Екатерина Львовна Михайлова
Письмо психологу. Способы понять себя
Credo quia absurdum[5]
Я по образованию медик, уже давно на пенсии, последние годы работала в поликлинике, а до этого несколько лет в абортарии. Я скрывала это от дочери, и совсем недавно дочь взяла мою трудовую книжку и увидела мое место работы. С тех пор она со мной не разговаривает. Мы живем вместе, я чувствую себя виноватой и жалкой, она отдаляется, как я совсем скоро потеряю ее любовь и привязанность ко мне, как уже потеряла уважение… Помогите, я в отчаянии.
Римма, 58 лет
Как выбираются письма для ответа? Разные темы и разный возраст авторов – забота редакции. Сам отбор сначала двадцатки, а потом уже рабочей четверки писем в разные годы происходил по-разному. Часто мне помогали справиться с горой писем, иногда нет[6]. При прочих равных условиях важно разнообразие интонаций, поскольку работать придется на уровне этих невнятных вибраций. Отзвуки, вариации на тему, эхо, попытка вычитать ненаписанное – вот на что придется опираться. Это и улавливание, и усиление, и достраивание контекста. Но не авторская колонка как повод высказаться: ведь если сказанное совсем не имеет отношения к миру пишущего, ты перестаешь быть «связным».
Письмо же порой очень условно и напоминает то ли лубок, то ли плакат, притворяется простеньким, оперирует штампами. Наш анализ должен этот лубок деконструировать. Как бы ему не поверить или поверить не совсем. И вытащить оттуда что-то живое, интересное и совсем не плакатно-лубочное. Прежде чем заниматься ответом, приходится перевести вопрос, притом на несколько языков сразу.
Миф тяготеет к тому, чтобы выделять простые причины, которые объясняли бы сложные вещи. Моя работа – делать прямо противоположное.
Уважаемая психолог! Что мне делать, если ненасытен в сексе? Может быть, правда обливать ее и себя холодной водой? Может, не захочу ее хотя бы мокрую?
Никита, 27 лет
Скажите, может ли в стихах отразиться потенциальная личная жизнь моего потенциального возлюбленного?
Лана, 22 года
Моя жизнь пуста и одинока, хотя есть семья, работа, круг общения. Какие ошибки повели к тому, что на шестом десятке я не нахожу вокруг ничего, что стоило бы любить?
Надежда, 51 год
Почему они пишут так? Думаю, часто авторами движет необходимость облечь нечто в устойчивую и понятную форму, выбрать жанр. На консультации им поможет этого не сделать специалист, в группе помогут другие участники. А в пространстве письменной речи автору никто не поможет. И он использует подручные средства, чтобы все-таки – для себя же или для «воображаемой меня» – сделать свое сообщение понятным. Он выделяет главную тему, упрощает, избавляется от деталей, которые не кажутся важными – и даже не ему самому, а воображаемой аудитории. Вот и лови «на ощупь» вторые, третьи и двенадцатые смыслы, отсеченные от незатейливого сообщения вроде «муж ушел, поэтому мне плохо».
Помогите, я не знаю, еще куда обратиться мне, читаю журнал, вы говорите вроде понятные и правильные вещи, но вот скажите – как мне теперь жить?.. Мы прожили с мужем 4 года в любви и согласии, а потом ниоткуда явилась его первая любовь, и его ветром сдуло… Что это было, скажите? А как же любовь? А как же я без него, я же без него ходить не умею, дышать не хочу, думать ни о чем другом не могу – что я сделала не так, что он ушел по первому зову какой-то телки…
Евгения, 37 лет
Можно, конечно, просто внедрить другой миф: вам, женщина, плохо не потому, что ушел муж, а потому что вы эмоционально не завершили эти отношения (или это задевает ваше нарциссическое всемогущество, или актуализирует страх социального неуспеха, или что-нибудь еще). Осознай, заверши, прими ответственность, повысь самооценку… и станет хорошо. Это альтернативный миф, популярно-психологический. А вот и его плоды:
Здравствуйте Екатерина. Как вы считаете можно ли отнести психологические тесты к самообучению, самопознанию, саморазвитию, самосовершенствованию, самоопределению, психоанализу или, по вашему мнению, психологические тесты относятся к совершенно другой области. Обязательно ли психологические тесты нужно интерпретировать? Только психологи могут использовать правильно тесты при своей работе или обычный человек тоже может их интерпретировать самостоятельно.
