Екатерина Вильям-Вильмонт
Полоса везения, или Все мужики козлы
И все же мысли мои то и дело возвращались к загадочной истории. Танька предполагает всякие ужасы, а я теперь уверена, что ничего страшного в этом нет. Наоборот. Просто со мной случилось чудо. Я всю жизнь подсознательно ждала его, и вот оно произошло. Идиотка, одернула я сама себя. Такие чудеса в сорок лет не случаются. К сорокалетним, трижды разведенным дамам обычно принцы не являются, и уж во всяком случае не столь таинственно. Скорее всего, это просто недоразумение.
А вдруг это был кто-то из прошлой жизни, кого я попросту забыла, какой-нибудь бедолага, когда-то в меня влюбленный? Допустим, но как он мог сюда попасть? Чушь какая-то!
Нет, это судьба хочет разубедить меня в том, что все мужики – форменные козлы. А как, спрашивается, у меня могло бы сложиться иное мнение о них, если мой первый муж носил фамилию Козельков, второй был Козлитин, а третий попросту Козлов? Я уж не говорю об их поведении и привычках! И не то чтобы я была мужененавистницей, отнюдь, но уже никакие кретинские поступки представителей сильного пола удивить меня не могут. Поэтому, когда кто-то из подруг начинает жаловаться на мужа или любовника, я всегда отвечаю им так: «Что ты хочешь от мужиков, они все до одного козлы, в большей или меньшей степени».
Из задумчивости меня вывел телефонный звонок.
– Машка, как твое здоровье? – осведомилась Татьяна.
– Лучше.
– Машка, я все поняла!
– Что ты поняла?
– Ну, про таинственного незнакомца! Это Костя!
– Костя? – поразилась я.
– Больше просто некому. А он такой, он вполне способен!
Костя – мой старший брат, правда, он живет в Петербурге, но не так уж редко бывает в Москве. И он, действительно, способен на красивые поступки. Да, похоже, больше некому!
– Татьяна, ты гений! В мою больную голову это не пришло.
– У него есть твои ключи?
– Конечно, есть!
– Вот видишь, как все просто! Хорошо, что ты не дала мне обратиться в милицию. Но вообще-то немножко жалко…
– Тебе жалко, что это Костя, а не таинственный незнакомец? – засмеялась я.
– Именно! А тебе, что ли, не жалко?
– Жалко, Татьяна, еще как жалко! Но приятно, что это не маньяк и мне не грозит сумасшествие из-за непорочного зачатия.
– Ну, судя по шуточкам, тебе явно лучше. В таком случае садись за работу, не стоит злоупотреблять добрым отношением Вырвизуба. Он тебе еще пригодится.
– Танька, по-моему, ты от этой истории все-таки немножко сдурела. Я когда-нибудь нуждалась в твоих нотациях, чтобы сесть за работу?
– Ладно, не злись. У тебя там еще есть еда?
– До фига и больше.
– Тогда все. Только не забывай хотя бы два раза в день пить растворимую аскорбинку!
– Слушаюсь!
– Ну пока!.. Маш!
– Какие еще распоряжения будут?
– Маш, ты все же позвони Косте, – посоветовала подруга. – А то мало ли… Сообщи ему, что у тебя новые замки…
Я хотела сразу позвонить в Питер, но сообразила, что брат уже на работе, а беседовать с его супружницей мне вовсе не хотелось. К тому же он вряд ли посвятил ее в эту историю. Ничего страшного, позвоню вечером. И села за работу. Голова еще плохо соображала, но я пересилила себя и все-таки продвинулась вперед. Через два часа меня неудержимо повлекло в постель, и я сразу уснула. Проснулась от телефонного звонка.
– Маша, детка, куда ты пропала? – услышала я нежный голос своей тетушки Елизаветы Михайловны.
– Ох, Лиза, у меня грипп!
– Но почему же ты не сообщила? Я бы к тебе приехала, помогла… Как ты там одна?
– Да ничего, уже лучше, Татьяна меня опекает, и Костя заезжал…
– Костя? – в голосе ее прозвучало крайнее недоумение. – Когда?
– Ну, я точно числа не помню…
– Но Костя уже больше двух недель в Америке! Это более чем странно.
– В Америке? – упавшим голосом переспросила я. – Ты уверена?
