Екатерина Мурашова
Забывший имя Луны

Глава 2. Снежный мальчик
(1993 год)

Кораблик назывался «Нектохета». Дурацкое это название казалось вполне нормальным его пассажирам, которые толпились на обоих бортах, сидели на носу и на корме, пристроившись среди странного вида ящиков, коробок, бидонов и термосов. Большинство спали, уткнув носы в воротники ватников, надвинув на глаза капюшоны штормовок или привалившись к спине или плечу соседа. Неугомонные студенты, из числа самых увлеченных, висели на перилах, тыкали посиневшими от холода пальцами в серо-зеленые волны, лижущие грязно-белые борта, и сыпали неразборчивой латынью, что-то доказывая друг другу.

Сотрудники морской биологической станции и студенты-практиканты возвращались на базу. Коробки, термосы и бидоны были наполнены собранным материалом. Объектом их интереса в минувшую ночь был Nereis virilis, многощетинковый червь, который в безлунные августовские ночи поднимается из морских глубин, чтобы разорваться пополам и, оставив свою половину на поверхности моря, снова уйти к темному и родному дну, где он и живет весь год. Таким образом диковинный вирилис размножается.

Лов был удачным, «роение» нереиса мощным, все (кроме пойманных червей) остались довольны.

Солнце зашло за горизонт, чтобы через неполных два часа снова появиться над морем. Настоящего полярного дня здесь не было, но не было и ночи. Были лишь фиолетово-розовые сумерки, прозрачной кисеей укрывшие скалы, за которые отчаянно цеплялись скрученные ветрами прибрежные сосны. Все плавало в мерцающей неопределенности, плескались холодные, словно подсвеченные изнутри волны, чихая, урчал мотор «Нектохеты», биологам снились прерывистые, цветные и холодные сны.

По правому борту уходил назад низкий, маняще красивый остров с уютной гаванью и обильным сушняком на берегу.

– Давай пристанем, Малахов! – предложил капитану один из биологов, стоящий рядом с ним у штурвала. – Разведем костер, согреемся. Сухой паек есть. Еще кое-чего.

– Да-а?! – удивился и обрадовался Малахов. – Откуда?

– Откуда-откуда! От верблюда! – усмехнулся биолог. – Карпов вчера в Чупу ездил.

– Я-то что? Я – пожалуйста! А они? – Малахов кивнул на спавших вповалку студентов. – Руководительница ихняя?

– Щас узнаем! – пообещал биолог и, оттолкнувшись руками от перил, одним скользящим движением съехал по узкой лесенке вниз, на мокрую от росы палубу.

Анжелика Андреевна, руководительница практики 3 курса, не спала. Прищурив чуть близорукие глаза, она разглядывала проплывающий мимо берег (очки пришлось убрать, так как они тут же запотевали-забрызгивались искрами забортных волн). Положив укрытую капюшоном голову на колени матери, уютно посапывая, спала одиннадцатилетняя Антонина. «Нектохета» заметно убавила ход и слегка заюлила, выжидая. Мотор зачихал чаще, иногда срываясь на негромкий сухой кашель. – Анжелика Андреевна, давай пристанем к берегу, а? – предложил разговаривавший с Малаховым биолог, осторожно пробираясь среди людей и коробок.

– Что за странная идея, Сережа? – Анжелика Андреевна удивленно подняла густые темные брови и сказала всю фразу несколько громче, чем хотела. Пять-шесть человек вокруг нее подняли головы.

– Почему странная? – вразумительно и тоже достаточно громко продолжал Сережа. – До дома еще часа полтора-два телепаться. Малахов говорит, двигатель от перегрузки перегрелся. Передохнуть бы…

– Не слишком ли много «пере-», Сережа? – усмехнулась Анжелика Андреевна.

– Ну, не знаю… Мы не филологи, мы попроще, – осклабился в ответ биолог. – Но вроде бы – в самый раз. Норма загрузки – 15 человек, а здесь сколько? Три четверти мокрые, как мыши. Назавтра у половины будет простуда в лучшем случае… А здесь – разведем костер, согреемся, одежду просушим. Поедим – сухой паек есть. Опять же для студиозисов приключение…

– По моему, на сегодня с них уже хватит… – нерешительно предположила Анжелика Андреевна.

