bannerbannerbanner
Обручённые небесами

Екатерина Андреевна Богданова
Обручённые небесами

Глава 4. В объятиях листопада

Проснувшись, я почувствовала упоительный аромат осеннего леса. Я открыла глаза, приподнялась с подушки и увидела, что вся моя постель усыпана резными кленовыми, округлыми осиновыми и не разлучёнными с родной веткой и налитыми гроздьями рябиновыми листьями.

Среди листьев белело свёрнутое вчетверо послание. «Если ты читаешь эти строки, значит, ты уже проснулась, мой ангел, – прочитала я. – Я очень рад за тебя: нет лекарства лучше, чем спокойный и здоровый сон. Теперь самое время отправиться в сад и подышать вечерней прохладой. Жду тебя в верхней гостиной. Твой Нестор».

– Что угодно, барышня? Одеваться изволите? – подбежав ко мне, спросила Груня.

– Да. Вот только во что, ума не приложу, – призналась я.

– Как это – во что? А как же платье ваше?

– Платье?

– Неужто забыли? Вот же оно! Ваше любимое! Вспомнили?

Груня показала мне прелестное бело-голубое платье с лёгкими кружевами по неглубокой линии декольте, декоративной перекрёстной шнуровкой на светлом лифе и драпированными оборками на подоле.

– Так что же? Наденете, Юлия Александровна?

– Да, безусловно.

Я с любопытством расправила лиф небесного цвета платья, чтобы лучше рассмотреть его.

– Погодите, барышня. Сперва корсет. Встаньте ко мне спиной. Да, вот так. Только держитесь за что-нибудь, чтоб и вам, и мне сподручнее было.

Я упёрлась ладонями в одну из четырёх колонн, которые обступали широкое княжеское ложе. Едва крестьянка застегнула за моей спиной плотно обхвативший всё туловище корсет, как я почувствовала, что мне уже не хватает кислорода, однако решила умолчать об этом.

– Туго шнуровать не буду, так и быть, – сказала Груня, и мне стало дурно от одной мысли о том, что сейчас на мне будут ещё и затягивать это орудие пыток, – и без того вы, барышня, больно смотреть как отощали.

Несмотря на свои слова, она принялась за шнурование корсета с примерным усердием. Страх обморока от удушья повелевал мне немедля остановить её. В то же время я старалась крепиться.

– Боже! – не удержавшись, всё же воскликнула я.

– Терпите, барышня, деваться некуда, – сочувственно сказала Груня. – Сами понимаете, что надо.

– Я понимаю, но зачем же с такой силой? – негромко возмутилась я.

– Да где же с силой-то, барышня?!– изумлённо возразила Груня. – Сила нужна, чтобы землю пахать. А это сила разве? Хорошо, что ваша маменька не видит. Вы, видно, в болезни-то отвыкли. Но ничего, время пройдёт – пообвыкнетесь.

Мне стало стыдно за свои глупые упрёки. «Разве может так вести себя дворянка?! – взглянув на себя со стороны, мысленно воскликнула я. – Мне предстоит переносить тяжёлые болезни без антибиотиков и сложных операций. Мне предстоит рожать детей без обезболивания и благо, если в присутствии хорошего врача. Я должна учиться быть терпеливой и выносливой!»

– Да, ты права, я привыкну, – сказала я. – Не бойся, Груня, делай всё как следует!

– Да всё уж, барышня, – улыбнулась Агриппина и помогла мне, надевая платье, не запутаться в пышных юбках. – Вы, видно, призадумались да не заметили, как я закончила.

– Правда? Спасибо! – обрадовавшись тому, что неприятная процедура наконец-то завершилась, поблагодарила я.

– Да что вы, Юлия Александровна! Я нынешние хлопоты свои и за работу не считаю – так, одно развлеченье. В деревне девки от зари до зари спины не разгибают. А я только к шелкам да кружевам прикасаюсь, к украшениям вашим да к фарфору барскому. И Нестор Виссарионович со мною как с подругой вашей благородною обходится. Всё бы хорошо, но против барыниной воли да бок о бок с Чёрным князем… Прошу вас, барышня: уедемте домой! – в голосе крестьянки послышалась горячая искренняя мольба. – Барыня страшно гневаться будет! Уж который день вас в поместье след простыл, чай ищут уж, пруды проверяют, лес прочёсывают.

