Екатерина Оаро
Европа во мне. Как не потерять себя в новых странах, условиях и ролях

Нюх на речь

В эмиграции у меня на время пропадает нюх, и я не могу понять: кто говорит со мной? Обычно мое писательское ухо моментально считывает это через речь. Через оттенки звуков, окрашенные фразы, количество клише – впечатление складывается в секунду и без моих усилий.

Но вот подходит ко мне итальянец на улице:

Комплименты маме!

И я сначала думаю: смешной способ познакомиться. Рассказываю своему другу итальянцу – и вижу, как морщится его лицо:

Катя, это трэш. Это самый невежливый и циничный подкат.

Вот француз говорит:

У вас очень милый акцент.

И я благодарю его за комплимент, думая, что он прекрасно воспитан. Но когда слышу эту реплику в десятый раз, понимаю, что это – стандартная фразочка, означающая скорее «откуда вы?», чем «ваше произношение ласкает мне слух».

У вас очень красивый акцент. Откуда вы?

Спасибо. Из Беларуси.

Из России?

Нет, из Беларуси.

Не знаю, где это.

Признаюсь, несколько лет я взрывалась, как кислая конфета-шипучка на языке. Меня поражало, что француз, не разбирающийся в географии и не знающий страны, граничащей с ЕС, совсем этого не стесняется и продолжает держаться, как король. Или, например, спрашивать:

А, это в США? У вас есть северное сияние?..

Обычно никто не верит мне, когда я пересказываю эти диалоги. Но я оказывалась в них так часто, что стала носить в сумочке карту мира и раскрывать ее. Воспитаны ли мои собеседники, образованны ли? Сложно сказать. Кажется ли им вежливой девушка, слишком эмоционально реагирующая на их незнание? Сложно сказать.

Но вот что сказать легко: эмиграция обнажает тебя. Если ты не в ресурсе и ранишься обо все – ты будешь выпукло видеть этих людей, не интересующихся иностранцами. Если же подзарядишь батарейку до салатового, то вспомнишь, например, одного водителя блаблакар, фермера, стартанувшего разговор в пути так:

Когда ты зарегистрировалась на поездку и я увидел, что ты из Беларуси, я понял, что ничего о ней не знаю – и открыл википедию. А правда ли, что…

Через полгода я полечу в Москву, и у меня сломается колесико от тяжелого чемодана. Я вызову такси: «Самое начало Тверской, у Белорусского вокзала» – и ко мне приедет тоже эмигрант. Когда он узнает, что я прилетела рейсом из Франции, он спросит:

А какая там валюта?

И как тогда писать книгу об эмиграции? Первое, чему эмиграция научила меня – что обобщения не работают. И что вопросы, которые ранят, нужно перенаправлять внутрь.

Почему меня это ранит?

Потому что мне кажется, что меня нет.

Почему меня это ранит?

Потому что я хочу им понравиться.

Почему меня это ранит?

Потому что я завидую.

И с этим уже можно что-то делать.

Сколько вам лет в этой стране?

Однажды в Беларуси у меня гостил француз, и я позвала его с собой в гости к друзьям. Мы чуть припозднились, и, когда вошли, моя подруга Ира как раз заваривала чай.

Оставьте свои куртки в коридоре и проходите, – сказала нам из кухни она, ставя на стол еще две кружки.

Мы сели, я представила своего друга тем, кто его не знал.

А вы не голодны? – спросила Ира.

Мы не ели уже давно, но мой французский друг ответил:

Нет, спасибо большое.

А я что-то проголодалась, – призналась я. – У тебя не найдется чего-нибудь в холодильнике?

Ира достала из холодильника и разогрела кусочек курицы, запеченной с черносливом, и подала мне. Курица была прекрасной, я ела, улыбаясь, пока не увидела боковым зрением лицо моего француза.

Было очевидно, что ему очень, очень, очень неловко за меня.

Я поняла, почему, только когда переехала во Францию.

Вы видели видео, где Владимир Познер рассказывает, как он приехал к своей маме француженке, когда она обедала?

Ты голоден? – спросила она.

Нет, – ответил он как воспитанный человек.

Неважно, как там на самом деле: голоден или нет. «Нет, мамочка, не голоден» – должен ответить любящий и воспитанный французский сын.

Почему? – долго не понимала я. А как же искренность и любовь в семье?

Но вот как складывается этот кубик Рубика.

Франция – страна, где не варят большую кастрюлю супа на неделю и не разогревают остатки вчерашнего ужина. Это страна, где обычно каждый раз готовят свежее и едят свежее, тем более в высшем обществе.

Когда мама готовит себе и своим гостям, скажем, утку в соусе, то она рассчитывает количество порций и ничего не делает впрок.

Что тогда делать хозяйке, если в разгар трапезы в дом входит гость? Вежливо – предложить ему еды (которой нет). А что делать, если ты – этот гость, сын, любящий маму? Конечно, ответить, что ты не голоден, и не ставить маму в неловкое положение. Не вынуждать ее идти потрошить новую утку. И не просить бутербродик с сыром, ставя ее в неловкое положение за то, что вы будете есть хлеб, а она сложное блюдо. Ответить так, как ответил Владимир Познер.

* * *

Когда взрослый человек с двумя образованиями и опытом работы переезжает в другую страну, он думает о себе многое: что он знает этикет, что он уверен в себе и что сделал не так уж мало для своего возраста.

Переезжает – и превращается в ребенка, которому приходится учить азбуку. Только на этот раз без учителя, учебника и проверки домашних заданий. Самостоятельная работа.

Вот вы были расслаблены в супермаркете и наслаждались шоппингом, только кокосовое молоко не могли найти.

