Екатерина Островская
Полоса черная, полоса белая
Полгода трудился вышибалой в ночном клубе. Потом страховым агентом, но быстро ушел оттуда. После чего оказался в охранном предприятии «Сфера», из которого его теперь поперли.
За все эти годы нельзя сказать, что у него не было любовных связей.
Сначала бывшая сокурсница по юридическому, которая прибегала к нему после работы и редко оставалась на ночь. Как потом выяснилось, у нее был и муж, и другой любовник.
В пирамиде сошелся с коллегой, которая организовывала массовое веселье клиентов, подписавших договоры.
Но связь с ней продлилась недолго – всего два раза встретились, один раз после корпоратива, а второй раз по глупости, когда она просила ее подвезти.
Вот когда работал вышибалой, то там приходилось даже отбиваться от желающих провести с ним вечер и ночь… Что и случалось периодически. И почти каждый раз очередная любительница ночной жизни, открывая глаза и видя убогую обстановку его квартирки, шептала: «Господи, как низко я пала…»
Правда, когда только развелся, еще работая в убойном, стал иногда посещать питейные заведения. Потому что если квасить дома, то это алкоголизм, а если в баре, то это проведение культурного досуга.
В очередной раз, когда он сидел в таком заведении, попивая дешевый разбавленный виски, увидел компанию девушек: было их пять или шесть.
Девочки что-то отмечали, веселились, произносили тосты и смеялись. Но он особо их и не разглядывал, потому что уже плохо видел – все расплывалось перед глазами, и желание было одно: скорее уйти отсюда. Голова кружилась, а он сидел и о чем-то переговаривался с барменом. И вдруг раздались крики, потому что к компании девочек подошли трое парней, расположились за их столиками и даже потанцевали с кем-то, а потом стали грубо прихватывать и что-то требовать.
Одна из девушек подскочила к стойке и попросила вызвать полицию.
Бармен ответил, что тревожная кнопка не работает, дескать, разбирайтесь сами.
К девушке подскочил парень, схватил за руку, и той ничего не оставалось, как закричать: «Полиция!»…
– Полиция уже здесь! – еле выговорил Ерохин и достал служебное удостоверение.
И тут же ему прилетело.
Сергей еще не отошел от первого удара, как получил второй. Ноги не удержали его, и он полетел на барные стульчики, сметая их в процессе своего полета.
Драка была долгой. Девочки спрятались за стойкой и взвизгивали от ужаса.
Последнего противника Ерохин добивал уже на улице, когда тот попытался выбраться. Двое остались лежать в разгромленном зале. Девушки выскочили и бросились прочь, только одна подошла и поблагодарила.
Ерохин кивнул в ответ, а голова его гудела как чугунный колокол.
– У вас все лицо разбито, – тихо произнесла девушка.
Он снова кивнул, потому что знал это, кровь из рассеченной брови заливала распухший глаз. Были разбиты губы, саднило скулу и челюсть.
– Как вы решились против троих? – спросила она. – Они такие накачанные.
Он пожал плечами.
– И куда теперь? – продолжала допрашивать девушка.
Он снова пожал плечами и наконец выговорил:
– Домой на Васильевский.
– Так это через весь город. В метро не пустят, да и ни один таксист вас такого не возьмет. Давайте зайдем ко мне, умоетесь, в себя придете и тогда поедете…
Он не запомнил ее адреса, хотя память у него должна была быть профессиональной. Помнил, как она смачивала его раны какой-то влажной салфеткой, потом они пили кофе, о чем-то говорили. Он начал клевать носом и пришел в себя только ночью в постели.
Рядом в темноте лежала девушка.