Видно было, что логика и уверенность Сережи подействовали на нее. Подтекста она старалась не замечать. Несколько студентов, стоявших у борта, отцепились от него и, нависнув над руководительницей, заговорили все сразу ломкими, чуть гнусавыми от насморка голосами:

– А чего, Анжелика Андреевна? Давайте пристанем, а? Пусть костер, а? Холодно! Согреться надо бы! Жрать охота! Штаны бы подсушить! – от студентов пахло холодом, сопливыми носами и мокрой одеждой.

– Но мы же не предупредили на станции! – уже сдаваясь, для очистки совести пробормотала Анжелика Андреевна.

– Я предупредил! – крикнул с мостика Малахов, который, оказывается, перегнувшись через перила, прислушивался к разговору. – Я всегда предупреждаю, когда с перегрузом иду. Чтоб потом не приставали. Сейчас погода не штормовая, никто особо беспокоиться не будет.

– Давай, пожалуйста, костер разведем, – тихо сказала Антонина, приподнимая голову и нетерпеливым движением сбрасывая на плечи капюшон. – У меня ноги мокрые… – Ладно, черт с вами, Сережа! Приставайте! – распорядилась Анжелика Андреевна и, помолчав секунду, добавила негромко. – Но чтоб студентам – ни капли!

– Об чем разговор! Самим мало! – белозубо усмехнулся Сережа и махнул рукой Малахову. – Давай, заводи!

Через полчаса человек тридцать уже сидели у огромного ярко полыхающего костра. «Нектохета» мирно покачивалась у скалы, на которую сполохи огня отбрасывали причудливые тени. Вокруг костра на палках и веревках были развешаны ватники, штормовки, сапоги и носки. Несколько студентов безуспешно пытались затянуть то одну, то другую песню. Остальные жевали или снова дремали, разморившись в тепле. На щеках большинства биологов алели яркие пятна румянца. Малахов рассказывал Анжелике Андреевне и Антонине о том, как он в шторм на «Нектохете» обходил мыс Чертов Нос. Анжелика Андреевна заученно и равнодушно кивала (она знала, что в шторм Чертов Нос нельзя обойти на суденышке класса «Нектохеты», а Малахов – опытный мореход с большим стажем и никогда не рискует попусту). У Антонины глаза горели от восхищения, она верила каждому слову Малахова и хотя ясно было, что все кончилось хорошо, сердце ее замирало в каждый критический момент длинного Малаховского рассказа.

Дослушав рассказ до конца и одновременно допив еще одну кружку горячего чая, Антонина отошла от костра по собственной надобности. Шла долго, потому что то там то тут попадались бродящие вокруг лагеря студенты, которых Антонина стеснялась. Рассеянно скользя взглядом по скалам и выбирая подходящую расселину, Антонина вдруг замерла и удивленно спросила сама себя:

– Ой, что… кто это?

Справа от нее, на самой высокой точке острова, слегка касаясь рукой искривленной ветрами сосны, стоял… стояло…

Сначала Антонина подумала, что, может быть, это кто-то из студентов, но быстро отказалась от этой гипотезы – существо было почти голым, босым, с шапкой всклокоченных волос на голове.

«Снежный человек – точно!» – решила, наконец, Антонина и побежала вниз.

Заинтересовать снежным человеком удалось не всех. И даже не большинство. Наибольший интерес проявили, как ни странно, не студенты, а сотрудники станции, человек пять из числа которых построились цепью и, воодушевляя друг друга нечленораздельными выкриками, неуверенно полезли на скалы.

– Вот увидишь, его там уже наверняка нет! – возбужденно прошептала Антонина матери. Они лезли впереди цепи, указывая дорогу. – И все скажут, что я придумала.

– Я ж говорила тебе, пойдем сначала вдвоем посмотрим, – резонно напомнила дочери Анжелика Андреевна.

