Екатерина Соболь
Дарители: Дар огня. Короли будущего. Игра мудрецов. Земля забытых. Сердце бури
Загвоздка была только в одном: Освальд его план явно понял и делал все, чтобы Генри не смог подойти к нему близко. Огонь заволакивал голову, зудел в кончиках пальцев, щекотал кожу, кричал: «Снимай перчатки!», но Генри из последних сил заставил себя не слушать. Шанс подобраться ближе появится, если вывести Освальда из равновесия, и Генри сосредоточился на том, чтобы бить по ногам, пытаясь повалить его на землю. Генри не отвлекался ни на секунду, сосредоточенно уходя от ударов меча, пригибаясь и перекатываясь, он дрался не только за себя – за Тиса и за Сиварда, которых убили тем же мечом, и эта мысль давала ему бешеную ярость, его собственную, не имеющую отношения к огню.
Отец всегда говорил ему: «Не думай во время драки», но сейчас Генри чувствовал себя непобедимым, страх смерти не отвлекал его – в конце концов, он пришел сюда не для того, чтобы выжить, – и можно было потратить несколько минут на размышления. План, который пришел ему в голову, был настолько совершенным, что Генри едва не ухмыльнулся. Он не умел ничего из того, что так здорово умели Тис и Освальд: драться мечом по всем правилам, обманывать неожиданными выпадами. Зато Генри всю жизнь преследовал зверей на открытых пространствах и знал: иногда, чтобы выиграть, надо просто использовать окружающую обстановку.
Генри вытащил свой смехотворный старый нож и, кружа вокруг Освальда, начал теснить его к ручью. Освальд отбивался от бесполезных ударов Генри и иногда вынужденно делал шаг назад, ненадолго упуская преимущество нападающего. Генри налетал на него с такой стремительной, хладнокровной злостью, что он успевал только защищаться. Генри сделал все, чтобы оттеснить Освальда на бревно, перекинутое через ручей. Ручей был мелкий, едва ли по пояс, и совершенно не опасный, а бревно – толстое, так что Освальд вступил на него без страха. Генри не отставал, старательно показывая, что вымотался от своей глупой атаки, и Освальд, перехватив преимущество, начал теснить его обратно к берегу. Генри чувствовал в его движениях торжество, но он отлично знал: когда дерешься со зверем, нельзя отвлекаться на ощущение близкой победы – теряешь сосредоточенность, и тут-то в тебя и вцепляются клыки и когти.
Генри молниеносно стянул одну перчатку, дернулся вниз и схватился рукой за бревно.
Оно мгновенно осыпалось пеплом, Генри сразу спрыгнул в воду, а вот Освальда это застало врасплох, и он рухнул в ручей, неуклюже взмахнув руками. Наверное, когда вода заливается в доспехи, это не так уж приятно, да и весить они начинают больше. Пару секунд Освальд беспомощно барахтался в воде, и Генри с силой всей своей ярости пнул его в сгиб локтя, придавил руку, вырвал меч и приставил к зазору под шлемом. Освальд поднял голову над водой с хриплым, захлебывающимся звуком, и Генри чуть надавил концом меча ему на шею. Надо было убить одним движением, но он медлил – таким человеческим был этот кашляющий звук. Генри крепче сжал меч. Он должен. Есть вещи, которые просто нужно сделать.
А Освальду тем временем удалось сесть на дно ручья, и он аккуратно, медленно поднял руки. Острие все еще прижималось к его горлу, и на секунду Генри показалось, что он хочет сделать движение людей, которое значит «сдаюсь». Но Освальд приложил руки к голове и потянул вверх шлем. Генри окатило мучительным холодным ужасом, он не хотел смотреть в лицо этому человеку, – тогда точно не сможет его убить, – но Освальд уже снял шлем, и рука Генри разжалась. Меч плашмя упал в воду, подняв брызги, но Генри даже не заметил. Он не мог дышать.
– Нет, – без голоса пробормотал он. – Нет. Нет.
Это был его отец – темные волосы налипли на лоб, на шее краснел порез, он осунулся и выглядел уставшим, но это совершенно точно был он.
– Хватит, – хрипло проговорил Генри, и голос его окреп. – Это не по-настоящему. Ты заставляешь меня это видеть.