Антон, 28 лет
Женщина, которая пишет «муж ушел, поэтому мне плохо», может быть гораздо сложнее и умнее этого утверждения. Ее больше, она бывает разной даже сейчас, когда плохо. Просто она никогда не связывала свою домашнюю катастрофу с другими чувствами и событиями своей жизни. С тем, что она на самом деле испытывала к мужу, например – она привыкла считать это само собой разумеющимся и для себя даже словами не называла. Это было не очень нужно, пока было частью жизни. Это только в американских фильмах и в психотерапии все «проговаривается», в семье – редко и по жизненным показаниям.
«Катастрофа» в переводе с древнегреческого означает «переворот, полное изменение». Случившееся затронуло сотни нитей и струн, сломался уклад, рассыпались привычки. И то, что казалось ясным и само собой разумеющимся, оказывается, значило совсем другое! Говоря о случившемся с любым, кто готов выслушать, человек пытается хоть как-то сориентироваться в ситуации и в себе. Повторяется, мучительно и нескладно старается описать («слов не нахожу»). Что-то умирает в муках, что-то рождается; мысли и чувства перепутаны («сама себя не узнаю»). Есть такая любопытная старая частушка: «Мене милый изменил, я измененная хожу» – корявое просторечие по-своему прекрасно уловило как раз то, с чем приходится справляться человеку, переживающему крушение отношений, уклада, перспектив.
И вся эта «бытовуха» нашей почты – неблагодарные дети, уходящие мужья, нелюбимая работа, давящая мама – в общем-то, правдива. Но, к счастью, это еще не вся правда. Если душевная жизнь объясняется только этим, то перед нами народно-психологический, житейский миф, вскормленный сериалами. Официальная психологическая версия говорит свое – про самооценку, эмоциональную незрелость или какое-нибудь манипулятивное поведение. Объяснения в обоих случаях кажутся исчерпывающими, и ведь не поспоришь.
Но если бы у человека была такая плоская голова, что причина и следствие связывались бы линейно, например: «работа не устраивает – я несчастна» или «муж ушел – я умираю от обиды» – нам было бы вообще не о чем говорить. В этих схемах никакой душевной жизни нет вообще. И конструкция «работа не устраивает – а все из-за моей низкой самооценки» немногим лучше, такая же плоская.
В последнее время стала чаще задумываться – где я настоящая. Кто-то считает, что человек за всю свою жизнь так и не в силах себя понять до конца. Что мы сами для себя? – и есть главный ребус. Другие – что это «чужая душа» вообще-то потемки, а уж себя-то знать мы должны и можем. Многие говорят – мол, просто слушай внутренний голос, прислушивайся к сердцу – оно всегда подскажет. Оно и есть – ты. Только вот что делать, когда в голове противоречивые мысли и чувства? Почти всегда. Как понять, какие из них – твои?
Кира, 23 года
Письма порой выглядят как стилизация или даже подделка. Люди, которым показываешь эти тексты (коллеги, студенты), часто говорят: «Да ладно, так не бывает» – имея в виду не факты, а способ описания. Я-то знаю, что письма подлинные. В сложившихся границах жанра «письма психологу» люди именно так и изъясняются – но разговаривать с ними на этом языке нельзя.
Со стороны я кажусь уверенной и позитивной, но испытываю беспокойство из-за своих возможных ошибок в одежде, речи и поведении. Например, всегда ношу с собой запасные колготки…
Ульяна, 24 года
Иногда что-то похожее мелькает в личных вопросах, которые слушатели задают в коридоре после лекции или семинара. Времени мало, настоящей консультации человек не хочет, но спросить ему важно.
