Екатерина Барсова
Итальянская любовь Максима Горького
© Барсова Е., 2017
© ООО «Издательство «Э», 2017
Глава 1
Шкатулка с семейными секретами
Пока мы откладываем жизнь на завтра, она проходит. Ничто не принадлежит нам в такой степени, как время; оно только – наше.
Андре Моруа, французский писатель
Москва. Наши дни
– Мама!
Ветер прошелестел по комнатам и вернулся тяжелой волной пряных духов.
О приближении матери обычно возвещали раскатистые рулады оперных арий, аромат духов, забивающий все другие запахи, и шаги. Чеканные, строгие, как у пушкинского командора. Мать и была таким командором: безжалостным и беспощадным.
Вера вдохнула и спрятала руки за спину.
– Ну что такое? – Мать выросла на пороге комнаты, окидывая ее критическим взглядом. Халат с павлинами резал глаза яркой расцветкой, но по-другому мать одеваться не умела и не хотела. Она и сама была яркой, бравурной, шумной. Как брызги шампанского. Как ее любимейшее танго под таким же названием. Эта мелодия была связана с одним давним любовным приключением, случившимся бог знает сколько лет назад.
Он был молодой подающий надежды режиссер, правда, имени его мать не называла. Это было уже после того, как их бросил отец. И этот режиссер, конечно же, был в нее без памяти, до умопомрачения влюблен. И все было замечательно: Черное море, волны, закатные вечера, темные ночи, ласки под шорох волн, поцелуи и любовные клятвы. И то самое танго: «Брызги шампанского».
А потом… Мать в этом месте театрально прикладывала руку к сердцу и издавала протяжный вздох. Взял и женился.
Режиссер уехал за границу и не вернулся. Поехал в составе советской делегации в Венгрию, там познакомился с венгеркой и остался. Поскольку он не был звездой первой величины, то скандал раздувать не стали, а просто вычеркнули его имя из святцев советского кино. Словно и не было такого человека. Был, а теперь нет.
– И остался он только в моем сердце, – вздыхала мать.
– Да-да, – поддакивала Вера, ощущая уже знакомое жжение в висках и посасывание под ложечкой. – Да-да, мама, все это очень печально.
Мать обожала вот такие душещипательные истории, где Вере отводилась роль благодарной слушательницы, безмолвного фона для разворачивания театральных мизансцен.
– Печально! – фыркала мать. – Что ты в этом понимаешь!
Здесь Вера чувствовала, как ее бьют по больному месту. Конечно, в любви она мало что понимает. Чем она может похвастаться в жизни или, как выражается ее подруга Света Закоманская, – «что предъявить миру»?
Света была отдушиной в жизни Веры. Во-первых, у них со Светой совершенно разные характеры, и этот факт отраден. Во-вторых, Света подобно солнечному лучу – в прямом и переносном смысле. Света всегда чем-то увлекалась. Последнее ее увлечение было связано с буддизмом, учением Ошо, Ананды Рай, Кришнамурти и прочих светочей нирваны. И в соответствии с буддистскими доктринами она одевалась во все яркое, кричащее, режущее глаз.
– Будем подобно солнцу, – говорила она.
– Это не оригинально, – парировала Вера, – знаменитый поэт Серебряного века Бальмонт говорил то же самое: «Будем как солнце!».
Основным доминирующим цветом в одежде подруги был ярко-желтый. И поэтому еще издалека Вера видела желтый факел, стремительно придвигающийся к ней.
