Екатерина Барсова
Разбитые часы Гипербореи
Глава вторая. Запах тубероз и звуки танго
Если можешь, иди впереди века,
если не можешь, – иди с веком,
но никогда не будь позади века.
Валерий Брюсов
* * *
Павел Рудягин, следователь, сидел у себя дома, размышляя, чем бы ему заняться вечером. Телевизор он смотрел редко, фильмы и сериалы по интернету – тоже нечасто, гостей не принимал, так что оставалось только читать.
Он подошел к книжному шкафу и задержал дыхание. Он так делал почти каждый раз, когда близко видел полки, за стеклами которых поблескивали корешки книг.
Он до сих пор считал, что ему незаслуженно повезло получить квартиру в центре Москвы от родственницы, которую он даже не знал. Эта квартира когда-то принадлежала Нине Семеновне, Пашина мать была ее двоюродной племянницей. Так получилось, что завещание пожилой женщины стало неожиданностью для всех. Родственнички Нину Семеновну забыли, а вот мать Павла регулярно слала старушке открытки, несколько раз навещала ее, в чем потом призналась своим домашним, но не сразу, а спустя некоторое время. Дело в том, что мать в юности, как многие девчонки, хотела стать актрисой, приехала из Ярославля в Москву, чтобы подготовиться к экзаменам. Поселилась у Нины Семеновны, та готовила ее к выступлению перед экзаменационной комиссией. Мать до сих пор помнила, что учила басню Крылова «Стрекоза и муравей» и монолог Софьи из «Горя от ума» Грибоедова. Воспоминания юности не блекли. Матери казалось, что она и сейчас помнит свое волнение, отчаяние, надежду. Последняя и питала ее больше всего в этом полубезумном мероприятии. Нина Семеновна была доброжелательной, племянницу не отговаривала, хотя могла бы – с высоты лет, напротив – поддерживала, за что девушка была ей безмерно благодарна. Экзамены она благополучно провалила, вернулась к себе в Ярославль, поступила в вуз… Вышла замуж… Пошли дети. Сын Павел… после значительного перерыва – дочь Татьяна…
Нина Семеновна оставила эту квартиру Пашиной маме, а та отдала ее сыну, чтобы он переехал в Москву и там устроился на работу и вообще – начал новую жизнь. Вопрос с Пашиным трудоустройством решился довольно быстро. Однонокашник отца работал в МВД, обещал Паше содействие и свое слово сдержал. Паша стал работать следователем, первое время страшно боялся, что не справится и подведет коллег. Свое первое дело, связанное, как ни странно, с Пушкиным и его стихами, он никогда не забудет. Его коллега Светлана Демченко сказала, что действительно первое дело остается в памяти как первая любовь…
К Москве Паша привыкал постепенно. Не сразу вжился он в пространство города, которое поначалу казалось ему слишком шумным, чужим, порой – враждебным. Никому ни до кого не было дела. Паша ощущал себя без родных потерянным и одиноким. Друзья и знакомые подшучивали над ним, мол, нужно жениться. Но он считал, что в этом вопросе не может быть никаких правил. Не брать же в жены первую попавшуюся девушку только потому, что «надо». Кому это надо?
Коллеги по работе пробовали его знакомить с подходящими, на их взгляд, девушками. Но быстро поняли, что Паша не собирается строить серьезные отношения, поэтому отстали от него.
Вот сейчас Паша подошел к книжному шкафу, тут его взгляд скользнул на книгу, которую он купил в киоске у метро. Современный автор, броская обложка. Паше понравилась аннотация: «Книга рассказывает об одном из самых бурных и судьбоносных периодов в истории России – с начала Первой мировой войны и до середины двадцатых годов. Она основана на исторических фактах и документах…»
Паша уже начал читать эту книгу. Он взял ее с полки и раскрыл там, где оставил закладку: «В зале все сидели и смотрели на сцену. Оркестр играл популярное в тот сезон танго. Звуки пьянили, будоражили, уносили куда-то далеко-далеко… Наконец на сцену вышла она, певица, которую ждали. Яркая брюнетка невысокого роста в длинном черном платье с брошкой на груди. Матильда Французская…»
Паша оторвался от книги. Интересно: эта Матильда Французская – реальное лицо или вымышленное?
