Екатерина Барсова
Заветный ковчег Гумилева
– Вчера, – усмехнулась Оксана Петровна. – И он вполне доволен своей поездкой.
Маша вспыхнула.
– Извините за беспокойство. Всего хорошего. До свидания, – пробормотала она, отступая к лифту.
– Всего хорошего, – донеслось ей вслед презрительно.
На улице Маша села на скамейку на детской площадке и разрыдалась.
«Я знала, что она ко мне плохо относится. Но чтобы так подчеркнуто унизительно! Кошмар! И что происходит с Вадимом? Почему он мне не позвонил? Почему не отвечает? Он встретил там женщину? Но мог бы позвонить и все объяснить…»
* * *
О Богданове Анна и Вася на следующий день не говорили, работали с новым исследованием. А в обед Вася вдруг сказал:
– Я, кстати, забыл тему, с которой выступал этот Вадим Куприянов.
– Ты же говорил, что-то неординарное и интересное, – усмехнулась Анна.
– Все темы по своему интересны, а неординарных пруд-пруди, особенно на конференции, – парировал Вася. – Дай мне номер телефона Марии Бориславской, она должна знать. Вдруг его исчезновение как-то связано с его работой.
Вася позвонил Марии и задал свой вопрос. Услышав ответ, он нахмурился и проговорил:
– Ну вот видите, все разрешилось.
Повесив трубку, повернулся к Анне.
– Как интересно получается! Официальная тема Куприянова – социально-экономические аспекты земства. Но Мария только что сказала, он сильно увлекался историей гибели Николая Второго и его семьи. На эту тему и было его выступление. Непростая тема. Многие историки ее разрабатывают, отслеживают все, что публикуется по Романовым. Здесь уже возникает определенная опасность… – Он задумчиво побарабанил пальцами по столу, а потом попросил: – Аня, попробуй поднять материалы по Анне Андерсон.
Часть вторая
История одной самозванки
Германия. 1919 год
Я помню глаз, парящий надо мной в высоте, от него исходило тепло. Я подумала, что уже умерла и нахожусь в раю. Но я ошиблась, потому что чей-то грубый мужской голос сказал:
– Очнулась? Вот и хорошо, а я уже думал…
Дальше шел длинный текст на непонятном языке.
Я открыла сначала один глаз, потом – другой.
Я находилась в комнате, на меня смотрели двое мужчин, словно чего-то ждали. Один мужчина лет шестидесяти, с бородкой, другой – высокий, моложе, лет сорока.
Я попыталась улыбнуться, но не смогла. Рот был словно зашит, я испугалась, что у меня паралич или что-то в этом роде и теперь я буду полностью обездвиженной. Наверное, этот испуг отразился на моем лице, потому что мужчина, который помоложе, подошел ко мне, склонился и проговорил:
– Все в порядке, барышня, не переживайте. Все будет хорошо. – Он говорил по-русски, но с каким-то странным акцентом.
А я опять не могла произнести ни слова.
– Видишь, Конрад! – сказал старший и продолжил на непонятном языке.
На их лицах читалось недоумение и озабоченность. И как я поняла, причиной тому было мое состояние.
Мужчины вытягивались передо мной то в длину, то в ширину. Они напоминали мне восточных джиннов. Очертания фигур колебались в воздухе, и казалось, их вот-вот унесет сквозняком. Страшная сонливая тяжесть навалилась на меня, и я закрыла глаза. Сквозь сон я слышала невнятное бормотание – без слов, без пауз. Как будто бы надо мной читали молитву или заклинание.
Когда я снова очнулась – был день, потому что солнечный свет падал в комнату. Я пыталась повернуть голову или пошевелиться, и собственное бессилие заставило меня издать звук, похожий на всхлип. Я не могла ни шевелиться, ни говорить. Я помнила, что недавно в этой комнате были другие люди. Но кто? Этого я вспомнить не могла.
Надо мной склонилась женщина.
– Как вы? – спросила она по-немецки.
Я пыталась что-то изобразить на своем лице, но у меня и это получилось плохо, потому что женщина озабоченно смотрела на меня, положив руку на мой лоб. Ее рука была не холодной, не горячей, она была как будто бы невесомой и светилась изнутри.
– Вы хотите есть? Пить?