Сергей почти протрезвел, голова еще немного гудела, и вдруг ему захотелось выговориться… Начал что-то говорить, рассказывал про свою работу, про жену, которая его бросила и которая изменяла ему постоянно, а он об этом не знал, не догадывался даже, а, когда на это намекали ее подружки, просто уходил, чтобы не ссориться с ними и с Ларисой. Он рассказывал и вдруг почувствовал, что она гладит его по плечу, успокаивая, взглянул на ее лицо, подумал, что показалось, и потрогал ладонью ее щеки: девушка тихо плакала. И тогда он приблизился к ней…
Он не запомнил адреса, а может, и не хотел запоминать. Он даже не помнил ее лица…
Потому что сначала был пьян в дупель, а потом была кромешная мгла, в которой не было ничего, кроме ее голоса и тихих стонов…
Не помнил ее совсем, только в тумане памяти растворялась худенькая фигурка, тихий голос, светлые волосы и совсем мягкие губы. Он ушел утром до рассвета, даже не пытаясь заснуть.
Выбрался из кровати, сняв со своей груди ее руку, оделся и, держа в руках кроссовки, осторожно вышел на лестничную площадку, там обулся и спустился вниз, не вызывая лифта, чтобы ее не разбудить.
Так и не узнав, на каком этаже он был, на седьмом или на девятом, но ему казалось, что он спускается с неба.
Он не мог представить ее лица, и даже имя не мог вспомнить.
Сначала ему казалось, что ее звали Лида, потом почему-то вспоминал о ней как о Люде. Даже собирался вернуться. Адрес не важен – он отыскал бы… Опер как-никак.
Но как раз в этот день все и завертелось. Не надо было ехать на службу, а он рванул как раз туда, потому что, заехав домой, чтобы сменить окровавленную куртку и брюки, наверняка опоздал бы к привычным для себя восьми тридцати.
Приехал и попал под раздачу.
Отговориться, объяснить, что попал в аварию, было невозможно, потому что дежурная служба уже знала все.
Дело в том, что он обронил в том треклятом баре удостоверение, и теперь история выглядела так, будто перебравший сверх меры оперативный сотрудник напал на троих молодых людей без всякой причины и зверски избил их, в результате чего все трое оказались в больнице.
Даже полковник Коптев по такому событию прибыл на службу к девяти часам, а не к одиннадцати, как обычно.
Начали служебное расследование.
Свидетелей не было, разве что бармен, который сказал, что ничего не видел. Якобы вышел в туалет, вернулся, а в зале уже драка. Едва не возбудили уголовное дело, но главк не позволил.
Естественно, его вызвали в городское управление. Сначала ругали, потом журили, затем покачали головами и сказали, что им жаль терять такого перспективного сотрудника.
– Зачем в драку ввязался? – спросил генерал.
– Так они к девушкам пристали, те звали на помощь, – ответил Ерохин, – я же писал в объяснительной.
– Поговорил бы с ними, в конце концов, вызвал бы наряд.
– Не успел, они стали сразу молотить.
– Ладно, – сказал генерал, – повезло тебе, считай, – все трое мастера по вольной борьбе – на соревнованиях здесь были. Ну, все равно пострадал ты за дело. Короче, если нужна будет работа по специальности, обратись в агентство «ВЕРА» к Бережной, если слышал про такую. У них, по слухам, хорошо дела идут, и оклады не в пример нашим.
Странно было слышать про мизерные полицейские оклады от генерала, Ерохин не придал тогда этому значения.
К никакой Бережной он, естественно, сразу не поехал. Была мысль отыскать Лиду-Люду, но все завертелось так стремительно.
Развод, увольнение. Потом, после очередной пьянки, вспомнил телефон бывшей сокурсницы и пригласил к себе. Вызвал просто поговорить, но та просто так говорить не умела и как-то все это затянулось.
А потом уже ехать к той девушке не было смелости, словно он предал ее, предал память о той ночи, когда почти освободился от всего того, что его мучило и заставляло страдать.
К Бережной он съездил потом, конечно, но выскочил из ее офиса как ошпаренный, увидев то, что, по его убеждениям, никак не походило на пропотевшие ментовские будни…
И вот теперь в субботний вечер он сидит на скамеечке неподалеку от своего бывшего отдела. Видит светящиеся окна дежурки, окна кабинета дежурного следователя, окна своего отдела. Во дворе стоят служебные машины и еще иномарки, судя по всему, машины сотрудников.
Неожиданно захотелось вернуться сейчас туда, встретиться со старыми друзьями, от которых когда-то отказался сам, а они и не звонят теперь.