* * *
Петроград. 1917. Март
– Послушайте, – Алексей Васильевич Кумарин смотрел на своего визави, не скрывая презрения. – Но вы же офицер, присягали царю и отечеству, как вы можете служить этим… – он кивнул на окно, за которым слышался неясный, но вместе с тем четкий гул…
– Попрошу! Не выражаться! – с холодным бешенством ответил Скандаровский. – Да, я с этими…
– Позвольте спросить – почему? – Кумарин уже пришел в себя и смотрел на Скандаровского с нескрываемым любопытством. – Ведь казалось, что ничего не предвещало…
– Здесь вы не правы… – теперь Скандаровский смотрел на Кумарина с плохо скрываемым чувством превосходства. – Вы думаете, это грязные лапотники, которые ворвались во дворцы и будут крушить все подряд? Нет, вы ошибаетесь. Да, на первый план вылезли эти самые… как вы их называете, лапотники, но на самом деле за ними стоит огромная витальная энергия. Вы же знаете, что такое слово «вита» – жизнь, – он прикрыл глаза. – И эти люди, точнее, те, кто стоит за ними, знают, чего они хотят. А вы знаете – чего?
Кумарин посмотрел на своего собеседника с некоторым страхом.
– Помилуйте, Лев Степанович, вы, кажется, уже оправдываете их.
– Я? Ни в коем случае. Я просто вижу то, что, может быть, упускают другие… Я, с вашего позволения… продолжу мою мысль… – Скандаровский вальяжно раскинулся в кресле, в нем было что-то от сытого льва – добродушного и настроенного миролюбиво.
– Да-да, конечно, – Кумарин встал и подбросил полено в камин. – Холодно, – произнес он с расстановкой. Его собеседник сверкнул глазами, но ничего не ответил.
– И эти лапотники думают овладеть миром. Не с помощью завоевательных походов. Хотя возможно все. Но прежде всего они намерены завоевать мир с помощью нового невиданного взрыва энергии. Они придумают новые формы в искусстве – в живописи, в литературе. Они собираются потрясти этот наш старый изнеженный мир… Разве вы не находите? Этот, как его, в желтой блузе – громогласный великан Маяковский, разве он по-своему не прекрасен?
– Помилуйте, Лев Степанович! Этот негодяй Маяковский…
– Почему же сразу негодяй!
– Потому что нашу прекрасную тонкую поэзию он уродует вот этими своими виршами, – последнее слово Кумарин сказал как выплюнул.
– Ничуть! Не надо быть излишне брезгливым… Все новое всегда рождается из старого. В России прежнее уже порядком сгнило, превратилось в труху… Все пришло в некий упадок и загнивание. И эти хулиганы, эти громилы смогут привнести новое вино в старые мехи.
– Категорически не согласен! – воскликнул Кумарин. – Абсолютно. Что может быть лучше…
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
– Ну, Алексей Васильевич, Северянин тоже по-своему авангарден. Не находите?
– Тогда вот это, – не отступал Кумарин:
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
– Пушкин, конечно, вечен… но и современные поэты замечательны. «А вы сыграть ноктюрн смогли бы на флейте водосточных труб?» – теперь Лев Семенович откровенно смеялся над Кумариным. Он встал со стула, собираясь уходить. – Сочно, ярко… вы не находите?
– Нет! – отрезал Кумарин. – Вы куда-то торопитесь?
– Тороплюсь… у меня одна важная встреча, – сказал Скандаровский, обнажив красивые крупные зубы.
«А ведь красив, сволочь, – с неожиданной злостью подумал Кумарин. – Женщины ему на шею вешаются. И супруга красавица. Правда, говорят, что он ей изменяет порядком. Но Наталья – настоящий ангел, – Кумарин вспомнил, как он бывал в небольшой усадьбе Борисово, доставшейся Скандаровскому от жены. Он помнил Наталью Александровну – среднего роста шатенку с прекрасным цветом лица и прелестными голубыми глазами, которыми она с обожанием смотрела на мужа. А он ее не стоит, неожиданно подумал Кумарин – бонвиван, женщин меняет как перчатки. При том весьма низкого пошиба – певички варьете, куртизанки полусвета. И это несмотря на прелестную жену и дочку. Кажется, малышку зовут Верочка – тоже очаровательное дитя. В мать».