– Еще бы! Маша, в чем дело?
– Если бы я знала!
– Когда у тебя был Костя?
– По-видимому, это был не Костя…
– Что за чушь? Ты что, родного брата не узнала? Маша…
– Я его не видела, но я предположила…
– Ну, вот что, Маша, я ровным счетом ничего не понимаю, кроме одного. Ты нуждаешься в помощи. Я скоро буду! – решительно заявила тетушка и бросила трубку.
Честно говоря, я страшно обрадовалась. Мне ведь предстояло снова мучиться догадками, а вдвоем с тетушкой это куда приятнее, тем более что она даже лучше, чем я, помнит мои любовные истории.
Не прошло и часа, как в дверь позвонили.
– Машенька, что за вид! Ты отощала! Вот тут грейпфруты, они тебе сейчас необходимы! Витамин С прежде всего! Я тебя не целую, ты еще можешь быть заразной. Ты сегодня хоть что-нибудь ела? О, да у тебя в квартире порядок! Господи, какие хризантемы! Откуда, Маша? – она многозначительно улыбнулась мне.
– Я думала, что от Кости.
– Позволь, что значит ты думала?
– Это значит, что я понятия не имею, кто принес эти цветы, эти конфеты, кто тут хозяйничал и наводил порядок. Если не Костя, то я уже не знаю, что и думать!
Она в ужасе уставилась на меня:
– Ты хочешь сказать, что ничего не помнишь?
– Абсолютно! Начисто!
– Это Инга!
– Инги нет в Москве!
– У кого есть ключи от твоей квартиры?
– Теперь уже ни у кого, кроме Таньки. Я поменяла замки.
– Слава богу! Хоть один разумный поступок! Вот что, детка, расскажи мне все с самого начала. Попробуем разобраться вместе.
– Что ж, попробуем, – согласилась я и поведала любимой тетушке все, что знала сама.
– Но это же страшно романтично! – всплеснула руками она. – Просто невероятно! Неужели ты настолько приземленный человек, что не ощущаешь всей прелести?
– Всей прелести не ощущаю, – призналась я. – Меня слишком смущает выстиранное белье и вообще… Меня кто-то переодевал, я ничего не помню. И это мне совсем не нравится. Если бы все ограничилось цветами и конфетами, дело другое, а так…
– Да, может, ты и права, – задумчиво покачала головой тетушка. – А что, если их было двое?
– То есть? – насторожилась я.
– Ну, предположим, здесь были мужчина и женщина. Она занималась тобой, стирала-убирала, а его послала в магазин за продуктами и цветами. Может такое быть?
– В принципе может быть все… Но кто эти мужчина и женщина?
– Какие-нибудь твои друзья.
– Но как они сюда попали?
– Ты же сама их и впустила, только не помнишь этого.
– Амнезия, что ли? – фыркнула я.
– Никакая не амнезия, просто ты была с очень высокой температурой и совершенно ничего не помнишь. Ты открыла дверь, они увидели тебя в таком состоянии и решили помочь.
– Тогда почему они не оставили никаких следов? Могли хотя бы записку написать, мол, мы, такие-то, были тут…
– Может, они заторопились или решили таким странным образом подшутить над тобой. Мало ли что бывает. Возможно, это добрые, но не слишком умные люди.
– Да уж… Сроду не оказывалась в более идиотском положении.
– И у тебя нет даже никаких версий, кто бы это мог быть?
– Ни малейших. Все мои знакомые либо слишком умны, либо слишком бедны для подобных выходок. Сказать по правде, Лиза, мне это совсем не нравится. К тому же теперь еще Татьяна в курсе, а у нее никакие секреты не задерживаются. Так что в результате еще начнут говорить, что это я сама себе все устроила, чтобы напустить таинственности. Что я, наших баб не знаю?
– Ну, это не беда, тут есть простейший выход.
– Какой?
– Татьяна предположила, что это дело рук Кости?
– Ну да.
– Вот и отлично. Скажешь ей, что все выяснилось и это действительно был Костя. По дороге в Америку. Тогда обсуждать это станет неинтересно и вскоре все обо всем забудут.
– Да, это лучший выход… Но я-то не забуду.