– Успокойся. – Освальд поднялся на ноги, не сводя глаз с Генри. Больше не искаженный шлемом, его голос звучал так знакомо. – Ты все сделал, Генри. Ты молодец.
Генри понял, что мотает головой, упрямо сжав губы, забыв про Сердце, про все на свете, и хуже всего было то, что он уже знал: это не обман. Все, чего он не понимал в истории последних десяти дней, подтягивалось друг к другу, как лепестки волшебного дерева. Что же он за тупица, как можно было не догадаться, что это с самого начала был отец. Он был так потрясен, что даже не вздрогнул, когда отец резко нагнулся и поднял упавший на дно меч.
– Я же всегда говорил тебе: если хорошо продумывать то, что делаешь, то победишь. – Голос отца был ласковым, но под этой мягкостью сквозило нетерпение. – Давай, Генри, не стой столбом. Объяснения, рассказы, это все позже. Надо быстро найти его, пока оно не… Ну, ты увидишь.
Генри не сдвинулся с места. Вода холодила ноги, и его начало трясти мелкой дрожью, которую он не мог унять.
– У тебя же есть волшебная карта, верно? Дай мне ее, посмотрим, может, она подскажет.
Отец выжидательно поглядел на него, и Генри бездумно полез в карман и протянул ему карту. Самое дикое было в том, что даже сейчас он не смог ослушаться, едва в голосе отца проскользнули приказные ноты.
Отец развернул карту и нахмурился:
– Странно. Огонек на шестом испытании мигает и горит явно не в полную силу. Надпись «Победа над врагом» проступила, но никаких подсказок больше нет. Ты знаешь, что надо делать дальше? – требовательно спросил отец.
Но Генри только моргнул: холод вдруг отступил, и его окатило таким пугающим жаром, будто кожа раскалилась докрасна.
– Слушай, что ты замер? Чему я тебя учил? Чувства не должны отвлекать от охоты. А сейчас мы с тобой на охоте. Сердце где-то здесь, но где? Оно не иголка в стоге сена. Когда Сивард украл его, оно было в большом коралловом ларце. Кораллы – это такие переплетенные камни, похожие на кровеносные сосуды, – пояснил отец, и у Генри дрогнули губы. Отец всегда объяснял ему незнакомые слова. Это не изменилось. – Я три сотни лет ждал этого момента, и рад, что мой сын разделит его со мной, если не будет так тупо стоять столбом. – Отец коротко улыбнулся, но улыбка не коснулась глаз. И руку на мече он по-прежнему не разжимал.
Генри едва слушал: его трясло все сильнее, огонь разгорался, заволакивал все внутри. Ему показалось, что света вокруг стало меньше, хотя, может, у него просто потемнело в глазах. И Генри понял, так ясно, словно кто-то сказал ему: «Время вышло, прошли ровно сутки». А отец все продолжал говорить, как будто раз уж начал, не мог остановиться.
– …Не смотри на меня волком. Я что, был тебе плохим отцом? Без моих уроков ты бы здесь не стоял. Сиварда я вечно осуждал за его дар, но с тех пор многое понял. Ваш дар – награда, а не проклятие. Он позволяет добиться могущества, неподвластного обычным людям. И когда столько лет спустя ты родился с тем же даром, я подумал: «Исправлю все свои ошибки». Но Барс явился, чтобы даже это у меня отнять, перетянуть тебя на свою сторону. И как же я разозлился, ты бы знал. Но об этом потом, а теперь ты, как послушный сын, сойдешь с места и поможешь мне искать Сердце.
Генри закрыл глаза. Он больше не мог сопротивляться, будто какая-то сила тянула его за руки и ноги, а он сам проваливался в бездонную яму, сжимался, занимая в себе самом все меньше места. Генри стянул перчатки и уронил их в воду, даже не чувствуя рук. Он сделает то, что Сивард не смог. В Освальде так много силы, и он заберет ее всю, вместе с бессмертием. Отец ведь лгал ему, отец – и есть Освальд. Вода невыносимо жгла колени, и Генри почувствовал, что ноги делают шаг без всякого его участия и еще один, – меч его не остановит, ничто его не остановит. Отец попятился к берегу, и Генри первый раз в жизни увидел на его лице страх, но не замедлил шага. Он силен, как никогда, а сейчас станет еще сильнее. Мысли были сонными и будто чужими. Генри из последних сил открыл рот, пытаясь что-то сказать, но язык больше ему не повиновался. Огонь торжествующе пылал внутри его, могучий, непобедимый, и Генри, беспомощный, собрал всю свою волю, весь свой страх и сделал единственное, что мог, – это стоило ему таких усилий, как будто он пытался сдвинуть огромный валун. Он заставил себя оступиться.