Можно просто открыть дверь, войти, обнять всех и объявить: «Вот я и вернулся!» Но, во-первых, это вряд ли кого обрадует. Его забыли давно, а те, кто и остался на службе, наверняка ушли на повышение, а новые люди не знают его и отмахнутся, как от назойливой мухи.
Надо что-то делать. Необходимо самому узнать, кто застрелил Акопа, и сотрудника ГИБДД, за что все-таки убили молодого человека, тело которого сбросили с причала заброшенного и разрушенного судоремонтного заводика. Надо этим делом заняться. Может, и жизнь станет тогда осмысленнее и спокойнее.
Ерохин поднялся и направился в сторону своего дома, точнее, в сторону дома тетки: идти-то всего минут двадцать. Но, не пройдя и половины пути, он повернулся и через темные дворы побрел к домику, где в своем подвальчике обитал Калоша. Еще сегодня утром он проснулся у себя дома, потом туда пришел Акоп – так начался день, который обоим не принес ничего хорошего. Да и у самого Ерохина день не задался. Его уволили… А может, это и лучше, что уволили. Он мент, а не охранник.
Вход в мастерскую сапожника был огорожен желтой лентой, дверь была закрыта и опечатана. Делать тут было нечего.
Сергей пошел вдоль дома, и сразу наткнулся на ту самую женщину, которую уже видел здесь сразу после того, как обнаружил убитого Акопа.
Похоже, и она его узнала. Поймав его взгляд, отшатнулась.
– А что здесь произошло? – спросил он весело, как будто только что размышлял о чем-то очень смешном.
– Так это… убили тут армянина, который обувь всему дому ремонтировал. Так вы же…
– Так я же ему обувь в ремонт сдал. Я приходил утром – закрыто было… Сейчас гляжу: ленточка. А кто убил-то? Нашли убийцу?
– Так сбежал он. Искать-то будут и найдут.
– Так кого искать?
– Да Лешу, который здесь жил. Дворник. Тихий такой с виду, а вон каким оказался. Он ведь уголовник, как только теперь выяснилось, в тюрьме долго сидел. А мы-то ему доверяли. Что-то с Акопом, видать, не поделили. И он его прикончил.
– Ужас, – покачал головой Ерохин, – а как мне ботинки свои получить? Дорогая обувь. «Оксфорд» называется. Светло-бежевые такие.
– Я уж не знаю. Вам теперь в полицию надо… А знаете что? Обратитесь-ка лучше к нашему участковому.
– Кто у вас теперь?
– Тот же, что и был. Он лет двадцать на участке.
– Тарасенко, что ли? А разве он не на пенсии?
– А что ему на пенсии делать? У нас тут место тихое. За пять лет в нашем доме всего второе убийство. Да как-то и не верится, что Леша это сделал, но ведь он в тюрьме сидел.
– Да он не за убийство сидел, – произнес Ерохин, – я сам из полиции, знаю точно. Он ведь известным бизнесменом был. Но ни особняков, ни яхт… Все для народа. Поставлял на строительство кольцевой дороги щебень и песок, а подрядчики и городские чиновники рассчитались с ним фальшивыми векселями. Он пошел их в банк на деньги обменивать, там его и скрутили. Сделали нищим и в тюрьму на восемь лет. А чиновники эти теперь жируют на его деньги и радуются. Особняки себе строят, яхты покупают…
– Правда? – не поверила старушка.
– Истинный крест, – перекрестился Ерохин, – это я вам как оперативный сотрудник говорю. Прокуратура, судьи, адвокаты – все знали, что Калошин не виновен, а все равно упрятали.
– А может, и его теперь, как Акопа? – шепнула старушка.
Сергей пожал плечами.
А старушка его внимательно осматривала, потом махнула рукой и приблизилась, переходя на шепот:
– Ну, ты не очень-то на полицейского похож, скорее на милиционера, а потому я тебе вот что скажу. И пусть меня за такие слова тоже сажают. Революцию надо делать, можно даже без КПСС. Выберет народ нового Ленина… А лучше – такого, как Сталин, и всех этих чиновников к ногтю…
– Лучше к стенке.