Света утешала Веру и говорила, что все мужики, естественно, козлы, если только они не практикуют… йогу… А поскольку таких немного, то ничем выдающимся мужской пол похвастаться не может по определению. И с этим придется смириться. Вера молчала, собственно говоря, возразить ей было нечего…
Вера сразу вспоминала свой скоропалительный брак, быстрое охлаждение со стороны мужа, и такое же быстрое его увлечение аспиранткой Мариной, и последующий развод… На все про все ушло полтора года. Вера осталась с вечно болеющим Пашкой на руках и разбитым сердцем, как уверяла ее мать, которая считала, что после развода сердце должно быть непременно разбито. В ответ на это Вера молчала, она не чувствовала себя несчастной или разбитой. Было отупение и усталость. Но и это вскоре прошло. Напротив, Вера испытала чувство облегчения и досады – ну как она не разглядела Валерку раньше? Как позволила себе поверить этому ничтожеству?
Мать говорила, что Валера всего-навсего охотился за ее метрами жилплощади. Трехкомнатная квартира в центре Москвы того стоит. А Валера живет вместе с замужней сестрой и матерью. Оттого и польстился на нее, Веру.
Мать всегда била по-больному. Наверное, по-другому она не могла. Ей нужно было поставить Веру на место, уязвить, чтобы дочь не воображала о себе бог знает что…
Все это промелькнуло в голове Веры, когда мать выросла на пороге ее комнаты.
– И что это у тебя в руках? – спросила мать, окидывая ее привычным критически равнодушным взглядом.
– Ты не представляешь!
– Почему же? – с легким оттенком презрения сказала мать. – Представляю. Какое-нибудь письмо о повышении налогов или о долге по квартплате…
И все в матери – от волос, крашенных в сложный медно-рыжий цвет, до тонкой ниточки бровей и уголков губ, опущенных вниз, – выражало презрение лично к Вере.
– Ничуть! – торжествующе перебила ее Вера. – И не догадаешься.
С минуту-другую мать смотрела на нее, сверля глазами, а затем махнула рукой.
– Выкладывай!
– Может быть, кофе сначала попьем? Из чашек мейсенского фарфора?
– А что, есть повод?
Кофейный сервиз из тонкого фарфора ставили на стол по особо торжественным случаям.
– Есть! – ответила Вера. – И еще какой!
Ей хотелось объявить о своем открытии в торжественной обстановке, как-то смягчить мать, увидеть улыбку на ее лице. Вдруг она станет относиться к Вере с большим вниманием и заботой?
– Ну тогда – накрывай! Впрочем, тебе доверить сервировку стола я не могу. Так что посиди пока, а я все сделаю.
Через двадцать минут стол был сервирован по всем правилам. Дымился кофейник, стояли чашки. Аромат кофе разносился по всей квартире. Мать признавала только настоящий бразильский кофе тонкого помола.
– Ну, теперь говори. Рассказывай, что там стряслось?
Мать пила кофе из чашки мейсенского фарфора, манерно оттопырив мизинец.
– Помнишь, я тебе говорила, что отправляла письмо с запросом о нашей родне?
– Честно – нет. Не помню. А было дело?
– Но как же! Ты всю плешь мне проела, что мы – из старинного дворянского рода. У нас род с богатой историей. Нужно только поднять архивы и все хорошенько разузнать.
Мать смотрела на нее внимательно.
– И что ты сделала?
– Я отправила письмо с запросом в генеалогическое общество, чтобы нашли наши корни. И выяснилось, что мы из старинного итальянского рода Орбини. Это по линии нашей бабушки Дарьи Андреевны. Ты сама говорила, что в ней смешение кровей, что она откуда-то из Литвы, работала переводчицей, на радио… Представляешь? – Вера почувствовала, что ее щеки раскраснелись.
Мать откинулась на спинку стула.
– И когда ты это выяснила?
– Вчера. А сегодня решила сказать.
Мать молчала.
– И что ты будешь с этим делать?
– Ничего, – сникла Вера. – Ты же сама все время говорила, что хорошо бы знать родню, что сейчас живет поколение без роду и без племени… Разве не так?
– Так.
