Екатерина Островская
Темница тихого ангела
Глава четвертая
Не только дураки, но и многие умные люди мечтают прославиться. Проснуться в обнимку с удачей надеется большинство людей. Проснуться в обнимку с кинозвездой мечтает каждый мужчина.
Коля Торганов почувствовал, как что-то щекочет ему ноздри, и открыл глаза. Мишел лежала на его груди и обнимала его. Ее волосы разметались на половину кровати и касались Колиного лица. Именно волосы, пахнущие ароматом вечерних цветов, и щекотали ноздри. Хотелось чихнуть, но Николай сдержался. «Боже, – подумал он, – неужели я не сплю?» Вспомнил вчерашний вечер, церемонию вручения наград, все, что за этим последовало, вспомнил ночь и невероятную страсть Мишел. В случившееся невозможно было поверить, но это произошло. Все, что казалось невероятным, о чем он не мог даже мечтать, случилось не с кем-то, а именно с ним. Еще вчера он и представить не мог, что окажется в постели с этой женщиной, а теперь может погладить ее волосы или поцеловать голое плечо, сказать то, что обычно говорят близким людям…
В конце восьмидесятых, когда мать и ее новый муж ушли из дома, обещав вернуться поздно, Коля перерыл полку с видеокассетами, нашел ту самую, которую накануне мать взяла у подруги. Прогнав сына в его комнату, она осталась наслаждаться фильмом наедине с человеком, внезапно вошедшим в ее жизнь. Новый муж был младше Ирины Витальевны на пять лет, он приехал из Риги, был немногословен и, кроме прочих достоинств, обладал званием мастера спорта по настольному теннису.
Фильм, который Коля с нетерпением хотел посмотреть, оказался недублированным гангстерским боевиком. Коля, хоть и занимался ежедневно с матерью изучением английского, понимал не все. Но содержание уже не интересовало его: драки, перестрелки, взлетающие на воздух взорванные автомобили – все ушло на второй план. Он уселся на пол перед самым экраном, во все глаза смотрел на главную героиню, дрожа от ее красоты, и сердце сжимало предчувствие чего-то запретного и сладостного.
Тогда ему было двенадцать, и он еще не понимал ничего, но уже ощущал прелесть экранной девушки каждой клеточкой своего тела.
В том старом боевике молодая длинноногая красавица заходила в бассейн медленно, словно специально демонстрируя только ему одному свое прекрасное тело, оглянулась и улыбнулась смущенно, прося простить за откровенность. Коля задохнулся тогда, нажал на кнопку стоп-кадра, чтобы сохранить эту улыбку навсегда.
А теперь та же девушка, изменившаяся, но все равно прекрасная, лежит с ним в одной постели в номере лос-анджелесского отеля «Плаза». За исполнение роли в том старом фильме она была номинирована на «Оскар», потом ее еще трижды выдвигали на получение награды американской киноакадемии, и фильмы уже были серьезные, и играла она несравненно лучше, но награды получали другие. Только теперь сбылась ее мечта. Два одинаковых голых человечка, обтянутых золотой кожей, стоят теперь на столе в номере отеля между букетом цветов и недопитой бутылкой виски.
Мишел проснулась, а может, не спала уже давно, и теперь она едва коснулась губами его груди и прошептала:
– Я пойду в душ, а ты закажи шампанское.
Она присела на постели, потянулась, выгнув худенькую спинку, – Коля смотрел на ее маленькие позвонки, змейкой убегающие к пояснице, испытывал нежность к ней и восхищение тем, что происходит сейчас, тем, что происходило ночью, и тем, что ждет впереди. Мишел встала с кровати, подняла валяющуюся на полу бриллиантовую цепь, шагнула к столу и положила цепь рядом с бутылкой виски.
– Хорошо, что не потеряла: я ее у ювелира напрокат взяла – вещь застрахована, конечно, но все равно крику было бы много.
Она обернулась к Николаю и, не улыбаясь, посмотрела на него, словно проверяя его реакцию или ожидая каких-то слов.
– Я закажу шампанское, – сказал он, продолжая разглядывать Мишел.