Я смотрела на нее, не понимая, чего от меня хотят.
Женщина исчезла из моего поля видимости, и я вдруг услышала странный шум. Шум нарастал, и вскоре вся комната наполнилась звуками. Они были разными: свист ветра, клекот хищной птицы, крики людей, топот ног и сухие щелчки, снова крики… Казалось, моя голова вот-вот лопнет от этого гула…
По моему лицу потекли слезы. Я почувствовала, что мне их вытирают. Но я плакала и плакала, а потом снова уснула. Точнее, провалилась в забытье.
Очнулась я от того, что меня легонько трясли за руку. Я открыла глаза. Передо мной был совершенно незнакомый человек. Плотный, с всклокоченными черными волосами и черной бородкой. Он смотрел на меня огромными черными глазами, не мигая.
Я никак не хотела просыпаться, но он снова тряс меня за руку. Его глаза расширились, и внезапно мне показалось, что я провалилась в них. Я очутилась в пустыне, посреди раскаленных барханов, передо мной вился извилистый след змеи, тонкий, уходящий к горизонту, как будто бы кисть художника сделала причудливые зигзаги на бежево-золотистом полотне. Цепочка верблюдов шла впереди – далеко передо мной. Я побежала. Бежала изо всех сил, понимая, что если не догоню караван, то умру сию минуту в этом раскаленном пространстве. Мои ноги увязали в песке, в горле першило. Неизвестно откуда нахлынули строки:
– Память. Память… Сбрасываем кожу, не тела… – Гортанный голос звучал словно внутри меня. А верблюды, мерно покачиваясь, уходили, скрываясь за последним барханом, который я могла еще видеть. Я упала на песок и заплакала от собственного бессилия. Я не смогла догнать караван, и отныне моя участь – умереть от голода и жажды в пустыне, где я одна-одинешенька.
Но самое страшное видение, преследовавшее меня время от времени, было, как я лежу на столе, опутанная тоненькими стеклянными трубками, по которым текла моя кровь. Я силилась встать и не могла. Крики, бормотание, шепот, раскаленная пустыня и лед… Мне холодно и жарко, больно и сладко, я не выдерживаю этого напряжения и кричу… Но мой крик безмолвен. И я плачу…
В очередной раз я очнулась от того, что мне стало холодно. Я открыла глаза и увидела, что мне на лицо положили кусок льда. Я вскрикнула и пыталась замотать головой, чтобы стряхнуть лед, но голова была как ватная…
На меня смотрело незнакомое мужское лицо. И я поняла, что плачу от собственного бессилия и отчаяния. Я напоминала себе мумию фараона или куклу, которая не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Слезы текли по моим щекам: теплые, живые, и вдруг я ощутила, что могу пошевелить пальцами руки. Это открытие ошеломило меня, и я чуть не вскрикнула от радости… Но вовремя сдержала свои эмоции. Мужчина смотрел на меня немигающим взглядом. От его взгляда мне было не по себе. Он обратился ко мне по-русски:
– Мадемуазель Мария? Анастасия? Ольга? Татьяна?
Как будто проверял мою реакцию, ждал, когда я откликнусь.
Я слушала его, не дыша, замерев. Каким-то чутьем я поняла, что этот мужчина – чужой и я должна опасаться его. Мне нельзя выдавать свои чувства, это все потом обернется против меня. Может быть, наступит день, я полностью приду в себя и смогу встать с кровати, но пока до этого было очень далеко.
Свет погас, я снова осталась одна…
В темноте, когда я долго лежала и думала, смутные картины прошлого проносились передо мной. Я вспоминала свою семью, отца, мать, сестер. Дворец, где мы жили. Но я не могла вспомнить, как меня зовут и кто мои родители… Картины были неясными, смутными, голоса приглушенными. Все расплывалось в нежном солнечном мареве.
Наутро, открыв глаза, я вновь увидела солнечный свет, заливший комнату, и впервые за все это время у меня появилось хорошее настроение. Какое счастье, что я осталась жива!
Беспокойная мысль юркнула змейкой: а почему я так подумала? Мне что, грозила опасность, которой я избежала? Откуда взялась эта опасность? Чего я избежала? Я пыталась вспомнить и не могла.