– Со временем и ты забудешь. Но не исключено, что скоро это как-то прояснится. Вот тогда и поговорим. А ты успокойся, тебе вредно волноваться, да и не с чего. Ведь ничего плохого не случилось, верно? Любуйся цветами, ешь конфеты и берись за работу. А если тебе захочется поговорить на эту тему, для этого есть я. Я уж никому ничего не разболтаю.
– Лиза, какая ты мудрая! – с облегчением вздохнула я.
– Доживешь до моих лет, тоже помудреешь, – улыбнулась она. – А сейчас я хочу чаю с этими шикарными конфетами. И кстати, что будет с твоим сорокалетием?
– Ничего. Зажму! – ответила я, отправив в рот умопомрачительно вкусную бельгийскую конфету.
Тетушка вопросительно подняла брови, но ничего не сказала, так как тоже была занята конфетой.
– Мне некогда, и к тому же говорят, отмечать сорокалетие – плохая примета.
– Да, я тоже слышала… Маша…
Я точно знала, что последует дальше. И не ошиблась.
– Маша, а от Романа по-прежнему ни слуху ни духу?
Этот вопрос она задает мне вот уже почти десять лет. Я покачала головой. Сама я уже давно пережила эту свою любовную неудачу, а тетушка никак не может смириться.
– Девочка, но ведь это ненормально, что ты одна. В сорок лет нельзя жить без любви, без мужчины, наконец…
– Может, ты мне еще скажешь, где его взять?
– Но мужчин кругом уйма, а с твоей внешностью…
– Но мне не нужен первый попавшийся, да и вообще… Никто мне не нужен. Три мужа, и все козлы…
– А Роман?
– И Роман твой тоже типичный козел! Ты с этим не согласна?
– Нет! Решительно не согласна. Что касается твоих мужей, тут я не спорю… Но Роман…
Ну вот, завелась. По-моему, она сама немного к нему неравнодушна. Он и вправду был хорош…
– Впрочем, с мужьями все ясно, – пустилась в рассуждения на любимую тему тетушка, – ты никого из них по-настоящему не любила…
– А я, кажется, вообще еще не любила по-настоящему…
– А Романа?
– Да не знаю я, Лиза, ничего не знаю! И сейчас мне совсем не до любви, уж тем более бывшей. И вообще, ну ее, эту любовь, от нее одни неприятности. Мне сейчас надо деньги зарабатывать.
– Боже, что за поколение! – сжала пальцами виски тетушка.
Мы еще долго пили чай с конфетами, и когда наконец Лиза отбыла, я без сил повалилась в постель. Но, вероятно, я слишком много спала в последнее время, и сон не шел. Тетушкины разговоры все-таки взбаламутили меня, и я стала вспоминать свою дурацкую жизнь.
Первый раз я выскочила замуж за Пашку Козелькова, когда мне стукнуло восемнадцать. Все говорили, что мы самая красивая пара в инязе. Он и вправду был хорош. И поначалу мы были влюблены друг в друга как сумасшедшие, но потом я вдруг стала замечать, что он очень подолгу смотрится в зеркало, любуется собой. Совсем как баба. Я никогда в жизни не торчала подолгу у зеркала, и так знала, что красива. А он… И еще он болезненно интересовался тряпками. И был вечно недоволен тем, что я, по его мнению, слишком небрежно одеваюсь. Однажды он сказал, недобро глядя на меня:
– Завтра мы идем на свадьбу, пожалуйста, приведи себя в божеский вид, мне не хотелось бы, чтобы люди сказали, что я женат на лахудре.
– Успокойся, Паша, так никто и никогда не скажет, поскольку с этой минуты ты на мне уже не женат! – И не успел он опомниться, как я собрала свои вещички и вернулась к матери. Она была до смерти рада. Паша ей никогда не нравился.
Наш брак длился всего год. Правда, Паша долго еще таскался за мной, просил прощения, канючил, но ничто уже не могло меня поколебать. Он для меня перестал быть мужчиной. Все кругом считали, что я должна страдать, но я нисколечки не страдала. Наоборот, я с новой силой ощутила радость жизни, которую едва не утратила в этом браке.
После окончания института я почти сразу вляпалась в новый брак. Александр Дмитриевич Козлитин был не чета Козелькову. Старше меня на десять лет, подающий большие надежды доктор технических наук, веселый, жизнерадостный, он умел красиво ухаживать, говорить именно те слова, какие мне хотелось слышать, и я без памяти в него влюбилась. И только Костя сказал мне тогда:
– Сестренка, тебя не настораживает сходство фамилий? Больно уж они однокоренные.