– Можно и туда. Но сначала – отобрать у них то, что они нахапали. Яхты у них, говоришь. А мой дед – сорок шесть лет трудового стажа, все мечтает себе лодку надувную купить. А надувать-то ее уже нечем. Воздуха народу не хватает. А так выдадут ему реквизированную яхту Абрамовича – и лови себе рыбку на здоровье, большую и маленькую.
Глава пятая
Несмотря на выходной, участковый Тарасенко находился в помещении опорного пункта.
– О-о, – сказал он, увидев Ерохина, – сколько лет. Ты проходи. Я тут один, а одному сам знаешь… Слышал, что у меня на участке случилось сегодня?
– Местные жители уже просветили.
Участковый вышел из-за стола и пожал руку гостя.
– Твои коллеги с ходу решили это дело на Калошу повесить, но ты ведь знаешь, что он не из таких, чтобы вот так вот… И потом, откуда у него пистолет… Хотя по нынешним временам – это не проблема. Но он исчез – так что удобнее всего на него списать. Типа того, что дело раскрыто. Убийца выявлен, но скрылся от справедливого наказания. А его, может, и нет уже. Убили и вон в речку скинули – до нее, сам знаешь, полкилометра не будет. Тут, кстати, нашли одно тело. Молодой мужик лет тридцати – тридцати пяти. Со следами удушения. Ему удавку сзади накинули и того самого – затянули.
Участковый вернулся к столу, за которым сидел, и показал рукой гостю на второй стул.
– Присаживайся. Давно с приятным человеком не общался.
– Что-нибудь выяснили про утопленника? – спросил Ерохин.
– Его дактилоскопировали. Районный эксперт Сафонов приезжал. Подполковник уже. А раньше был просто Юрка. Смотрит на тело и восхищается: дескать, какой красавчик, а даже мне смотреть на утопленника противно. Он дней десять в воде пролежал. Если бы груз к нему привязали, вообще бы не нашли.
– Вывод? – спросил Ерохин.
– В каком смысле? – не понял участковый.
– Раз груз не привязали, значит, не профессионалы. Убит где-то неподалеку. Скорее всего, в машине. Он сидел на переднем пассажирском, а кто-то сзади накинул, и все. Водитель помог. Чтобы не ехать с трупом, тут же от него избавились. А груз не привязали, потому что таким образом прежде не избавлялись от тел. Но убивали до этого точно. Так что тебя трясти будут на предмет проживающих на твоей территории уголовников, рецидивистов, отбывавших срок по сто пятой.
– Упаси боже, это мне надо будет всех проверять: кто, где и когда находился. Но ведь ясно, что глухарь дело. И с сапожником – тоже глухо. Ты с ним, кстати, был знаком?
– Я у него ботинки купил. Деньги отдал, обещал зайти и забрать, а времени не было. Сегодня…
– Какие ботинки?
– Светло-бежевые, английские. Модель называется «Оксфорд».
– Точно были такие. Сколько заплатил?
– Десять тысяч.
– Не хило живешь. Туфельки за десять кусков носишь.
– Да это я к свадьбе готовлюсь. Не к своей, приятель пригласил.
– Жаль, а я уж решил, что ты женишься. Про твой первый брак меня тогда еще просветили. Мол, женился на красивой, а она такая оказалась… Пока муж на дежурствах да на оперативных мероприятиях…
– Проехали!
Участковый наклонился и достал из-под стола начатую бутылку водки. Потом выдвинул ящик и вынул из него открытую банку бычков в томате и четвертинку круглого черного хлеба.
– Давай Лешу Калошина помянем. Светлый был человек.
– Я вообще-то не пью вовсе. Но пригубить могу. Но только не за упокой, а за здравие. Мы же не знаем, что с ним и где он. Калоша ведь человек тертый. Он ситуацию в полсекунды просекает. Сколько всего выстрелов было в подвале?
– Два, и все в Акопа.
– То есть две гильзы всего. И другой крови нет. Я думаю, что наш приятель Калошин в этот момент отсутствовал, а может, и видел автомобиль, поэтому не спешил, а когда услышал выстрелы, то и вовсе слинял. Где-то прячется сейчас.