Поэтому он проделывает то же, что многие наши авторы: придает вопросу «понятность» и законченность: я воспитываю сына так-то, я прав? Меня мама раздражает, это от дефицита безусловной любви? Не могу простить, значит, личностно не расту? При этом, если ему или ей – не дай Бог! – ответить так же определенно, человек чувствует себя скверно, как будто его отвергли, унизили. Чем? Тем, что на нарисованную картинку (вроде дорожного знака или вырезанного из бумаги силуэта) на полном серьезе отвечают с такой же степенью упрощения. Тем самым человеку говорят: «Ты такой же, как твое сообщение». А он попал в рамки условного жанра «вопрос психологу» и честно пытается в них уложиться. Иногда я даже думаю, что эти вопросы после лекции – своего рода бессознательные провокации, «проверка на вшивость». Когда спрашивают в такой форме, форме надо не поверить. Более того, не поверить – но признать ее право на существование.
Когда вопрос – «дорожный знак» (телеграмма, открытка, плакат), он по определению уплощен и интересным быть не может. Интересно то, что за ним, где-то там, далеко и глубоко. Но ситуация такова, что этого почти не видно, можно только верить, что это там есть. Я верю. И так же, как и с нашими письмами, у меня очень мало времени и нет возможности помочь человеку самому перейти на другой язык. Мне-то показали вот этот «дорожный знак», да еще в маленькое окошечко, на ходу, между делом.
И мне важно как-то сказать, что да, я понимаю: сейчас, в этой ситуации, ты не можешь сказать ничего другого, но я догадываюсь, что эта «открытка» и твои истинные вопросы – не одно и то же. И, если подумать о том, чего напрямую сказано не было, то я спросила бы вот о чем… Кажущееся простым, как грабли, письмо – это тоже поневоле мифологизированное сообщение, которое нужно хоть чуть-чуть «развернуть обратно» к живой, спутанной, нескладной душевной жизни, которая, может быть, за ним есть. Может быть. Мы не знаем наверняка.
С осторожностью предположу, что для авторов некоторых писем язык открытки – единственный им доступный язык: смотрят же люди телевизор, и ничего! Для описания отношений и эмоций существует некоторое количество штампов, это удобно и создает иллюзию разговора. Много лет назад дети в школе писали в тетрадочках под диктовку: «Словарь зимы: пушистый иней, искрящийся снег, трескучий мороз» – и так далее. Потом из этого набора надо было собрать описание зимнего пейзажа. Если такие штуки проделывать систематически, пейзаж можно вообще перестать видеть, он даже мешает. Набор штампов в нашем случае всегда где-то рядом, как будто и наших авторов учили описывать отношения или душевное состояние такими вот готовыми трафаретными формами: телевизионная имитация живого поработала на славу. Но, во-первых, у меня есть восхитительная возможность выбирать письма. А во-вторых, я отвечаю не автору, а с его помощью и с его подачи – всем-всем-всем. И в полном согласии со своим профессиональным и человеческим убеждением говорю: да, открытки существуют, но с живыми людьми не стоит говорить на этом языке, потому что у нас с ними может быть и другой. А сложившийся способ изъясняться мы примем как неизбежность, как условие задачи. Уж так случилось, что на нашем «вокзале» разговаривают вот так, но не будем огорчаться по этому поводу. Полное имя открытки когда-то звучало как «открытое письмо» – и это как раз наш случай.
На реальной консультации человек часто говорит: «Я вот шел и думал, что я скажу – но скажу другое». Потому что он уже здесь, возник контакт, и мы сели, и у нас полтора часа: заготовка-открытка быстро переворачивается текстом вниз. Нет смысла ее зачитывать, когда мы оба здесь. Человек пришел в частное, камерное, слушающее, внимательное пространство.