Генри медленно повалился в воду, и вода накрыла его с головой, обожгла кожу. Так, наверное, чувствовали себя обычные люди, оказавшись в огне. Было так больно, будто его перемалывает горный обвал, крошит ему кости. Он закричал, и в рот попала вода. Она давила со всех сторон, огонь пытался поднять его обратно, отец тоже, и Генри беспомощно хватался за дно, обламывая ногти. Он проиграл, он не успел найти Сердце до того, как его время кончится. Все инстинкты требовали, чтобы Генри разжал руки, но он не мог, под водой огонь не имел власти, он снова чувствовал себя собой, и это было так прекрасно, что лучше уж не всплывать. Но рука в железной перчатке упорно тянула его вверх, схватив за воротник, точно как в тот день, много лет назад, когда отец столкнул его с бревна в горную реку, чтобы научить плавать. Генри из последних сил зашарил по дну, пытаясь ухватиться хоть за что-то, и рука скользнула по чему-то ребристому, гладко-твердому, непохожему на речные камни. Генри вцепился в это обеими руками, и огонь вдруг отступил, будто сжался и ушел в глубину. В ту же секунду отец рывком вытащил его, и Генри сел на дне, дрожа и задыхаясь. Вода стекала с волос, катилась в рот, и он жадно сглатывал ее, он знал: это недолгая передышка, огонь не исчез, конечно, он не исчез, просто затаился, охваченный дикой злобой на то, что его отпугнули, когда он был уже так близок к победе. Тут Генри понял, что все еще прижимает к груди то, за что пытался уцепиться, опустил глаза и закашлялся.
Это был ларец из гладких ветвистых алых камней. Генри был без перчаток, но ларец даже не нагрелся, и с уколом внезапной, безумной радости Генри понял: он знает, что внутри.
– Там же ничего не было. – Отец потрясенно глядел в воду. – Как ты понял, что его надо достать со дна?
Генри вяло пожал плечами. Он чувствовал себя выпотрошенным, совершенно пустым, как будто уже умер и только по какому-то недосмотру его тело еще дышит. Он был уверен, что отец попытается отнять ларец, но потом понял: ларец тяжелый, одной рукой не возьмешь, а Генри уже видел – отец слишком его боится, чтобы выпустить меч.
А потом отец шагнул вперед и прижал острие меча к его горлу.
– Поставь ларец на берег, – резко сказал он.
Генри с трудом, как старик, встал и побрел к берегу, вцепившись в ларец так, что побелели пальцы. Вода блестела, мелко серебрилась вокруг, гладила ноги, будто не хотела отпускать его, но Генри выбрался на берег и вместе с ларцом опустился на траву.
– А теперь открой крышку. Ты сейчас поймешь кое-что, – отрывисто проговорил отец. – Знаешь, что было самым интересным в твоем походе? Что он с самого начала был обречен на провал.
Генри представлял, что этот момент будет более торжественным, но все, о чем он сейчас мог думать, – как ему холодно, как близко острие меча от его лица и как, оказывается, приятно прикасаться к чему-то голыми руками и не превращать это в груду пепла. Время текло медленно, будто расплавилось. Генри крепче обхватил крышку и потянул ее вверх.
До этой минуты он даже не думал, что Сердце волшебства так похоже на обычное сердце – человека или животного. Зато он был уверен, что оно будет великолепным, сияющим и невероятным, и все вокруг сразу изменится.
Сердце, лежавшее на дне кораллового ларца, было тусклым, дряблым и сморщенным, оно еле билось, будто задыхаясь, – судорожные, короткие сокращения.