Ей очень хотелось спать и наличие или, наоборот, отсутствие снежного человека на указанном дочерью месте не слишком-то ее волновало.

Однако он был там. Стоял все в той же позе, чуть склонив набок голову, и внимательно наблюдал за приближающимися людьми. Лучи восходящего солнца подсвечивали его сзади, обрисовывали четкий силуэт и ореолом пробивались сквозь взлохмаченные, длинные и, видимо, густые волосы. Лицо оставалось в густой тени.

Заметив предмет изысканий, биологи в цепи разом остановились в немом изумлении. Приложив к глазам ладони козырьком, они разглядывали необычное существо также статично, как и он их. Первым опомнился Малахов.

– Карпов, заходи слева! – привычно скомандовал он. – Чтоб по скалам не убежал. Вы двое стойте где стоите, а остальные – за мной!

Еще не пришедшие в себя биологи растерянно подчинились распоряжениям Малахова и сцена пришла в движение. Вместе со всеми задвигалось и существо на скале.

Оттолкнувшись от сосны, он сделал несколько шагов вправо, по направлению движения основных сил биологов. На мгновение им показалось, что он решил сам подойти к ним, и загонщики снова остановились, опершись на влажные от росы камни и приготовившись ждать. Но тут же поняли свою ошибку, потому что странное существо, во всем похожее на человека, вдруг с огромной скоростью ринулось вниз, наискосок, налево и, совершая неправдоподобно длинные и точные прыжки по скалам, за считанные секунды миновало ошеломленных биологов, спустилось почти до береговой линии и скрылось за выступом широкой, обрывающейся в море скалы.

– Лови!! – заорал Малахов и первым показал пример, рванувшись за удивительным существом, но тут же поскользнулся на камне, с костяным хрустом упал на колени, выругался и, поднявшись, заковылял к застрявшему в расщелине бревну. Трое биологов и присоединившаяся к ним Антонина минут за пять проделали тот же путь, который в одно мгновение преодолел незнакомец и в замешательстве остановились перед скалой, у подножия которой с глухим урчанием бился крепчающий к утру прибой.

– Как же он здесь прошел?! Здесь даже выступов нет, не то, что тропы, – спросила Антонина у старших товарищей.

Старшие товарищи молчали. Они не знали ответа и чувствовали себя неуютно. Им было холодно, влажно, тошно и не по себе оттого, что они столкнулись с явлением, которое не могли объяснить даже гипотетически.

– В самом деле, куда же он делся? Прыгнул в прибой? Взлетел?

– Ничего, найдем, – ободрил Антонину и себя высокий худой Карпов. – Остров маленький, деться ему некуда. Найдем и все узнаем…

* * *

Если приглядеться, то посередине Широкой салмы, между гребнями волн можно было увидеть три круглых, темных головы. Две из них принадлежали беломорским тюленям, которые от природы наделены недюжинным любопытством и всегда оказываются там, где что-то происходит. Третья – таинственному существу, которое еще недавно бегало от биологов по скалам. Неспешно взмахивая руками и резким фырканьем отгоняя тюленей (их стопятидесятикилограммовое любопытство могло быть опасным), пловец приближался к противоположному берегу салмы. Обернувшись назад, он углядел фигурки биологов на скале, и улыбнулся широкой, многозубой и хищной улыбкой.

Глава 3. Свидание
(Анжелика, 1996 год)

Телефонный звонок в полдесятого вечера. Антонина, как всегда полная каких-то своих подростковых надежд, жадно цапанула трубку и тут же разочаровано бросила, как выплюнула.

– Мам, тебя!