Теперь ко мне подошли трое. Двое мужчин и женщина. Они смотрели на меня внимательно, а я на них – с беспокойством. Они говорили между собой на каком-то непонятном языке, и вдруг я стала их понимать. Они говорили обо мне, перемежая свою речь длинными медицинскими терминами. Они ожесточенно спорили между собой, наконец, мужчина, самый старший из них, сказал, что нужно время и что, возможно, я скоро приду в норму. При этом они ни разу не назвали меня по имени. Но я чувствовала себя лучше, даже могла слабо пошевелить пальцами.
Меня поместили на коляску и куда-то повезли. Мне было страшно, и я зажмурилась. А когда открыла глаза, то поняла, что меня привезли в сад. Роскошный красивый сад. Зелень была в полном цвету, но уже клонилась к увяданию. Я сидела и смотрела на деревья, на листья, на цветы. Сад! И откуда-то во мне раздалось: «Папа! Папа! Посмотри, какой красивый цветок!»
Нахлынули картинки из прошлого… Я в таком же красивом саду, стою, наклонившись над ярко-алым цветком. Невысокий мужчина с бородкой, что стоит неподалеку, поворачивается ко мне.
– Да. Спасибо, дорогая.
К нему спешит женщина. Перья на шляпе колышутся в такт шагам.
– Ники! Нам надо поговорить.
– Да, дорогая Аликс, сейчас.
Мужчина подходит ко мне и ласково треплет по щеке.
– Спасибо, за цветок. Я буду хранить эту красоту. Спасибо, моя маленькая принцесса.
Он берет меня на руки и целует.
Я смотрю на сад, и картины прошлого мелькают передо мной. Ники и Аликс – это мои родители. Но кто они? Кто я? И как меня зовут?
Внезапно видения исчезли, и я испытываю острое разочарование. Я так и не узнала – кто я. И вопросы один сложнее другого встают передо мной. Где я? Как я здесь очутилась? И что меня в конце концов ждет? И внутренняя интуиция подсказывает, что от этих людей ничего хорошего мне ждать не стоит…
Прошло несколько дней. Мое состояние медленно, но верно улучшалось. Я уже могла двигать пальцами рук и ног, поворачивать голову. Свои маленькие достижения я старательно скрывала от людей, которые приходили ко мне.
Настал день, когда я попыталась встать с кровати. Даже не встать, а просто приподняться. Но, сделав резкое нерассчитанное движение, я упала. Боль ошеломила меня. Я лежала на полу и плакала в голос. Но вместо крика из моего горла вырвался слабый писк.
Я пролежала так не очень долго, потому что женщина в белом халате заглянула ко мне и, увидев, что произошло, воскликнула: «Скорее, скорее, сюда!» На ее крик прибежали люди, меня подняли с пола, положили опять на кровать. Все захлопотали вокруг меня. А я ощущала слабость и бессилие. И еще чувство, что я останусь здесь навсегда.
Прошло еще время, сколько – я не знала. Дни и часы путались в моем сознании. Я пробовала еще раз встать с кровати, на этот раз мне удалось спустить ноги. Я сидела, болтала ногами. То есть это было даже не болтание, а так – слабое покачивание. Но я была счастлива. Мое тело начинало постепенно слушаться меня. И затеплилась надежда, что когда-нибудь я снова стану здоровой.
Меня по-прежнему иногда вывозили в сад, я сидела в коляске, грелась на солнышке, но больше голоса во мне не звучали. И я не знала: хорошо это или плохо.
Вскоре я смогла встать с кровати и, сделав два шага, остановилась. Пот стекал по моему лицу, ноги от непривычки сильно гудели, но я была счастлива! Я могла ходить!
Два шага обратно к кровати дались чуть легче. Вдруг дверь распахнулась и ворвалась женщина в белом халате – сиделка.
– О, мадам, мадам, – засуетилась она. – Вы уже ходите, как хорошо!
Ее глазки внимательно обшаривали мою фигуру, словно желая отыскать на ней какой-то тайный знак.
Я молчала.
– Ложитесь обратно, ложитесь, – приказала она. – Вы могли упасть! Разве можно быть такой неосторожной?