– Разве мама не знает, что я здесь? – остановив её, переспросила я.

Мне было трудно представить, что моя мать тоже живёт в конце восемнадцатого столетия, носит корсетные платья, управляет имением и владеет крепостными душами. Однако я не подала и виду, что что-то в Груниных словах смутило меня.

– Да откуда знать-то им, барышня? Вы же без спроса отлучились. Я говорила вам: «Не поезжайте, худо будет». Нет ведь, собрались, поехали. А я неужто одну вас отпущу, зверям или разбойникам на растерзание? – самоотверженно призналась Груня.

– Так нужно немедленно написать ей! – я смело направилась к столу, завидев на нём позолоченную чернильницу, чистую бумагу и перья. – Сообщить, где я и с кем, чтобы она не волновалась. Написать, что я жива, здорова, что решила выйти замуж….

– За кого? За Нестора Виссарионовича замуж?! – изумлённо переспросила Груня. – Да у неё сердце разорвётся, коли вы ей так напишете!

– Почему же?

– Как почему? Ведь вся округа знает…. – она резко понизила голос. – Сами слышали, что о Чёрном князе говорят. Нехристем кличут его, убивцем, умалишённым кровопийцей, а иные и сатаной во плоти. И о Несторе Виссарионовиче судачат, что колдун он, в церкви не крестился, развратник страшный, с ведьмой как с женою жил…. Но вы не печальтесь, Юлия Александровна. Может, маменька ваша передумает да согласится на ваш брак. Она же не знает, какой Нестор Виссарионович на самом деле благородный и добрый человек. Поглядите лучше, как вы хороши! – она подвела меня к высокому, обрамлённому причудливой готической рамой зеркалу.

Я замерла в восхищённом изумлении, увидев со стороны свою талию, ставшую не толще, чем шея упитанного мужчины, и пышный подол из нескольких широких юбок. Воздушное голубое платье формировало гордую королевскую осанку, почти полностью обнажало мои тонкие руки, приподнимало и красиво подчёркивало грудь.

– Какую причёску желаете, барышня? – выкладывая на комод из шкатулки диковинные украшения и гребни, осведомилась Груня.

– Любую на твоё усмотрение, – ответила я.

Крестьянка причесала меня, собрав длинные волосы в неплотный и пышный высокий пучок и оставив у висков по одному естественному локону. Завершив причёску несколькими серебристыми заколками, Груня припудрила мне лицо, шею и плечи, а также помогла надеть жемчужные серьги, ожерелье и браслет.

– Похолодало нынче, накидку и перчатки не забудьте, – заботливо напомнила Груня. – Ах, барышня, как же вы хороши! Отпускать прямо страшно! Может, пойти мне с вами?

– Тебе не о чем волноваться, Груня, – надевая светлые ажурные перчатки, поспешила успокоить её я. – Нестор не даст меня в обиду.

– Будьте благоразумны только, барышня. Сказывают, Нестор Виссарионович одним только взглядом любую женщину может соблазнить. Сами себя не погубите, Христом Богом молю!

– Уж не ревнуешь ли ты? – заглянув в глаза Груне, шутя спросила я.

– О чём вы, Юлия Александровна?

– Ну, Нестор Виссарионович – барин видный, мог и приглянуться.

– Господь с вами, барышня! Как можно девке крепостной о дворянине мечтать? – опустив глаза, грустно улыбнулась Груня. – Никогда барин крестьянку под венец не поведёт. Уж я-то знаю. Иным удастся барина красою прельстить да ночку-другую с ним скоротать, а толку-то? Одни страдания потом, особливо если ребёночек выйдет. Да и не по мне распутство всё это. За ровню свою уж лучше замуж. Ну, идите, барышня, коли не страшно вам. Храни вас Господь!

Я собрала с постели самые красивые и крупные листья и перевязала букет лентой, чтобы взять его с собой на прогулку. Затем я вышла в полутёмную, завешенную тяжёлыми портьерами и большими старинными портретами залу. Кое-где, в неосвещённых глубоких нишах виднелись жутковатые статуи людей и чучела хищных зверей.

Нестора сидел в другом конце комнаты с раскрытой книгой в руках. Стараясь приглушать звон каблуков и шелест длинных пышных юбок, я медленно преодолела половину разделявшего нас расстояния и остановилась, чтобы полюбоваться аристократически бледным профилем любимого лица.