Конечно, она была великолепна, она по-прежнему звезда, хотя и помятая немного, потускневшая, без того блеска в глазах, что поразил Колю в детстве. По-прежнему желанная и обожаемая, как и тогда в далеком советском прошлом. От нее пахнет цветами, она грациозна и женственна. Ночью она шептала что-то ему на ухо, кричала слова любви, царапала ему спину острыми ногтями и плакала от страсти. Ночью от нее пахло виски, и она походила на обычную женщину, на обычную, но которую не встретишь никогда.
– Спасибо тебе за «Оскара», – сказала Мишел, заходя в ванную комнату.
Через пять минут в номер принесли две бутылки «Дом Периньон», Николай взял бокалы и пошел к Мишел. Они сидели в ванне, утопая в стогу пахнущей левкоями пены, пили шампанское и болтали о всяких пустяках.
– Я думаю, что Спилберг удивился, – улыбнулась звезда, – вот так запросто рассказать ему о том, о чем он много думал, но не знал, как все это выразить в кино. А ты сразу, не раздумывая ни секунды, выдал сюжет.
– Я всего лишь пересказал ему рассказ Александра Куприна.
– Это неважно! Важно то, что ты завтра подпишешь с ним контракт на два миллиона долларов. Сумма может оказаться и большей.
– И это неважно. Важно, что ты – рядом со мной, – шепнул ей на ухо Николай.
Мишел хихикнула и отстранилась.
– Айвен Торганофф – твой родственник? – спросила она, сделав глоток из бокала.
– Кто? – не понял Николай.
– Русский писатель. Я читала его книгу. Вчера целый вечер мучилась, пыталась вспомнить название и только сейчас вспомнила. «Весенняя вода», кажется.
– А-а, Иван Тургенев, – догадался Николай и соврал: – Родственник, но дальний – двоюродный прапрадедушка.
Потом они перебрались в номер и, лежа в постели, посмотрели в новостях краткий репортаж о вчерашней церемонии, в котором показали их двоих и назвали самой красивой парой вечера.
Затем они долго разговаривали о новом проекте Спилберга, и Мишел попросила написать роль для нее.
– Уже! – ответил Николай и показал на свою грудь. – Ты в моем сердце, и твоя роль всегда главная.
– И кем ты меня видишь?
– Содержательницей публичного дома, которая более всего боится, что ее дочки-гимназистки узнают, каким образом мать зарабатывает на жизнь и на их учебу.
– Если бы мне это предложил Спилберг, я плеснула ему в рожу шампанское, а тебе не буду. Я согласна.
Она внимательно посмотрела на Торганова, и он снова наклонился к ее лицу.
– Я люблю тебя.
– Мне сорок четыре года, – с расстановкой произнесла Мишел.
– Я люблю тебя, – снова соврал он.
– Если бы тебе что-то было нужно от меня, я бы не поверила, но это ты нужен мне.
– Придется поверить.
Звезда потрясла головой и прошептала:
– Мне сорок четыре года… Сволочная жизнь – она так быстро проходит!
До вечера они оставались в номере. Потом собрались уходить. Николай спрятал своего «Оскара» за пазуху, а Мишел – в сумочку, предварительно вынув оттуда темные очки и черную шелковую косынку, под которой спрятала волосы. В сумочку улеглись бриллиантовая цепь и серьги. Теперь она почти ничем не отличалась от других женщин.
– Будем расходиться поодиночке? – спросил Торганов.
– Нас вряд ли узнают. А если и узнают, мне это не повредит, ведь и ты теперь тоже звезда.
Но кто-то из служащих отеля, судя по всему, сдал их. Когда они вышли из лифта и направились к выходу, засверкали вспышки цифровых камер, со всех сторон бросились папарацци. Каждый что-то кричал, стараясь обратить на себя внимание, рассчитывая, что хоть один из звездной парочки обернется в его сторону и снимок получится более презентабельным.
– Как долго длится ваша связь?
– Миссис Майлз, говорят, что Стивен Спилберг предложил вам роль?
– Мистер Торганов, правда, что ваш отец кадровый офицер КГБ?