Она помогла мне лечь обратно в кровать, а затем явилась уже знакомая мне троица – двое мужчин и женщина. И еще один мужчина, которого раньше я не видела. Высокий, худой, не старый. У него были пронзительные черные глаза и аккуратные усы. Черные волосы зачесаны назад. В руках он держал небольшой серебристый ящичек. Он прошел ко мне и сел на кровать. Открыл ящичек. Там были медицинские инструменты.
Он откинул одеяло. Мне было стыдно и неприятно. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как он меня осматривает. Но любопытство все-таки пересилило, и я принялась сквозь ресницы наблюдать за ним.
Мужчина осматривал меня сосредоточенно, сдвинув брови, как будто бы изучал диковинный экземпляр. Наверное, это так и было. Остальные стояли вокруг молча и так же внимательно смотрели на меня. Закончив осмотр, мужчина что-то кратко сказал остальным, и они, как я поняла, выразили согласие с его словами.
С тех пор меня не оставляли одну ни на мгновение, около меня постоянно дежурила сиделка. Это было досадно, что я не смогла сохранить в тайне свои движения и меня обнаружили. Но, поразмыслив, я поняла, что моей вины тут не было. Напрасно я казнила себя за неосторожность. Надо довериться Богу, и все будет хорошо. Я вспомнила, что кто-то однажды уже говорил мне эти слова. Но кто? Этого я никак не могла вспомнить, как ни старалась.
Каждый день я делала маленькие успехи. Вот только речь ко мне никак не возвращалась. Вместо нее было лишь какое-то сипенье. Как будто бы я обожгла горло и теперь каждый звук причинял мне боль.
Однажды мне приснился странный сон, как будто бы я нахожусь в маленькой тесной комнате. Рядом со мной дорогие и любимые: родители, сестры, брат. Их лица я вижу как бы в тумане, нечетко. На всех – отпечаток глубокой скорби и страданий. Они смотрят на меня, я хочу подойти к ним ближе, положить голову на колени матери, но не могу этого сделать, потому что стою как бы по другую сторону невидимого стекла. Мои родные за ним, а я – здесь. Я смотрю на них, но между нами – преграда, которую я не в силах одолеть. Я могу быть только безмолвным наблюдателем. Они смотрят на меня, как будто бы взывают к чему-то. И я чувствую, как стучат мои зубы, мне отчаянно страшно, словно сейчас должно произойти нечто неминуемое и ужасное.
Вдруг раздаются страшные звуки – выстрелы. И дорогие мне люди тают как тени, превращаясь на моих глазах в легкие облачка, но кровь, которая струится из них, – живая, реальная. Кровь заливает пол, брызги остаются на стенах. Мне страшно, я кричу… и просыпаюсь, продолжая кричать. Надо мной склонилась сиделка.
– Что такое? Что? – повторяет она, с испугом заглядывая мне в лицо…
Я говорю, как выплевываю:
– Воды!
И в тот же момент – по моему позвоночнику озноб. Я могу говорить! Боже мой, я снова говорю! Я слышу свой голос со стороны. Хриплый, каркающий. Но это мой голос!
Мне приносят стакан воды. Я пью простую воду, и она мне кажется сладкой на вкус. Словно ничего вкуснее до этого я не пила.
Мои зубы стучат о стакан.
– Вам приснился страшный сон, мадемуазель? – пытает меня сиделка. У нее круглое лицо и курносый нос.
Я снова выдавила из себя:
– Да, – а потом еще раз: – Да.
Я могу говорить!
Допив воду, протягиваю стакан сиделке. Она уходит. Когда за ней закрывается дверь, я начинаю говорить вслух. Я могу говорить пока только отдельные слова, и то с трудом.
Вскоре ко мне пришли опять те же самые люди. Четверо. Они заставили меня встать и сделать несколько шагов, потом повторить за ними разные слова. На этот раз они не стали ничего обсуждать, а, переглянувшись, вышли из комнаты.
«Что они решили в отношении меня?» – гадала я. Почему-то я была уверена, что они будут принимать какое-то решение.
Когда сиделка вывезла меня в сад в коляске, мне показалось, что она была чем-то озабочена. Она часто наклонялась ко мне поправить плед, который покрывал мои ноги. Наклонившись в очередной раз, она шепнула мне:
– На днях вас собираются убить. Вам надо бежать. Понимаете? Дайте знак, что вы меня поняли.