Кумарин вдруг подумал, что он, похоже, завидует Скандаровскому. И это чувство трудно отнести к христианским добродетелям. Но Кумарин ничего не мог с собой поделать. Он был беден, неродовит, за ним тянулся шлейф первой несчастной любви, из-за которой он хотел в свое время даже стреляться. А вот Скандаровскому во всем просто фантастически везет, причем его заслуг в этом никаких нет. Он просто плывет по течению, и оно предоставляет ему самые лучшие виды и возможности…
Кумарин почувствовал, что его чуть ли не трясет от злости. Он отвел взгляд в сторону, чтобы его состояние было не заметно. «Господи, помилуй, – взмолился он про себя. – Завидовать ближнему нехорошо. Хотя какой он мне ближний, зашептал кто-то внутри него, так – знакомый… и то – случайный…»
– Война! – перекрестился он. – Скорей бы кончилась.
При этих словах глаза Скандаровского как-то странно блеснули.
– Она закончится, и самым странным образом, – и он многозначительно хмыкнул.
– Откуда у вас такая информация? – прищурился Кумарин.
– Ну, есть. Имеются в разных слоях общества источники верные, преданные. Информацию мне поставляют исправно…
– И кто это? – вырвалось у Кумарина.
– Ах, ну к чему такое пристрастие…
Кумарин уже чувствовал себя настоящим дураком. Что делать, подумал он. Рвать с ним или подождать? Чем-то Скандаровский его безумно раздражал. И он никак не мог понять – чем.
– Что ждет нас теперь? – Кумарин смотрел на Скандаровского с суеверным ужасом и страхом. – Вы в прошлый раз сказали, что нас ждут потрясения – и вот… Признайтесь, у вас дьявольски точные источники информации? Откуда? Лев Семенович? Вы меня пугаете…
– Слухами земля полнится.
– Я таких слухов не знаю… – Кумарин прикрыл глаза. – Вы лукавите?
– Я? Лукавлю? Ничуть! Наслаждайтесь дивным вечером, этой красотой. Чувствуете нежный запах тубероз, от которого кружится голова, слышите мелодию танго? Завтра ничего этого может не быть. Наслаждайтесь! Послушайте, как поет наша певица Матильда Французская.
Теперь раздались звуки музыки. Женщина низким чувственным голосом пела популярный романс.
Как хороши те очи,
Как звезды среди ночи,
Ваш блеск меня чарует
И сердце мне волнует.
Вас пред собою вижу…
– Божественная, правда? – расплылся в улыбке Скандаровский.
– Да, – с трудом выдавил Кумарин. – И правда хороша!
Через некоторое время та, которую назвали «божественной», проскользнула в кабинет, куда заглянул Скандаровский, и прильнула к нему, взволнованно дыша.
– Завтра вечером. Как всегда? – шепнула она. – Правда?
– Конечно… Жди.
– У меня для тебя есть информация…
– Замечательно!
– У меня краткий перерыв, я пошла. – Матильда Французская повела глазами с черными стрелками а-ля Клеопатра. Это была среднего роста миловидная брюнетка с широким лицом и пухлыми губами. Она изо всех сил старалась придать себе вид роковой женщины. Но все равно в ее лице проглядывало что-то добродушное, деревенское…
– Иди, радость моя, иди! – промурлыкал Скандаровский. – Дари наслаждение своим слушателям.
– Тебе понравилось?
– Мне всегда нравится, как ты поешь. – И Скандаровский припал к ее руке. Когда певица ушла, он поморщился. Около него витал резкий запах духов. Надо бы пройтись по свежему воздуху, проветриться. Нехорошо, если Наташа этот запах учует. Женщины – они всегда такие ревнивые. Подозрительные. Не надо этого допустить ни в коем случае… Да. Прогуляться. А потом у него встреча. Он был рад, что отделался от Кумарина. Простоватый малый, можно сказать, болван. Не понимает момента, не разбирается в политике.