– Оно выглядит даже хуже, чем я надеялся, – довольным голосом сказал отец. – Ты не знаешь одной важной подробности, Генри. Когда Сивард спрятал Сердце, оно перестало давать людям дары, но ты уже понял – в нашем королевстве все взаимосвязано. Самому Сердцу силу давали волшебство и те вещи, в которые люди вкладывали частицы своего дара, и это не изменилось, когда его спрятали. С каждым уничтоженным старинным предметом, с каждым убитым существом или волшебником оно становилось чуть слабее. Я триста лет уничтожал предметы, не только чтобы создать армию. Я хотел, чтобы оно погасло. Хотел точно знать, что дары никогда не вернутся. Как же я ненавидел свой дар. – Отец постучал по виску пальцами свободной руки. – Он меня с ума сводил.
– Какой? – одними губами спросил Генри. Он по-прежнему стоял на коленях, и от этого отец казался еще выше ростом, чем всегда, он нависал над Генри, заслоняя собой свет.
Отец рассмеялся коротким, хриплым смехом. Острие прижималось к коже Генри легко, почти ласково.
– Я видел будущее. Неплохой дар для короля, вот только последние несколько лет своего правления я все время видел одно и то же: меня свергали с престола и убивали. И я решил: сделаю так, чтобы это будущее никогда не наступило. Я подарил себе бессмертие. А сейчас, когда Сердце погаснет, пойду и снова отвоюю трон. Верну себе то, что принадлежит мне по праву. – Он сделал шаг к Сердцу, но Генри наклонился над ларцом, отгораживая его от Освальда, и тот послушно замер. – Оно больше никогда не загорится в полную силу, Генри. За последние сутки оно совсем ослабло: убит Тис, сейчас умирает волшебный Ледяной лес. С дарами покончено. То, что сделал Сивард, было зря. Лучше бы он сидел дома и остался жив. А теперь силы Сердца хватит, только чтобы исполнить какое-нибудь простенькое желание. Мне как раз пригодится способность находить спрятанные клады: моя нынешняя армия годится разве что для устрашения, но толку от нее мало, а монеты у меня на исходе. Пора пополнить запасы, тогда я смогу купить кого угодно, и он будет добровольно мне служить.
Генри сидел не двигаясь и не отводил взгляда от жалкого, сморщенного Сердца. Ему казалось, что его собственное сердце так же едва бьется задыхаясь, не способное уже никому ничего дать, выдохшееся и слабое.
Острие меча чуть сильнее надавило ему на горло. Налетевший откуда-то ветер рвал с деревьев лепестки, и они вились вокруг, как розовый снег.
– Все будет хорошо, – мягко сказал отец. – Не переживай из-за даров. У тебя-то он и так есть, а какое тебе дело до других? Я до сих пор не понимаю, почему ты, по какой-то странной игре природы, родился с даром в королевстве, где все уже давно стали бездарными. Но нам повезло: ты – последнее могучее волшебство в королевстве. Я стану королем, а ты – моей правой рукой, как и предсказано. С каждым, чью силу ты заберешь, ты будешь становиться сильнее. Вместе мы станем непобедимы, и при таком защитнике, как ты, больше никто не посмеет меня свергнуть. А теперь встань и сделай шаг назад – я должен загадать желание, пока этот жалкий заморыш не погас совсем.
Генри тяжело поднялся на ноги, от слабости у него дрожали колени. Теперь меч упирался ему в грудь: не угроза, просто предостережение. В голове бесконечно повторялись слова отца, он никак не мог от них отделаться, почему-то они не давали ему покоя: «Ты – последнее могучее волшебство в королевстве». Генри нахмурился: он ведь и раньше знал, что ни у кого, кроме него, нет дара, так почему сейчас это казалось важным?
Лепестки носились в воздухе, легко гладили его лицо – и Генри медленно выдохнул. Слова начали всплывать в его памяти, другие, сказанные ему в разное время разными людьми и существами, и в голове вдруг прояснилось, будто разошлись тучи и все залило ослепительным светом.
«В нашем королевстве все связано».
«Волшебство не исчезает: если разрушить его сосуд, оно просто переходит в тот, что рядом, – так Освальд и делает напиток».
«Ты не можешь выбирать, кем родился, но можешь выбрать, что с этим делать».
«Без предыдущих испытаний невозможно пройти последнее».
И надпись на двери уничтоженной башни: «Волшебство у тебя в крови, путник».
– Седьмое испытание… – потрясенно пробормотал Генри.
Больше никаких загадок. Теперь он точно знал, что надо делать.
– Отойдешь ты или нет? – нахмурился Освальд. Он явно терял терпение и давно бы отбросил Генри с дороги, если бы не боялся его.