– Ты говоришь словно и не рада, – обиделась Вера. – А я так старалась…
– Спасибо за хлопоты, – с едкой иронией сказала мать. – Думаю, что тебя хорошенько надули. Интересно: сколько ты заплатила за эту подделку. Разводиловку для лохов. Какой еще итальянский древний род?! Ты что, матушка, рехнулась? И если честно, то я говорила это просто так. Одна моя бывшая коллега теперь состоит в Дворянском собрании. Вот и я тоже захотела…
Вот так всегда. Одним щелчком мать умеет показать Верину несостоятельность, то, что она – никчемный человек и никудышная женщина.
На глазах выступили слезы.
– Ладно, я пошла…
– У тебя сегодня уроки?
– Да, – солгала Вера. – Урок. Надо собираться.
Частное репетиторство – преподавание английского и итальянского языков Вере давно уже осточертело, но приходилось смиряться, так как это был единственный вид деятельности, который приносил доход. Ее основная специальность – филология, специалист в области романских языков – не кормила. Статьи, которые Вера поначалу писала в одном интернет-журнале, не кормили, платили с задержками и очень мало, она пробовала заняться переводами, но и там не пошло. То не платили, то отказывались от ее услуг в самый последний момент. Словом, старое доброе репетиторство было на первых порах чем-то вроде палочки-выручалочки. А потом – полноценной работой. И хлебом насущным. Ученики были разными, но в целом – Вере везло, и особо жаловаться она не могла.
Сейчас она соврала матери по поводу уроков, потому что дома находиться совершенно не хотелось. Сын был в летнем лагере, и она решила поехать к закадычной подруге. Светлане.
Когда Вера пожаловалась, что мать ее гнобит, Светка принялась ее утешать:
– Да, плюнь на нее! Старая грымза просто бесится. Понимает, что ее время уже ушло. Как же, актриса, которую никуда не зовут и о которой все забыли! И потому не знает, как на тебе свое раздражение выместить.
Вера молчала. Что тут сказать? Но в глубине души мать было жаль, потому что Вера понимала: мать переживает трагедию безвозвратно ушедшей жизни, которая уже никогда не вернется. Наверное, это требует от человека особого мужества, терпения и смирения – жить так, как будто бы впереди еще много дней…
Вера шмыгнула носом.
– Брось! – сказала Света. – Хочешь мы сейчас оторвемся?
– Хочу, – прошептала Вера.
Они пили индийский чай со специями, приготовленный по особому старинному рецепту, и Вера ощущала, как ее тело наливается легкостью, напряжение уходит. Голова становится пустой, в ней что-что легко звенит – как колокольчики на лугу…
– Как тебе? – спрашивала Светлана.
Кухня у Светы маленькая: всего три метра, вся заставлена какими-то баночками, яркими кувшинчиками, повсюду связки сухих трав.
– Это все жутко полезно и поднимает настроение, – объясняла Светлана.
– Понимаю, – откликалась Вера. – Понимаю…
У нее на языке вертелась тайна, которой страшно хотелось поделиться с подругой.
– И это еще не все… – сказала она. И замолчала.
Света полулежала на топчане в углу и пила чай. Вера сидела на низкой табуретке, почти упираясь коленками в топчан.
– А ну-ка выкладывай! – сказала Светлана, повысив голос. – Ишь ты, развела тайны от подруги…
В сбивчивом объяснении Веры это выглядело так: они, Шевардины, происходят из древнего итальянского рода Орбини, о котором еще до недавнего времени никто из их семьи не знал. Но факт есть факт. Расследование проведено крупнейшим историко-генеалогическим центром «Фамильное древо», и там же Вере выдали бумагу, где черным по белому все это и написано. И теперь Вера не знает, что делать с полученной информацией. Мать отнеслась с этому сообщению с недоверием. Обвинив Веру в том, что она выбросила деньги на ветер и стала жертвой изощренного обмана. Попросту говоря, лохом. Но Вера ни на секунду не сомневается в добросовестности научных сотрудников, работающих в центре, но все же какой-то червячок сомнения гложет ее.
– А вдруг все не так, как это выглядит на бумаге? – И для большей убедительности Вера помахала выданным свидетельством.
