Екатерина Дибривская
Ветер отчаянных надежд

5. Полина

Когда мой руководитель с сожалением говорит мне, что вскоре его место займёт новый босс, я теряюсь. К Ивану Константиновичу я привыкла, знала все повадки и привычки. А новый… скорее всего приведёт собственного личного помощника. И я останусь без работы.

– Не переживай, Полина Викторовна, – говорит мне пока действующий генеральный директор, – я попрошу за тебя. Даже если не личным помощником, то в штате оставят.

– Спасибо, – киваю я.

Я сомневаюсь, что это сработает.

– Завтра автобус отходит в девять с южной проходной. – напоминает Иван Константинович.

– Может, я всё-таки не поеду? Не хочу Лёшку тащить, там будет столько незнакомых людей!

– Да ну, глупости! Наши все с детьми едут, там будет и аниматор, и панда-парк с инструкторами, и детское шоу. Организация на высшем уровне. Большой босс не скупится.

Я вздыхаю. Неприятное предчувствие гложет меня. Будь моя воля – осталась бы дома, но корпоративный дух и все прочие этические моменты, что свято проповедуются в нашей компании, вынуждают меня наступить на горло своим чувствам.

Раньше я свободно посещала все мероприятия, ведь Лёшка сидел с бабушкой. Но моей мамы не стало полгода назад. Она сгорела от рака за считанные недели, и никакие деньги не могли её спасти.

Пока я искала возможность вылечить маму, мой муж Борис – к слову сказать, второй – решил, что имеет право воспитывать моего сына. За пролитый пятилеткой чай на столе, он достал ремень и … Собственно, в это время я вернулась домой из больницы и выставила этого недомужчину за дверь со всеми его вещами.

Лёшка воспринял перемены стойко, в отличие от меня.

Моя личная жизнь не складывалась абсолютно. Первый брак продержался полтора года, второй – развалился в первые девять месяцев. Может, дело во мне? Или в наличии у меня ребёнка? К чёрту! Нам и вдвоём неплохо. Мне не нужен мужчина. У меня есть квартира (я старалась не думать – откуда), стабильная работа и чудесный сын. Я была благодарна маме, что она уговорила меня сохранить беременность. Даже учитывая все обстоятельства, я любила Лёшку. Именно он стал моим стимулом жить.

– Лёшка, – я сажусь перед малышом на корточки, – веди себя прилично и не отходи дальше, чем на пятьдесят метров.

– Мамочка, – он оставляет на моём лице влажный поцелуй, вызывая улыбку. – Я не уйду от тебя дальше, чем на пятьдесят метров.

– И? – хмурюсь я.

– И буду вести себя прилично, обещаю, – он корчит смешную рожицу, недовольный данным обещанием.

Дорога в комфортабельном автобусе не занимает много времени. Парк-отель расположен в экологически чистом районе Подмосковья, в живописном сосновом бору. От обилия чистого воздуха голова начинает побаливать, и я спешно пью таблетку.

Всё идёт отлично. Я устраиваюсь в гамаке с Тамарой из финансового отдела, её сын Тимофей чуть старше моего Лёшки, и им весело вместе покорять панда-парк.

– Здесь столько народу, – вздыхает Тамара.

– И не говори, – киваю я.

– Говорят, новый босс тоже здесь, вас ещё не познакомили?

– Нет, – я нервно улыбаюсь и признаюсь ей: – Я избегаю Ивана Константиновича.

Она смеётся:

– Боишься, что большой босс не нуждается в личном помощнике?

– Не без этого, не хочу искать новую работу. Наш офис рядом с моей квартирой и садиком Лёшки. Три автобусных остановки – это не расстояние. Да ещё и зарплата приятная.

– Уверена, что тебе не укажут на дверь. В худшем случае перейдёшь на этаж пониже.

– Надеюсь.

– Пока пацаны заняты, может, дойдём до шатров? Выпьем немного, перекусим? – предлагает Тамара.

– Не знаю, – я ищу взглядом сына.

– Полина, да что тут случится? Закрытая территория, арендованная для наших сотрудников. Дай парню глоток свободы.

– Ну хорошо, – улыбаюсь я.