Но почта журнала – пространство публичное. Все публичные пространства – хор ли, вокзал ли, журнал ли – заведомо упорядочены, ими кто-то управляет. Здесь есть свои условности, которые по умолчанию принимают и те, кто пишет письма, и я, и те, кто читает журнал. (Читает, скорее всего, в метро или в парикмахерской, а не под лампой с зеленым библиотечным абажуром – если вообще берет в руки бумажное издание.) И читателя не смущает реклама тапочек через три страницы после вдумчивого разговора о механизмах сновидений или семейных тайнах. И даже если смущает, он привык и все понимает: это еще одна условность, таковы правила игры.
Но мне бесконечно важно, чтобы все-таки было слышно что-то еще, кроме условностей.
Я узнала ужасную историю о прошлом своей матери из писем, которые она прятала, а я случайно нашла… Хоть бы ее вообще не было в моей жизни!!
Валерия, 41 год
Мой друг смертельно болен. Я, наверное, трус, но я перестал к нему приходить и звонить, только пишу sms. Я не знаю, как с ним разговаривать, мы же оба знаем, что его скоро не будет… До слез доводит эта ситуация, что мне делать?..
Самвел, 35 лет
Вот и приходится брать на себя усложнение картинки. Нет возможности предложить читателю на материале письма представить себе, что будет, если… Или что было бы, если бы не… Или представить себя на месте кого-то другого… Иногда я это делаю, но не часто: «жмет» объем. Но и это – не прямое предложение сделать именно так и узреть истину. Это просто еще одна возможность посмотреть на привычное и как бы понятное из другой точки – а что кто увидит, зависит не от меня. Когда выходишь «за плоскость», иногда открываются другие возможности. Может быть, увидится что-нибудь интересное и новое.
И как раз с этим я могу помочь, сидя в своем «дупле» и улавливая слабые, неявные сигналы: «Что тут еще? Что-то запятые расставлены странно. А вот это похоже на чье-то высказывание о ней, которое она повторяет как свое… Вот как будто обращается к другому человеку, а здесь больше похоже на дневник, диалог с самой собой… Вот мысль оборвалась – отвлеклась или мысль такая, что ее додумать страшно? Что же здесь, кроме открытки? Что?»
Получается, что письма у нас почти зашифрованные, с секретом. На первый взгляд, они могут показаться только образцами массовой культуры, но за этим фасадом все равно неповторимая жизнь, единственный на свете собственный опыт, настоящее страдание, настоящая надежда. Просто этот внутренний мир не находит способа о себе рассказать и пытается говорить понятно, то есть «как все» – отчего и получается странный «эффект открытки».
Но я твердо знаю, что это по большей части лишь побочный эффект публичного пространства, в котором люди поневоле предъявляют стандартные, стилизованные роли. А моя работа – показать другим людям, читателям, что можно о себе и о других думать иначе.
В конце концов, вся психотерапия и все психологическое консультирование стоят на том, что у людей может быть иначе. Даже в тех обстоятельствах, изменить которые мы не в силах.
Глава 2. «Дорогая редакция…» (эпистолярный пасьянс)
Прежде чем раскладывать наш «эпистолярный пасьянс», показалось уместным дать всякие определения и рассуждения, выработанные науками, для которых изучение писем – нормальное и традиционное дело. Некоторые из них я с удовольствием представляю читателю. На полноту и глубину «справка» не претендует – все-таки это не литобзор диссертации. И все же есть что-то завораживающее в этих стройных, суховатых текстах.
Судите сами…
Справка
Письмо (сообщение) – текст на бумаге или других материалах, используемый при переписке между двумя и более адресатами. (Википедия.)
Письмо — написанный текст, посылаемый для сообщения чего-н. кому-н. (Толковый словарь Ожегова.)
Письмо — грамотка, уведомленье, сообщенье на бумаге, лист; южн. зап. писанье, письменная речь, беседа, посылаемая от одного лица к другому. Станешь писать письмо ко своим, припиши поклон от меня. Письмецо придет и вестей принесет. Маку в мешочке, насыпано, а не перетрясется? (письмо). Маком по белой земле посеяно, далеко вожено, а куда пришло, там взошло? (письмо). Письмами крепится, стар. давать какое-либо обязательство на письме, на бумаге. Письмо крепь, руки не давай, говор. крестьяне, боясь всякого рукоприкладства. Письмо – рука, а где рука, там и голова. (Толковый словарь Даля.)