Молодой князь был полностью поглощён чтением. Его сосредоточенные и серьёзные глаза не отрывались от слегка пожелтевших книжных страниц.

– Нестор! – осторожно окликнула его я.

Он обернулся на звук моего голоса и на миг-другой замер. Не сводя с меня пристального восторженного взгляда, Нестор плавно опустил книгу на стол и начал медленно приближаться ко мне. Я неторопливо шла к нему навстречу и несмело смотрела в его огромные горящие глаза, с трепетом любуясь ими и немного боясь их искушающего пламени.

– Я потерял дар речи, увидев вас, сударыня, – оправдался он, остановившись от меня на расстоянии вытянутой руки.

– Я не знаю, идёт ли мне всё это, но теперь у меня не остаётся выбора, – бросив взгляд на пышный подол, в свою очередь оправдалась я.

– Вы напрасно сомневаетесь, сударыня. Это платье чудесно оттеняет вашу грацию и красоту, – произнёс Нестор. – Как тебе спалось, душа моя?

– Очень хорошо, – честно ответила я. – Я чувствую себя намного лучше.

– Тогда, может быть, немного прогуляемся? На улице прекрасная погода.

– Да, пойдём. Мне как-то неуютно здесь.

– Хорошо. Но перед этим послушайте одно стихотворение, сударыня, – неожиданно сказал он.

– С удовольствием, – кивнула я, присела рядом с ним на диван и вся обратилась в слух.

– Со страхом божиим выпускаю крик грешной души на ваш строгий суд.

– Читайте, князь! – сгорая от нетерпения, с улыбкой умиления поторопила его я и услышала следующее:

Она прекрасна, словно лебедь белая,

Как перистое облако легка.

О, как пленяет лаской неумелою

Её на диво хрупкая рука!

Уста чаруют негой целомудренной,

Глаза сияют ярче всех лучей,

Она вошла – взошла звездою утренней,

Навек развеяв мглу седых ночей.

О сон мой, сон полночный искушающий,

Ты сжалься надо мною, прекратись!

Дай видеть наяву рассвет, сгорающий

 

В крылах её, что томно рвутся ввысь.

Она прекрасна, словно лебедь белая.

Слова бессильны, чувств не передать.

Благослови, Господь, мечту несмелую

Жизнь за земного ангела отдать!

Нестор заговорил, и целый мир померк для меня, словно на землю внезапно опустилась, расправив необъятные чёрные крылья, огромная птица по имени Ночь. Все эти слова он произнёс, неотрывно глядя мне в глаза. Каждое движение его тонких и благородных уст завораживало.

– Кто автор этих строк? – спросила я по окончании стихотворения.

– Он перед вами, сударыня, – ответил он. – Он не поэт, но любит поскрипеть пером в час безделья, когда ни опыты, ни книги не занимают его. Осмелюсь спросить…. Как по-вашему, сударыня? Эти строки хороши?

Тут я почувствовала, что моё стойкое к любовным соблазнам сердце вновь начинает стремительно таять как мороженое под лучами яркого летнего солнца.

– Нестор!.. – слетело с моих уст его звучное и гордое имя.

Больше я ничего не смогла произнести, пленённая загадочным сиянием его неподвижных фиолетовых глаз и призрачно застывшей в правом уголке губ виноватой улыбкой.

Волна неукротимой мучительной нежности накрыла меня с головой. Я самозабвенно прижалась к нему и, дотянувшись до его слегка колючей щеки, покрыла её лёгкими и тёплыми поцелуями. Целуя любимого, я ощущала, как одна его рука осторожно и ласково гладит мои уложенные в причёску волосы, а другая мягко, но властно обвивает мой стан.

– Я люблю тебя, – прошептала я. – Прости, что я так редко говорю тебе это. Я знаю, что я слишком холодная, слишком строгая…. Но когда мы станем мужем и женой, всё будет по-другому – я тебе обещаю.