– Нифигассе! – заметила Светлана, потягивая матэ через трубочку. – Сколько печатей понаставили, и бумага гербовая…
– Ну и что? – воскликнула Вера. – Я привыкла никому не доверять.
– Чего ты боишься? Сформулируй страхи. Так будет легче решать проблему.
Последнее место, где Света училась, был психологический консультативный центр под названием: «Помоги себе сам и протяни руку поддержки другому».
– Как я их сформулирую? У меня одни догадки, четких доказательств нет.
– Хорошо, я сделаю это за тебя. – Светлана свесила ноги с топчана и поставила тыковку с матэ.
– Ты боишься, что никакой итальянской родни нет. Это – раз…
Вера энергично кивнула.
– Что если даже все совпадает: имя, фамилия и так далее, эта женщина не состоит с вами ни в каких родственных отношениях… Это – два. Тебя надули на крупную сумму денег, это – три…
– Третье меня меньше всего волнует.
– Четвертое: тебе влетит нагоняй от матери, если она узнает про твои напрасные хлопоты и потерю денег. И ты этого боишься.
Тебе надо перестать мучиться комплексом вечной жертвы и шире смотреть на жизнь, а твое девиантное поведение не оставляет тебе никакой свободы выбора.
– Светка! – вскричала Вера. – Кончай нести эту бодягу! Проблема серьезная. Ты это понимаешь или нет?
– Хорошо, что предлагаешь лично ты? Какие-то варианты у тебя есть?
Вера задумалась.
– Наверное, нужно проверить эту информацию.
– Каким способом?
– Надо подумать. Решение проблемы может прийти внезапно.
Домой Вера пришла немного успокоившись. Светлана хоть и суматошная особа, но умеет найти слова, которые приводят в чувство.
* * *
Италия. Окрестности Флоренции. Наши дни
– Ба! – Даниэла вбежала на прохладную террасу и замерла.
Бабушка дремала в кресле, на столике стояла чашка с недопитым кофе, а рядом лежало письмо…
– Ба, – сказала Даниэла тише и подошла к дремавшей старушке уже на цыпочках.
Она любила свою бабулю и не собиралась нарушать ее покой, раз та уснула. Послеобеденный сон очень полезен особенно для людей в возрасте. А бабушке уже за восемьдесят. И Даниэле хочется, чтобы бабушка жила долго. Строго говоря – это была ее прабабушка, бабушка умерла пять лет назад, но Даниэла всегда называла Мари-Роз – тоже бабушкой.
В их роду были долгожители. Дедушка Андреа дожил до девяносто четырех лет, а его сестра до девяносто семи.
Даниэла скользнула взглядом по письму. Незнакомый почерк. Она задумалась. Вернуться обратно в гостиную и, устроившись на диване, скоротать время за просмотром фейсбучной ленты друзей? Или…
Брови взлетели вверх, нахмуренное выражение лица сменилось другим – заинтригованным. Даниэла осторожно взяла письмо со стола…
«Бабушка не будет сердиться, я просто посмотрю его, и все».
Даниэла устроилась с письмом в гостиной. Ветер с улицы залетал в окно, надувая занавески. Воздух был горячим, но включать кондиционеры не хотелось. Она как истинная южанка любила тепло, ее кожа жадно впитывала в себя горячий воздух. Даниэла забралась с ногами на диван и принялась читать.
Интерес сменился недоумением. Письмо было длинным, она боялась, что бабушка в любой момент проснется, что она не успеет дочитать. Даниэла быстро сфотографировала письмо на мобильный и продолжила чтение.
Интересно, что это за письмо?
Бабушка никогда раньше не говорила о людях, которые в нем упомянуты. Неужели у Мари-Роз в ее-то возрасте появились тайны? Даниэла улыбнулась.
Бабушка и тайны… Милая бабуля, нужно почаще приезжать к ней, не забывать.