– Миссис Майлз, ваш муж знает о вашем романе с Торгановым?
Они пробились сквозь эту толпу молча. Николай открыл дверь такси, пропустив Мишел в машину. Блицы продолжали сверкать. Торганов хотел и сам сесть в машину, но Мишел отстранила его:
– Я поеду одна. Прощай. Спасибо за все. Ты очень добрый.
Дверь закрылась, такси рвануло с места. Николай махнул рукой, подзывая другую машину. А папарацци продолжали его фотографировать.
– Мистер Торганов, вы собираетесь сделать миссис Майлз предложение?
– Да пошли вы все, – ответил Николай по-русски.
Глава пятая
Ранним утром Торганова разбудил телефонный звонок.
– Поздравляю, – сказала Ирина Витальевна, – честно говоря, не ожидала. То есть… Конечно, я всегда в тебя верила: недаром столько в тебя вложила и душевных сил, и денег, разумеется. На том свете мне зачтется.
– Ты туда уже собралась? – притворно удивился Николай.
– А кто знает, Коленька, сколько ему отпущено? Утром человек радуется жизни, а приходит вечер – и нет человека.
– Тебе только пятьдесят два.
– Уже пятьдесят два.
Ирина Витальевна вздохнула в трубку и продолжила:
– Теперь, чтобы просто быть здоровым, надо быть богатым человеком. Обычная операция стоит нынче бешеных денег.
– А разве у тебя нет страховки? Или ты говоришь о пластической операции? Если нужны деньги, я могу одолжить.
– Спасибо, не откажусь. Но я не за этим звоню.
Мать неожиданно перешла на шепот:
– Коленька, во всех газетах помещены фотографии, на которых ты и Мишел Майлз. У тебя с ней серьезно?
– Мы работаем над новым проектом.
– Тебе Спилберг заказал сценарий? Так значит, вот о чем вы с ним беседовали на банкете.
Потом позвонила бывшая жена. Джозефина с болью в голосе сообщила, что понимает, ради кого он отверг ее чувство, и пообещала, что Мишел Майлз обязательно бросит его, как бросала всех своих любовников, которым он, несчастный Торганофф, и в подметки не годится.
Следом пробился соученик по университету. С ним Николай играл в бейсбольной команде, и от него девять лет не было ни слуху, ни духу.
– Поздравляю с «Оскаром», старик. У меня тоже все неплохо: своя адвокатская контора. Но все работа, работа, а жизнь-то проходит, люди теряют друг друга. Давай как-нибудь встретимся. Можно у тебя посидеть. Я женат, но приеду один. Кстати, у Мишел есть подружка?
Пришлось отключить телефон, а в душе он думал, в какой прекрасной стране живет: не успел поговорить с известным режиссером, как все уже считают, что у него с ним совместный проект – впрочем, это недалеко от истины. Не успел тайком переспать с кинозвездой, а вся страна ему уже завидует. Теперь его отношения с Мишел – достояние общественности, и это обстоятельство не радовало и не удручало его. Торганов размышлял спокойно, словно уже давным-давно жил подобной жизнью. Теперь каждый шаг надо делать осмысленно, потому что любой поступок может стать пищей для обсуждения людьми незнакомыми, мнение которых ему безразлично, но пересуды и домыслы прессы могут создать нежелательный имидж, а значит, повредить работе.
Николай спускался в дребезжащем лифте. В кабине, кроме него, находились две соседки по дому, с которыми он иногда здоровался, две негритянки – молодая и старая. Обе рассматривали его с одинаковым нескрываемым интересом, словно у него была расстегнута ширинка. Он чувствовал на себе их взгляды, даже когда вышел из дому. И потом, когда ехал в вагоне подземки, на него оглядывались какие-то пятнадцатилетние девочки со школьными рюкзачками за спиной.
«Это просто мания, – решил он, – вряд ли меня узнают. Может быть, я просто привлекательный мужчина, но теперь придется прятаться от всех случайных взглядов, меньше бывать в общественных местах, контролировать каждый свой поступок и каждое слово».