– Господь с тобой, Юля…. Какая же ты холодная? Нет! – с чарующей виноватой улыбкой признался он и, несколько мгновений со вниманием подержав мою руку, неожиданно заговорил о нашем будущем. – Да, ты скромна и сдержанна, но вместе с тем очень добра и ласкова. Ты способна любить и ты любишь, Юля. Я не могу заглядывать далеко в будущее, однако события предстоящего года вижу отчётливо. Я уже ясно вижу тебя, Юля, такую же юную и милую, но вместе с тем совсем иную…. Без боязливой скованности в движениях и светлой грусти в изумрудных глазах, но с совсем иным, уже не девичьим румянцем на чуть пополневших щеках. Такую женственную, величавую как лебедь, такую красивую…. Пройдут всего пара недель после нашего венчания, и ты научишься смеяться так, как никогда не смеялась. И любить так, как никогда не любила. Самозабвенно, безудержно, безрассудно. Ты откроешься мне как прекрасный душистый цветок солнечному свету, но душа твоя навек останется для меня самой интересной в мире загадкой. Но даже не это самое чудесное, Юля.

– А что же? – задыхаясь от приятного волнения, спросила я, однако он как назло приостановил свою речь и испытывающе посмотрел мне в глаза. – Что же, Нестор?

– Наслаждайся последними деньками свободы и кроткого девичества, душа моя. Ты не успеешь оглянуться, как станешь молодой княгиней Вяземской, влиятельной знатной особой в шёлке и бархате, а для меня – ещё и очаровательной мадонной со здоровым и крепким младенцем на руках. Год…. Нет, даже меньше. Уже следующим летом у нас будет сын.

Пророчество Нестора впечатлило меня. Яркая картина нашего счастливого будущего, обрисованная им, и упоминание о ребёнке наполнили мою душу тёплым благоговейным трепетом и чистой искренней радостью.

Не удержавшись, мы почти одновременно засмеялись.

– Что вас так развеселило, сударыня? – насилу подавив смех, полюбопытствовал он.

– Мы ещё даже не венчаны, а уже говорим о детях, – попыталась объяснить я.

– Вы не успеете оглянуться, как наступит день нашего венчания, – с не совсем понятной мне беспечностью возразил Нестор.

Пророчество Нестора вырастило у меня огромные белоснежные крылья за плечами. Мы будем вместе – теперь я не могла усомниться в этом.

– Даст Бог, так оно всё и будет, – негромко, боясь ненароком вспугнуть наше счастье, вымолвила я.

– Будет, Юля. Однако для того, чтобы всё это сбылось, тебе следует поскорее развеять свои страхи…. – он мягко, но решительно коснулся моей щеки и, едва я успела повернуть голову, чувственно приник к моим устам, чтобы согреть их пленительным жаром долгого и плавного поцелуя.

Вновь с удовольствием покорившись его воле, я расслабила губы и доверчиво прилегла на мягкую спинку дивана.

– Стихотворение, Нестор…. Запиши его для меня! – попросила я после, боясь, что какая-нибудь шаловливая строка сотрётся из его безупречной памяти.

– С удовольствием, – улыбнулся Нестор и обратился к Агриппине, которая неожиданно вошла с моей накидкой в руках. – Как незаметно ты прокралась, мы и не заметили. Принеси-ка сюда альбом барышни, любезная! Я намерен замарать в нём чернилами пару страниц.

– Слушаю, барин, – отдав мне накидку, кивнула Груня и убежала.

Её голос показался мне грустным, но, воодушевлённая предсказаниями Нестора, я не обратила на перемену в Агриппине особого внимания.

– Мы с тобою, кажется, хотели прогуляться, – вспомнил Нестор.

– Но как же Виссарион? Нас могут увидеть! Он или его слуги, и тогда… – я остановилась и, переведя дыхание, насилу совладала с нарастающим волнением.

– Слуги не посмеют прикоснуться к тебе, пока я рядом, – уверенно ответил Нестор и ощупал рукоять не покидавшей его шпаги. – А отца мы не встретим. Нынче солнечный день, а он терпеть не может солнца и прячется в подземелье. Его тонкая кожа покрывается огромными уродливыми язвами, когда он показывается на божий свет. Но жжение в глазах и язвы на коже – это ещё полбеды. Нестерпимые боли в костях и воспалённых суставах, расстройства пищеварения, болезненная агрессия и тяжёлые психозы отравляют его жизнь. Облегчить состояние такого больного в нашем веке может только свежая кровь. Порфирия…. Редкая и страшная болезнь, превращающая человека в кровожадного зверя. Было время, когда и я страдал ею, однако, благодарю своему особенному происхождению, смог исцелиться.