Письмо (от греч. epistole ‘письмо, послание’) – текст, имеющий форму письма, открытки, телеграммы, посылаемый адресату для сообщения определенных сведений. Письмо относится к древнему виду письменных сообщений, которыми обмениваются коммуниканты, лишенные непосредственного контакта. (Стилистический энциклопедический словарь русского языка.)
Об эпистолярном жанре (комментарий специалиста).
«Эпистолярный» – «письмо», по-гречески «эпистола», «литература писем», «эпистолография». Эпистолярный жанр – это жанр письма. Форма письма, удобная для выражения внутреннего мира человека, как говорят памятники разных эпох, разных авторов, охотно использовалась как чистая условность в сочетаниях биографического, этического и дидактического характера. Написание писем считалось словесным искусством, так как подчинялось четким стилистическим нормам, разработанным риторикой. <…> Сегодня не существует удобного образца эпистолярной формы, каждый тип писем получает свое название в зависимости от его основной мысли. Письма, соответствующие только одному конкретному типу, встречаются сравнительно редко, гораздо чаще встречаются письма, сочетающие в себе сразу несколько типов.
<…> Риторика систематизировала и выделила главные типы писем, разделив их на 21 тип, при этом свое название каждый тип писем получал в зависимости от основной мысли письма. Для каждого из них устанавливается свой трафарет.
Письма бывают: 1) дружеские, 2) рекомендательные, 3) пренебрежительные, 4) упрекающие, 5) утешительные, 6) порицающие, 7) вразумляющие, 8) угрожающие, 9) хулительные, 10) хвалебные, 11) совещательные, 12) просительные и т. д. Конечно же, письму необязательно соответствовать только одному типу, часто встречаются письма, объединяющие сразу несколько типов.
В наше время письмо, по существу, находится за пределами литературы. При написании писем их художественная сторона не играет большой роли, поэтому из письма получается произведение, интересное и важное только для пишущего и для получателя. (Докторевич И. С. Письмо как эпистолярный жанр в композиционно-речевой структуре разговорного языка (Пятигорский гос. лингвист. ун-т, 2009).)
Проблема жанров речи является одной из ключевых для анализа текста и языка в целом. Последнее время внимание лингвистов все более привлекают малые жанры, причем до сих пор в их изучении имеются значительные лакуны… (Никишина Е. А. Жанр «письмо в газету» в 20-е гг. XX в. в Советской России и в эмиграции (на материале писем-просьб) // Русский язык в научном освещении. 2013. № 1 (25). С. 158–182.)
Письмо как жанр возникло в результате приспособления формы личной и деловой переписки для нужд журналистики. Будучи опубликованным, письмо становилось достоянием аудитории, в силу этого представлять данный жанр могут в полной мере только такие письма, которые имеют общественную значимость и потому лишь попадают в сферу интересов аудитории. Привнесение в деловую или личную переписку идей, значимых для общества в целом, было необходимым условием становления письма как самостоятельного жанра журналистики. Значительное влияние на характер жанра оказали всевозможные прокламации, листовки, воззвания, распространявшиеся среди населения в периоды всевозможных общественных катаклизмов – восстаний, революций.
Эпистолярную публицистику в жанровом отношении следует отличать от публикаций самых разных жанров (начиная с заметки и кончая полноценным очерком), которые помещаются под рубрикой «Письма наших читателей» во многих газетах и журналах. (Князев А. А. Энциклопедический словарь СМИ. Бишкек: Изд-во Киргизско-российского славянского ун-та, 2002.)
Пожалуй, стоит на этом остановиться, а то уже захотелось порассуждать о «письме в газету» и о том, какие «общественные катаклизмы» оказывали влияние на характер жанра в последние двадцать пять лет. Конечно, оказывали. И катаклизмы, и обширная переписка, которую уже давно и постоянно ведем мы все «по электронке» – даже за десять лет существования журнала информационное пространство необратимо изменилось…
Вот о глобальных процессах рассуждать мне здесь точно не стоит, справки должны быть краткими – посмотрим-ка лучше нашу почту.