Меч надавил Генри на грудь чуть сильнее, но он не сдвинулся с места. Шесть испытаний – чтобы найти Сердце. Седьмое – сделать так, чтобы оно загорелось снова.
Барс выбрал его не просто так – то, что заставит Сердце гореть, может сделать только он. С самого начала ничто не было случайным, каждый шаг вел его сюда, и Генри подумал: «Как странно. Оказывается, понимаешь, в чем был смысл твоей жизни, только когда дойдешь до самого конца».
– Я – не ошибка, – едва шевеля губами, произнес он.
– Да что ты бормочешь! Шаг назад, я же сказал!
Генри опустил взгляд. Ларец с Сердцем стоял прямо между ними. Все получится. Огонь еще не опомнился от воды, он не сможет помешать. Надо просто решиться. Это как прыжок в холодную воду. Всего одна секунда решимости – этого достаточно.
Меч по-прежнему упирался ему в грудь. Генри подался к отцу, схватил его обеими руками за локоть и с силой дернулся вперед.
Отец в панике оттолкнул его, выдергивая меч у него из груди, не понимая, что только помогает ему довести дело до конца: теперь кровотечение будет уже не остановить. Генри из последних сил опустил взгляд и увидел, как кровь капает на Сердце, впитывается в него – и то загорается чуть ярче, его биение становится сильнее. Генри опустился на колени, завалившись грудью на ларец, чувствуя, как под ним разгорается горячее сияние. Отец кричал что-то, дергал его за плечи, оттаскивая, теперь кровь текла на землю, но Генри знал: то, что началось, уже не остановить.
Кораллы, из которых был сплетен ларец, не зря были похожи на сосуды: они начали набухать, стали яркими, темно-алыми, они втягивали его кровь из земли и несли к Сердцу, и Генри хотел улыбнуться, но только мокро всхлипывал, втягивая воздух. Он не думал, что будет так больно, боль оглушила его, он вжимался щекой в траву, чувствуя себя так, будто на него упал каменный утес. Все, что он еще мог, – это смотреть, как из ларца разливается ослепительное теплое сияние, как краски вокруг становятся ярче и свет затапливает все.
Генри был уверен, что отец бросится к Сердцу, попытается потушить его снова, загадать желание. Он сам не знал, что стал бы тогда делать. Но отец только тряс его за плечи с такой силой, будто хотел, чтобы у него отвалилась голова. А потом отец прижал к ране руку в железной перчатке, и Генри со смутным, сонным удивлением понял, что до этого момента, кажется, не знал о боли вообще ничего. Он заскулил, пытаясь перевернуться на другой бок, и уже подумал, что от боли умрет быстрее, чем от потери крови, когда кто-то вдруг с силой отпихнул отца в сторону, незнакомый голос крикнул: «Вы что делаете!», и Генри с трудом открыл глаза, щурясь от яркого света. Над ним нависало обеспокоенное бородатое лицо. Прядь, переплетенная зеленой лентой, качалась прямо у Генри перед глазами.
– Вы слышите меня? Я лекарь, – настойчиво крикнул мужчина, потом перевел взгляд на рану, и по его лицу Генри понял: лекарь тут не поможет, рубашка промокла от крови насквозь. – Только у меня дар неподходящий, я прикосновением лечу простуду. Но у нас в деревне есть один парень, у него дар останавливать кровь. Вот только я не понимаю, где я и далеко ли деревня. Подождите, сейчас, надо зажать рану, держитесь, ладно?
От потрясения у Генри даже прояснилось в глазах. Если с этого воина спало заклятие, значит, и остальные… Он прислушался и наконец понял, что за настойчивый звук мерещится ему уже которую минуту. Это было пение, которое подхватывали все новые голоса: «Мы братья, и снова мы вместе споем, и песня тебя сохранит, как броня, а после пойдем и отыщем свой дом, ты только подпой, если слышишь меня!»
Сотни людей, которые пришли в себя, не понимая, где они, где их дом и их семьи, подхватывали песенку Свана, чтобы было не так страшно, – песенку, которую тот распевал во все горло, даже когда дело стало совсем плохо.
Генри вскрикнул: воин с зеленой лентой, стащив с себя рубашку, пытался зажать ему рану. Он вдруг понял, что отца давно не слышно, а он ведь был совсем рядом, Генри видел, как солнце ослепительно отражается от его доспехов. Отец сидел, сжав виски обеими руками. Почувствовав взгляд Генри, он обернулся.