Мы идём к шатрам, берём по бокалу вина и тарелочку сыра. Цепляемся языками с главным бухгалтером. Все ожидают знакомства с новым боссом с затаённым опасением. Проходит не больше десяти минут, прежде чем мы возвращаемся на прежнее место.

Я делаю глоток вина, отправляю в рот кусочек бри и пробегаюсь глазами по лабиринту препятствий. Вижу Тимофея и других детей, но среди них нет моего сына.

Я подлетаю к инструктору и описываю внешность Лёшки, и тот подтверждает, что сын покинул лабиринт. Захотел в туалет. Я бегу в туалет, врываюсь в каждую кабинку, игнорируя взгляды мужчин. Спохватываюсь и бегу в номер в надежде, что он отправился туда. Но около двери сыночка нет.

Я бегу назад к панда-парку. Вдруг вернулся? Но его нет! Осматриваю стол. Все детские зоны. И не могу его найти.

Я начинаю плакать. Тамара приводит ко мне сотрудников отеля и охраны, и я описываю каждую деталь, показываю фото ребёнка в телефоне. Кто-то протягивает мне платок, и я утираю слёзы. Мне нужно взять себя в руки и найти сына!

Слышу его голос издалека: «Мама! Я нашёлся!», и облегчённый вздох срывается с моих губ.

Я внимательно осматриваю его. Вроде цел. Улыбаюсь от облегчения. Сажусь на траву и просто притягиваю его в свои объятия. Хочу обернуться вокруг него, как кокон. Но встречаю неожиданное сопротивление.

Лёшка вцепился в руку какого-то мужчины. Я тяну ручонку сына, но он не разжимает пальцев. Да что это такое? Почему сын так крепко вцепился в него? Рука мужчины, напротив, расслаблена. Я физически ощущаю его дискомфорт от происходящего, поднимаю лицо вверх, чтобы поблагодарить и извиниться, да так и замираю.

Возвышаясь надо мной, прикованный цепкими детскими пальчиками, стоит Николай Петрович Бакинский. Это… дед моего сына… или его отец.

Он смотрит вежливо. Не более того. Во взгляде ни малейшего признака узнавания, и я дышу ровнее. Выдавливаю подобие улыбки:

– Спасибо большое, что вернули мне сына и извините за это, – я киваю на их сцепленные руки. – Лёшка, отпусти мужчину.

Сын лишь сильнее хватается за его руку.

– Лёшка, – строго говорю сыну, – ты ведёшь себя неприлично. Ты обещал.

– Дружок, – внезапно говорит Николай Петрович, – на-ка твою золотую рыбку.

Эти слова действуют на него лучше, чем мой строгий тон. Он отпускает руку мужчины и подхватывает банку с… ну, с золотой рыбкой. Что здесь происходит?

– Лёшка, – я сощуриваю глаза, и он показывает мне язык.

Бакинский опускается коленями на траву и вздыхает. Он кладёт руку на плечо моего сына и тянется губами к его уху. Мальчик внимательно слушает, что говорит мужчина, а я невольно сравниваю их.

Сын похож на меня, но в нём слишком много небольших штрихов от второго своего родителя. Вот только… Я не знаю, кто из мужчин вышел в этой гонке сперматозоидов победителем! А внешне Стас похож на отца.

У Лёшки глаза Николая Петровича (и Стаса), тот же цвет и разрез. У Лёшки такая же улыбка с ямочками. Тот же цвет волос.

Сын сосредоточенно запоминает информацию, которую доносит до него мужчина. Улыбается и подставляет ладошку.

– Дай пять, – говорит Николаю Петровичу, и я хмурюсь.

– Лёшка, – предупреждаю сына.

– Всё в порядке, – качает головой мужчина.

Он легонько хлопает по ладони ребёнка и с улыбкой говорит:

– До завтра, дружок! Береги рыбку и не огорчай маму.

– До завтра! – радостно улыбается сын и внезапно обнимает Николая Петровича.

Я смущена поведением сына. И ещё больше – тем, что взгляд мужчины направлен прямо в мои глаза. Прожигает насквозь, заставляя сердце болезненно сжиматься.

6. Николай

Полина сразу узнаёт меня. Да разве может быть иначе? Уверен, что наша семья до сих пор преследует её в ночных кошмарах.