Незнакомый, вроде бы чуть смущенный голос:

– Анжелика Андреевна, это вы? Здравствуйте. Извините за поздний звонок…

Пытаюсь сообразить, кто бы это мог быть. Первое, что приходит в голову – отец кого-нибудь из моих обормотов. Но вроде бы я никого не вызывала, тем более, звонить домой… Хотя они теперь такие, демократичные, могли узнать телефон в учебной части… Что у нас там сейчас в наличии? Боря Краснокутский третий месяц не ходит на уроки черчения. Учительница просила разобраться. Но Краснокутского-старшего я прекрасно знаю (хотя лучше бы мне его не знать вовсе). Агапов и Тимохин после физкультуры не вернулись в раздевалку, а оседлали оставленный во дворе школы мотоцикл с коляской, проехали на нем два круга и врезались в ограду волейбольной площадки. Хозяином мотоцикла оказался пожилой рыбак, зашедший к нашей школьной нянечке выпить чайку и поделиться уловом. Неожиданно для всех дядечка встал на сторону пацанов и заявил, что сам во всем виноват и, будучи мальчишкой и обнаружив оставленный «под парами» мотоцикл, сам бы не удержался от того, чтобы прокатиться. Обрадованные Агапов и Тимохин вызвались немедленно зашпаклевать и закрасить поцарапанное крыло, и инцидент был, ко всеобщему удовлетворению, исчерпан. Что там еще? Вика Крылова. Здесь все серьезнее. Дерзит, нарывается, курит травку с девятиклассниками, того и гляди сядет на иглу. Но у нее никакого отца нет и в помине, а регулярно меняющиеся сожители матери воспитанием девочки, естественно, не интересуются. Из текущего вроде все… Неужели с кем-то что-то случилось?!

– Это вас беспокоит Вадим. Может, помните? Я был у вас на дне рождения…

– Вадим?! – вот уж кого не ожидала услышать. Полагала, что после праздничного вечера он мое жилище за квартал будет обходить. – Я никогда не слышала вашего голоса по телефону и поэтому не узнала. Конечно, помню. Здравствуйте.

– Анджа, у меня к вам огромная просьба. У вас на дне рождения был Сергей, муж вашей подруги Светланы. Мы с ним договорились связаться по одному деловому вопросу, но я в суматохе куда-то дел его визитную карточку и никак не могу ее найти. Вас не затруднит дать мне координаты Светланы?

Так вот в чем загвоздка! Интересы бизнеса превыше личных симпатий и антипатий. Когда это они успели спеться с Сергеем? Впрочем, не удивительно. И, главное, какое мне-то до этого дело?!

– Да, разумеется. Сейчас возьму книжку и продиктую вам телефон… Записывайте: два – три – два…

– Большое спасибо… Вы меня очень выручили. И еще…. Вы знаете, Анджа, я должен признаться, что визитная карточка Сергея – это отчасти только предлог. То есть, я действительно ее потерял, и в этом нисколько не кривлю душой, но чувство облегчения, когда я понял, что она потеряна и все равно придется вам звонить… В общем, мне показалось, что я сам подсознательно куда-то эту карточку и засунул, как говорят психологи, вытеснил… Понимаете, после моего, с позволения сказать, визита к вам у меня осталось ощущение неловкости, нелепости какой-то. И огромное желание эту неловкость исправить. Вы позволите мне попытаться?

Как-то необыкновенно мило это у него получилось. Обычно я в таких случаях отвечаю: спасибо, не стоит и пытаться! – но тут что-то такое во мне ворохнулось, и я замешкалась. Чувство собственной вины, должно быть…

– Да, Вадим, вы правы, все получилось очень по-дурацки. Видите ли, девчонки отлично знают, как я реагирую на подобные штуки, и ни о чем меня не предупредили. Поэтому я с самого начала воспринимала вас в качестве кавалера Любаши, чуть ли не как ее шанс на устройство личной жизни, и заранее как бы планировала для вас линию поведения, а вы в эту линию, естественно, не вписывались. А все остальные были девчонками предупреждены и видели в вас потенциального моего кавалера, и всячески этому подыгрывали, а уж как воспринимали ситуацию вы сами, я могу только догадываться…

– С вашего позволения, я воспринимал себя как самого себя…

– Да, разумеется… Я тысячу раз просила подруг не устраивать мне подобных фокусов, но им все неймется. Впрочем, их я тоже понимаю. Все мы хорошо чувствуем границы собственной личностной автономии, но вот точно ощутить чужие границы и никогда, даже из самых благих побуждений, не нарушать их – это большое искусство, доступное немногим.