Но в тот момент я была слишком влюблена, а в этом состоянии, как правило, я начисто лишаюсь чувства юмора. И на завуалированное предостережение всегда очень деликатного брата попросту не обратила внимания.
Мама и тетушка тоже не были в восторге от нового жениха, хотя теоретически он должен был им понравиться. Из хорошей семьи, интеллигентный, начитанный, веселый… Я недоумевала, чем он их не устраивает. Но когда через полгода его послали работать по контракту в Западную Германию, мне многое стало ясно. Но, разумеется, не сразу. Поначалу я была на седьмом небе – еще бы, в те годы это было огромной удачей – поехать на несколько лет за границу, а в моем случае особенно: мне предоставлялась идеальная возможность попрактиковаться в живом немецком. Поселились мы в крохотном городке Рейнбах, неподалеку от Бонна. И вот тут началось! Уже через месяц я поняла, что абсолютно не знала собственного мужа. Оказалось, что он не то чтобы жаден, но чудовищно расчетлив. Я должна была экономить каждый пфенниг, что было мне глубоко чуждо.
– Пойми, – говорил он мне, – у нас в жизни может уже не быть такой возможности заработать приличные деньги, а нам еще столько нужно…
Я все терпела, единственное, что позволяла себе, – иногда посидеть в кафе, да и то не в Рейнбахе, а в Бонне, куда время от времени моталась на распродажу в одном из универсальных магазинов. Я не съездила за год никуда, кроме Кельна. И однажды я взмолилась:
– Саша, давай на выходные съездим хотя бы в Мюнхен, я так давно мечтаю туда попасть, или, еще лучше, в Любек!
Он посмотрел на меня как на полоумную, укоризненно покачал головой и спросил:
– А ты представляешь себе, сколько это будет стоить?
– Сашенька, ну пожалуйста, я очень тебя прошу!
– Машка, кончай бодягу! – ответил мне доктор наук, рафинированный интеллигент.
Я заткнулась, но затаила зло. И когда неделю спустя в боннском уличном кафе под цветущими розовыми каштанами ко мне приклеился Райнер, симпатичный веселый немец, который давно не сводил с меня глаз, я не стала кочевряжиться, а с удовольствием приняла приглашение поужинать и потанцевать нынче вечером. Поскольку Козлитин обычно возвращался довольно поздно, я могла спокойно уйти из дому, что я и сделала, наведя немыслимую красоту и оставив мужу записку следующего содержания: «Умираю с тоски. Решила развлечься сама. Материального урона ты не понесешь. Целую. Маша».
Райнер ждал меня на станции с машиной. Мы весело болтали всю дорогу, потом ужинали в уютном маленьком ресторане. Он ухаживал за мной по всем правилам, а я все время думала, интересно, как Козлитин отнесется к фразе о материальном уроне? Мне казалось, что я невероятно остроумна. Райнер в этот вечер ничего себе не позволил, был галантен и безупречен. Зато мой супруг встретил меня увесистой затрещиной и потоком самой отборной ругани, произносимой, впрочем, почти шепотом – чтобы соседи не услышали. От этого все казалось каким-то ненастоящим, глупой и некрасивой игрой. Однако утром я обнаружила, что щека здорово вспухла, и этого я уже не смогла перенести. Я позвонила маме и попросила прислать мне срочную телеграмму с просьбой приехать в Москву. Телеграмма пришла. Козлитин не стал возражать против моего отъезда.
Так закончился мой второй брак. И я приняла непоколебимое решение больше не выходить замуж. Очевидно, я не создана для семейной жизни, тем более выяснилось, что у меня не может быть детей. А раз так, то зачем? Можно прекрасно жить и не связывая себя брачными узами.