Телефон в кармане тренькал, не переставая, Николай уже не отвечал на звонки, но, когда вышел из метро, все же поднес аппаратик к уху и услышал срывающийся от негодования незнакомый голос:
– Ну, ты, урод! Если я узнаю, что ты бегаешь за мисс Майлз, то я тебе знаешь что оторву… Она – моя! Ты понимаешь это, русская сволочь? Еще раз подойдешь к ней…
Человек, набравший его номер, был явно невменяемым. Но взбесило Торганова другое: откуда все эти люди знают номер его мобильника? Надо срочно поменять номер, а заодно и подыскать другую квартиру. Если все-таки состоится контракт со Спилбергом, то денег должно хватить на покупку собственной или даже на домик в пригороде – в хорошем районе, где живут люди, не интересующиеся подробностями частной жизни соседей. Только вот где найти таких нелюбопытных людей?
Снова зазвонил телефон.
– Не бросай трубку, урод, когда я с тобой разговариваю. Убирайся назад в свою Россию и живи там! А если я узнаю…
– Спасибо за совет, – спокойно ответил Торганов, – я воспользуюсь им всенепременно.
Странно было услышать здравую мысль от сумасшедшего. Но все же Николай удивился больше своему ответу – случайному, может быть, но неожиданно отозвавшемуся в сердце.
Переговоры со Спилбергом прошли быстро. Они обсудили сюжет будущего фильма. Стивен со страстью воспринял образ глухонемого дворника.
– Ты представляешь, Ник, как это можно обыграть: глухонемой русский антисемит в исполнении Николсона дружит с талантливым еврейским скрипачом, которого сыграет Хофманн! Один не слышит музыки, а другой не понимает ничего из его мычанья. А если представить, что дворник – гей! А? Жаль только, что парочка этих актеров своими гонорарами съест весь бюджет фильма. Хотя под их имена можно любые деньги найти, а потом такие сборы на прокате сделать!
– В сценарии и для Мишел найдется характерный персонаж, – подсказал режиссеру Торганов.
– Ага, – скривился Спилберг, – ты еще предложи на какую-нибудь роль своего друга Шварценеггера! Получится, что вся съемочная группа состоит из оскаровских лауреатов. Кстати, а ведь это так и есть…
– Просто, кроме нее, никто не сможет это сыграть. Уличная проститутка, защищаясь, убивает богатого клиента – сексуального маньяка, на деньги из его кошелька открывает заведение…
Торганов вдруг понял, что несет несусветную чушь, замолчал, но великий режиссер смотрел на него внимательно. И тоже молчал.
– Может, ты и прав, Ник, – наконец произнес Спилберг, – Шварценеггера можно пригласить на роль главаря погромщиков. Приклеим ему бороду…
Окна новой квартиры выходили на Центральный парк. Квартирка была небольшая, арендная плата высокая, но Торганов мог себе это позволить. Мечта о собственном домике в пригороде отошла на второй план, но в том, что она осуществится, Николай не сомневался. Не было сомнений и в том, что настало время, когда все его мечты будут осуществляться – главное, мечтать о чем-то реальном, а не о заведомо несбыточном, вроде полета на Луну на собственном «Шаттле».
Мишел не звонила, он ей тоже. Газетчики и папарацци вдруг очень кстати забыли о нем. Ничто не мешало работе над сценарием.
В доме, куда переселился Торганов, проживали люди солидные: в основном офисные служащие и адвокаты. В друзья или в знакомые они не набивались. Встречаясь в подъезде или в лифте, коротко кивали Николаю и теряли к нему всякий интерес. Телефон молчал, и это почти радовало. Личной жизни не было никакой. Лишь однажды он позвонил бывшей знакомой, с которой встречался недолгое время после того, как расстался с Джозефиной, и пригласил ее в ресторан. Она согласилась на встречу сразу.