– Да, – прохрипела я. – Я поняла…
– Хорошо. Только говорите осторожней. Нас могут услышать. Я ваш друг, и меня попросили спасти вас.
– Кто?
– Ваши друзья.
Я понятия не имела, кто мои друзья. Ведь я даже не знала, кто я.
– У вас есть друзья, и они хотят спасти вас. Меня попросили помочь, иначе вас убьют, – настойчиво продолжала сиделка. – Сегодня вас постараются вывезти отсюда, – сказала она, вновь поправляя мне плед. – Будьте к этому готовы.
Я кивнула.
– Вот и хорошо, – улыбнулась она и громко спросила: – Вам не дует?
К нам приближался мужчина. Он был в светлом плаще и темных брюках. Светловолосый, сероглазый. Наверное, при других обстоятельствах я бы назвала его симпатичным.
– Нина! Кажется, нашей пациентке холодно, лучше отвезти ее в дом.
– Она мне об этом ничего не сказала.
– Но она же не умеет говорить.
Меня взяла досада и обида.
– Умею… – выдавила я.
– Мо-ло-дец! – по слогам сказал мужчина. Он говорил по-русски, а потом перешел на немецкий: – Сейчас вы меня понимаете?
Отпираться было глупо, и я кивнула.
– Замечательно. Вы делаете успехи. Это очень хорошо. А вам стоит вернуться в дом, на улице прохладно.
– Хорошо, сейчас я ее отвезу, – ответила сиделка.
Мужчина стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ощущение было не из приятных. Словно я маленькая девочка, а он с любопытством меня разглядывал.
– Вы идете на поправку.
Я насупилась. Разговаривать мне не хотелось.
– Обиделись? Я желаю вам добра. – Он улыбнулся.
«Так они все говорят, – устало подумала я. – Все здесь говорят, что желают мне добра. Между тем несколько минут назад сиделка сказала, что меня хотят вывезти отсюда, чтобы спасти от смерти. Кто прав?»
Я слабо улыбнулась.
– Какая у вас замечательная улыбка, – воскликнул мужчина. – Улыбнитесь еще разочек.
В ответ я плотно сжала губы.
Мужчина рассмеялся.
– А вы озорница. Как и следовало ожидать.
Я насторожилась.
Что значит «следовало ожидать»? Что он имеет в виду? Он знал меня раньше? Или это просто слова?
– Не сердитесь, – сказал он. – И не обращайте внимания на мои слова.
Легко сказать – «не обращайте». И почему он стоит и смотрит на меня? Неожиданно я забеспокоилась – как я выгляжу? В памяти всплыло зеркало. Да, зеркало! Надо посмотреться в зеркало. Но что я там увижу? Внезапно я так испугалась, что меня стала бить дрожь. Мужчина посмотрел на меня с беспокойством.
– Вы озябли? Лучше поскорее вернуться в дом. Нина, – кивнул он сиделке.
– Спа-си-бо, су-дарь, – отчеканила я.
Сиделка покатила мою коляску к дому. Мужчина шел рядом. Катила она меня быстро, и я слышала его тяжелые шаги справа. Перед порогом он сказал сиделке:
– Давайте теперь я.
Он катил коляску легко, как будто бы я ничего не весила. Перед комнатой остановился, склонился и поцеловал мне руку.
– Приятно было познакомиться, мадемуазель.
В ответ я слабо улыбнулась.
Когда мы с сиделкой остались в комнате одни, она шепнула мне:
– Вы помните, что я вам сказала? Вы все поняли?
– Да.
– Ваши друзья дадут нам о себе знать.
Мне хотелось попросить у нее зеркальце, но почему-то я постеснялась это сделать. Она ушла, закрыв за собой дверь. А я, оставшись одна, задумалась: ее настойчивость меня пугала. Кому я вообще могу доверять в этом доме? Кто эти люди? Зачем я здесь? Как я сюда попала? А самое главное – кто я?
Я заснула, но спала беспокойно. Проснулась от шума за дверью. Приглушенные крики, звуки борьбы, потом раздались щелчки. Все это привело меня в сильнейшее волнение. Я попыталась встать, но не смогла… Раздался женский крик. Вновь грянули выстрелы. Я закричала и все-таки встала с постели. Сделала несколько шагов и упала на пол. Поднялась и с трудом, держась за стены, добралась до двери. Я стояла, тяжело дыша, когда дверь внезапно распахнулась и на пороге возник тот самый светловолосый мужчина.