Жалею ли я о том, что так поступил с девушкой? Безусловно. Помогло ли мне это грёбанное решение? Отнюдь.

И самое главное, что меня заботит – её сын. Который теперь подозрительно напоминает мне… моего сына. Если пять лет назад я стал дедом, то я должен это выяснить! Но как-то аккуратно, чтобы не спугнуть девушку. Уверен, если я просто задам этот вопрос в лоб, то буду послан куда подальше. И поделом.

Мальчонка абсолютно не хочет подчиняться матери. Меня забавит наблюдать за ними, но, если я планирую узнать правду, нужно втереться к ней в доверие. А Полина… смотрит так, словно на ней мигает лампочка с предупреждающим об опасности красным светом. «Не влезай! Убьёт!»

Забавно, что я хочу влезть. Забавно, что эта маленькая пикантная штучка до сих пор будоражит мою память. И мою плоть.

Дрожащими губами она выдавливает улыбку.

– Спасибо большое, что вернули мне сына и извините за это, – Полина бросает взгляд на руку ребёнка. – Лёшка, отпусти мужчину.

Мальчонка лишь усиливает хватку.

– Лёшка, – от её строгого голоса мне лишь хочется улыбнуться, – ты ведёшь себя неприлично. Ты обещал.

Не удивлён, что Лёша не слушается маму. Её строгость настолько напускная, что фальшь чувствуется за версту. Сына она любит. Сильно. Это видно сразу.

Я не хочу ставить её в неловкое положение. Оно и так достаточно неловкое.

– Дружок, – говорю мальчонке, – на-ка твою золотую рыбку.

Протягиваю ему банку, и он отпускает мою руку. Полина в замешательстве.

– Лёшка, – начинает она, и сын показывает ей язык.

Я опускаюсь коленями прямо на траву и вздыхаю. Думаю, что давненько не случалось в моей жизни непредвиденных обстоятельств, требующих быстрых нестандартных решений.

Я кладу руку на плечо мальчонки и шепчу в самое ухо:

– Знаешь, дружок, если ты пообещаешь мне, что не станешь расстраивать свою маму, завтра я возьму тебя с собой кататься на лодке и рыбачить. Только если мама разрешит. И только если ты будешь себя хорошо вести.

Полина смотрит на нас. Внезапно меня начинает смущать вся эта ситуация.

Она словно сравнивает нас, и я ставлю мысленную пометку. Теперь мне ещё интереснее узнать правду.

– Лёша, – тем временем продолжаю я. – Но, если мама не разрешит, ты не станешь расстраиваться, и я найду другое подходящее занятие. Для нас двоих. И твоей мамочки.

Мальчонка слушает, затаив дыхание. Улыбается мне и подставляет ладошку:

– Дай пять, – говорит он мне.

– Лёшка, – в голосе Полины прорезаются стальные нотки.

Я понимаю, что скоро эмоции её подведут, а значит, на сегодня уже достаточно нашего тесного взаимодействия.

– Всё в порядке, – качаю головой.

Несильно ударяю по ладони ребёнка и, улыбаясь, тороплюсь попрощаться:

– До завтра, дружок! Береги рыбку и не огорчай маму.

– До завтра! – радостно улыбается Лёша.

А потом он делает то, чего не ожидает никто из нас – мальчонка обнимает меня. Полина застывает. На её лице смесь шока и ужаса. Она смотрит на сына, словно он играет у пасти хищника. Словно она теряет его. И это лишь сильнее подстёгивает меня выяснить правду.

Я смотрю прямо в её глаза, будто бы в глаза маленькой милой зверушки, загнанной в ловушку. Не могу себя пересилить. Не могу отвести взгляда. От её близости по телу разносятся мурашки. Сердце неистово бьется в груди. И я понимаю, что натворю много глупостей.

Потому что я хочу сделать её своей.

По её доброй воле.

Мишен инпосибл. Блядь.

7. Полина

Словно мне было и так недостаточно потрясений, как к нашему небольшому драмтеатру на выезде подлетает Иван Константинович.

– Полина Викторовна, голубушка! – радостно потирает он руки, не замечая накала страстей. – Наконец-то я вас нашёл. Разрешите представить – Николай Петрович Бакинский, ваш новый шеф. Николай Петрович, Полина Викторовна Вертинская, мой, ну точнее, теперь ваш личный помощник.

