговаривать. Боюсь. Такие силы в игру вступили! Дома у меня безопасно. Топай быстрей, скоро узнаешь.
Ястребиный прищур в исполнении Надеждиных глаз был совершенно незнаком Семёну. Весь её облик сейчас был чужим. Бабуля распрямила спину, сцепила кулачки. Забавная шапчонка алого цвета, придававшая ей сходство с мухомором, сейчас будто горела огнём.
«Тётя Надя водит дружбу с инопланетянами, и в ней проснулись сверхспособности? Как выпадет из-под шерстяного платка щупальце…» – мыслями-шутками развлекал себя Семён, не переставая удивляться – как он пропустил момент, когда в этой крошечной пожилой женщине проснулся воин.
– Давай заходи, – беспокойно толкаясь на коврике у входа в квартиру, скомандовала бабуля. – Тапки надень – пол холодный.
Она оставила гостя в коридоре и шмыгнула на кухню.
Шаркая дежурными шлёпанцами, Семён направился следом за хозяйкой и осторожно заглянул в дверной проём. Малюсенькая кухонька была чисто прибрана. На столе, покрытом цветастой скатертью, стоял старенький ноутбук. Окна – в кружевах лёгких занавесок. Подоконник – в цветах. Два деревянных табурета. У одного из них была поломана ножка, и Семён уже дважды его чинил. Именно на него ему было велено сесть.
Тётя Надя отточенными движениями метала на стол. Тарелка с сосисками в центр, две кружки сбоку. Хлеб в пакете.
– Шеф, мы что, ужинать собрались? Что происходит-то? – ёрзая на сиденье, поинтересовался Семён.
– Это не тебе, – зыркнув на собеседника, бросила старушка, – мне нужно есть, чтобы Бездна не высосала из меня всю энергию. Не трожь сосиски, мне самой может не хватить. Не знала, что придётся погружаться сегодня. Тебе водичка – мысли должны быть чистыми.
Она придвинула блюдо к себе. Опасливо взглянула в темноту коридора, поёжилась, хотя было тепло, и задёрнула дверной проём клетчатой шторкой. На Семёна нахлынуло волнение, в горле пересохло. Рука потянулась к чашке с водой, он сделал жадный глоток, но легче не стало.
Откусив сосиску, бабуля бросила на стол листочек в клетку:
– Твоё?
Знакомый витиеватый почерк и загадочные слова «Судьба… Институт…».
– М-моё…
– Значит так, – начала Надежда, косясь на записку, – это послание. Ты, мой друг Симеон, на перекрёстке. Жизнь предъявит тебе счёт, если ты свернёшь и не выполнишь данные тебе судьбой задачи. Слишком долго прячешься в своей норе со всем этим сломанным хламом. Похоже, что ты уже проехал свою остановку, и не один раз…
– Тётя Надя, вы кто? Пророчица? Может, не стоит так волноваться? Ну, нашёл случайно в часах. Мало ли кто написал, студентка упражнялась в каллиграфии?
– ВИЖУ я, дружочек. Давно за грань понимания заглядываю, с юности. Мало кто об этом знает. Огласка мне не нужна. Это труд большой, каждый сеанс требует сил, до изнеможения. Помогаю лишь тогда, когда знаю, что человек на перепутье. Ты мне не чужой, Симеон. – Она глубоко вздохнула, запихнула в рот сосиску и принялась бодро жевать.
– Что за перекрёсток-то? – не унимался парень.
– Пристегни ремни, малыш, – тётя Надя положила в рот кусок хлеба и стряхнула крошки с ладоней, – судьба тебя подталкивает к действиям. Активным, – подчеркнула старушка, тыкая новой сосиской в грудь собеседника.
«Так вот ты какой, перст судьбы», – разглядывал колбасное изделие Семён, пока оно не исчезло во рту Семиглазки.
Дальше произошло абсолютно невообразимое! Оракул стащила с головы вязаный берет, небрежно бросила перед собой на стол и хлопнулась в него лицом. В правой руке она сжимала надкусанную сосиску. Левая держала мятый клетчатый листок, на котором виднелись тонкие буквы с завитушками. Старушка замерла. Со стороны казалось, что она не дышит. Стало тихо, было слышно, как отстукивает шаги стрелка пластиковых настенных часов.
Где-то далеко просвистел короткий гудок электрички. За окном послышалось мяуканье. Семён обернулся. На подоконнике за стеклом сидели две серых кошки. Немигающими круглыми глазами они уставились на ведунью. Через мгновение к ним присоединился рыжий кошара с подбитым глазом. Он бесцеремонно плюхнулся рядом с подругами и вперился взором в тётю Надю.