– Дай бог, – сказал Тарасенко, наполняя две рюмки: себе – полную, а гостю до половины.
– За здравие Калоши, – произнес Тарасенко и выпил залпом.
Сергей пригубил и поставил рюмку на стол.
– Во сколько убили Акопа?
– Эксперты сказали: от часу до двух.
– Тогда это точно не Калошин. Он в это время находился в кафе «Казимир». В моем обществе, кстати. Леша сдает туда рыбу, которую ловит, а я пил пиво. Сотрудники могут подтвердить. Обслуживала нас молоденькая официантка-брюнетка. Имени не знаю.
– Знакомое место. Жители прозвали это кафе «Козий мир», потому что там часто девчонки веселые собираются. Рядом ведь факультет педагогического. Но официантку эту я тоже знаю. Значит, и у Калоши, и у тебя алиби имеется. За это надо выпить.
Он поднес бутылку к рюмке, стоящей перед Ерохиным, хотя она и так была наполовину полна, и хотел долить туда водки.
– Ни-ни-ни, – дернулся Сергей, прикрывая рюмку ладонью.
– Тебе ботинки нужны? Выпьешь за мое здоровье, получишь их, а откажешься – будешь ходить босиком. Ключи-то от подвальчика у меня имеются. Откроем и закроем: делов-то! Печатью моей опечатаем.
Ерохин согласился, предупредив, что может позволить себе только одну рюмку, потому что у него аллергия.
Тарасенко не поверил и даже напомнил, за что вылетел из органов его гость. Причем напомнил с некоторым восхищением в голосе. Потом, отодвинув ладонь Сергея, налил ему рюмочку до самых краев и улыбнулся приветливо.
– Сейчас таких умельцев у нас нет, чтобы всю ночь бухать, а поутру с чистой головой брать вооруженных пьяных отморозков. Сейчас в твоем отделе какие-то пацаны прилизанные. Раскрываемость упала. Правда, и преступлений стало меньше. А помнишь, как в девяностые?.. Хотя откуда тебе помнить? Ладно, давай за Калошу, чтобы у него все в жизни склеилось…
– Выпьем и пойдем за моей обувью, – предложил Ерохин.
Участковый кивнул и уточнил:
– Только ты до дна, а то несолидно как-то получается.
Выпили, закусили бычками, после чего Сергей поднялся.
– Пойдем?
– Сейчас, – согласился Тарасенко, так и не сделав попытки выйти из-за стола, – только еще по рюмочке на ход ноги.
По дороге к подвальчику участковый делился новостями: кто ушел из отдела, кто вообще вылетел, как Ерохин, из органов, кто пошел на повышение…
Он остановился, словно вспомнив, что упустил самое главное:
– Коптев наш теперь…
– Про него я все знаю.
– Все даже ты знать не можешь. Недавно в главке прошло совещание по поводу усиления спортивной подготовки. Коптев и там на высоте оказался. Предложил создать команду по гольфу, чтобы выступать на российских и международных соревнованиях. Все в зале за животы схватились, так ржали, однако потом проголосовали единогласно, когда верхнее самое начальство поддержало. Коптеву поручили собрать команду и стать ее тренером, потому что он сообщил, что у него имеется огромный опыт участия в частных турнирах. Ты представляешь?
Но на Ерохина эта новость не произвела особого впечатления.
– По моим данным, – уточнил он, – наш Коптев участвовал в турнире один раз после трехдневной пьянки с друзьями бизнесменами. Поехали в гольф-клуб и потребовали предоставить им клюшки. Их было семеро, наш дорогой Коптев с трудом прошел все лунки и в результате стал шестым. Седьмой участник прилег на поле и уснул. Потом они устроили автородео на электромобильчиках, которые возили за ними клюшки. Произошло массовое ДТП. Без жертв. Правда, тому, кто спал на газоне, переехали ногу.
– Я такого не слышал, – удивился Тарасенко.
– Так никто не слышал, потому что лично Коптев собрал всех сотрудников гольф-клуба и пообещал лично отрезать язык каждому, кто ляпнет что-то.
– Сведения точные?