Если вдруг меня ты позабудешь…
Я в разлуке буду горько плакать…
Матильду Французскую на самом деле звали Розалия Шварцман. Псевдоним она взяла для звучности. Скандаровский слушал Розалию, но думал о своем. Времена наступают смутные, что делать – он не знал. Трон под царем шатался, и, похоже, на этот раз он не устоит. Романовы – невезучая династия, и не надо было им с таким упорством жениться на этих немках. Лучше бы породу улучшать и разбавлять. А тут еще и гемофилия добавилась. Ну вот зачем Николай влюбился в Алису… И с той поры все пошло наперекосяк. Скандаровский помнил, как бубнил ему в ухо старый масон Трапезников: Романовы обречены, Романовых не будет… Тогда он отмахнулся от этих слов, посчитал, что у Трапезникова несварение желудка или пошаливает печень. А сейчас вдруг подумал, что, наверное, в этих словах что-то есть… И вообще не мешало бы побеседовать со стариком, пока он не собрался на тот свет. Или, как говорили в их среде – «уйти на Восток». Да, лучше всего не откладывать это дело… Если Романовы падут, то неужели к власти придут эти ужасные большевики, которые все отнимут и поделят? Хотя это несерьезно, кто допустит горлопанов к власти. Тогда – кто?..
Скандаровский напряженно думал. Та интуиция, которая позволяла ему всегда быть на плаву и вовремя менять, как он выражался, «диспозицию», похоже, ему отказывала… Неужели все пойдет прахом, и он, Лев Скандаровский, окажется на улице? Все отнимут, поделят. Наташа с Олечкой станут голодать. Если бы у них еще были дети… Но Наташа почему-то не беременела. Нельзя сказать, что Скандаровский обладал особым чадолюбием, но еще пара детей им с Наташей не помешала бы… Сына хочется, чтобы с ним везде ходить. Потом записать в какой-нибудь приличный полк… Хотя о каком полке он говорит, если все вот-вот пойдет прахом… Он сощурился. Сейчас пение закончится, Розалия опять проскользнет к нему, надо будет как-то объясняться. Она будет настаивать на свидании сегодня. А ему сейчас делать этого не хочется. Он на нервах. Весь в напряжении…
Он взял фуражку и покинул кабинет. Внизу швейцар спросил его:
– Уходите Лев Степаныч?
– Да, дела… Вот. – Протянул он ему монету. – Пошлите мальчика, чтобы купил букет цветов Розалии Шварцман.
Швейцар многозначительно посмотрел на него.
– Будет сделано… Не беспокойтесь…
Выйдя на улицу, Скандаровский поежился. Нужно не откладывать и нанести визит барону Майнфельду.
Барон жил в красивом каменном доме недалеко от Аничкова моста. Служанка, статная Поля, сказала, что Эдуарду Оттовичу очень плохо и он никого не принимает…
– Доложите обо мне, – сказал Скандаровский. – Может быть, он меня примет… Если нет, значит, не судьба, – он окинул оценивающим мужским взглядом Полю. Этот взгляд выходил у него почти автоматическим. Он был знатоком женской красоты и всегда говорил, что в каждой можно найти свою изюминку.
Поля вернулась через несколько мнут.
– Вас примет, идите за мной…
У Майнфельда Скандаровский был всего один раз. Поэтому он покорно шел за Полей длинными коридорами, в которых царила полутьма; они поднялись по лестнице. Поля буквально взлетела перед ним, приподняв длинную юбку.
Он очутился перед белой дверью, Поля распахнула ее.
– Эдуард Оттович очень плох, сегодня утром был доктор…
В комнате горел ночник. В глаза бросилась большая кровать. На подушках темным пятном выделялось лицо Майнфельда. Он натужно дышал, хрипы были слышны даже у двери.
Поля подошла ближе к больному:
– Эдуард Оттович, Лев Степанович пришел.
Майнфельд повернул голову. В глазах царила тоска, смешанная с ужасом… Такого взгляда у него Скандаровский никогда не видел.
– Подойди ближе. Поля, оставь нас одних.
Когда Скандаровский наклонился ближе к Майнфельду, тот прохрипел:
– Возьми в шкафчике коньячок. Там же бокал стоит хрустальный. Плесни сколько хочешь.
Скандаровского долго упрашивать не пришлось. Он налил в бокал коньяк, отпил и снова подошел ближе к Майнфельду.
– Бери стул и садись рядом, – скомандовал тот. – Хорошо, что пришел сам. Я думал за тобой послать. А тут ты сам явился собственной персоной. Никак мой зов услышал.
Скандаровский сел, не имея понятия, о чем с ним будет разговаривать Эдуард Оттович.
– Ты, наверное, думаешь, что я выжил из ума, – начал его знакомый без всякого предисловия.