Извините, вы не подскажете, где… – обращаетесь вы к человеку в красной жилетке, на бэйджике которого написано: «спросите меня, если нужна помощь».

Пока он молчит, вы успеваете рассмотреть его жилет, и логотип супермаркета, и шрифт, использованный на бэйдже. Но что-то ответа нет уже слишком долго.

Escuzez-moi1^[5], – еще четче произносите вы, вытягивая губы так, как вас учили на уроке фонетики, – je cherche2^[6]…

Во-первых, здравствуйте, – отвечает вам этот человек – и у него появляются усы, и необычный цвет глаз, и родинка у брови.

А вы понимаете, что вы только что нагрубили.

Чувствуете, как рядом с вами материализовалась школьная парта и деревянный стул? Здравствуйте, садитесь.

Или вот вынырнули вы из январских праздников и уже несколько дней в офисе. Все идет своим чередом, вы уже полгода здесь работаете и начинаете хорошо во всем ориентироваться. Дзынь! – письмо от коллеги.

Вы открываете его и обнаруживаете, что оно сухое как вино брют-кюве. И начинается так: «ВО-ПЕРВЫХ, С НОВЫМ ГОДОМ!»

Кто ж знал, что весь январь вы должны начинать так первый разговор с человеком? Вы-то считали, что рабочее и праздничное не стоит смешивать. Но кто это коснулся вдруг вашей спины? Вы смотрите в зеркало, повернув голову, и видите на ней ярлычок «грубые русские».

* * *

Поняв, как нужно себя вести с мамой Познера и научившись быть милой и вежливой, я сажусь в самолет. Он летит слишком быстро, особенно если уснешь в дороге. Приземляется в Минске, потом за окном – осины и ели, потом магазин «На болоте» и улица Депутатская.

И вот уже я за столом с многоцветной скатертью с родными, и мне подкладывают капусты из трехлитровой банки с родинками клюквы.

Спокойно и ясно внутри моих границ, я рассказываю о своей жизни лишь то, о чем меня спрашивают, следя за паритетом и переадресовывая вопросы выпавшим из разговора.

А в конце вечера, спокойная и чуть уставшая, собираю посуду, оставшись лишь с мамой.

Ты стала как иностранка, – бросает она с горечью.

Мое «Почему?» – автоматическое. На самом деле я в макросекунду вспомнила, чего от меня ожидали: сразу – нараспашку. И немного драмы.

Но я все же отвечаю из своей новой части, французской:

Мама, они задавали мне такие личные вопросы.

Нормальные вопросы они тебе задавали.

Люблю ли я своего мужа, почему у нас нет детей и за кого он голосовал?

А что такого?

В этом месте можно схлопнуться и закрыться, уйти в обиду, пораниться или решить, что твои родственники не воспитанны. Снять стикер «грубые русские» со своей спины и переклеить его на них.

Это детская позиция.

А можно увидеть не только себя, не только свою боль, но и растерянную маму, чья дочь теперь живет за тридевять земель и закрывается на пятьсот засовов.

Можно попытаться построить мост. Если в этот момент понять, что чувствуешь, то становится спокойнее. И ты можешь произнести что-то вроде:

Ты знаешь, я стараюсь прижиться на новом месте, влиться в их общество. И перестраиваюсь. А когда попадаю сюда – теряюсь. Во Франции вежливо не касаться слишком личных тем, и это проявление заботы: не тревожить то, что для человека может быть чувствительным. А здесь нужно, наоборот, сразу расстегнуть все пуговицы на ходу. И так сложно, оказывается, переключиться. В моей голове все смешалось, теперь мне кажется, что мне нравится так, как у французов, а ваши вопросы слишком прямые и грубые.

И тогда мама может сказать: ого! А расскажи еще о французах.

Или закрыться и не понять, но это уже будет не моя ответственность, потому что я сделала много для того, чтобы контакт состоялся, и следующий шаг – ее.

* * *

Мама – это явление. Про нее можно писать много глав, но оставим ее пока на той кухне….

После можно попасть, скажем, к итальянцам. Прилететь в отпуск. И сначала чувствовать, что все, наконец, классно: пасты хватит на всех, а разговоры могут быть о чем угодно, лишь бы приятные. Все шутят над собой и друг над другом, и темы скачут от религии до жизни с мамочкой в сорок лет. Я задаю вопросы и получаю очень смешные, открытые, неожиданные ответы. Но в конце вечера все равно устаю. И спрашиваю своего друга:

Почему у меня чувство, что все говорили о себе, а мной никто так и не поинтересовался?

А почему ты сама о себе не рассказывала?

Это невежливо.

Невежливо – это расспрашивать тебя, если ты не хочешь рассказывать.

Я очень хочу!

Тогда тебе нужно вступать в разговор более агрессивно. Introduce yourself into the conversation more aggressively.

Снова я должна стать медной проволочкой, гнущейся в обе стороны, не истончаясь, – думаю я. Но правда в том, что этого никому не избежать, даже если ты никуда не переезжаешь. Как только ты хочешь вступить в отношения с новым человеком, ты натыкаешься на непонятную Францию внутри. Ее можно игнорировать, идти напролом или пытаться прогнуться, но, если хочешь настоящего контакта, придется разрабатывать эти залипающие кнопки.

Французов часто обвиняют в том, что они признают лишь обычаи Франции. Что на любое отличие они скажут: «сэ орижиналь» и пренебрегут им. Что у них есть вера в свою нацию как в мерило мира.

Кажется, у кого-то тоже сложности с тем, чтобы разработать западающие кнопки и открыться к восприятию других реальностей? Кажется, мы в одной шлюпке.