На счастье, я так и сижу на траве. Только это спасает меня от падения. В глазах темнеет, и я судорожно втягиваю носом воздух. Бакинский смотрит на меня во все глаза.

– Николай Петрович, – доверительно говорит мой старый шеф новому. – Вы уж не лишайте этот ценный кадр рабочего места. Уверен, вы сработаетесь. Никак ей нельзя без работы, она одна воспитывает ребёнка.

– Не стоит беспокоиться, Иван Константинович, – рубит Бакинский, не отводя от меня взгляда. – Я не планировал вносить кадровые перестановки.

– Чудненько, – мягко смеётся старый шеф, – видишь, Полина Викторовна, а ты переживала.

Я и сейчас переживаю. Какой там! Я в ужасе. Разве в огромном многомиллионном городе могла случиться такая нелепица? Пожалуй, только со мной! Вот только мои переживания никак не связаны с работой. Я всегда могу уволиться. А вот спрятать от Бакинского моего ребёнка, Лёшку, который никак не желает отрываться от своего… родственника, словно их ДНК притягиваются друг к другу как магнитом, мне уже не удастся.

Но вот сын перестаёт обнимать мужчину, и Иван Константинович улыбается.

– Николай Петрович, смотрю, вы тоже с сыном? Очень на вас похож! И у Полины сын примерно такого возраста…

Он всё говорит и говорит, а я не слышу. В моих ушах так громко бухает стук моего сердца, заглушая остальные звуки! Потому что Бакинский хмурится и разглядывает Лёшку теперь иначе. Словно до слов моего бывшего шефа он ещё не сложил части пазла, а после уже точно знает ответы.

Я пытаюсь встать, подняться уже наконец с травы, размять затёкшие ноги. И Бакинский, видя это, спешно протягивает свою руку и обхватывает ею мою. От липкого страха кружится голова, а в груди сжимаются в спазме сердце и лёгкие. От знакомого обжигающего прикосновения рук этого мужчины во рту пересыхает, и сердце бьётся чаще. Бакинский не спешит разрывать контакт кожа-к-коже, даже когда я уверенно стою на ногах. Всматривается, словно что-то неожиданно вспоминает. Словно прикосновение пробудило неожиданное откровение. Словно он понял, кто я такая.

Но он лишь вежливо улыбается и отпускает наконец мою руку. А потом поворачивается к моему старому шефу.

– К сожалению, мне остаётся только мечтать о таком чудесном сыне! – говорит он и треплет волосы Лёшки своей рукой. – Мой… великовозрастный оболтус не вышел… приличным представителем рода человеческого. Азартный игрок и наркоман. Но я, конечно, сам виноват, что выросло, то выросло.

Он сжимает губы, и я вдруг вижу, как он постарел за прошедшие годы. Это Стас выматывает отца своим поведением. Возможно, мстит за то, что произошло. Но, скорее всего, он таким и был – жалким и выматывающим недомужчиной. Точно. Таким и был. Раз позволил произойти тому, что произошло.

– А у вас, Полина, – Бакинский снова проникновенно смотрит мне в глаза, – замечательный мальчуган. Просто золото.

– Спасибо, – дрожащим голосом отвечаю я ему и протягиваю руку Лёшке. – Идём, сынок. Мы достаточно нагулялись, пора и позаниматься.

Вижу, что у моего малыша эмоции бьют через край, и он упирается. Упрямо стоит рядом с… родственником и смотрит на него, задрав головку.

– Николай, а ты можешь проводить меня до во-о-о-он того домика? Мы с мамой там живём, – бесхитростно просит он.

– Хорошо, – улыбается ему Бакинский, и я разлагаюсь от тяжёлых мыслей.

Если бы несколько часов назад мне сказали, что я стану всерьёз размышлять на тему, как органично мой сын смотрится рядом с этим мужчиной, как радуется его обществу и как сам мужчина покладисто сажает моего сына на плечи, я бы разбила себе лицо.

– До завтра, – растерянно говорит нам Иван Константинович.

– Всего доброго, – киваю я ему.