– Доступное вам, – сказал Вадим, и я каким-то образом поняла, что это не вопрос и не комплимент, а лишь озвучивание его точки зрения по данному вопросу. – Могу ли я позволить себе попытаться загладить возникшее между нами недоразумение? – продолжал он. – Ведь я являлся пусть косвенным, но виновником того, что оно произошло. Так сказать, возмутителем вашего спокойствия, на вашем же, заметьте, празднике. Поэтому, а еще потому, что я мужчина, мне кажется, что инициатива в данном вопросе должна исходить от меня.

– Потому что вы – мужчина? – переспросила я и не удержалась от сарказма. – Вы – сексист?

– А вы – феминистка? – мгновенно парировал Вадим.

– Нет, – тут же сдалась я. – Хотя с симпатией отношусь к их попыткам доказать недоказуемое. Не все же вам, мужикам…

– Не будет ли с моей стороны слишком смелым пригласить вас куда-нибудь… например, в концерт?

Вопрос был построен столь замысловато и несовременно, что я замешкалась, затрудняясь с формой ответа. Наконец разозлилась сама на себя.

– Пойдемте лучше в цирк!

– В цирк?! – теперь явно замешкался мой собеседник, и я почувствовала себя отмщенной. – А у него уже открылся сезон? – в голосе Вадима слышалось беспокойство. Он явно принадлежал к тем людям, которые привыкли так или иначе управлять ситуацией и начинают нервничать, когда события не желают течь по запланированному заранее руслу.

– Ладно, ладно, не берите в голову, – засмеялась я. – Пойдемте на концерт, если вам так больше нравится. Или еще куда-нибудь. Сказать по правде, в моей жизни так мало развлечений, что просто глупо отказываться.

– Вот и хорошо, – Вадим на том конце провода явно перевел дух. – Вы завтра вечером свободны? Вы ведь работаете в школе? Во сколько у вас кончаются уроки? В четыре? Прекрасно! Давайте встретимся в пять часов у метро Гостиный двор. А там дальше разберемся. Вас устраивает такая программа?

– Вполне, – согласилась я и улыбнулась в трубку. – Мне так давно не назначали свиданий…

– Я тоже давно их не назначал, – ответил Вадим. По-моему, он говорил совершенно серьезно.

– Мам, ты завтра на свидание идешь, да? – тут же высунулась из-за угла Антонина. – А с кем? А он симпатичный? А я его знаю? А что ты наденешь? Надень вот ту кофточку серенькую, знаешь, с воланом. Она тебе очень идет. И только черную юбку длинную не надевай, ладно? Ты в ней на нашу учительницу биологии похожа. Мы ее Креветкой зовем… Знаешь, недавно Борька Еременко поднимает руку, как будто бы просто так, и спрашивает: Светлана Владимировна, скажите пожалуйста, сколько лет живет креветка? Представляешь? Мы прямо все покатились…

– Очень смешно, – согласилась я. – Я не качусь только потому, что здесь в коридоре негде. Иди, пожалуйста, в свою комнату. И не лезь в мою личную жизнь. Я же в твою не лезу…

– Какая у меня личная жизнь! – тут же затосковала Антонина. – Ты же меня даже на дискотеку после девяти часов не пускаешь. А там после девяти самое главное и начинается…

– Уточни, пожалуйста, что именно начинается после девяти часов? – попросила я.

– Все равно ты ничего не понимаешь! – дочь безнадежно махнула рукой и, изображая протест всеми частями своего молодого тела, скрылась за дверью.