По мере чтения Даниэла все больше и больше удивлялась, пока не осознала, что она ничего не понимает.
Здравствуй, Мария!
Я пишу тебе в надежде, что ты все-таки прочтешь мои письма. Ведь в них история нашей семьи, точнее – часть истории, та, которая касается непосредственно тебя. Я не буду открывать тебе чужих тайн, а только наши, кровные. И знать их необходимо, ведь если мы не поймем истоки, то не поймем – ничего… Твой род принадлежит к числу древнейших и славнейших родов Италии, и ты должна знать его историю, историю семьи и свою собственную…
Если я не расскажу тебе все до конца, ты никогда и не узнаешь истины, потому что многие захотят скрыть ее от тебя. Они руководствуются своими представлениями о жизни и правде. А я считаю, что тайн быть не должно, особенно таких, которые касаются человека, его прошлого, настоящего и будущего.
Как мне вообще пришло в голову писать тебе, несмотря на расстояние, разделяющее нас? Во-первых, возраст, как ни крути, штука неприятная и неизбежная. Он приносит болячки, слабость, понимание, что твой последний час близок… Но еще хуже – страх, что смерть может настичь внезапно, и тогда все планы окажутся напрасными. Но возраст имеет и свои преимущества. Жизнь в старости предстает другой. Более очищенной от чуждых наслоений. Как стекло, которое было мутным, вдруг внезапно стало чистым, звонким, прелестно отражающим наш мир. В старости нет места унынию, это привилегия среднего возраста, здесь уже вступаешь в диалог с вечностью. И радуешься совсем немногому – солнцу, траве, пробивающейся сквозь полуразрушенный мрамор, запаху моря.
Но чтобы достойно встретить старость – нужно примириться с ее дарами и отринуть тяготы.
Я долго шла к этой науке и, кажется, нахожусь в процессе постижения. Я переменила место жительства и уехала из Флоренции на Капри. Поселилась не в родовом поместье – там уже давно хозяйничает Катарина, племянница Мариуччи, а в маленьком домике, скромном и неприметном. Но зачем мне в старости пышность? Зато здесь я предоставлена самой себе и могу без помех насладиться жизнью в каждом мгновении. Или как писал Петрарка?
И ты знаешь, когда я уехала из до слез любимого Рима – мне стало легче. Наверное, пришло осознание, что я вступила в свой последний завершающий этап жизни. Шокирующую зрелость – так бы я это назвала. Я любила Рим и люблю до сих пор. Это город, переживший всех. О Рим разбились волны веков и оставили на нем свой след. А какая прелесть, что в Риме так органично перемешались все эпохи! Такого нет в Париже, который этот великий и ужасный барон Османн застроил однотипными зданиями, разрушив средневековый город, от прежнего Парижа почти ничего не осталось…
Но вернемся к Капри. Так странно возвращаться в места, где прошла твоя юность. Странно… А потом тебя охватывает ликующая радость, словно ты вернулась в свое детство, но уже другой, и ты можешь смотреть на себя с высоты возраста. И детство видится таким же прекрасным, но еще более сладостным. Потому что – недостижимым.
Я всегда любила море. И мне его не хватало позже. Когда я жила в Риме, я скучала без вида ярко-синей глади, простиравшейся до самого горизонта. Синей, без малейшей примеси других оттенков. Я знаю – и здесь нет никакого секрета, что наши итальянские моря – самые красивые в мире… Они красивы, потому что щедрое южное солнце, согревая своими лучами воду, придает ей насыщенный синий цвет, пронизанный золотистым свечением. Это надо видеть!