Но прошло несколько лет, и я познакомилась с человеком, который показался мне надеждой и опорой. Правда, меня немного смутила его фамилия – Козлов, но желание к кому-то прислониться – в стране уже «бушевали ветры перестройки» – оказалось сильнее, и я вышла замуж. И снова ошиблась. Козлов был человеком жестким, умел зарабатывать деньги, по мере возможности стараясь избегать криминала. И еще увлекался политикой, входил в Межрегиональную группу, а на меня почти перестал обращать внимание. Вся его любовь ограничивалась деньгами. Теперь я иногда думаю, что это было не так уж плохо, но тогда я ужасно огорчалась. Посудите сами, каково молодой влюбленной женщине смириться с тем, что супруг в постели обсуждает с нею политическую ситуацию в стране, не замечая восхитительной ночной рубашки или полного отсутствия таковой? Я обижалась, злилась, потом пыталась проявить понимание, вникнуть в его дела, но ничего не помогало. Наша близость случалась не чаще раза в месяц, да и то наспех, невнятно, и не приносила никакого удовлетворения, даже морального. Я не выдержала, высказала ему все, что думаю, и ушла. Он страшно расстроился, пытался меня вернуть, а потом вдруг выяснилось, что ему все-таки не удалось избежать криминала, его прижали, и он был вынужден срочно смотаться за границу. Слава богу, мы до этого успели развестись.
Я погоревала, но недолго: надо было думать о куске хлеба, а переводы, которыми я раньше неплохо зарабатывала, стали приносить все меньше и меньше, хотя работала я все больше и больше. Пришлось еще давать уроки немецкого, но как ни трудно мне было, думать о новом замужестве не хотелось. Конечно, случались какие-то романы, вполне мимолетные. В то время всем было не до любви, и мужчинам и женщинам… Когда меня спрашивали, почему такая красивая женщина живет одна, я отвечала: «С меня хватит, я трижды была замужем, и все мои мужья были козлы».
А потом вдруг я влюбилась, до сумасшествия, до отчаяния. Он был известным, даже знаменитым пианистом, невероятной романтической красоты, умным, ироничным, – словом, я видела в нем одни только достоинства. Еще бы: высокий, стройный, с густой гривой седых волос, жгучими черными глазами, великолепный музыкант, интеллектуал, умница. Женщины из-за него сходили с ума. Но… он был алкоголиком. Настоящим, запойным. Когда мы встретились, он не пил уже полтора года, был в прекрасной форме. И очень много гастролировал, из-за чего мы виделись нечасто, но тем упоительнее были эти встречи. А потом он сорвался, запил… И куда что девалось? Он превратился в обычного подзаборника. Я искала и находила его в каких-то жутких компаниях, пыталась лечить, но результатом было лишь то, что он начал пить один, дома, и это было страшнее всего. Мое сердце разрывалось от жалости, и вместе со мной страдала тетушка Лиза, которой я только и могла излить душу, ибо мама и подруги все как одна уговаривали меня бросить Романа и твердили, что его запои не должны быть для меня неожиданностью, что о них давным-давно знает вся Москва, и вообще, у него есть законная жена, она не дает ему развода, вот пусть с ним и возится. Но я была не в состоянии так легко отказаться от своей великой любви. Мне чудилось, что только я смогу его спасти, что я отчасти виновата в его срыве – словом, воображала себя новой декабристкой и готова была на любые подвиги. И я их совершала. Я отыскивала каких-то лекарей-знахарей, потом знаменитых профессоров. Некоторым из них удавалось приводить его в чувство на неделю или даже месяц, а потом все начиналось сначала.
Но вдруг ему стало лучше, начался долгий просвет, он вновь целыми днями сидел за роялем, словно черпая в нем новые силы, а я по мере возможности улаживала его дела, здорово пошатнувшиеся из-за долгого пьянства, – короче, трудилась, что называется, в поте лица и даже, встав на уши, поехала с ним на гастроли по странам Бенилюкса и Германии. Не могу передать, какой гордой и счастливой я себя чувствовала, сидя в зрительном зале, когда публика награждала его овациями. Он опять играл изумительно, особенно Шопена, Листа, Дебюсси. Я снова ощущала острую влюбленность в этого ослепительного мужчину и музыканта, напрочь забывая о том, каким он бывал во время запоев.
Он был мне благодарен или делал вид, что благодарен, и, безусловно, нуждался во мне. Но любил ли он меня? Не уверена, что он вообще был способен на настоящую любовь в моем понимании этого слова. Слишком много душевных сил уходило у него на борьбу со своим недугом и на любовь к музыке. Но я готова была смириться со своим третьим местом в его жизни. Однако не ниже! Четвертое меня уже не устраивало, и потому, когда мне его предложили, я категорически отказалась.