– Буду ждать вас за завтраком, Иван Константинович. – говорит Бакинский. – Обсудим пару моментов. И буду рад, если вы, Полина, тоже присоединитесь к нам, чтобы быть в курсе.

– Как скажете, Николай Петрович, – машинально отвечаю я, но тут же спохватываюсь: – Хотя, не думаю, что это будет удобно. Я же с сыном.

– Полина, нам не помешает наш сын, – мягко возражает он, но мне слышится только одно – оговорка. Намеренная. Я уверена в этом. – Ваш ребёнок не сможет нам помешать обсудить несколько рабочих моментов перед прогулкой.

От волнения я не понимаю, послышалось или нет. Или мой разум затеял со мной какую-то изощрённую игру?

Бакинский смотрит на меня пронзительно, словно что-то для себя решает. Его взгляды настораживают куда больше тех, что летят в нас со всех сторон.

Ну, конечно! Стоящая картина! Новый большой босс и личный помощник, перешедший по наследству от старого, и их (возможно) общий ребёнок, гордо восседающий на плечах нового шефа.

Сплетни не затихнут ещё очень долго.

Боже, дай мне сил справиться с этим испытанием и не сойти с ума!

8. Полина

Эти шестьсот метров до корпуса кажутся мне непреодолимым расстоянием, когда Бакинский, напротив, как назло идёт так медленно, что мне хочется застрелиться.

Лёшка болтает с ним, словно знаком уже тысячу лет, и я снова поражаюсь до глубины души. Вдруг такая связь – это действительно нечто генетическое? Не поддающееся логике и здравому смыслу? Мой сын не находил общий язык ни с первым, ни со вторым моим мужем. А с Николаем Петровичем – вот так запросто. Это же немыслимо!

– А потом он меня наругал за чай, и мама его выгнала, – прислушиваюсь я к словам сына. – Это здорово! Он мне не нравился, а ты классный!

Бакинский смеётся и бросает на меня быстрый взгляд.

– Ты тоже классный, Лёшка.

– Жалко, ты не можешь быть моим папой, – вздыхает сын и прижимается к макушке своего… родственника.

– Лёшка, – предупреждающе рычу я, но он счастливо смеётся.

Бакинский подхватывает его смех, и сейчас они так похожи, что я замираю. Не смею отвести взгляд. И как бы меня не выворачивало наизнанку от отравляющего знания, откуда у меня ребёнок, я любуюсь ими. И знаю, что всё это время, все эти мучительные шесть лет, я молила лишь об одном.

Чтобы именно он оказался отцом моего сына.

Он, а не его наркоман-сын.

Этому нет и не может быть оправдания, но из двух зол я предпочитаю меньшее, поэтому и утешала себя мыслью, что отец моего ребёнка хоть и чудовище, но вполне здоровый физически и ментально мужчина. Не азартный игрок и наркоман. Не тот, кто «не вышел приличным представителем рода человеческого», по словам собственного же отца, который, несмотря на ужасный поступок по отношению ко мне, не терял человеческого облика, убивая себя наркотиками.

Думаю, именно это факт стал прочной основой моей веры и надежды. По крайней мере, в этом случае у меня был шанс, что со временем пагубный образ жизни Лёшкиного отца не скажется на здоровье моего мальчика.

– Вот тут мы живём! – радостно вопит Лёшка, и я с облегчением дожидаюсь того момента, когда Николай Петрович избавит нас от своего общества.

Но Бакинский не останавливается перед входом, и я удивляюсь. Он просто идёт через весь холл, прямо к лестнице, и лишь там спрашивает, какой этаж.

На нужном этаже я тут же подхожу к нашему номеру и открываю дверь, а он снимает моего сына с плеч и ставит на пол.

– Ну до завтра, дружочек! – он подставляет руку, и Лёшка звонко по ней бьёт.

– До завтра, Полина. – говорит мне мужчина.

Не дожидаясь ответа, он делает пару шагов дальше по коридору и открывает соседний номер.

– Хорошего вечера. – не оборачиваясь, говорит он и скрывается за дверью.

Да вы прикалываетесь?

Я хлопаю дверью громче, чем хотелось бы, и обессиленно падаю на кровать. Сдерживаемые изо всех сил эмоции берут верх, и я начинаю рыдать. И пока я завываю в подушку, мой мальчик гладит меня по голове и обнимает.