– И Слава Богу, – вздохнула с облегчением я.

– Подай сюда, любезная, – обратился Нестор к Груне, которая возвратилась с письменными принадлежностями и красивым альбомом, цветочные узоры на обложке которого показались мне знакомыми. – Да что случилось, дитя? Отчего так невесело глядишь?

На Груне не было лица. Она стояла печальная и бледная как полотно. Её голубые глаза неотрывно смотрели на Нестора и были полны застывших слёз.

– Не беспокойтесь, барин, ничего-с, – с трудом унимая в голосе дрожь, покачала головой Груня.

Ей оставалось пройти всего несколько шагов, однако она вдруг споткнулась и упала, и всё, что было у неё в руках, полетело на пол. Половину кофейного столика залили чернила. Они тонкими струями стекали на пол, туда, где валялись перья, опорожнённая чернильница и ещё стопка забрызганной чернилами бумаги. Мы вскочили с дивана, но Груня встала сама, отделавшись лёгким ушибом.

– Умоляю, простите, – дрожащей рукой поднимая с пола испорченный чернилами альбом, взмолилась Груня и облизнула с прикушенной губы капельку крови. – Зазевалась, дура, не велите наказать!

– Ничего страшного, впредь внимательнее будь. Да ты плачешь никак? Из-за перьев да бумаги?! Чушь какая! – махнул рукой Нестор и приблизился к ней.

– И стыдно перед вами, и сарафана жаль. Бабушкин подарок был, не отмою ведь…. Да и не об этом плачу, барин! – содрогаясь от рыданий, вдруг призналась чем-то очень огорчённая Агриппина.

– А о чём же? – спросила я.

– Обидел тебя кто? Не бойся, расскажи! – сказал Нестор.

– Не обижали, барин. Ей-Богу, я сама, – густо краснея и пряча глаза, ответила Груня, а слёзы всё текли и текли из её глаз.

– Да что сама? Ты толком говори, что у тебя стряслось! – не оставлял надежду выпытать правду Нестор.

– Вы и так добры ко мне, барин.… Слишком добры. Пустое, всё пустое. Глупости девичьи. Вам и слушать-то неинтересно будет…. Упаси Господи, барышня! Перчатки белоснежные, ручки не марайте! – стоило мне потянуться к грязным перьям, воскликнула Груня. – Позвольте, я сама всё уберу!

– Что ж, коли секрет, не сказывай. Но и не плачь. А будет обижать кто – говори: я мигом негодяя проучу, пусть даже родом из благородных будет. Всякий холоп, кто ведёт себя как свинья, – ободрил её Нестор. – Мы с барышней прогуляемся немного. А ты останься, прибери здесь.

– Слушаю, барин, – тихо ответила Груня и покорно принялась за уборку.

– Ну что же, пойдёмте, сударыня, – взяв меня за руку, очаровательно улыбнулся мой любимый. – Нарядные рощи порадуют ваш взор, да и осенняя прохлада разрумянит ваши щёчки.

– Пойдёмте, сударь, – радостно кивнула я, готовая следовать за ним хоть на край земли.

Глава 5. Испытание длиною в жизнь

Выйдя на парадное крыльцо, мы встретили пожилую приземистую женщину в серой домотканой косынке и широком, залатанном в нескольких местах стареньком сарафане. Склонившись над деревянным ведром с мутной водой, она усердно ополаскивала в нём тряпку. Поодаль, негромко переговариваясь между собою, две худощавые крестьянские девушки вытирали основания величественных круглых колонн.

– Всё в трудах, Лукерья? – обратился Нестор к старшей крестьянке, и та, разогнув спину, вновь согнула её в приветственном поклоне.

– Доброго здоровьица, барин, – негромко, немного простуженным голосом ответила крепостная. – Извольте видеть, дом к приезду гостей убираем. Сказывали, что в полночь пожалуют-с.

Осунувшееся лицо крестьянки было покрыто крупными, очевидно, оспяными рытвинами. Её лоб и внешние уголки небольших, глубоко посаженных глаз бороздили глубокие извитые морщины. Не договорив фразу, она хрипло закашлялась и, отвернувшись, утёрлась краем своего платка.

– Не болеешь ли? – участливо спросил Нестор. – Даже на вид нездорова. И кашляешь дурно.