– Вы в порядке? – спросил он, увидев меня у двери. – Вам еще рано ходить.
– А что происходит? – Мой голос дрожал. – Кажется, я слышала… – Я прищелкнула пальцами. – Я слышала выстрелы.
– Совершенно правильно, мадемуазель, – кивнул мужчина. – Это были выстрелы. Меня радует, что вы уже ходите и говорите. Очевидно, сильный стресс способствовал тому, что резервные силы вашего организма вступили в бой с недугом. И судя по всему, побеждают его.
В его манере говорить было что-то от взрослого, который разговаривает с маленькой девочкой. И вдруг меня осенило: я же даже не знаю, сколько мне лет! Девятнадцать? Семнадцать? Двадцать пять?
Я хотела спросить его. Но поняла, что сейчас не время задавать вопросы.
– Давайте я помогу вам вернуться в постель. Все-таки вы не настолько окрепли, чтобы самостоятельно путешествовать по комнате.
– А что там… было?
– Расскажу как-нибудь после. Сейчас все, что от вас требуется, это крепкий сон для восстановления организма.
Он помог мне лечь и подоткнул одеяло.
– А вы… – Я хотела спросить: «придете ко мне завтра?» Но слова застряли в горле. Я поняла, что если скажу их, то расплачусь.
Он как будто бы угадал или, точнее, услышал мои мысли.
– Спите, завтра я к вам приду. – И погладил меня по руке.
Его рука была теплой, а моя – холодной.
Проснувшись утром, я обнаружила около себя другую сиделку. Это была высокая сухощавая женщина лет пятидесяти, из-под белой шапочки выбивались густые жесткие волосы. Она смотрела на меня, поджав тонкие губы.
– Смотрите, смотрите, мадемуазель Берд пришла к нам! – вспомнился мне вдруг чей-то смех. – Какая она важная…
Смеялись девочки в белых платьях – мои сестры. К ним подходила женщина, чем-то похожая на птицу – высокая, худая, с острым носом.
– Вы только поглядите! – не унимались они.
– Мадемуазель Берд, – проговорила я вслух.
Сиделка посмотрела на меня с недоумением, а потом сказала длинную фразу по-немецки. Смысл фразы сводился к тому, что мне нужно себя беречь и не перенапрягаться, никакой мадемуазель Берд она не знает, а если мне нужно есть или пить – она тотчас принесет.
Кормили меня здесь протертой пищей: пресной и безвкусной. Впрочем, я все равно практически не ощущала вкуса еды. Но вдруг мне захотелось сочных ягод – больших, ярко-красных. Как же они называются? Ах да, клубника!
– Я хочу клубники.
– Но у нас нет клубники, – сказала женщина, как мне показалось, с осуждением.
Я закрыла глаза и вновь уснула. И проснулась от того, что изумительный запах щекотал мне ноздри. Открыв глаза, я увидела рядом с собой вчерашнего светловолосого мужчину. Он сидел на стуле с тарелкой в руках, на тарелке лежала клубника, именно такая, какой я ее себе и представляла – яркая, налитая, сочная.
– Мадемуазель, вы просили клубнику.
– Да, – прошептала я.
– Тогда – прошу. На здоровье.
Я приподнялась. Он поставил тарелку с клубникой на прикроватный столик, помог мне приподняться и подложил подушки под спину, теперь я могла сидеть на кровати.
– Так будет лучше.
Он снова протянул мне тарелку. Я взяла ягоду, надкусила, брызнул сок…
– Боже, какая же ты смешная! Даже клубнику ешь как медвежонок! – раздавались, звенели голоса девочек – моих сестер. Они были как феи – в светлых платьицах, веселые, красивые.
Я посмотрела на свое платье: на груди расплывалось пятно от ягоды. Мы сидели за столом в саду и ели клубнику, посередине стола был кувшин молока, сверху которого виднелась бледно-желтая пенка.
– И почему ты такая неаккуратная!