Когда они познакомились, девушке было двадцать лет, она пыталась таскать Ника на дискотеки, но ему не нравились ни громкая музыка, ни бьющее по глазам мелькание лазерных лучей, ни запах марихуаны в туалете, ни вспотевшая от нескончаемых танцев собственная спина. Не нравилось все это, может быть, оттого, что на развлечения у него не было тогда денег. А девушка не представляла своей жизни без тусовок. Она была высокой, тонкой и грациозной, прекрасно танцевала и обольстительно улыбалась. Светлокожая мулатка, она носила мини-юбки и работала секретаршей в каком-то банке. Ночи с нею изматывали Торганова, впрочем, и его подругу тоже. Но все равно она каждое утро вскакивала ровно в семь, неслась в душ, а он в это время готовил кофе и тосты на двоих. Потом они завтракали, целовались у двери и на лестничной площадке в ожидании медленно ползущей скрипучей кабины лифта, мулатка исчезала, а он, вернувшись в постель, чтобы еще часок поспать, обнаруживал под своей подушкой ее трусики.
Теперь они встретились в тихом ресторане. На столиках горели свечи, а шаги официантов приглушали ковры. Чернокожий музыкант, сидя перед сверкающим белым роялем, негромко наигрывал Гершвина, а в воздухе висел аромат индийских благовоний.
Она вошла в зал в дорогом коктейльном платье, коротком и плотно обтягивающем стройное тело. Она почти не изменилась, но, когда Николай бросил взгляд на ее грудь, тут же объяснила:
– Силикон. Муж попросил.
– Ты замужем?
Вопрос прозвучал нелепо: она сама только что сказала о муже. Но Торганов хотел узнать совсем иное – только растерялся немного. Она была прежней, несмотря на силиконовую грудь и мелированные волосы, раскиданные по плечам разновеликими прядями.
Она кивнула, и пряди эффектно сверкнули.
– За своим бывшим боссом. Мы с ним сразу поженились после того, как я с тобой рассталась. Я встречалась с вами параллельно.
– Хорошо, что не перпендикулярно, – попробовал пошутить Николай.
Почему-то стало вдруг неприятно от того, что несколько лет назад его девушка спала еще и со своим боссом.
– А будущий муж был в курсе наших отношений?
– Естественно. Я ведь врать не люблю, честно ему все рассказывала. Говорила, что у меня есть еще парень. Только он бедный. А когда ушла от тебя, босс сказал: «Баста!» Он ведь итальянец. Его семья была против нашего брака, но он им объяснил, что я тоже католичка. Он был вдовцом, и у него две дочери от первого брака. Но теперь они обе замужем.
– Муж намного старше тебя?
– На тридцать лет.
– Ты по-прежнему работаешь у него в офисе?
– Нет, конечно. Он мне клуб купил. На свое имя, разумеется. Но там я управляю. Очень хорошая музыка, танцовщицы прекрасные. Если хочешь, познакомлю с девушками, может, выберешь какую-нибудь. Они все симпатичные и танцуют замечательно. Ты теперь знаменитость, так что можешь позволить себе красивую любовницу. Хотя что я говорю, ведь у тебя Мишел Майлз!
Они проговорили почти час, что-то съели и выпили по паре бокалов «Шато Петрюсс» девяносто первого года, а потом бывшая подруга спросила:
– Ты далеко живешь?
И тут же, не дожидаясь ответа, предложила:
– Поехали к тебе!
А он кивнул в ответ.
Поехали на такси, хотя пешком идти было не более десяти минут. Но она спешила.
Она даже квартиру не стала осматривать, войдя внутрь, сразу спросила: «Где спальня?» – и тут же стянула через голову коктейльное платье.
Николай, снимая ботинки, крикнул:
– А как же твой муж?
– А зачем ему знать? – донеслось из спальни. – Это раньше я была честной, теперь-то поумнела.
Через полчаса она, откинувшись на спинку кровати и поставив на живот Торганова пепельницу, курила, разглядывая комнату и французские офорты на стенах.
– Мишел Майлз тоже была в этой кровати?
– Здесь ее не было, – ответил Николай, – да между нами и нет ничего.
– Это ваши дела, – махнула рукой мулатка, отгоняя сигаретный дым от лица. – Сейчас продолжим, но у меня к тебе одна просьба.
Она погасила сигарету, раздавив о край пепельницы, сняла ее с торгановского живота и поставила на тумбочку.