* * *

На следующий день после работы я в состоянии глубокой задумчивости стояла перед распахнутыми дверцами платяного шкафа. Что же надеть? Попробовать изобразить торжественный выход в свет? Для этого мой гардероб явно не годился. Пара строгих «учительских» костюмов тоже не в тему. Почему-то мне категорически не хотелось, чтобы Вадим воспринимал меня через призму моей профессии. В конце концов я надела ту самую серую блузку и темно-синие вельветовые брюки весьма смелого покроя (фигура это пока позволяла, хотя в последние два-три года я слишком часто утешала себя лишним бутербродом, и, как следствие этого, явно начала полнеть). Хотела было привычно зацепить с вешалки корейскую кожанку, купленную весной на рынке, но, подумав, надела серый же длинный плащ. Он и вовсе приобретен был в «секонд-хэнде» за двадцать рублей, но его свободный покрой и широкий запах создавали иллюзию защищенности, которая в характеристике вещей встречается чрезвычайно редко и от стоимости их совершенно не зависит. Предыдущей моей вещью, обладавшей тем же достоинством, был старый, огромный, почти до колен свитер грязно лилового цвета, с растянутым воротом и резинкой на рукавах. Я носила его лет пятнадцать и выбросила лишь тогда, когда лихая моль почти полностью съела весь перед.

Женщина должна слегка опаздывать на свидание. Однако, точность заложена в самой моей природе, еще усиленной учительской профессией, и потому мне пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы вступить на поднимающийся эскалатор на пять минут позже назначенного Вадимом срока.

Уже поднимаясь, я подумала о том, принесет ли Вадим цветы. В юности, когда свидания еще были частью моей обыденной жизни, цветы всегда создавали проблему. Довольный кавалер вручал их мне, а потом мы отправлялись бродить по городу, в кино или еще куда-нибудь. Убрать куда-нибудь целлофаново шуршащий веник не представлялось возможным, выбросить или оставить где-нибудь – тоже. В кино цветы лежали на коленях, мешая сплетению рук, в кафе их непременно забывали на столике и кто-нибудь обязательно бежал вслед с истошным криком: «Девушка, вы забыли свой букет!» – и приходилось тупить взор и шептать смущенно: «Прости, милый!» – А потом: «Подержи их, пожалуйста, я достану пятак, или – причешу волосы, или – схожу в туалет…» – Цветы никли головками, их листики сминались, как зеленая использованная бумага, мне было их жалко, у меня портилось настроение, хотелось скорее домой, но дома они тоже умирали, пусть спустя день или три… В общем, я не люблю, когда мне дарят цветы. Олег, отец Антонины, был единственным, кто знал об этом, и всегда дарил мне цветы в горшках. Два его цветка живут у меня до сих пор. Круглый упрямый кактус и нежная махровая фиалка с пушистыми листьями и белыми цветами, похожими на утренние, слегка поблекшие звезды.

В руках у Вадима была желтовато кремовая роза с непропорционально длинным стеблем. Издалека мне показалось, что мы с ней почти одного роста . И вообще, он явно выбирал ее по какой-то ассоциации со мной. Сознательной или уж там подсознательной – не знаю. Если подсознательной, то сейчас он должен это заметить и сказать что-нибудь вроде:

– Эта роза напоминает мне вас…

Увидев меня, Вадим почему-то вздрогнул, как вздрагивает внезапно проснувшийся человек и вручил мне розу со словами:

– Не сердитесь на меня за банальность, но мне показалось, что она чем-то похожа на вас…

Я рассмеялась, а Вадим сделал брови домиком и слегка обиженно замолчал. Ассоциации!

«Штирлиц шел на встречу с радисткой Кэт. Под мышкой он нес горшок с геранью. Это был их тайный, никому не известный условный знак…»

О, Господи! Придется, наверное, рассказать ему про Штирлица и князя Андрея. Иначе он заподозрит, что у меня что-то не в порядке с головой.

– Куда же мы пойдем? – подавив приступ смеха, спросила я.

– Вперед! – с озорной мальчишеской интонацией сказал Вадим и решительно взял меня под руку. Я осторожно ухватилась двумя пальцами за колючую талию розы, и дальше мы пошли втроем.

Купив в филармонии билеты на органный вечер, мы обнаружили, что до начала концерта еще два часа и, почти не сговариваясь, пошли по набережной Фонтанки к Летнему саду.

– Может быть, все-таки в Цирк? – подмигнул мне Вадим, когда мы проходили мимо шатрового здания, возле свежей афиши которого крутилась детвора.

– В другой раз, – усмехнулась я.