– Более чем. Был у меня работодатель, у которого я одно время был водителем-охранником. Встретил его случайно на заправке: тот был злой, потому что сам в тот день с друзьями решил посетить гольф-клуб, но их не пустили, сказав, что частное мероприятие для очень крутых людей.
– Ему стало известно, кто эти крутые?
– Конечно. Сказал, что руководство банка «Зебест», охранного предприятия «Сфера» и действующий полковник полиции некто Коптев.
Тарасенко вздохнул:
– Вот ведь…
Помолчал и продолжил:
– Месяц назад у нас провели совещание с целью повышения уровня профессиональной подготовки участковых инспекторов. Коптев выступил с речью. Он сказал, что нам, помимо профилактической работы и бесед, надо настойчиво выявлять лиц, живущих не по средствам, потому что жизнь не по средствам – прямое указание на то, что подобная жизнь обеспечивается доходами, полученными преступным путем.
– Он прав, – согласился Ерохин.
Участковый ничего не ответил. Они подошли к подвальчику, Тарасенко сорвал ленту, спустился вниз и отпер дверь. Первым вошел внутрь и включил свет.
Ботинки теперь стояли не на полочке под портретом Ким Кардашьян, а на стойке. Они выглядели не ношенными, а совсем новыми: очевидно, Акоп провел предпродажную подготовку.
– Классные шнурки, – прозвучал голос участкового, который нашел что-то в обувной коробке. – Настоящая кожа. Для берцев отлично подойдет, а то на моих из просмоленной дратвы. Просмоленной, а все равно рвутся. А эти не сгниют никогда. Возьму-ка себе про запас. Акопу-то они уже не нужны.
Он вынул из коробки несколько пучков, а потом придвинул коробку Сергею.
– И ты себе подбери что-нибудь. А то на твоих ботиночках какие-то хлопковые. Хотя нет, хлопковые в России делают, а эти импортные из джута и конопли с силиконовой позолоченной ниткой. Ты будешь как педик в них выглядеть. Охота тебе?
Ерохин выбрал пару светло-коричневых и спрятал в карман.
– Больше возьми! – приказал участковый и посоветовал: – На всей обуви своей поменяй – практичная ведь вещь. Я по шнуркам спец: до службы в армии почти год на фабрике отработал, где нитки и шнурки делали. А еще авоськи. Знаешь, что такое авоська?
Сергей кивнул.
Он обводил взглядом помещение, потому что в первое свое посещение подвальчика, когда здесь лежал труп, не смог это сделать со всем вниманием.
– Хорошо досмотрели помещение?
– А что тут осматривать? Комнатка небольшая. Отодвинули тумбочку под стойкой. Обнаружили вмонтированный в стенку металлический сейфик. Ключи у Акопа в кармане нашлись. Открыли, а там триста восемьдесят одна тысяча рублей.
– Значит, не ограбление, – сделал вывод Ерохин, – и уж тем более убийца не Калошин. Он-то наверняка знал про сейф и к тому же отсутствовал в момент совершения преступления.
– Так я и не сомневался. Попрошу свою соседку, чтобы она подтвердила твои слова. Это как раз та официантка. Я-то ее с малолетства знаю, и она не будет финтить.
– Узнаешь результаты экспертизы по пулям и сообщи мне, пожалуйста, было ли засвечено где оружие прежде.
– А кто мне скажет? Сам позвони эксперту Сафонову. Ты же с ним имел контакт. Скажешь, что сапожник тебе обувь продавал и тебе интересно, кому он мог перейти дорогу. Он вообще мужик разговорчивый, если не сказать – болтливый.