– Милый, напиши для меня роль в своем сценарии! Хочу в кино сняться. Роль любая, могу раздеться: я без комплексов. Раньше маленькой груди стыдилась, а теперь у меня во какая! Посмотри!
Николай посмотрел, но не вдохновился.
– В другой раз, может быть, в том сценарии, над которым я сейчас работаю, роли для тебя быть не может: действие происходит в России сто лет назад.
– Скажи, что ты просто не хочешь!
– Да и на роли утверждает не автор сценария, а режиссер.
– Я и с ним договорюсь.
– Вряд ли. Спилберг не любит, когда на него давят.
Бывшая подруга встала с кровати.
– Тогда я пойду.
– Не забудь трусики, – напомнил Николай.
– Не забуду. Теперь я ношу трусики не дешевле пятисот баксов. С фианитами и натуральными серебряными нитями. Деликатная ручная стирка.
Она оделась в коридоре, где валялось на полу ее платье. Покрутилась перед зеркалом, потом подставила для поцелуя щеку и перед тем, как удалиться, вздохнула:
– Не думала, что ты мне откажешь. Милый, а ты случайно не расист?
Сценарий он сдал. Спилберг, прочитав, позвонил и сообщил, что ему понравилось, но придется немного доработать и кое-что переделать. Но все он сделает сам.
– Ты не против, – спросил Стивен, – если мы введем в эпизод девушку-мулатку? Меня тут познакомили с одной – очень грациозна!
– Делай, что хочешь. Только сто лет назад в одесских публичных домах не было грациозных негритянок! Там в Одессе до сих пор любят толстых с огромной и, учти, не силиконовой грудью.
Спилберг помолчал, а потом спросил:
– Ник, а ты случайно не расист?
Торганов дописывал сценарий второго фильма о русской графине, когда понял, что ему все надоело. Слава богу, иногда звонил мистер Руни, крайне заинтересованный в скорейшем запуске фильма в производство, и подкидывал, как ему самому казалось, свежие идеи.
– Ник, а что, если миллионер Бакси Меллоун попадет в аварию? Ехал на своей инвалидной коляске и упал с обрыва. Нет… На колясках катаются безногие, а он слепой. Значит, так, шел он со своей палочкой через дорогу, а тут несется на «Феррари» Аль Капоне и врезается прямо в него. Ник, в начале тридцатых «Феррари» уже были? Вот и я не помню. Но «Роллс-Ройсы» точно существовали. Значит, так: несется на своем «Роллс-Ройсе» слепой миллионер, а навстречу Аль Капоне на «Бентли». Бах! Лоб в лоб! Слепой миллионер при смерти, его водитель погиб, а Капоне попадает в тюрьму за неуплату налогов. Тут происходят всякие заморочки: перестрелки, забастовки, выборы президента, бодяжное виски из Канады, которым травится начальник полиции Чикаго Дик Трейси. А у Дика, в свою очередь, еще и несчастная любовь к нашей героине… И среди всего этого русская графиня гордо катает на инвалидной коляске своего мужа, потому что миллионер уже не только слепой, но и парализованный полностью после аварии. Как тебе это?
– Здорово, – согласился Торганов, – родственники миллионера делят его наследство, кое-кто уже положил глаз и на русскую графиню. А миллионер Бакси Меллоун на самом деле только притворяется парализованным, он даже видит все собственными глазами, потому что во время столкновения с «Бентли» шандарахнулся о лобовое стекло «Роллс-Ройса» лбом так сильно, что зрение восстановилось само собой.
– Точно! – восхитился мистер Руни. – Все как в реальной жизни. Я знал одного старика, который упал с велосипеда и разбил очки. Пошел заказывать новые и убедился, что видит и без них. А потом он женился на молодой. Только они вместе недолго прожили – его жену машина сбила, когда та дорогу переходила.
– А этот эпизод можно вставить в фильм? – спросил Николай.
– Конечно, конечно, – обрадовался Руни, – пусть кого-нибудь из родственников миллионера машина задавит. Или двух родственников. Чем меньше актеров останется на съемочной площадке, тем проще будет уложиться в бюджет.