Дело было так: мы уже неделю жили в Вене. Он давал там концерты, а потом еще должен был провести мастеркласс, после чего мы собирались две недели отдохнуть в чудесной горной деревушке, где был крошечный уютный отель с прекрасным старым «Бехштейном». То есть перспективы были самые радужные. И вдруг меня вызвали в Москву. Тяжело заболела моя мама. Я застала ее в больнице, задыхающуюся, с посиневшими губами, и она умерла у меня на руках пятидесяти семи лет от роду. Меня душило отчаяние и чувство вины. Мне казалось, если бы я была в Москве, с нею, может, я сумела бы ее выходить, хотя врачи сказали, что сердце ее было безнадежно изношено и вообще непонятно, как она жила с таким сердцем.
Тетушка Лиза уже через несколько дней после похорон стала настаивать, чтобы я вернулась к Роману.
– Пойми, – говорила она, – маму уже не вернуть. А он там один. Он нездоровый человек, и к тому же артист, у него куча поклонниц, и уж кто-нибудь из них непременно попытается занять твое место, тем более что ты-то ему не жена.
– Пусть попробуют, – грустно улыбалась я, – это удовольствие ниже среднего. Вытаскивать его из запоев, выслушивать его пьяные бредни…
– Деточка, они ведь этого скорее всего не знают, они видят романтического красавца, изумительного музыканта, одинокого мужчину, наконец! Ты должна ехать, если ты его любишь.
Я любила. И поехала. Но тетушка как в воду глядела. Уже на третий день я обнаружила, что одна из слушательниц мастер-класса, обворожительная итальянка Лилиана смотрит на Романа как-то уж очень по-хозяйски, что ли. Мне это не понравилось. Я стала приглядываться и поняла, что подозрения небеспочвенны. В мое отсутствие между ними явно что-то произошло. Что именно, догадаться было нетрудно. Мне хотелось устроить скандал, оттаскать за волосы юную красотку, разбить что-нибудь, выкричаться, но… Я взяла себя в руки и решила посмотреть, что будет дальше. В конце концов небольшой зигзаг мало что значит, к тому же, Лиза права, я все-таки не жена Роману. И я сдержалась. Но в один прекрасный день эта юная нахалка заявилась ко мне в гостиницу и, смущенно опустив свои потрясающие глаза, проговорила:
– Синьора, я должна вам сказать, что мы с Романом любим друг друга.
Я промолчала, выжидательно глядя на нее. Она немного смешалась, очевидно ожидая от меня бурной реакции, но на удивление быстро справилась с собою и продолжила:
– Мы любим друг друга и хотим быть вместе.
Тут уж я не выдержала и спросила:
– А Роман знает, что вы пришли ко мне с этим разговором?
– Нет, но…
– Значит, вы действуете на свой страх и риск?
– Не совсем… Он хотел сам поговорить с вами… Но… Просто он щадит вас, вы потеряли мать… у вас горе… и он не решается…
– А вы, значит, решились? Прелестно!
– Я люблю его и не могу больше ждать. К тому же вы ведь уже не любите его.
– Это он вам сказал?
– Да. И я решила взять это на себя… Он великий музыкант, и я счастлива избавить его от любой трудности.
– Сколько вам лет?
– Двадцать. А какое это имеет значение? – насторожилась она.
– Может, и никакого, просто только в ранней молодости можно так легко распоряжаться чувствами и судьбами других людей в угоду собственной прихоти.
Произнеся это, я вдруг ощутила себя такой старой и несчастной, что чуть не взвыла. Мне хотелось рассказать этой влюбленной красавице, что ждет ее рядом с Романом, но я сочла это ниже своего достоинства.
– Но что вы от меня хотите?
– Разве вы не понимаете? – с мольбой в голосе спросила она. Видно, этот разговор и ей нелегко давался.
– Понимаю, вполне понимаю, – усмехнулась я. – Надеюсь, вы не ждете от меня немедленного ответа?
– Нет, что вы… Я просто хотела, чтобы вы знали…
И она выскочила из комнаты.