Алое пятно расплывается на груди, я пытаюсь стереть его салфеткой. Но делаю только хуже. Я ужасно смущена. Сестры качают головами, на их груди я вижу такие же алые пятна, которые расплываются, становятся все больше и больше… Их лица бледнеют, они падают на траву как подкошенные. Я бегу от них прочь и вижу, как навстречу мне идет женщина. И я понимаю, что это – моя мать. У нее озабоченное лицо, я бегу к ней, вся дрожа.
– Мама! – шепчу я. – Мама! – повторяя, зарываюсь в складки ее платья.
Она наклоняется ко мне, обнимает и шепчет:
– Что тебя напугало?
Я, не в силах вымолвить ни слова, вырываюсь, бегу дальше. Я выбегаю на берег. Море! Какое огромное! На горизонте большой корабль, который уплывает от нас… Я бегу в воду, я уже по колено в воде. Мне страшно идти назад, а впереди… ничего нет.
– Вам плохо? – Мужчина дотронулся до моей руки.
– Н-нет. Просто вспомнилось кое-что.
– У вас такой вид, будто бы увидели что-то страшное. Что вы увидели? Или вспомнили?
Он задавал вопросы небрежным тоном, но при этом не сводил с меня внимательного взгляда.
– Так, глупости. – Я не хотела ему ни о чем говорить.
На лице мужчины мелькнула не то досада, не то раздражение. Но он мягко поинтересовался:
– Как клубника?
– Вкусная… Но я ела вкусней.
– Когда? – быстро спросил он.
– Не могу вспомнить, – солгала я.
– А что вы помните?
Я покачала головой:
– Ничего. Как будто бы в голове пустая дыра…
– Жаль! Но вы обязательно поправитесь, и к вам вернутся воспоминания.
Дальше он сказал что-то по-французски. Я уловила только общий смысл.
– Вы думаете, что воспоминания будут для меня… болезненны?
Он колебался. Я это видела.
– Говорите!
– Не знаю, – неохотно произнес мужчина. – Существует даже специальная молитва против воспоминаний. Не всегда хочется вспоминать: иногда лучше забыть. Но не всегда это получается. Память – страшная вещь! Есть прекрасные строки:
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтобы душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, кто раньше
В этом теле жили до меня…[1]
– Чьи это строки? – спросила я.
– Есть такой поэт Николай Гумилев. Это его стихи.
– Наверное, я его не читала.
– Почему?
Я задумалась:
– Мне кажется, у меня была строгая мама.
Мой собеседник улыбнулся.
– Да, у вас была очень строгая мама.
– Но кто? – воскликнула я. – Вы знаете мою маму? Кто я? Как меня зовут? Почему меня здесь держат?
Его лицо посуровело.
– Вы еще очень слабы. Вот когда окрепнете…
– То, что тогда? Вы меня отпустите? И что я буду делать?
– Не все сразу, мадемуазель. Не надо торопить события.
– Вы обращаетесь со мной как с ребенком… Сколько мне лет?
Он некоторое время молча смотрел на меня и наконец проговорил:
– Чуть позже вы все узнаете.
По моим щекам текли слезы. Я была непонятно где, я не знала, кем я была в прошлом и что меня ждет в настоящем. Я отложила тарелку с клубникой на столик.
– Не хочу ждать! Можно мне хотя бы зеркало?
– Хорошо. Вам принесут зеркало, только ненадолго.
– А почему я не могу смотреться в зеркало? Я что, увижу вместо своего лица Медузу Горгону?
– Вы помните, кто такая Медуза Горгона? – с интересом спросил мужчина.
Я задумалась.
– Нет, но я знаю… – Я выделила последнее слово. – Знаю, что когда-то видела ее.
Беседа меня очень утомила, я откинулась на подушки и закрыла глаза. Когда я их открыла, мужчины в комнате уже не было. Зато вошла сиделка и подала мне маленькое зеркальце.
О, с какой жадностью я схватила это зеркальце. Мне казалось, что сейчас я найду все ответы на свои вопросы. Руки мои дрожали, и я боялась выронить его.
Увиденное меня разочаровало. Припухшее лицо, глаза-щелочки… Неужели это я? Я так всегда выглядела? Сколько мне лет? Двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Разве это я? Я не могу быть такой!
Я отдала зеркальце сиделке и отвернулась к стене.