– Нет, – ответил Скандаровский и тут же отругал себя за это: слишком быстро.
– Правильно думаешь. Хотя думай, не думай. В моем положении…
– Каком положении?
Майнфельд был и правда плох. Лицо приобрело желтоватый оттенок, глаза впали, из горла вырывались хрипы.
– Похоже, моя песенка спета.
– Что вы, Эдуард Оттович! – проговорил из вежливости Скандаровский. – Не берите в голову. Еще поправитесь и спляшете краковяк. – Почему он сказал «краковяк», Скандаровский и сам не знал.
– Лев Степанович! Оставьте. Мы с вами как два брата понимаем, что есть моменты, когда слова – излишни… Наклонитесь ближе… Времена наступают страшные, я б сказал – последние…
– Вы и впрямь так думаете? – по спине Скандаровского пробежал холодок.
– Я не думаю, – теперь Майнфедьд смотрел на него, широко раскрыв глаза, в его взгляде сквозили настойчивость, всегдашнее высокомерие и что-то еще… Чему Скандаровский еще не мог дать определение. Может быть, усталость? Да. Наверное, это так… Хотя раньше Майнфельд был бодр и подтянут. Сейчас будет жаловаться на жизнь, внезапно подумал Скандаровский. Но он был не прав. То, что он услышал, не просто его удивило. Нет. Здесь нужно было подобрать другое слово – озадачило…
А на прощание барон сказал:
– Видишь на стене справа от окна висит резной крест из кости. Возьми его.
Скандаровский снял крест со стены и поднес к своим глазам. На нем были изображены рунические знаки. Он спрятал его в карман и посмотрел на барона.
– Ну… прощай. Поля проводит тебя обратно.
Глава третья. Нежданная весть
Бойся данайцев, дары приносящих.
Народная мудрость
* * *
Москва. Наши дни
– Привет! – в комнату к Анфисе заглянул Николай Шепилов, сотрудник фонда, который должен был поехать на место и там уже скоординировать маршрут.
Анфисе Николай нравился. Спортивный подтянутый мужчина, бывший военный. При одном взгляде на него сразу можно было отметить такую его черту, как надежность. Про таких говорят: как за каменной стеной.
– Добрый день! Завтра вылетаете?
– Так точно!
– Сегодня надо это отметить.
– Да, главный обещал приехать, дать последние наставления. Не по телефону, – подмигнул ей Николай.
– Дать нагоняй в реале?
– Это начальство завсегда любит.
– Чай, кофе? – спросила Анфиса, вставая из-за стола.
– Давайте чай. Покрепче.
– Будет сделано, – отрапортовала Анфиса.
Они дружно рассмеялись.
Приготовив чай, она поставила чашку перед Николаем.
– Вы всегда такой загорелый.
– Я так и говорю всем: вернулся с Мальдив, чтобы окружающих немного подразнить. А они все принимают за чистую монету. Легковерный все-таки у нас народ. А на самом деле этот загар в меня уже въелся намертво за всю жизнь. Не вытравишь. Когда начал с Нелей вместе работать, так регулярно и стал загорать.
Неля, жена Шепилова, являлась руководителем туристической фирмы, специализирующейся на экстремальном отдыхе.
Анфиса поставила перед Николаем блюдце с печеньем и круассанами.
– Я уже позавтракал. Но от такого аппетитного круассана не откажусь.
Теперь Анфиса смогла разглядеть Николая ближе. От нее не укрылось, что он чем-то сильно озабочен. На лбу залегла вертикальная морщинка.
– Все в порядке?
– Да. Только… – он замялся… – Я могу на вас положиться?
– Конечно! Разве я давала повод думать как-то иначе!
– Это все между нами… Не хотелось бы прослыть паникером. Это мне не к лицу. Но…
– Что-то случилось?
– Сегодня утром получил одно письмо по электронной почте. А там… Хотелось бы вам перекинуть. Но не по корпоративному адресу.
– Пришлите на мой личный.
Анфиса продиктовала электронный адрес. Николай достал сотовый и перекинул ей письмо.
– Вы сами все увидите… Так сказать, информация к размышлению… Взгляд со стороны тоже иногда бывает полезен. А то один человек может что-то понять неправильно.
Николай еще посидел немного, потом ушел. В четыре часа был сбор всех в большой комнате.