– Осипла чуть, лапти дырявы. Ничего, пройдёт. Да и вам ли, барин, обычаев батюшки не знать? Рабочие люди нужны ему, тунеядцев не держит. Кому невмочь трудиться, тех живьём… – взглянув на меня, Лукерья осеклась. – А мне-то, хоть я и мужа схоронила, барин, помирать нельзя. Как дети-то? Кому нужны будут? Мои-то уж выросли, всех переженила, да я сирот соседкиных взяла. Померла она Бог весть отчего. Живот схватило у неё, слегла да через три дня концы отдала. Может, грибов не тех каких-то съела, не знаю….

– Жаль, что я тогда был в Петербурге. Будь я здесь, непременно помог бы. Благое дело ты сделала, Лукерья. Ты не работай много, коли расхворалась. Пускай девушки вон лучше трудятся.

– Да толку-то от них? Неумёхи, одни женихи на уме. Языками работают больше, чем руками-то, – посетовала Лукерья.

      Взглянув на девушек, мы увидели, что они оставили работу и оживлённо шептались между собой. Нестор направился к молодым крестьянкам, и я последовала за ним. Заметив приближение молодого барина, девушки снова схватились за тряпки.

– Как вас зовут, любезные? – заложив руки за спину и чуть нахмурив брови, спросил Нестор.

– Прасковья, – не отрывая от хозяина восхищённого взгляда, ответила одна.

– Фатинья, – глядя в пол и густо краснея, ответила другая.

– Превосходно. Моё имя, я думаю, вам хорошо известно, – воздержался от представления Нестор. – А это Юлия Александровна. Скоро она хозяйкой вашей станет. И коли работать будете скверно, будет строго вас наказывать. Не так ли, сударыня?

Я послушно кивнула, однако не смогла придать своему лицу сердитого или даже серьёзного выражения. Но крестьянские девушки уже не на шутку испугались.

– Смилуйтесь, барин! Не губите! – взмолилась Прасковья. – Чем прогневали, скажите, исправимся, работать будем! Но не продавайте! От семьи не отрывайте! Я у родителей одна, другие в детстве ещё померли все!

– Бабушка у меня в деревне старая, больная…. Уж месяц с печи не встаёт, – запричитала Фатинья, и слёзы градом полились из её глаз. – Травы заварю ей – не пьёт. Пора уж, говорит….

Фатинья упала на колени, а следом за нею – и Прасковья.

– Полно, любезные! Сейчас же встаньте, – приказал Нестор. – Я и не думал вас продавать. Я этой барышне скоро вместе с рукой и сердцем своим всё, что имею, даром отдам.

– Неужто жениться желаете, барин? Батюшки светы…. Как рано! – ошеломлённо пролепетала Лукерья. – Двадцать годков! Дитя ещё! Погулять бы ещё вам, барин, на воле пожить да порадоваться.

– На что, Лукерья, коли без неё весь свет не мил?! – возразил Нестор и нежно пожал в своей ладони мои похолодевшие от осенней прохлады пальцы. – Вот она – и жизнь счастливая, и радость бескрайняя, и вольная воля моя.

– Да как же вас, Нестор Виссарионович, отец на дело сие благословит? Гневаться станут ведь, со свету сживут. А барышня-то юная ещё, девочка совсем. Как жаль!

– Не беспокойся. Я смогу за неё постоять, – улыбнулся Нестор. – Однако нам пора, Лукерья. Коли захворала, задай девицам работы и отправляйся домой. Не дети малые, управятся и сами. Под вечер проверишь.

 

– Слушаю, барин, – Лукерья откланялась и вернулась к делам.

– Кто это, Луша? Что за барышня? – неспешно спускаясь следом за любимым с высокого парадного крыльца и придерживая пышные юбки, услышала я вопрос Прасковьи.

– Графини Романовой дочь, – ответила полноватая пожилая крестьянка.

– Красавица! Как раз барину нашему впору, – услышала я уже за своей спиной голос Фатиньи.

– А барин как хорош! – уже тише, но ещё отчётливо донёсся до меня голос Прасковьи. – Никогда ещё его так близко не видала!

– А как увидала, так и обомлела! – недовольно проворчала Лукерья. – Вам лишь бы на князей любоваться! Лучше крыльцо домывайте. Иначе барин старый нам опосля сумерек руки оторвёт!