Здесь можно в полной мере вкусить то, что называют «искусством жизни». В этом мы, итальянцы, весьма преуспели. Есть же такое выражение – «дольче вита». На самом деле, оно почти не переводимо на другие языки. Это не просто сладкая жизнь в ее вульгарном понимании. Это сладость, как благоуханность, как благодать, как аромат в пору наивысшего цветения… Мы, итальянцы, при всей своей шумности и внешней суетливости, никуда не торопимся, поэтому традиции у нас в крови. И тот, кто хоть однажды побывал в Италии, обязательно вернется сюда снова…
Вот так, постепенно, я подбираюсь к главному предмету моих писем. Я непременно должна сказать о русских в Италии. Позже ты поймешь: почему вообще возникла эта тема. И пусть тебя ничего не удивляет – жизнь порой полна таких сюрпризов и тайн, перед которыми меркнут художественные романы.
Я хочу сказать тебе, дорогая, что тяга русских к Италии – неоспорима. Эти связи тянутся из глубины веков. Они никогда не прерываются и никогда не исчезают. Все мы знаем имя Зинаиды Волконской, Вячеслава Иванова… И, конечно же, Николая Васильевича Гоголя! Этого великого страдальца, который был так очарован Италией и который написал на итальянской земле великое произведение русской литературы «Мертвые души». Его даже изучают в русских школах! Мы не представляли, что этот чудак, который всем казался не от мира сего и который с таким удовольствием поглощал изыски итальянской кухни, величайший писатель!
Но я хочу рассказать тебе о другом писателе. Я долго думала: нужно ли ворошить эту старую семейную историю? Не лучше ли все оставить так, как есть, и не поднимать мертвецов из могил. Так, кажется, выражалась тетушка Лючия, когда ее теребили в девяностолетнем возрасте. Но все же есть истории, которые нужно знать…
Максим Горький был, несомненно, мужчиной интересным, я говорю тебе об этом, потому что я его видела молодым. До того, как он стал памятником, бронзовым идолом, с неизменно застывшим лицом. Молодость хороша тем, что она изменчива, по ней мы можем судить о будущем человека, о том, что его ожидает при определенном сочетании звезд. А старость – это уже кульминация, итог, когда изменить ничего нельзя. И мы можем только констатировать прожитую жизнь с точки зрения – что получилось. Но не стоит сравнивать молодость и старость. Иначе можно увидеть: как все лучшее осталось в прошлом, не развилось в обещанное, а застыло под грузом погребенных надежд. И это наблюдать всегда печально, если не сказать – трагично.
Но вернемся к Максиму Горькому.
Это был мужчина нежный и чувствительный, скрывавший свою истинную натуру под маской грубоватого парня. С такими человеком в жизни встречаешься, но не часто. Вроде бы простоват и грубоват, а затронешь сердечные струны, и там ой-ой – такие вулканы нежности, чувствительности и страсти, что только и успеваешь кутаться в них как в солнечный ветер или в мягкое одеяло из пуха, которым отогреваются в плохую погоду. Видишь, я уже ударилась в лирику. Наверное, это у нас, итальянцев, в крови…
Так вот Максим Горький и в молодости был человеком с огромными возможностями. В то время мужественные писатели процветали… Считалось, что они должны были напитаться романтикой морей, побывать в разных передрягах, постранствовать, прежде чем взяться за перо. Писатели были кумирами, идолами. Взять хотя бы нашего Габриэля Д’Аннунцио. Властитель дум! Ничего не скажешь…
Таким был, к примеру, Джек Лондон, позже – старина Хем, всеми обожаемый Эрнест Хемингуэй. Максим Горький был из их числа. Даже его псевдоним говорил о том, что он старательно играет на стороне угнетенных. В то время это было страшно модно. Идеи всеобщего равенства и справедливости захлестнули мир, кажется, я об этом уже писала, но, наверное, буду возвращаться к этой теме не единожды, так как для меня это своеобразный феномен. Как это наша добропорядочная старушка Европа вдруг слетела с катушек? Чего ей не хватало? А может быть, в стабильности и процветании уже таятся семена разложения, и человеку хочется какой-то встряски, чтобы идти дальше. Вперед. Над этим периодом истории еще придется поработать историкам, политологам, социологам, психологам… Загадок много.