– Может, еще кого укокошим? – предложил Николай. – А то больно мало смертей получается.
– Точно! – согласился мистер Руни. – Я сейчас подумаю об этом и тебе перезвоню.
Думал он, вероятно, очень быстро, потому что не прошло и минуты, как телефон снова зазвонил.
– Кого еще надо убить? – спросил Николай.
Но в трубке повисла гулкая тишина. Потом далекий мужской голос робко поинтересовался:
– Я могу поговорить с мистером Торгановым?
– Это я, – признался Николай.
– Мистер Торганов, вас беспокоят из России. Я президент крупной издательской фирмы. Мы хотим издавать ваши книги на вашей исторической родине. Нам известно, что издательство «Леви, Леви энд Цуккер» обладает лишь правом издания и распространения ваших книг на английском языке. А мы хотели бы выпускать их на русском. Вы умеете писать по-русски?
– Я могу на нем даже разговаривать, – обрадовал издателя Торганов.
И тут же услышал, как его собеседник облегченно вздохнул.
– О’кей, – продолжил российский издатель, – то есть очень хорошо!
Последние слова он произнес на родном для них с Торгановым языке.
– Если честно, то мы уже перевели «Тихого ангела» на русский. Издали бы, но без контракта с вами не решились.
– Я подпишу контракт с вашим издательством, если, конечно, вы мне его пришлете и он меня устроит. А заодно переправьте рукопись, чтобы я прочел, что вы там напереводили.
– Мы решили выпускать «Тихого ангела» заводами по сто тысяч. Изучили рынок и думаем, что можно продать миллион экземпляров книги, если, конечно, продавать еще на Украине и в Средней Азии. А за каждый выпущенный экземпляр вы получите один доллар.
Торганов решил вдруг, что это какой-то розыгрыш, и притворно возмутился:
– Всего один доллар за каждый экземляр? Да это форменный грабеж!
Издатель начал оправдываться и сбивчиво объяснять, что Россия теперь не самая читающая страна мира, к тому же не самая богатая, а книги покупают лишь самые неимущие слои населения, лишь те люди, которым приходится добираться на работу в переполненном метро. Знакомятся они с новинками литературы в экстремальных условиях: в давке и толкотне, когда кто-то пытается через плечо бесплатно прочитать купленную другим книжку и дышит в ухо перегаром. В общем, приобщение к чтению грозит порой потерей здоровья. Но ради настоящей литературы российские граждане готовы рисковать, однако платить высокую цену даже за хорошую книгу все равно не будут. А если учесть все затраты: издательские и полиграфические расходы, высокую стоимость бумаги и других материалов, налоги опять же, то доллар с книги – это потолок, выше которого…
Выпалив весь этот монолог одним духом, издатель вздохнул и прошептал:
– Ладно, пусть будет полтора доллара за экземпляр.
Только теперь Торганов понял, что его не разыгрывают, и спросил:
– Простите, а как вас зовут?
– Моя фамилия – Витальев. Можете называть меня просто Гриша.
– Гриша, я согласен.
Издатель снова вздохнул, на этот раз облегченно. И стал рассказывать о том, что они хотели бы получить эксклюзивные права на издание в России всех произведений Торганова, и если у него есть еще какие-нибудь рукописи, то можно заключить общий договор и наметить план выпуска.
– Россию собираетесь посетить? – поинтересовался Витальев.
– Летом, – ответил Николай, хотя даже не думал об этом.
Издатель обрадовался и заявил, что оплатит его пребывание в России, организует телевизионные выступления в разных ток-шоу, а также интервью в газетах. А пока можно заключить контракт на одну книгу – ту самую, что уже практически готова к печати, после чего немедленно на счет Торганова будет перечислен гонорар за первые сто тысяч экземпляров.
Через два дня Николай получил текст контракта в двух вариантах – на русском и английском языках, он подписал оба. Потом пришел перевод «Тихого ангела». Он был ужасным, и потому пришлось переписывать заново почти полностью весь роман. Но это оказалось совсем простым делом. Работалось ему легко и весело. Мистер Руни больше не звонил: сценарий второго фильма о русской графине он получил. В нем было все, о чем просил продюсер: и перестрелки, и драки, и автокатастрофа, и гибель нескольких родственников слепого миллионера, который в конце фильма прозревает окончательно и отдает часть своего огромного состояния на борьбу с сегрегацией.