Как миллионы пустых и тоскливых вечеров одинокой молодой женщины с ребёнком до этого момента. Только теперь в моих слезах ощущается некая обречённость.

Я понимаю, как круто изменилась моя жизнь сегодня. До невозможной невероятности.

Я знаю, что Бакинский не дурак и когда он вспомнит меня, легко сведёт возраст моего сына с датой… когда это всё произошло. И вот когда он поймёт, что Лёшка… его родственник… вот тогда, тогда-то, что мне делать?

Постепенно я затихаю, погружаясь в сон. Я знаю, что Лёшка умный мальчик. Когда у меня случаются вечера, подобно этим, он послушно ложится рядом и засыпает.

Всю ночь меня терзают кошмары. Рвут на части и раздирают по живому, на куски. Огромные разрозненные части моего тела, раскинутые на много километров вокруг этого корпуса, где за стеной, в соседнем номере сейчас не спит мужчина и думает обо мне.

Я уверена, что думает. Пытается вспомнить, где он меня встречал. Когда. При каких обстоятельствах.

А, может, я ошибаюсь, и ему глубоко неинтересен ответ ни на один из этих вопросов.

Может, он просто выкинул из головы то, что произошло по его вине. Из-за него. Из-за его наркомана-сына. Забыл, чтобы никогда не вспоминать.

И мне должно быть всё равно, но я хочу, хоть и боюсь, узнать это наверняка.

Ведь после встречи с ним одно звено моего кошмара исчезает, а сам сон трансформируется в нечто иное. Меня не истязают двое. Меня любит один.

Он один.

До изнасилования – я научилась называть вещи своими именами – у меня был только один партнёр, Стас. После – случались несколько. Но удовольствие дарил только один мужчина. Запретное. Мрачное. Искушающее. Тёмное. Потому что, несмотря на обстоятельства, я как сейчас помнила, хотя отчаянно хотела забыть.

Его руки. Его губы. Его член.

Повсюду. Везде. Томительно сладко. Опьяняюще близко. Упоительно невесомо. Ужасающе чувственно. До мерзости восхитительно.

Когда я закрывала глаза, я представляла, что он один и это по взаимному согласию.

Наверно только воображение помогло мне выжить в ту ночь. И оно же сохранило жизнь, разум, способность чувствовать после. Когда я анализировала произошедшее, то понимала, что всё могло быть в разы хуже. Именно из-за действий Бакинского самое мерзкое, что только могло произойти, стало хотя бы сносным. Он заботился об этом. Разве чудовища так поступают? Разве должны стирать удовольствием и искусными ласками суть отвратительного действа? У меня не было ответа на этот вопрос. И сколько бы я не пыталась понять, даже узнавая какие-то новые детали, я не могла. В его поступках не было логики. Ни в том, что он сотворил со мной, чтобы проучить своего сынка, ни в том, как себя при этом вёл.

Я распахиваю глаза, когда на улице уже светло. Целую сынишку в растрёпанную головку и иду в душ. Привожу себя в порядок, пытаюсь убрать отёчность вокруг заплаканных глаз при помощи патчей, но в итоге всё равно вынуждена наложить тонну косметики. И только после этого бужу Лёшку.

По дороге на завтрак мы обсуждаем его поведение.

– Сынок, неприлично так себя вести с незнакомыми мужчинами. Тем более, что он мой начальник. Это некрасиво. – говорю я ему перед самым входом в ресторан.

Он не успевает ответить, потому что мне на лопатку ложится тяжёлая рука. Меня обжигает его прикосновение, и я замираю.

– Доброе утро, Полина, Лёшка! – говорит Бакинский. – Как спалось?

– И вам доброе утро, Николай Петрович, – сдержанно отвечаю на приветствие. – Замечательно.

– Привет, Николай, – вежливо кричит мой сын, но его взгляд загорается, и я вздыхаю.

Я абсолютно не понимаю, за что мне это наказание и как я должна его пережить, но вынуждена признать – как и любая любящая мать, я не могу игнорировать маленькое счастье своего сыночка.

Всё станет как раньше, когда мы вернёмся домой. Там я объясню Лёшке, что Николай Петрович очень занятой бизнесмен. А пока… я потерплю его общество.