Но Максим Горький при всей своей чувствительности был очень практичным человеком. Его дружба с большевиками говорит как раз об этом. Практицизм Горького был и в выбранном им месте жительства. Он эмигрировал в Италию, и это говорит о том, что он умел жить и ценил жизнь во всех ее проявлениях. Не чурался благ земных…
А теперь самый интересный момент – встреча с Максимом Горьким. Как Даниэла познакомилась с ним. Нужно отметить, что Даниэла и я были погодками. Я только на год моложе. А в юности год так многое значит, не то что в последующие годы. Есть же разница между четырнадцатью и пятнадцатью годами. Шестнадцатью и семнадцатью. А вот пятьдесят или шестьдесят лет – разница уже не так заметна. Чем дальше, тем сильнее стирается индивидуальность каждого года, его яркость и аромат.
Похоже, я стала в старости философом! Кто бы мог подумать!
Итак, Даниэла познакомилась с Максимом Горьким. Представь себе, это произошло случайно, у моря… Ломаный итальянский молодого русского ее пленил сразу, как и он сам. Забегая вперед, могу сказать, что говорить по-итальянски Горький так и не научился.
И между ними, как говорится, сразу пробежала искра. Могло ли быть по-другому? Писателю было около сорока лет, Даниэле – семнадцать. Красавица-итальянка в самой прелести своей девичьей красоты…
Даниэла повертела письмо в руках. Откуда оно у бабушки? Она с нежностью посмотрела на спящую старушку. Как интересно! Похоже, есть еще письма! И где они? Где бабушка их хранит? Наверняка она время от времени перечитывает их. Но кто их писал?
Даниэла потянулась и зевнула. Нужно будет обязательно спросить об этом.
Но если бабушка рассердится и сделает выговор?
Налетевший ветер взлохматил волосы.
Даниэла потянула носом. Какой густой душистый аромат принес ветер. Так и есть – розы! Этот сорт роз – крупных, темно-красных обладал необыкновенным ароматом. Бабушка гордилась ими. Даниэла поднялась с дивана и теперь стояла посередине комнаты в растерянности. Бабушка Мари-Роз так крепко спала! Но что ей делать?
Наконец она приняла решение, положила письмо обратно и направилась к выходу. А бабушке потом позвонит и скажет, что заезжала к ней, но не решилась разбудить.
Перед тем как покинуть комнату, Даниэла обернулась и еще раз посмотрела на бабушку.
Милая, милая бабуля! Как же она ее любит!
* * *
Было очень жарко. Даниэла села на мотоцикл и понеслась по улице, ощущая скорость и ветер. Она любила быструю езду. Мама всегда говорила, что она – настоящая итальянка. И Даниэла гордилась этим. Она так многое любила в жизни: вкусную еду, красивую одежду, драгоценности, отдых на яхте, танцы, море. Любила смотреть на себя в зеркало и видеть четкие черты лица, крупные глаза и чувственные губы.
«Моя маленькая девочка!» – шептала ей мать, звонко целуя в щеку.
«Красавица», – шептали ей мужчины.
Даниэла любила ухаживания, секс, ночи, наполненные любовью. Но до сих пор никто не затронул ее сердце. Наверное, для настоящей любви еще не пришло время. А когда оно придет? Она не задумывалась над этими вопросами. Ее устраивало все, как есть. Она молода и обременять себя семьей пока не собирается.
Даниэла припарковала мотоцикл у старинного палаццо. И вбежала на второй этаж. Там она снимала квартиру, чтобы не жить с родителями. Даже собственная семья тяготила ее, хотелось неограниченной свободы, а если ты живешь с близкими, приходится многим жертвовать.
Она сбросила одежду и побежала в душ. И, стоя под тугими струями прохладной воды, которая остужала разгоряченное тело, Даниэла думала, что делать с этим письмом. Наверняка в нем какая-то семейная тайна! Несмотря на возраст, она вдруг внезапно почувствовала себя маленькой девочкой, которая находится в заколдованном лесу и не знает: куда ей идти. Дорог – нет, но нужно выбрать верное направление! А если с кем-то посоветоваться?