Вскоре выправленная рукопись русского издания «Тихого ангела» полетела через океан. Издатель ознакомился с ней, позвонил среди ночи, поинтересовался погодой и сказал, что он в полном восторге. И не только он, но и жена, теща, даже его секретарша Вика целый день не могла работать, потому что рыдала над романом.
– Гонорар перечислили, – наконец сообщил Витальев самую радостную весть. И снова спросил: – Как у вас с погодой?
Вероятно, он намекал на визит Торганова в Россию.
Николай сделал вид, будто не понял намека.
– Сейчас у нас ночь.
Издатель извинился, еще раз напомнил о переведенной на счет Торганова сумме и, не прощаясь, отключился.
Николай снова лег в постель, но спать уже не хотелось. На часах было три ночи. Тогда он поднялся, не одеваясь, направился в кабинет и включил компьютер, но работать не очень-то хотелось, неожиданно вдруг вспомнилось детство, ленинградский двор, зажатый между двумя блочными многоэтажками, девочка-одноклассница, живущая в доме напротив, ее огромные синие глаза, в которые он заглянул однажды во время танца на школьном вечере – и вмиг позабыл длинноногую красавицу из американского боевика.
Руки сами легли на клавиатуру, и Торганов набрал первые строчки.
«Если для того, чтобы вернуться в тот далекий, растаявший во времени миг, надо умереть, то я готов умирать каждую секунду своего бытия. Но Бог дал мне слишком много здоровья, и я не способен испытать всю силу отчаяния, которое испытывают многие несчастные, цепляющиеся за жизнь в одной лишь надежде на ответную, бескорыстную и самоотверженную любвь».
Торганов посмотрел за окно: там за темными верхушками деревьев Центрального парка едва светилось подсвеченное огнями города чужое небо.
Господи, как звали ту девочку?
Он забыл почти все – какие-то мелкие обрывки воспоминаний проносились перед ним: лужи во дворе, горящие окна в доме напротив, стена, освещенная розовым солнцем, школьное крыльцо и девочка, попросившая его о чем-то; она улыбалась, и в ее глазах отражалось весеннее небо. Может быть, та девочка и была самым главным в его жизни. Но как ее звали?
«…Что-то неисполненное осталось там, куда невозможно вернуться и исправить собственную жизнь. Данное обещание забыто, а может быть, все, что происходит сейчас с ним, – это возмездие за глупые мечты о счастье, в котором нет ее – маленькой птички, певшей на подоконнике дома, где уже давно живут другие люди».
Торганов работал. Бледное солнце поднялось и осветило его комнату, но потом облака закрыли небо, и пронеслись тучи, гонимые шквальным ветром. Николай писал. От дождя он отмахнулся, как от назойливого гостя, постучавшего по оконному стеклу мокрой ладонью.
«…Все самое лучшее и самое чистое остается в детстве, и вся последующая жизнь – лишь возвращение…»
Торганов спешил. Почему-то очень хотелось закончить новый роман к лету.
А лето уже не за горами.
Позвонила Мишел.
– Как дела? – спросила она.
– Привет, – ответил он.
– Я уже прочитала сценарий.
– Ну и как тебе?
– Рыдаю.
– Неужели так плохо?
– Наоборот. Просто пытаюсь войти в образ. Но слезы мне мешают.
– Это всего лишь глупая сказка, – сказал Николай.
– Конечно, только мне безумно жаль героиню. Она любит скрипача, но спит с начальником полиции. И с главарем погромщиков.
– С Арнольдом?
– Вероятно, но только Шварценеггер еще не дал согласия на съемки. Сценарий он получил – в восторге от него и от своей роли. Но только боится играть отрицательного героя, почему-то ему кажется, что это навредит его политической карьере.
– Прости, но в моем сценарии твоя героиня ни с кем не спит.