Какая-то до боли знакомая цитата вертелась в голове, когда ясным октябрьским утром мы с Натальей Ким впервые сели посмотреть на наши эпистолярные сокровища в полном объеме. Без нее даже подступиться к этой громадине было невозможно: кроме нас двоих никто и не помнил, что там было и когда, а чего не было. (От ужаса перед огромностью задачи мы порой «для разгону» долго говорили обо всем на свете и поглощали слишком много кофе, за что себя неустанно корили – только сейчас понятно, что делалось это именно от ужаса и в конце концов помогло с ним справиться.)
Цитата же оказалась более чем к месту – она тоже помогала не дрогнуть перед горой писем и даже порадоваться тому, что «наша почта» не всегда столь драматична:
…тридцать две штуки. В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания произвести ремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и невозможность жить в одной квартире с бандитами. В числе прочего было потрясающее по своей художественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственно в карман пиджака, в квартире #31, два обещания покончить жизнь самоубийством и одно признание в тайной беременности (М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»).
Ну хорошо, а каковы же «в общем и целом» наши письма?
Если не пытаться классифицировать людей, а смотреть только на сами тексты, кое-что становится заметно… Более того, типичные жанры наших писем удивляют и заставляют задуматься, потому и появилась эта глава.
Сразу скажу: всякая классификация сложных явлений уязвима и неполноценна по определению, а мотивы «составителя каталога» вызывают много вопросов. Есть одно прелюбопытное рассуждение о природе страсти к упорядочиванию, созданию «полочек» и «клеточек». Этим рассуждением мне случается смущать своих студентов, порой очень уж буквально понимающих диагностические типологии и забывающих, что «карта не есть территория». Вот оно:
Цивилизации собирают и перечисляют предметы и слова. <…> Систематизаторы составляют каталоги разных типов и уровней. <…> От зоопарка до Основного закона (конституции) – везде работает этот механизм. <…> Коллекции, описи и энциклопедии нужны как аргументы в пользу того, что данное сообщество (нация, религия, класс, профессия, идеология и др.) безусловно правы в попытках самоутверждения и в борьбе с другими классами, религиями и философиями, что они священны, божественны, что они верны, наконец. В них – полнота и Истина. <…> Только найди правильную классификацию, только поройся в архивах, только выстрой правильные цепи рассуждений с помощью Маркса, Фрейда, Христа, Фуко, только прикупи еще рысаков определенной линии для полноты твоего коннозаводства – и ты придешь к Истине и некоторому абсолюту.
Каталогизатор, собиратель, писец держит в руках Вселенную (символически, разумеется). Ибо он знает порядок вещей, а тот, кто познал этот порядок в своей узкой сфере (хотя бы в собирании марок или пивных бутылок), тот как бы причастен к Порядку Всего, к символической иерархии реальности. Более того, он может претендовать на высочайшее место в этой иерархии. <…> Сложность в том, что в XX веке появились и какие-то другие коллекции и каталоги. Не всегда можно назвать их альтернативными, но там собрано что-то не то, а иной раз и вообще черт-те что[7].
Я точно не держу в руках Вселенную, передо мной лежали лишь горы писем – и возникало сильное ощущение, что они писаны по каким-то правилам (образцам, канонам?), знали об этом авторы или нет. Поскольку эти правила явно принадлежат не миру психологии, а миру литературы, стоило хоть что-то о них узнать. И – о счастье! – оказалось, что вопрос не просто изучен, а имеет богатейшую и древнюю традицию. Отсюда «Справка» – ссылка на высокие источники. Они дают повод поделиться собственными наблюдениями, отчасти совпадающими с классикой, отчасти выделяющими в жанрах писем то самое «черт-те что», которое в прошлом веке проникло даже в музеи.