Оставшись одна, Анфиса открыла письмо, которое ей переслал Шепилов.
«На одном из перевалов Кольского полуострова недалеко от Сейдозера погибли четверо туристов. Ребята лежали цепочкой, вытянувшейся от перевала до ближайшего жилья. Последнего нашли в двух сотнях метров от дома, где погибший надеялся найти спасение. Признаков насилия на телах не обнаружено, но на лицах застыла гримаса ужаса. Кругом были большие следы: не звериные, но и не человеческие. Эта трагедия очень напоминает другую, которая произошла в 1959 году на Северном Урале со свердловскими туристами. Правда, там тела были в жутком состоянии. Спасатели нашли погибших только через несколько дней. Загадочные смерти объединяет характерная деталь. Около горы Отортен, где были поставлены палатки, находится священное для народов манси урочище Ман-Папуньер: шесть огромных каменных столбов. По легенде, шесть великанов преследовали одно из племен манси, и когда они их почти настигли, на пути встал шаман и заколдовал великанов, превратив в шесть каменных столбов. Сейдозеро на Кольском полуострове – тоже священное место и до сих пор вызывает благоговейный трепет у местного населения. В 1920–1921 годах в этом районе побывала географическая экспедиция. Руководителем ее был Александр Барченко, заведующий лабораторией нейроэнергетики Всесоюзного института экспериментальной медицины. Он занимался изучением экстрасенсорных способностей, поиском снежного человека и следов Гипербореи. Эту экспедицию курировало ОГПУ. Одной из задач, стоявших перед Барченко, являлось изучение распространенного в этих местах странного заболевания – «мереченье», при котором меняется психическое состояние людей. На Кольском полуострове были обнаружены странные артефакты: сопки, похожие на сложенные пирамиды, камни правильной формы, словно обточенные непонятно кем. Здесь участники экспедиции часто испытывали чувство безотчетного ужаса, слабость, головокружение.
Похоже, на Севере скрыты многие тайны, разгадать которые пока никому не под силу. Каждого, кто приблизится к этим тайнам, вероятнее всего, ждет смерть».
Прочитав этот текст, Анфиса задумалась. Кому и зачем понадобилось отправлять это письмо накануне отъезда Николая? Это предостережение? Его пугают? Хотят, чтобы он отказался от поездки? Кто это сделал? Тот, кто был в курсе их дел? Кто знал, чем они занимаются, хотя все, что касается экспедиции, держалось в строгом секрете?
Перед общим собранием Николай снова заглянул к ней.
– Ну как? Прочитали? Что скажете?
– Я думаю, что это сделано каким-то врагом нашего босса. Он хочет, чтобы экспедиция развалилась, не успев начаться. Поэтому отправил письмо вам. Как человеку, который непосредственно едет в те края. Не относитесь к этому серьезно, прошу вас. Это чья-то злая шутка с дальним прицелом. Если мы будем паниковать – дело развалится.
– Вы так полагаете?
– Если все принимать близко к сердцу, то ничего не следует делать. Просто лечь и умирать. Но я думаю, что вы не тот человек, которого легко напугать и заставить отказаться от планов.
– Вы совершенно правы, я тоже так думаю.
Но сама Анфиса не знала, насколько ее слова убедили бывшего военного. Судя по его взгляду, брошенному на нее, – не очень. Шепилов ушел, а Анфиса задумалась. Дело в том, что она пару раз говорила Воркунову, что хотела бы поехать в эту экспедицию, но тот обрывал ее, говорил, что нет, женщинам там не место. Он не может рисковать ею. Это работа для мужчин, крепких, спортивных. Вообще это все довольно рискованно… На этом он обрывал себя, больше ничего не говорил, только сдвигал брови. Анфиса понимала, что он крайне раздражен и продолжать разговор не намерен. Поэтому она немного завидовала Шепилову. Вся эта экспедиция представлялась ей крайне авантюрным и увлекательным делом. А тут она сидит в офисе и занимается рутиной. Анфиса тряхнула головой. А вот это письмо… Входило ли оно в понятие «опасность», о которой предупреждал Воркунов… Предвидел ли он такого рода «вехи» на пути к экспедиции?
В четыре часа Воркунов, директор фонда «За развитие Русского Севера», всех собрал в зал… был уже накрыт стол – по-домашнему: шампанское, красное и белое вино, водка, закуски.