Участковый окинул взглядом помещение, потом посмотрел на обувную коробку со шнурками, вынул оттуда еще несколько пучков и произнес:
– Надо идти, а то водка стынет. А по поводу Коптева скажу: сейчас он олигарх в погонах. А начинали мы с ним одновременно. Я даже чуть раньше пришел в уголовку. Выпивали иногда с ним, как мы с тобой сегодня. Ромка нормальным мужиком тогда был. Сейчас, если в отделе встречаемся в коридоре, то он мимо пролетает быстро, иногда может кивнуть и отвернется, словно стесняется своего прошлого. А потом смутные времена начались. Ну и решили мы с ним какой-нибудь объект под себя взять, чтобы крышевать, вроде того. Накрыли одну сауну, где всякие кооператоры с девочками стресс снимали. С ларьков у метро много ведь не получишь. А тут сразу и удовольствие, и продовольствие. Раз сходили, другой, а потом нас на камеру засняли. Тогда как раз они у народа появились. Изображение плохое получилось, но все равно каким-то образом все это оказалось в прокуратуре… К слову сказать, таким же образом лет через десять генерального прокурора накрыли, а еще раньше министра юстиции. Слышал, наверное? Но тогда это все было в новинку. Началось служебное расследование. Мы отпирались, но чего отпираться: изображение хоть и плохое, но меня узнать можно, а Роман не в фокусе, словно в тумане. В результате мне выговор и перевод в участковые. Теперь я после тридцати лет службы – майор, но хоть на пенсию не гонят – и то счастье. А Ромка – начальник райотдела, полковник…
– В генералы метит.
– Может быть, но я об этом не знаю. Был он нормальным мужиком, не подлым. Он и сейчас вряд ли что против службы… Хотя уверять не буду. И то, что он на тебя в свое время наезжал, мне непонятно. Вероятно, от того, что ты – чистый, как и он когда-то. Но он-то сломался, а ты, судя по всему, будешь держаться. Вот это его и бесило. У меня был приятель, тоже мент и тоже участковый. Но его участок был в Центральном районе. Он на нем с конца пятидесятых тридцать пять лет до самой глубокой пенсии отбарабанил. А это, сам понимаешь, Невский проспект: фарцовщики, проститутки, мажоры… прости, и творческая интеллигенция. Последних Роба особо не любил…
– Роба? – переспросил Ерохин.
– Так его все звали. А вообще он Роберт Васильевич. На его территории была кафешка без названия. На углу Невского и Владимирского, которую эта интеллигентная шпана прозвала… Как же?
– Сайгон, – подсказал Сергей.
– Ну да. Роба лично знал там каждого, и все они с ним здоровались. И он взял… то есть задержал одного поэта. На него показания кто-то дал. Роберт Васильевич стал этого непризнанного гения допрашивать на предмет сознанки. Тот перепугался, но молчит. Чего времени зря терять? Роба запер его в каморке у себя в пункте и пошел. А тут снег повалил. Зима началась… А его начальство уже разыскивает. Короче, в РУВД уже звонки из разных кабинетов: все жалуются на зверства держиморд, которые допрашивают и пытают гордость русской литературы. Робу вызвали в отдел, приказали отпустить. Роберт Васильевич уперся, мол, на поэта дали показания, а кроме того, он нигде не работает, доходов нет, а ходит в джинсах, курит импортные сигареты… В смысле, не болгарские. «Так мы его за тунеядство прихватим, – сказало начальство, – а пока выпускай, только извиниться не забудь. Мы же – не эти самые… не держиморды». Вернулся Роба, выпустил поэтика и сказал, чтобы вел себя пристойно, а он за ним все равно наблюдать будет.
– А к чему это? – не понял Ерохин.
– К тому, о чем мы только что говорили: кто-то ломается, а кто-то честным человеком остается. Зашел Роберт Васильевич в каморку, а там на стенах стихи записаны. Роба потом вызвал поэта к себе и заставил смывать, но прежде один стишок себе в книжечку записал – понравилось оно ему. Мне потом показывал, и я даже выучил немного. Хочешь, прочту?
Сергей кивнул.
Тарасенко прокашлялся, потом оглянулся, не слышит ли кто посторонний, и продекламировал:
Жизнь проходит, что ты с ней ни делай,
Забываю и друзей, и даты.
С неба снег слетает чистый белый,
Я и сам таким же был когда-то…
Они подошли к помещению опорного пункта. Заходить внутрь Ерохину не хотелось. Но расставаться так просто было бы неудобно. И он спросил:
– А другие стихи там были?
– Были, но Роберт не стал записывать. Говорит, что про Васильевский остров, про смерть… Перепугался, видать, парнишка.
– Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, – вспомнил Ерохин, – на Васильевский остров я приду умирать…[1]
– О-о! – оценил участковый. – Да ты, я смотрю, в поэзии разбираешься.
– У меня тетка родная хорошие стихи любит. Наизусть их учит, мне читала в детстве.
Тарасенко вздохнул и посмотрел на подсвеченное огнями города небо.
– Ты-то местный, с Васькина острова, а я с Донбасса. Там и родители лежат, и та прядильно-ниточная фабрика. И первая любовь, которая провожала меня на службу во внутренние войска и обещала ждать. Я так и не вернулся. Тебя кто-нибудь ждет сейчас?
Сергей покачал головой. Участковый посмотрел на него внимательно, а потом протянул руку.
– Все равно иди. Удачи тебе. А вообще, так не должно быть, чтобы мужчину никто не ждал.
Возвращаться к тетке не хотелось – особенно после слов Тарасенко.
Когда-то у него действительно был дом, куда стремилась душа, где ждала его любимая женщина. А сейчас не было ничего, только тяжесть на сердце.
Подумав об этом, Сергей потрогал левую сторону груди, вернее, внутренний карман куртки, в котором лежал «ПМ», отобранный у Калошина.
Зачем ему пистолет?
Понятно, что в хозяйстве и пулемет пригодится, но, с другой стороны, если на «ПМ» убийства, как объясняться потом в полиции? И сдавать его нельзя по той же причине. Кто поверит, что бывший мент нашел оружие на улице?
Ерохин свернул в сторону Малой Невы, очень скоро пересек Уральскую улицу, дошел до покосившихся металлических ворот, протиснулся между кривых створок, стянутых ржавой цепью, оказался на территории бывшего судоремонтного заводика, где теперь лежали кучи мусора, и двинулся мимо полуразрушенного кирпичного корпуса к реке.
Оказавшись на пирсе, сразу увидел тот кораблик, о котором говорил Калошин, подошел к нему.
Вместо трапа на борт были перекинуты три широких доски, стянутых для устойчивости брусками. Судно было ржавым, пропахшим тиной и гниющими отходами.
Место, откуда закидывал свои удочки Калоша, обнаружилось сразу.
Тут стоял пластиковый бутылочный ящик, прикрытый фанеркой, и стеклянная банка с окурками.
Сергей обернулся, осмотрел все вокруг, пытаясь понять, откуда сбросили в реку труп. А потом достал пистолет, размахнулся и швырнул его как можно дальше от берега.
Ерохин вернулся в квартиру тетки около полуночи. Нина сидела перед телевизором и смотрела фильм про Бэтмена.
– Не надоело? – спросил Сергей. – Не в первый раз уж смотришь. Неужели так увлекательно?
– А что еще смотреть.? По всем каналам передачи про несчастных светских львиц, которых прежде называли совсем другим словом, про то, как им тяжело с тупой прислугой общаться, икра для них недостаточно черная, а еще их незаслуженно унижают хейтеры в Инстаграме. Но меня сейчас интересует другое: почему эта киношная муть делает такие сборы в Штатах? С преступниками борются человек-паук, человек – летучая мышь, еще какие-то мутанты, а взрослые американцы на это клюют.
– Просто они уверены, что нормальным людям с преступниками не справиться.
– Возможно, – согласилась тетка.
И тут она увидела, что Ерохин достает из пакета ботинки.
– Какая роскошь! – восхитилась Нина. – Откуда такие?
– Попал на распродажу.
– Ни за что не поверю! Я как-то на Невский выбралась и просто для интереса прошлась по всем этим бутикам и оказалась в магазине мужской обуви «Рокфор»… Ой, что это я. Рокфор – это сыр, а магазинчик назывался «Норфолк»…
– Может, «Оксфорд»? – подсказал Сергей.
– Точно! Именно так. Но цены там, я тебе скажу! От пятидесяти тысяч и выше. А такие там тоже стояли. Или почти такие. Сколько они стоили, уже не помню, но не пятьдесят тысяч – это точно.
– Давно это было?
– Недели две назад.