Когда Роман вернулся, я неимоверным усилием воли сдержала себя, ни словом не обмолвилась о визите Лилианы, и мы пошли обедать в маленький ресторанчик неподалеку от гостиницы. Он был оживлен, даже весел, и, по-видимому, не замечал чудовищного напряжения, в котором я находилась, или же приписывал его пережитому мною горю. В его глазах все время сиял какой-то счастливый огонек. Вот этого я уже не могла вынести. И все-таки промолчала. Но для себя все решила. В моем отношении к нему кроме любви присутствовала еще и некая обреченность – что с ним будет, кто станет выхаживать его, ведь он глубоко больной человек, и так далее, и так далее. Я понимала, что ничего романтического между нами уже не осталось после всего, что мы пережили вместе. А он, видимо, отчаянно нуждается в романтической любви, которой я не могу ему дать при всем желании. Что ж, может, и для меня это будет спасением?
И на другой день, когда он ушел в консерваторию, я быстренько сложила свои вещи, погрузила их в такси и, не оставив даже записки, так как боялась, что залью ее слезами, переехала в другую гостиницу, где проревела всю ночь, а утром улетела в Москву.
Так закончилась моя самая большая любовь. Тетушка Лиза нещадно меня ругала, говорила, что я еще горько пожалею о своей глупости, а Инга, наоборот, сказала, что это самый здравый поступок за всю мою жизнь, что жертвенность вообще не мой жанр, что я должна по гроб жизни быть благодарна Лилиане, одним словом, всячески поддерживала меня.
– И не слушай ты свою тетку, она сама по уши влюблена в Романа!
– С чего ты взяла? – удивилась я. Мне такое раньше в голову не приходило.
– Я же не слепая и не дура! – отрезала Инга.
И все-таки по возвращении в Москву я впала в депрессию, все ждала, что он хотя бы позвонит мне, поблагодарит за все, что я для него сделала, но напрасно. Он не мог заставить себя так поступить, хотя наверняка терзался раскаянием. А может, и не терзался, а просто блаженствовал со своей юной красоткой. Ну и на здоровье.
И вот завтра мне уже сорок. Я всем объявила, что юбилея не будет. Но для себя решила: последние десять лет относительной молодости я буду жить иначе. И первое, что я сделаю завтра с утра, – отрежу волосы. В сорок лет ходить с такой гривой уже не подобает! И я это осуществила. Проснувшись очень рано, я села за работу, а в десять отправилась в расположенный неподалеку новый парикмахерский салон, где было не слишком много посетителей и не слишком высокие цены. Немолодой мужчина-мастер, сразу внушивший мне доверие, сказал с сожалением:
– Зачем резать такие шикарные волосы?
– Надоели! – заявила я. – И потом, мне уже сорок лет!
– И вы думаете, что в сорок лет надо отрезать такую роскошь?
– Непременно! Да и вообще… Хочу начать новую жизнь!
– Ну, если новую жизнь, тогда дело другое. Только вы никому не говорите, что вам сорок. Больше тридцати трех вам ни за что не дашь!
– Спасибо.
Он долго смотрел на меня в зеркало, обдумывая, как лучше постричь, а потом спросил:
– У вас есть какие-нибудь идеи?
– Да нет, я только не хочу очень коротко…
– Боже упаси, об этом не может быть и речи! Такие роскошные волосы должны быть видны. Может, еще подумаете, дама?
– Нет, все обдумано. Режьте!
Через час он закончил возиться с моей сорокалетней головой.
– Что ж, неплохо получилось! – произнес он с удовлетворением.
Женщина в зеркале показалась мне незнакомой, но очень и очень привлекательной. Неужели это я?
– Нравится? – осведомился мастер.
– Да! Спасибо! Это то, чего я хотела!
– Рад!
– Если вы не против, я буду вашей постоянной клиенткой!
– Договорились. Меня зовут Василий Семенович!
– А я Мария Никитична Шубина. Как вы думаете, когда мне теперь надо прийти?
– Не раньше, чем через месяц, а то и через полтора.
Я вышла на улицу страшно довольная и старалась заглядывать во все витрины, где можно было уловить свое отражение. Хорошо, что сегодня не холодно и можно идти без шапки. Очень хотелось пройтись по улицам, подышать воздухом, но времени не было, пора возвращаться к работе. Ничего, Машка, сказала я себе, чем скорее ты кончишь работу, тем скорее купишь новую дубленку. А то с этой стрижкой особенно заметно, как вытерся воротник у старой. Его, конечно, можно довольно эффектно прикрыть модным шарфом, подаренным Ингой, но…
Я побежала домой. Не прошло и часа, как в дверь позвонили. Кого это черт принес? На пороге стояла молоденькая девушка с букетом цветов.