– Что ж ты наделал, глупый ребенок, – одними губами проговорил он. – Я снова вижу, что будет. Что ж ты наделал. – Он поморщился, зашипел от боли и снова прижал к виску руку.
Ярко-красная рубашка прижалась к его груди сильнее, и Генри из последних сил отпихнул руку настойчивого лекаря. Ему хотелось только одного: чтобы его оставили в покое, дали полежать и поглядеть на этот прекрасный, сияющий мир вокруг, пока он еще может держать глаза открытыми. А потом раздался голос – молодой, хрипловатый и совершенно незнакомый.
– Вы же сами видите – ничего не выйдет. Идите, я о нем позабочусь. За дверью есть другие раненые.
Лекарь кивнул и поднялся, глядя на кого-то за спиной Генри. Освальд смотрел туда же, и на его побелевшем лице было такое потрясение, будто он увидел что-то невозможное даже в королевстве, полном невозможного.
– Ты же умер, – без голоса пробормотал отец.
– Конечно умер.
Чьи-то руки приподняли Генри, не пытаясь зажать рану, и секунду спустя его голова лежала у кого-то на коленях, а прохладная ладонь накрыла его лоб. Это было так приятно – к нему никто никогда не прикасался, даже отец. Генри сжался, думая, что рука сейчас отдернется, но она по-прежнему гладила его лоб, перебирала волосы, и он вдруг почувствовал такое спокойствие, как будто ничего плохого больше никогда не случится.
– Уходи, отец, – сказал все тот же голос у него над ухом. – Дай ему спокойно уснуть.
Отец нашарил на траве свой шлем и непобедимый меч и послушно поднялся, будто чем-то смертельно напуганный. Он больше не смотрел ни на Сердце, ни на Генри, – только на человека за его спиной. Отец шагнул назад и еще раз шагнул. Удаляющиеся шаги становились все чаще, и, когда они стихли, Генри стало легче дышать. Он с трудом запрокинул голову, вглядываясь в склонившееся над ним лицо, – молодой мужчина с тревожными серыми глазами. Генри никогда раньше не видел его, но точно знал, кто это такой.
– Сивард, – выдавил он и закашлялся.
Тот улыбнулся, и Генри едва не улыбнулся в ответ. Он еще никогда в жизни не был так счастлив кого-то видеть.
– Я при жизни забрал слишком много сил, мой дух никак не желал упокоиться. А еще я не хотел умирать, не дождавшись тебя. Хотел передать один подарок. Все-таки шкатулка с безрадостной историей внутри – слишком жалкое наследство.
Генри прижался виском к его ладони и огляделся: все вокруг заливал свет, и от этого их тени на земле казались ослепительно-яркими. Сивард сидел, привалившись спиной к своему могильному камню. Генри приподнял руку, чтобы коснуться Сиварда, убедиться, что он настоящий, но рука бессильно упала на траву. Генри был уверен, что вокруг нее расползется пятно пепла. Пепла не было, и он неверяще вцепился в траву. Он никогда не думал, что она такая удивительная на ощупь, такая мягкая и теплая, вот только почему она не сгорала?
– Потому что дара у тебя сейчас нет. Он был в твоей крови, и ты отдал его силу, чтобы зажечь Сердце, – сказал Сивард, будто услышав его мысли, и прикоснулся холодными губами к его виску. – Я знал, что ты справишься. А теперь пора отдохнуть. Спи спокойно, во сне все проходит.
Генри заморгал чаще, он даже не понимал, почему плачет, больно ведь больше не было, но слезы текли по щекам, сползали в уши. А потом он понял: тело онемело, и он больше не чувствует ладонью землю. Краски вокруг слепили глаза, расплывались, перетекали друг в друга. Он больше не мог на них смотреть, слишком ярко, и Сивард прижал его лицо к своей рубашке, зашептал что-то. Голос был неразборчивым, как шелест листьев, но прохладная рука по-прежнему лежала у Генри на затылке, и Генри хотел о чем-то спросить, но тут же забыл вопрос: веки отяжелели, будто невидимая сила давила на них, и он послушно закрыл глаза.
– Вот и все, – тихо сказал Сивард.