– Заметано, – отреагировал мой спутник. – В детстве я обожал Цирк. Но видел в нем не волшебство, как многие другие дети, а огромный и завидный труд. Завидный потому, что сразу же видна отдача – улыбки, испуганные вздохи, радость, восхищение. Цирковые люди живут своей работой, и я мальчишкой завидовал их цельности, понимая, наверное, что мне самому никогда ее не достичь. Смешно, но я мечтал родиться в цирковой семье…

– Я тоже любила цирк. Много лет, еще старшим подростком. Но однажды все кончилось. Я была на спектакле заезжего цирка Шапито. Денег у меня было мало и я купила самый дешевый билет. Сидела почти под самым куполом и видела в основном не арену, а арматуру, на которой крепился этот огромный шатер. Знаете, все эти балки, канаты, прожекторы, всякие тросы… И вот, там выступала воздушная гимнастка. Она что-то такое умопомрачительное делала на этой веревке, свивалась в кольца, куда-то падала, в последний момент за что-то хваталась ступней левой ноги… В общем, их обычные трюки. А потом – она стала летать на веревке кругами, все шире и шире, и висела не то на одной руке, не то вообще держалась за что-то зубами. И когда круги стали совсем широкими, она летала под самым куполом, словно привязанная к винту огромного вертолета, и пролетала совсем рядом со мной, так, что я видела ее почти вплотную. И я увидела ее лицо. Вообще-то они ведь всегда улыбаются, но тут она, наверное, думала, что уже слишком высоко и широко, и ее никто не видит… Она была уже не очень молодая, эта гимнастка. И пудра и грим катышками скатались на ее лице, и на лбу блестел пот, но не каплями, как бывает у нас, а как бы полосами. Он, этот пот, стоял в морщинах как в канавках, и не мог никуда деться из-за толстого слоя грима, а глаза казались огромными и куда-то провалившимися. И такое нечеловеческое напряжение было на этом лице, что у меня в животе что-то завязалось в узел и не хотело развязываться до самого конца представления… С тех пор я больше никогда не была в цирке… А дочку туда водила бабушка…

Некоторое время мы шли молча. Вадим явно подбирал слова, я даже слышала, как они шуршат у него в голове. Но так и не подобрал, и я была ему за это благодарна.

В саду шелестела и пришепетывала осень, и черные мокрые стволы ежились и покрывались новыми морщинами, предчувствуя недалекие холода. Я поддевала ногами неубранные листья и сквозь тонкий капрон чувствовала, как их скользкие влажные тела холодят подъем и лодыжки. Так всегда ходят сквозь осень мои обормоты, и также хожу я. А все остальные пусть думают что хотят.

Но Вадим вроде бы ничего не думал, а просто шел рядом. Сегодня он был молчалив и не донимал меня, как на дне рождения, своими откровениями и гипотезами. Естественно, чтобы заполнить образовавшуюся паузу, говорила я. Учительский рефлекс, никуда не денешься, молчание – либо угроза, либо даром пропадающее время учебного процесса. О том, что все в природе, в том числе и слово, должно созреть, прежде чем принесет плоды, я уже несколько лет помнила только умозрительно. И вела себя как настоящая, стопроцентная учителка. Рассказывала о своих учениках, об их родителях, о трениях в педколлективе. Вадим слушал внимательно, но несколько обескуражено. Видимо, не знал, как реагировать. Иногда поддакивал, задавал наводящие вопросы. «Да что вы!» «Ну, а что же он?» «И как же решили на педсовете?» «А как у вас в школе поступают в подобном случае?»

А у меня от заданности ситуации, от невозможности выйти из нее к глазам подступали совершенно непрошеные слезы. «Мы разговариваем, как два положительных героя из фильма семидесятых годов. Фальшиво донельзя. Я несу невесть что, и совершенно непонятно – зачем, – думала я. – Ни мне, ни уж тем более Вадиму это не нужно. Все это не имеет ко мне никакого отношения. То есть, имеет, конечно, но я совсем не хочу об этом говорить. Но почему же, почему – говорю?!»