Оглянувшись, я увидела, что испуганные девушки снова принялись за работу, а Лукерья последовала совету хозяина и пошла отдыхать.

Мы с Нестором спустились в парк, и все взоры обратились на нас. Мужики, разгружающие с телеги мешки с зерном, садовник, подстригающий пожелтевшие кусты, девки в стоптанных лаптях и поношенных сарафанах, тащившие что-то в корзинах, – все приветствовали хозяина благоговейным взглядом и низким поклоном. Те, что были поближе, здоровались. Нестор отвечал на приветствие каждому и почти всегда прибавлял мужское или женское имя.

– Неужели ты помнишь всех крепостных? – удивляясь его памяти, спросила я.

– Всех, безусловно, не помню. Но тех, кто работает в доме, знаю как свои пять перстов, – ответил он. – Нравится ли вам этот парк, сударыня? Поглядите, какие высокие клёны! А дубы! Они ещё рождение Петербурга помнят!

– Пожалуй, даже рождение Петра, – подняв глаза к шумящим раскидистым вершинам вековых деревьев, улыбнулась я и почувствовала лёгкое головокружение от внезапно напечатлённого в уголке моих уст поцелуя.

– Нестор…. – с ласковым укором прошептала я, пытаясь тихо отстраниться.

Однако неугомонные горячие уста любимого вновь подарили мне ещё один пленительно-сладкий поцелуй. Мелкая горячая дрожь пробежала по всему моему телу, заставив сделать шаг к нему навстречу и прижаться к нему так крепко, как только позволяли фижмы платья. Я не противилась воле Нестора, хотя с волнением осознавала, что за нами наблюдает уже не одна пара любопытных глаз.

– Это всего лишь дворовые, Юля. Ты не должна бояться их. Кстати видишь того мужичка у фонтана? – указав куда-то рукой, спросил Нестор. – Веришь или нет, а однажды он спас мне жизнь!

Вдаль убегала широкая и длинная главная аллея, прерываемая на середине фонтаном. Около фонтана не покладая рук работал, усердно подметая листья, старый дворник в простой и не по-осеннему лёгкой крестьянской одежде: серой рубахе, длинном фартуке, тёмных штанах и лаптях.

Вдалеке, там, где заканчивался парк, виднелась высокая каменная ограда и большие чугунные ворота. Мы с Нестором ступали по нарядному, искусно сотканному красавицей-осенью, тихо шуршащему под ногами разноцветному ковру. Но там, за фонтаном и до самых ворот листьев на дороге уже не было: сложенные одинаковыми кучками, они печально ютились на обочине.

– Дворник спас тебе жизнь? – изумлённо переспросила я.

– Семь лет мне было тогда, – улыбнувшись, начал Нестор простой, но поучительный рассказ. – Зима пришла морозная, вьюжная, злая. Крестьянки по две шали надевали, мужики с белыми бородами ходили. Выйду с Варфоломеем на прогулку – через четверть часа все ресницы в инее. Он всё боялся, что я замёрзну и захвораю: «Барин, щёчки-то ваши белее снега сделались, и носик сизый стал! Полноте гулять, пожалуйте отобедать да на покой!» А я домой не хотел, скучно мне дома было. Да и в парке один гулять не любил. С ледяной горы с крестьянской ребятнёй кататься было больше по душе. Отец ворота парка на замок запирал, а я тогда маленький был. Пролезу между прутьями ограды – и всё! Однажды с крестьянскими детьми на озеро пошёл, а они там рыбу из прорубей удили. И был среди них мальчишка Влас, старше меня лет на пять. Стемнело. Остались мы одни. Он и говорит мне: «Пойдём на середину озера, там и полынья побольше, и клёв получше». Я расхрабрился да пошёл. Пока шли, метель разыгралась, ветер бешеный, ни зги не видать. Он запричитал: «Шибко замёрз я, барин, не дойду. Вот бы мне тёплую шубку твою!» Поменялись: он мою шубу соболью надел, а я его худую душегрейку. Пришли мы к полынье, и тут Влас как закричит: «Гляди-ка, там золотая рыбка плывёт!» Я только подошёл посмотреть, так в ледяную полынью и полетел. Барахтаюсь, кричу, а его уже и след простыл. Чувствую – сердце леденеет, дышать не могу, ноги не двигаются. Думал, что всё, смерть пришла, но вдруг мужицкие руки меня как котёнка за шкирку вытащили.