Герман Салаев пришел с дочерью Луизой. Он иногда брал ее на разные торжества. Девятнадцатилетняя Луиза была знакомой Анфисы, пару раз они встречались в кафе, по-девичьи трепались. Луиза тяжело переживала развод отца, у Анфисы сложилось впечатление, что ей не хватало женского участия. Мать сочла Луизу предательницей из-за того, что она после развода продолжала общаться с отцом. Луиза металась между двух огней. Но отца она обожала и отказаться от него не могла.
Анфиса помахала ей рукой. Луиза кивнула головой и улыбнулась.
Как только люди расселись за столом, Воркунов встал с рюмкой водки в руке.
– Сегодня у нас знаменательный день. Экспедиция, которую мы готовили больше года, наконец-то стала обретать конкретные очертания. Мы провожаем в дорогу нашего сотрудника – Николая Александровича, который едет на разведку на место, как первая ласточка. Все сделает, обоснуется и доложит нам, – шеф любил иногда изъясняться витиевато и красочно. – Надеемся, что это принесет свои должные плоды, и мы вскоре тоже присоединимся к нему.
Когда возникла пауза в застолье, Анфиса с Луизой вышли на улицу.
– Привет! Как ты? – сказали они почти одновременно и рассмеялись.
– Покурим? – предложила Луиза. – Главное, чтобы отец не увидел, иначе все – трындец!
– Ну, давай, – Анфиса курила редко, если только за компанию.
Луиза достала сигареты из сумки и протянула Анфисе.
– У нас, как видишь, все по-старому, – протянула Анфиса. – Особо нового ничего нет. Вот Николая провожаем. А ты-то как?
– Тоже без новостей.
– Как Сергей?
– Расстались.
– Жалеешь?
Луиза задумалась.
– Наверное, нет. Не мой человек. Все прошло так быстро. Не успела опечалиться.
– А тот?.. – понизив голос, спросила Анфиса.
«Тот» – это давняя любовь Луизы – женатый человек, с которым она виделась примерно раз в месяц, урывками. Старше ее на тридцать лет. Холодный, недоступный. Девушка мучилась от его невнимания, но ничего поделать с собой не могла. Слишком увлеклась этим человеком.
– Тоже… по-старому, – тихо сказала Луиза. – Так и живу… У тебя как?
– Да никак…
– А этот… твой друг?
– Лавочкин-то? Ну, друг и есть друг!
– Странная ты, Анфиса. Судя по твоим словам, молодой человек положителен со всех сторон. А ты на него внимания не обращаешь. Неужели ты никогда не была влюблена?
– Получается, что нет. Такой вот холодной я родилась.
– Моя мама всегда говорила, что нет холодных женщин, есть такие, которые не встретили своего мужчину.
– Может быть, – Анфиса стряхнула пепел на землю. – Может быть.
– Отец, – шепнула Луиза, быстро убрав за спину сигарету. Потушила ее о дерево. Таким же молниеносным движением достала из сумочки духи, обрызгала себя и Анфису.
Герман Салаев подошел к ним.
– Я тебя ищу, – обратился он к Луизе. – А ты тут.
– Да мы беседуем.
– Очень хорошо. Но надо быть на вечере. За столом. Иначе неудобно. Все сидят там, а ты гостей игнорируешь. Так, что ли, получается?
Он говорил, не глядя на Анфису. После того случая, когда она отвергла его, Салаев обращался с ней подчеркнуто холодно, словно она нанесла ему страшное оскорбление, которое он никак не мог забыть.
– Идем, идем! – и Луиза подмигнула Анфисе.
Весь вечер Анфису мучил вопрос: кто же все-таки прислал Шепилову это письмо? А главное – зачем?
* * *
В окрестностях Берлина.
За два месяца до описываемых событий
– А ты думаешь – нам было легко? – Он перевел взгляд на своего собеседника. – Нам пришлось очень, очень трудно. Но кто сейчас об этом помнит? Кажется – никто. Это большая ошибка.
Он перевел взгляд наверх. Свод пещеры поднимался высоко, потолок терялся в темноте. Освещение от фонарика было слабым, но немолодого мужчину, стоящего напротив, он видел довольно четко: тот опирался на палку. Седые волосы отливали тусклой желтизной, от этого казалось, что на голове – золотой шлем. Седые усы, спокойные манеры, чуть глуховатый голос.