– Мне кажется, Анджа, что вы от чего-то защищаетесь, – внезапно сказал Вадим, и, остановившись, осторожно развернул меня лицом к себе. – Мне бы не хотелось думать, что это «что-то» – я. Поверьте, я совершенно безопасен, меня не надо развлекать светской беседой, и я не отношусь к людям, которые не выносят тишины осенних садов. В конце концов, вспомните свою собственную реакцию на мои судорожные попытки развлечь вас…

Итак, меня очень аккуратно и интеллигентно опустили мордой в салат. Он раскусил мою раздвоенность, но я, вопреки всему, не обиделась, а пожалуй что испытала род облегчения.

«Штирлиц шел на конспиративную квартиру. Подойдя к дому, он поднял глаза. На подоконнике стояли тридцать три мясорубки. „Явка провалена!“ – догадался Штирлиц.»

Мы стояли слишком близко друг к другу, и на этот раз я даже не засмеялась. Его глаза прямо напротив моих. Их неестественная синева снова поразила меня. В сумрачной глубине сада, под серым ленинградским небом она казалась почти вызывающей.

– Простите, Вадим, вы носите контактные линзы?

– Нет, у меня просто такой цвет глаз, – грустно улыбнулся он. – Раньше женщины находили это красивым, или, по крайней мере, загадочным. Теперь осведомляются о контактных линзах. Вы уже третья, кто спросил меня об этом.

– Простите еще раз за допущенную бестактность, – чем-то неуловимым его слова задели меня, вызвали не сочувствие, на которое и было рассчитано его кокетство, но раздражение. – Наверняка найдется женщина, которая по достоинству оценит действительно редкий цвет ваших глаз.

– Возможно, – спокойно согласился он. – Так от чего же вы защищаетесь?

– «От вас! Не люблю, когда без спросу лезут в душу!» – хотелось рубануть мне. – Не знаю. Должно быть, от себя самой, – сказала я.

– Не надо, прошу вас, – действительно попросил он, а его синие глаза вдруг как-то протокольно потускнели. Как будто бы Вадим открыл у себя в голове рабочую записную книжку и что-то прочел в ней. – Я знаю от Любаши, что раньше вы были биологом, научным сотрудником в Университете. Как же вы оказались в школе?

Я ответила вполне искренне, но возникшее ощущение заполнения какой-то анкеты не ушло.

– Да, я действительно работала на кафедре. Изучала нечто маловразумительное на взгляд непрофессионала, и писала статьи в малопопулярные научные журналы. В последние два-три года преподавала, собиралась защищаться. Меня все это устраивало, и, если бы наша страна не вздумала поменять политический строй вкупе с общественно-экономической формацией, я бы, скорее всего, так и просидела на кафедре всю свою жизнь. Но… после начала перестройки моя наука как-то тихо и незаметно свернулась, как увядший лист. Зарплату перестали платить, а, когда платили, ее не всегда хватало даже на хлеб. У мамы обострилась гипертония и ей дали вторую группу инвалидности. Антонину нужно было не только кормить, но и одевать, и развлекать… В общем, чтобы продолжать заниматься наукой, надо было уезжать из страны. Многие мои знакомые так и сделали. Меня же что-то остановило. Может быть, трусость, может быть, то, что я не знаю языков… Я задумалась над тем, что я еще могу делать. Вспомнила, что университетский диплом позволяет преподавать биологию в школе. Тогда это показалось мне вполне пристойным промежуточным выходом. Днем работать в школе, а вечером еще где-нибудь подрабатывать, например, уборщицей. Я пришла в обыкновенную ближайшую школу, и, о счастье, сразу же оказалось, что у них не хватает едва ли не трети учителей, и есть возможность работать на полторы ставки, и еще вести факультатив, и еще классное руководство… В общем, на круг с самого начала стало выходить ровно в два раза больше, чем было у меня на кафедре… Потом я как-то случайно обнаружила свои исторические познания и увлечения, и они спросили меня, не могу ли я вести еще и историю в тех классах, где не оказалось преподавателя. До сих пор не знаю, как это возможно с административной точки зрения, чтобы человек с дипломом биолога преподавал историю, но… Но я начала это делать, и мне, в отличие от преподавания биологии, даже понравилось…