Когда Даниэла вышла из душа, то она уже знала, что сейчас сделает один звонок и пригласит в гости приятеля.
Может, он подскажет ей – что делать?
Джованни пришел сразу, как только она позвонила. Было впечатление, что он находился поблизости и ждал ее звонка. Он вошел в комнату, Даниэла предложила ему на выбор кофе или алкогольный коктейль. Джованни попросил коктейль, и Даниэла через несколько минут уже протягивала ему холодный стакан с кубиками льда.
Он неотрывно смотрел на нее, и Даниэла отвела глаза. Как тягостно внимание мужчины, к которому ничего не испытываешь! Однажды она переспала с Джованни и сразу поняла, что это было ошибкой. Они остались друзьями, но больше Даниэла не ставила рискованных экспериментов. Все-таки, как говорила одна ее знакомая, ложиться в постель можно хоть с дворником, при условии, что тебя к этому дворнику тянет…
Даниэла села на высокий табурет и крутанулась на нем. Эту квартиру она обставила современной мебелью. Ей надоели антиквариат, старинная мебель, прохладные залы, многоярусные люстры, атмосфера респектабельности и многовековых традиций. Ей хотелось стряхнуть с себя всю ветошь, как она это называла, и зажить современной жизнью. Легкие стычки с семьей грозили перерасти в затяжные баталии. Пока этого не произошло, Даниэла удрала из семьи, пообещав еженедельно являться на субботние обеды.
И на расстоянии отношения с семьей приобрели подобие хрупкого мира. Кажется, всех это устраивало. Кроме Даниэлы в семье подрастал еще брат Антонио, Тони, хрупкий семнадцатилетний юноша. Даниэла была рада, что в ее отсутствии мать может излить любовь на брата.
И все же самой себе Даниэла иногда признавалась, что скучает по своей комнате в фамильном особняке и иногда ей хочется вернуться в детство, чтобы снова ощутить безмятежную радость от простых вещей. Но она прекрасно понимала, что ничего назад уже не вернешь, и вообще – жизнь неумолимо движется вперед, и нужно пользоваться каждым мгновением. Ведь все так скоротечно…
Даниэла тряхнула волосами, освобождаясь от мыслей. Джованни по-прежнему смотрел на нее, не отрываясь.
– Мне нужно кое о чем с тобой посоветоваться, – сказала Даниэла.
– Я слушаю. – И Джованни сразу словно принял стойку преданной охотничьей собаки.
Даниэле стало смешно, но она подавила смех, чтобы не обидеть приятеля.
– Ко мне в руки попало одно письмо, и мне интересно: что за люди в нем упомянуты. И какое отношение они имеют к нашей семье. Я его сфотографировала и сейчас тебе скину на почту. Лови!
Даниэла отправила письмо приятелю.
– Ты хочешь, чтобы я установил автора письма и всех, кто там упомянут?
– Была бы весьма признательна, – улыбнулась Даниэла. Она знала, что с мужчинами лучше всего обращаться именно так. Она знала власть своей красоты и беззастенчиво пользовалась этим.
– Хорошо…
Возникла пауза.
Эта минута длилась и длилась. Наконец, девушка, зевнув, сказала:
– Ну а теперь в город? В наше кафе, где можно повеселиться?
Она видела, что Джованни хотел бы остаться, если бы она подала ему какой-то знак, он бы с радостью провел время с ней наедине, а не в кафе. Но он был ей слишком противен, от близости с ним остался осадок чего-то неприятного, как будто бы она с разбегу в светлый день влетела в грязную лужу и забрызгалась.
И еще у него страшно потели ладони.
По лицу Джованни скользнула тень разочарования.
– Ну что ж, в клуб, так в клуб! Повеселимся!