Прошло несколько дней. Тот мужчина больше не приходил ко мне, из чего я сделала вывод, что он, наверное, уехал. Но кто он? И почему так внезапно исчез? Мне хотелось спросить о нем у сиделки, но казалось, что это не совсем прилично. А может быть, и опасно.
Но наконец он вновь появился. Я невольно обрадовалась.
– Здравствуйте!
– Добрый день, мадемуазель! Вы выглядите намного лучше, отдых идет вам на пользу.
– Я чувствую себя разбитой.
Он никак не отреагировал на мои слова.
– Я кое-что вам принес. – И положил мне на одеяло книгу.
Я посмотрела название. «Мифы и легенды Древней Греции».
– Мне кажется, у меня была такая…
– Возможно. Откройте книгу и прочтите хотя бы полстраницы. Можете ли вы читать?
Я открыла и начала читать. Буквы легко складывались в слова и предложения. Книга была на русском.
– Вы почти полностью восстановились.
Я покачала головой.
– Я по-прежнему ничего не помню.
– Ну не все сразу, – улыбнулся мужчина.
Сердце у меня упало. Что значит «не сразу»? Восстановится ли моя память вообще когда-нибудь? Или я обречена на полное беспамятство? И зачем, спрашивается, мне тогда жить? Я захлопнула книгу.
– Скажите, пожалуйста… – Мой голос упал до шепота. – А когда-нибудь вообще моя память восстановится?
Мужчина смотрел на меня, словно раздумывая, что мне сказать. Какую часть правды.
– Сейчас трудно утверждать что-либо определенное. Думаю, что скорее да, чем нет. Но преждевременных надежд я бы вселять не хотел.
Вот так: коротко и понятно!
Кажется, он не лгал. Этот мужчина внушал мне чувство неосознанной симпатии. Внезапно я подумала, что при других обстоятельствах я могла бы в него влюбиться. А вдруг я уже испытывала муки любви? Вдруг мое сердце когда-то уже было разбито? Могу ли я знать наверняка?
Мужчина внимательно смотрел на меня. Я почувствовала невольное смущение, почему-то захотелось натянуть одеяло до подбородка.
– А как… как вас зовут? – решилась спросить я.
Мужчина, казалось, не удивился этому вопросу.
– Я все ждал, когда вы спросите об этом. Можете называть меня Рихард.
В моей голове было множество вопросов, но я не смела задавать их. Мне хотелось знать: кто он. Что здесь делает и как долго будет около меня. Но еще больше меня мучили другие вопросы: кто я и что ждет меня дальше?
– Я вижу, вы несколько утомились. Я зайду к вам завтра.
– До завтра, – прошептала я и закрыла глаза.
Рихард пришел лишь через два дня. Он кивнул мне, кратко поздоровался и спросил:
– Как дела?
Сиделка обычно при его появлении вставала и уходила. Так было и на этот раз. Иногда она выходила немного раньше, это означало, что между ними была связь, и она знала, когда Рихард придет.
– Читаю, – показала я на книгу.
– Хорошо. Сегодня мы переезжаем в другое место.
Я хотела спросить куда, но слова застряли у меня в горле. Слово «переезд» дало толчок воспоминаниям. Передо мной возник низкий деревянный дом и мои родители – расстроенные, печальные. И сестры…
У нас больше не было ни сада, ни лучезарного настроения, ничего не осталось.
– Пе-ре-езд, – по слогам повторила я. – Куда? Зачем?
– Я пока не могу вам ответить, – твердо сказал Рихард.
– А если я откажусь?
– Тогда мне придется применить силу, чего мне очень не хотелось бы.
Мое сердце сжалось.
– Вы хотите меня убить? – вырвалось у меня.
– Почему вы так решили? – спросил Рихард.
– Не знаю. – Я отвернулась и мрачно проговорила: – Я не хочу переезжать.
– Все будет хорошо, мадемуазель. Вы должны довериться мне.
– Я никому не могу доверять. Никому, – с тоской произнесла я. – У меня никого нет. Я осталась совсем одна. – И я сама испугалась своих слов. Откуда я знаю – что теперь одна? И куда делись мои родители, сестры?
Рихард молча смотрел на меня. Я прекрасно понимала, что у меня не было никакого выхода. Я была пленницей и должна была подчиняться обстоятельствам. А обстоятельства требовали переезда.