– Главная ошибка состояла в том, что нас никто не воспринимал всерьез. Все думали, что нас разгромили, но это не так… – возникла пауза. Было слышно, как где-то совсем рядом капает вода. Глухой голос собеседника зазвучал громче. – Я иногда думаю: а не напрасны ли оказались жертвы, все те загубленные жизни. Эти миллионы людей, канувших в безвестность. – Он посмотрел на него, словно ожидая ответа. Но тот перевел взгляд наверх. На потолок пещеры, скрывающийся в темноте. – Сам себе я отвечаю – нет, напрасного ничего нет в нашем мире. Иногда нужно время, чтобы увидеть весь замысел целиком.
Он слушал отрешенно, думая о своем. Но обстановка отвлекала. Он подумал, что пришел сюда за вполне конкретным делом, но пока никак не мог приступить к нему. Собеседник не хотел говорить прямо, а все кружил вокруг да около.
Чтобы добраться до этого места, им пришлось пройти значительный путь в темноте, с одним фонариком, друг за другом, стараясь ступать как можно тише. Все равно казалось, что каждый шаг отдавался гулким эхом. Пару раз нога чуть не уехала в сторону. Он мог поскользнуться, упасть, но вовремя скоординировал свои движения и, выпрямившись, перевел дух. Не хватало только погибнуть здесь – в этих пещерах: это был бы бесславный конец.
– Нужно смотреть под ноги, – негромко сказал мужчина. Его звали Герберт. Он подозревал, что это было не настоящее имя, но о большем не спрашивал. Это было ни к чему.
– Я смотрю. Ступаю осторожно, здесь неудобно идти. Кругом одни камни: неровные. Скользкие.
– Здесь когда-то были обвалы. Но сейчас вроде все спокойно, хотя бдительность никогда не помешает.
«Бдительность никогда не помешает», – отдавалось эхом в ушах… К чему это было сказано? Предупреждение или скрытая угроза…
– Вы здесь были давно? – спросил он. Но тут же понял, что его вопрос неуместен.
В ответ раздался тяжелый вздох. И была произнесена какая-то фраза на латыни.
– Я бываю здесь, чтобы отдать дань памяти, хотя для меня это очень тяжелое бремя.
– Я понимаю, – тихо пробормотал он. – Понимаю…
Когда они прошли еще несколько метров, Герберт сказал:
– Остановимся здесь.
Когда его глаза больше привыкли к темноте, он увидел небольшой холмик.
– Здесь лежат кости наших, – сказал Герберт, подчеркнув последнее слово.
Совсем рядом он услышал легкий всплеск воды и шорох. Он посветил фонариком и увидел красные глазки и розовый хвост.
– Здесь водятся крысы, – утвердительно сказал его собеседник. – Странно, что их боятся. А ведь крысы очень умные и хитрые животные. Недаром наши тропы называли «крысиными». Понимаешь, о чем речь? Умные люди уходили по хитрым тропам. Мы были не одни: нам помогали могущественные силы, одно перечисление чего стоит: это и швейцарские банки, и американские корпорации. В основе нашего могущества, которое со стороны выглядело как невероятное чудо, лежали древние корни, история, внезапно ставшая не пережитком прошлого, а реальным настоящим, – Герберт помолчал, какое-то время он стоял, шевеля губами, словно читал молитву. – Надо всегда помнить о том, что в конце XIX – начале ХХ века тот самый могущественный и загадочный Тевтонский орден, о котором впоследствии слагали легенды, распродал огромную часть своей земельной собственности и, не обнаруживая себя, инкогнито приобрел на полученные деньги банки, а кроме этого – вложил средства в промышленность: военную, химическую и угольную. Но это еще не все. Нам также помогали в Ватикане. Казалось, Гитлер и католическая церковь находились в антагонизме. Но это только внешне. Этот спектакль был для профанов. На самом деле папа вел прогитлеровскую политику, и в его окружении это не являлось тайной. Мы не были одинокими. Нам помогали те, кто понимал, что нужно сохранить историю. Великий германский рейх был не просто совершенной военной машиной. Он имел прежде всего мистическую подоплеку – на нем лежал отблеск древних верований. На нас возложена почетная обязанность сохранить их и помнить, что этот груз налагает двойную ответственность.