– Шубина Мария Никитична это вы?
– Я.
– Тогда распишитесь, пожалуйста!
Я расписалась в затрепанной тетрадке и приняла букет. Сердце почему-то тревожно забилось. А вдруг эти цветы от того таинственного человека? Букет был завернут в несколько слоев шелковистой бумаги. Дрожащими руками я стала срывать бумагу. Вот еще мгновение – и все выяснится. И действительно выяснилось. Пять крупных белых роз и визитка «Борис Евгеньевич Вырвизуб». На обороте визитки мелким педантичным почерком написано: «Прелестнейшей из переводчиц в день рождения с надеждой на успешное сотрудничество». Разочарованию моему не было предела. Однако белые розы зимой мне не так уж часто дарят. И я поставила их в воду. Красивые, никуда не денешься.
Работать мне в этот день не давали. То и дело звонил телефон. А ближе к вечеру позвонила Танька.
– Ты работаешь? – с места в карьер спросила она.
– Пытаюсь.
– Не дают? – догадалась она.
– Точно! А почему это ты меня не поздравляешь? – Успею! – засмеялась она. – Есть предложение.
– Танька, какие предложения, мне работать надо. – Ну, Машуня, пожалуйста! – взмолилась она. – В чем дело-то?
– Федор нас с тобой приглашает сегодня в шикарный ресторан!
– В ресторан? С какой стати? – страшно удивилась я. На Федора это было непохоже.
– Понимаешь, там будут деловые переговоры, у Федора, а мы уж заодно…
– Да я-то тут при чем, Тань?
– Но я же одна там со скуки сдохну. Машуня, пойдем!
– Ты предлагаешь нам вдвоем со скуки дохнуть? Нет уж, у меня есть контрпредложение. Приходи ко мне, посидим вдвоем, чокнемся за мой день рождения. Чем плохо?
– Совсем даже неплохо, – горестно вздохнула Танька, – но Федор требует, чтобы я пошла с ним, а то, говорит, приглашу девушку по вызову…
– Танька, ты должна пойти, но я-то тут при чем? – отнекивалась я. Но случайно взгляд мой упал на зеркало, на новую прическу… А в самом деле, почему бы не пойти, не поесть чего-нибудь вкусненького, не показаться на люди после долгого перерыва?
Татьяна почувствовала мои колебания.
– Машуня, пойдем! Хоть поедим, выпьем, как белые женщины!
– Ладно, уговорила, речистая! Только что надевать? Я сто лет не была в ресторанах. Вечерних платьев у меня нет, сама знаешь!
– Да на кой они сдались! Надень что хочешь, большое дело! Маш, ты умница, я так рада! Ты собирайся, а через полтора часа мы за тобой заедем!
– А в какой ресторан-то пойдем? – уже заинтересовалась я.
– Понятия не имею. Не все ли равно? Уж точно, что в хороший! Все, пока, мне еще голову помыть надо. Жди нас!
Ну что ж, совсем даже неплохо пойти в день рождения в ресторан. Вполне укладывается в полосу везения. А вдруг будет весело? Может, удастся потанцевать… Я так давно не танцевала… Ой, а что же надеть? Я бросилась к шкафу. У меня есть так называемое маленькое вечернее платье, правда, я купила его еще в Вене, когда ходила с Романом в оперу, на концерты. Оно, конечно, уже не модное, но можно что-то придумать… Однако платье оказалось безнадежно широко, я с тех пор здорово похудела, особенно после гриппа. Не пойдет. И вообще, что-то я обносилась. Совершенно нечего надеть на такой случай… И тут же я приняла решение: все деньги, которые получу за поваренную книгу, потрачу на шмотки. В конце концов мне всего сорок лет, я красивая… и у меня полоса везения! В результате я надела узкую черную юбку и блузку из зеленого шифона под цвет глаз. Туфли у меня вполне приличные, вот дубленка подкачала, впрочем, черт с ней! «Во всех ты, душенька, нарядах хороша!» – сказала я себе и принялась красить ресницы.