– Нестор, я поверить не могу…. – призналась я. – Откуда в ребёнке такая ненависть?

– Может, зависть взяла к моему богатству. Может, нужда украсть заставила. Антип вначале думал, что крестьянского мальчишку из проруби вытащил, браниться начал, сквернословить. А как узнал меня, так в извинениях рассыпался, начал мне ладони целовать. «Да никак вы это, барин? Сам Нестор Виссарионович, не иначе! Кто же вас обидел так? А шубка ваша где? Неужто обокрали?! И кто же вас в такое время и в такие погоды гулять отпустил?!» Отогрел он меня на печи, чаем с вареньем напоил и домой понёс. На полпути мы встретили Варфоломея, который меня и в парке, и на горе обыскался. Варфоломей забрал меня и отцу всё то, что было известно Антипу, рассказал.

– Что же твой отец? Он наказал виновного? – спросила я.

– Нет, – к моему удивлению ответил Нестор. – Я на Власа указывать не стал: знал, что с ним за это будет.

– А что будет?

– Вытащат босого на мороз да засекут до смерти. Я с колыбели картины эти видел, оттого и пощадил. Наказать я его хотел, но смерти ему не желал. Может, оттого, что сам в её когтистых лапах побывал да чудом вырвался. И по сей день помню, каково это – когда, оказавшись на грани погибели, тело и душа твоя, взбесившись, мечутся в агонии. И всё существо твоё, уже глядя в глаза смерти, уже чуя её леденящие объятия, отчаянно цепляется за жизнь.

– Ты был очень добрым ребёнком, Нестор, – сказала я. – Как тебе удалось вырасти таким хорошим человеком при таком злом и несправедливом отце?

– Отец влиял на меня своим примером, но воспитателем моим был Варфоломей. Он и не дал моему сердцу зачерстветь. Отец сильно гневался три дня, строго запретил мне водиться с крестьянскими детьми и сладкого мне до весны давать не велел.

– Мучительное наказание для ребёнка. Как ты это пережил?

– Вначале Варфоломей согласился с отцом, решил подержать меня в строгости, а после сжалился, стал тайком Варвариными блинчиками и пирогами потчевать. А Власа время спустя Господь наказал. Умер он в расцвете лет так же, как меня когда-то хотел погубить. Принял спиртного на грудь да отправился купаться на озеро, а озеро дурное у нас. Что ни год, то двоих-троих в воронки засосёт да илом затянет так, что и тела не найти.

– Что же Антип? Неужели Виссарион не поблагодарил его? – спросила я.

– Вызвал отец его к себе, спросил, что надобно ему в награду. Антип попросил старшего брата своего Прохора от тяжёлых подземных работ освободить. Отец взбесился, велел гнать Антипа в шею, но передумал. Дал ему пятак серебра на водку и дворником при усадьбе до конца лет служить приказал. Но я Антипа и по сей день благодарю, – улыбнулся Нестор. – Время от времени деньгами помогаю. Ребятне его подарки приношу. Много детей у Антипа. Семеро по лавкам, живут в тесноте, да не в обиде. Все такие ласковые, дружные, словно к старшему брату на руки идут….

Пожилой крестьянин по-прежнему подметал главную аллею. Он был так увлечён работой, что не заметил, как мы подошли.

– Эй, Антип! – окликнул дворника Нестор. – Отдохни, весь день метёшь, небось, спины не разгибаешь.

– Здравствуйте, барин. Да такова уж долюшка моя – мести, покуда Бог даёт ещё сил метлу держать, – оставив работу и поклонившись в пояс, хрипло поприветствовал дворник, а после обратил на меня умильный и благоговейный, но несколько растерянный взгляд. – И вам здравствовать, барышня-с…

– Юлия Александровна, моя невеста и твоя будущая хозяйка, – охотно представил меня Нестор.

– Вот старый дурень! Ей-Богу, не знал! – виновато воскликнул Антип.

– Почти никто из дворовых ещё не знает. Как жизнь молодая? Как жена? – поинтересовался Нестор, и дворник вновь помрачнел, и глубокая прямая морщина вновь залегла меж его густых поседевших бровей.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru