Андрей Егоров
Путешествие Черного Жака
Кошмар третий
БОЛОТНЫЕ ДРОФЫ
Он так и сказал мне: «Жаба ты», а потом просто собрал вещи и ушел… Мерзавец… Ну я ему спокойно жить не дам… Я ему еще покажу… Все равно будет моим…
Подслушанный разговор двух женщин
… К стопам льнет лиловая глина. Если бы подошва моего левого сапога не отвалилась еще вчера, наверное, мне тяжело было бы поднимать ноги. А так ничего…
По правую руку в чащобе исчезает что-то похожее на звериную тропку.
Я люблю покой и упорядоченное существование. Я чертовски люблю покой и упорядоченное существование. Я дьявольски люблю покой и стабильность. Мне нравятся домашние плюшки с грогом, зажженный очаг, дощатый пол, запотевшие окна, милая нагая девушка под одеялом, которую я обнимаю за талию, глажу по твердому изгибу бедра, в то время как наши пальцы на ногах соприкасаются. Впрочем, это несколько личная сексуальная фантазия.
Сгодилась бы и ведьма, лишь бы она была страстной, живой, разумеется, и в меру веселой. Я не в том смысле говорю «в меру», чтобы она не подняла меня на смех. Мне и самому палец в рот не клади – оттяпаю по самое предплечье, а в том смысле, чтобы не хохотала, как безумная, в постели, словно ее не приласкать хочешь, а развеселить. Ох и ненавижу я подобных баб, скажу я вам, а таких развеселых мне встречалось уже немало.
Во время военной кампании я познакомился с одной такой. Ей становилось смешно, когда солнце всходило над горизонтом, она безумно веселилась, когда закатные лучи окрашивали окрестности в красные тона, через пару недель нашего общения я уже начал подозревать ее в безумии, а когда через месяц окончательно утвердился в этой мысли, немедленно ее покинул. Думаю, она смеялась, когда поняла, что между нами все кончено.
Ход моих мыслей внезапно прервался. Я неудачно шагнул и провалился в болото по колено. Мой парадный костюм все равно уже было не отстирать и не спасти, но нога, а это была правая – моя любимая, была мне необычайно дорога. Я наступил на левую, чтобы, опершись на нее, вытянуть себя. Но она увязла следом за правой. Я ощутил, как промокают сапоги, или, вернее, то, что от них осталось, и штаны. Да уж, ощущение не из приятных, когда штаны промокают. Несколько дней меня мочил накрапывающий дождь, но должен отметить, что сверху мокнуть все же менее безрадостно, чем снизу.
Неприятности с одеждой, кстати, начались уже через час моего путешествия по лесу: я зацепился за острую еловую ветвь, и в силу своего взрывного темперамента рванулся, грязно при этом выругавшись. Результатом стала моя оголенная и разодранная спина, камзол, как, впрочем, и плащ, был безнадежно испорчен…
Все по-разному тратят свою молодость. Какой-нибудь сын богатого вельможи сейчас сидит в саду, овеваемый опахалами, окруженный заботливыми безотказными барышнями, а ваш покорный слуга тонет в болотах.
Впрочем, я сам виноват. Мне никогда не хотелось спокойной жизни. Я всегда грезил о ней, но всегда, вопреки моим мечтам, вел себя совершенно по-иному. Сколько раз я думал о том, что легко мог бы затесаться куда-нибудь в глухую деревушку и там вести скудную событиями жизнь. Нашел бы себе деревенскую красотку, руки у которой по локоть в навозе (сельская жизнь, натуральное хозяйство – ну, вы меня понимаете), наладил бы отношения с ее многочисленной родней, может, даже поколотил бы самого задиристого из братцев, женился бы на ней, справил обряд по местным обычаям и зажил в меру счастливо. По мере продвижения по лесу я все больше склонялся к мысли, что именно так мне и следовало поступить.
Но для начала следовало выбраться из этой глуши и этого Топкого болота. Унывать я не был расположен. Тогда я еще не предполагал, что это болото – лишь начало уготованного мне высшими силами длинного, кишащего опасностями пути.
В конце концов, бывало и похуже. Взять хотя бы тот неприятный случай, произошедший в Танжере. Я познакомился с тремя милыми девочками. В квартирке у одной из них мы здорово выпили и стали играть в карты на раздевание. В погер. Нужно ли упоминать о том, что в погер я играю превосходно. Ведь меня учила погерному искусству сама Селена. Конечно, я начал нещадно проигрывать. Раздевался. Скидывал с себя вещицу за вещицей, уже предвкушая замечательную оргию со всеми тремя. Когда я проигрался до трусов и настала пора их снимать, они все хором принялись упрашивать меня: «Не надо! Не надо!». Но я не стал их слушать. Проиграл – расплачивайся! Ненавижу нечистоплотность, бесчестность, которая так свойственна человеческой натуре! Но не мне. Я ловко скинул трусы.
И в этот великолепный момент моего триумфального разоблачения в комнату ворвался папаша одной из них, начальник охраны ломбарда между прочим. О чем я узнал из его яростных воплей: «В то время как я сторожу ломбард!!!» и так далее… Первым делом он отвесил звонкую затрещину своей замечательном дочери…
Не хочу вспоминать подробности этой неприятной истории. Тем более что неприятной она была для всех…
Правильно все же говорят, что беда не приходит одна, и неприятности следуют одна за другой, дышат друг другу в спину. Станешь припоминать – и непременно случится что-нибудь ужасное.
Плюх-х. Я постарался выбраться, дернулся и провалился уже по пояс. Теперь мне было не до воспоминаний.
– Эй, кто-нибудь!!! – бешено заорал я. – Эй, ну хоть кто-нибудь, помогите, я тону!!!
Сначала никто не откликнулся, но потом, разбросав длинными когтистыми лапами колючий кустарник, преграждавший ей путь, на болотную кочку выбралась дрофа. Об этих существах я читал в специализированной книге ведьм, посвященной фауне и диковинным существам, там также подробно рассказывалось обо всех разновидностях живой и мертвой нечисти, существующей на земле.
Дрофа уселась на корточки и смотрела на меня бессмысленными маленькими глазками, поглаживая свои незрелые груди шаловливыми пальцами.
Дроф чрезвычайно возбуждали человеческие особи мужского пола. Для меня она, конечно, не имела никакой половой привлекательности. Да в такой ситуации, черт возьми, для меня никто не имел половой привлекательности!!!
– Слушай, дрофа, найди мне какую-нибудь палку, вытащи меня из болота, – попросил я, – даже двинуться не могу.
– Ах-ха-ха, – ответила она.
Дрофы непроходимо тупы – мне это было тоже известно из книги. Я просто не ожидал, что до такой степени. А может, это была душевнобольная дрофа? Душевнобольная настолько, что не умела связать два слова?
– Слушай, ну что ты хочешь, я все сделаю, честное слово, все!!! Чего тебе надо, дрофа, а, дрофа? – взмолился я.
Она тихонько застонала, продолжая безотрывно смотреть на меня. Черный язычок облизал твердые губы, ее огромный рот слегка приоткрылся, издавая звуки, более всего напоминающие воркование.
– Какая ты красавица, – проговорил я, поморщившись.
Она была жутко уродлива, но следовало применить тактику обольщения, льстивого заигрывания с ней, если я хотел выбраться из этого болота живым, если я вообще хотел выбраться из этого болота.
На ее сморщенном коричневатом лбу появились отчетливые капли пота, которые покатились к широкой переносице. Она протянула пальцы и дотронулась до моего лица, от восторга закатив свои глаза. Я испугался, что сейчас она, чего доброго, грохнется в сладострастный обморок, а когда придет в себя, обо мне будут напоминать только всплывающие по мере того, как все мои естественные полости будут заполняться грязевыми отложениями на поверхности черной жижи пузырьки. Сквозь поры кожи эта субстанция будет просачиваться, прорастать сквозь меня, в конце концов, я и сам сделаюсь зеленоватым болотом…
Я испугался подобной перспективы, охнул и яростно рванулся вверх, но в моем положении все потуги выбраться были напрасными. Попытки воспользоваться левитацией тоже окажутся бесполезны – ведь каждому известно, что вес поднимаемых предметов прямо пропорционален весу давления на субстрат субъекта, совершающего действия. Другими словами, для левитации я должен был стоять на твердой поверхности.
– Прощай, глупая дура, – сказал я печально, стараясь припомнить еще что – нибудь из своего не слишком богатого магического арсенала.
В этой ситуации все мои заклятия ни к чему. Можно было, конечно, разбросать тут знаки или вызвать огненный шар, но к чему бы это привело? Ни к чему… Можно еще долбануть каким-нибудь знаком эту идиотку, чтобы развлечься напоследок, но мне почему-то было ее даже немного жаль… Добросердечие долгое время оставалось самым страшным моим пороком.
Дрофа вдруг заторопилась – неужели начала соображать? – бросилась куда-то, вернулась с сучковатой дубиной и протянула ее мне, а потом принялась тянуть мое увязшее тело – а ее интересовало именно оно – из тягучего небытия.
Вскоре я смог добраться до относительно твердой кочки и поднялся на ноги, задумчиво рассматривая свою чудовищную спасительницу. Она сидела на коленях, преданно глядя на меня. Останься у меня хоть крупица совести, я должен был бы благодарно удовлетворить ее развратные желания и отправиться дальше с отвращением и чувством выполненного долга, но для меня совесть – понятие довольно относительное. Я воспринимаю ее как совершенно одушевленное существо, живущее внутри меня, с которым можно поспорить и даже вступить в сговор.
Поэтому я с большой приязнью проговорил: – Спасибо тебе, моя прелесть! – и поспешно устремился прочь, стараясь попадать на сухие места. Настырная дрофа, однако, не теряла надежды и преследовала вашего покорного слугу. Она даже верещала что-то совсем по-бабьи, должно быть, осерчала. Я остановился:
– Знаешь что, дорогая, отстань, а?
Она замерла, покачиваясь на своих широченных ступнях-ластах. Потом обиженно вскрикнула и скрылась в лесу.
– Ну наконец-то, – выдохнул я и отправился дальше, тихонько насвистывая.
Болотистые места заканчивались. Я выбирался на сухие звериные тропки. Мой желудок требовал пищи, и потому я стал отыскивать съедобные корешки. Благо колдуньи в свое время научили меня ориентироваться по звездам, мхам, лишайникам и находить пищу в самых неожиданных местах. Я разжег небольшой костерок, использовав пламя, извлеченное из правой ладони, погрелся возле огня, высушил остатки сапог и грязные, запачканные в болотной жиже штаны. Корешки оказались довольно вкусными. В тех местах, где я рос, они были суше и жестче. Эти же, сочные и наполненные сладковатым вкусом, приятно хрустели на зубах.
Я уже было собирался отправиться дальше, как вдруг меня охватило стойкое ощущение, что сквозь ветки, слева, меня кто-то пристально разглядывает. Я стал всматриваться в лесной пейзаж и почти мгновенно различил смутные перемещающиеся очертания. Затем они сложились в трех дроф, притаившихся возле тропинки. Им казалось, что я их не вижу. Несмотря на тупую самоуверенность и почти полное отсутствие разума, двигались они весьма осторожно. Три – это уже вполне серьезно. Я не мог различить, присутствовала ли среди них моя спасительница, для меня они все были на одно лицо – с маленькими глазками на темном лице и широкими, обтянутыми влажной кожей скулами, – но я мог бы поспорить, что это она их привела.
Я покашлял. Позади зашелестели кусты. Уже предчувствуя неприятности, я обернулся… Их было около десятка. Они обступали меня полукругом, кивая головами и постанывая.
– Ну все, приплыли. – Я вздрогнул, представив себе жутчайшую сцену изнасилования.
Сейчас они станут рвать мою одежду и беспорядочно полосовать такое родное моему сердцу мое же тело неровными звериными когтями. Потом каждая будет стараться приложиться к моим губам смрадным своим ртом. Они будут ложиться на меня сверху, держать меня и тереться маленькой обвислой грудью о мой упругий молодой живот…
Тут я поступил несколько не по-мужски. Не слишком галантно саданув одну из вожделевших меня «дам» ногой в бок, а на другую обрушив сокрушительный удар кулака, я побежал… Все быстрее и быстрее… Запнулся, ожидая, что сейчас мне прыгнут на спину, и снова прибавил шагу.
Они замерли на секунду – не ожидали такого мгновенного сопротивления, а потом стремительно помчались за мной, прыгая с угрожающим верещанием по ветвям над моей головой, – их задние конечности позволяли им совершать гигантские трехметровые скачки. Вот уж не ждал от них такой прыти. Одна попыталась зацепить мою ногу, но я лягнул ее и сменил направление бега. Промчавшись через маленькую полянку, я швырнул несколько знаков, они раскинулись густой сетью по траве и задержали преследовательниц. Потом я то ли скатился, то ли рухнул в неглубокий овраг, поскользнулся и приземлился локтями в ключевой ручеек. Холодная вода освежила меня. Я осмотрелся. Похоже, погоня отстала, или они меня просто потеряли.
Но расслабляться было рановато.
Оставалось только пожалеть, что я потерял охранительный амулет от разноплеменной нечисти, и в том числе от дроф, купленный мною в Бере. Не знаю, работал ли он, но уж очень был симпатичным, блестящим и так привлекательно болтался на моей шее. А вы бы не потеряли его? Мы выпили три бочонка эля с двумя замечательно веселыми ребятами из самого Веспера. Ох и интересных же вещей они мне порассказали!
Если меня пытаются чем-то сразить, я сражаю его в ответ. Но чаще меня пытаются ввести в заблуждение. Среди посетителей кабачков такое количество людей, которым неплохо бы язык пришить к нёбу!!! Нередко трудно отличить правду от вымысла. По совету этих двух «замечательно веселых» людей я направился на северо-запад и должен был, по их словам, попасть в огромный, неописуемо богатый город… Вы видите, куда завела меня доверчивость?!
Я огляделся. Одно из моих внутренних правил гласит: «Тщательно осмотрись, прежде чем совершить что-либо предосудительное». На сей раз я не собирался совершать ничего предосудительного, а просто желал спасти собственную шкуру, но осмотрительность в данной ситуации никак не мешала. Присутствия дроф я не заметил. Кустарник не шелестел. Птицы завели свою обычную перекличку, деревья тихо поскрипывали, раскачиваемые могучими ладонями лесного ветра, а по небу, которое просвечивало среди зеленой листвы, медленно плыли тяжелые свинцовые тучи.
На всякий случай я громко выкрикнул: «Эй, кто тут?» – и запустил во все четыре стороны великолепные карающие знаки. Один из них ударился в ствол соседней сосны и раздробил его. Дерево с хрустом рухнуло, ломая кустарник. «Вот так-то! Знай наших!» – проворчал я и пошел вдоль русла ручья дальше по оврагу, который становился все менее глубоким, пока не исчез совсем.
Мне вдруг показалось, что неподалеку кто-то тихо нашептывает. Я резко обернулся, но голос затих. Сколько я ни всматривался в окружающую густую растительность, обнаружить мне так никого и не удалось.
Еще некоторое время я шел на север, а потом свернул к западу, потому что у меня снова возникла устойчивая слуховая галлюцинация, будто кто-то шепчет неподалеку. Я никогда не был склонен подозревать в себе психические отклонения, но в этом лесу явно происходило нечто очень и очень странное, либо сказалось тяжелое детство и я все же начал сходить с ума.
Шепот переместился к западу, я вновь сменил направление и пошел на север. Я и предположить не мог, что меня заманивают в ловушку.
Вскоре показалась пустынная прогалина. Здесь деревья были повалены ураганом или чем-то еще, что было уже не столь легко объяснимо. Стволы их были сломаны в нескольких местах. Это показалось мне странным, тем более что ураган пощадил окружающий лес, создав плешь лишь в самом его центре. У особей мужского пола ближе к пятидесяти такое безобразие на голове встречается повсеместно, но в самом центре довольно глухого леса уничтожение растительности очень сильно меня взволновало. Кто тот гигантский брадобрей, избравший себе довольно неблагодарное занятие причесывать лесные кущи? Вскоре мне суждено было узнать, что здесь орудовала целая толпа сексуально озабоченных парикмахерш.
Как только я сделал несколько шагов и перепрыгнул один из стволов, послышалось дикое улюлюканье, свист и протяжные вопли. Скрытые ранее травой и листьями дрофы выпрыгивали прямо из-под земли, слетали с деревьев, появлялись так внезапно, словно ткались из воздуха – их было не меньше сотни.
Я опешил, кинулся было назад, но был мгновенно схвачен. Руки мне заломили и скрутили за спиной тонкой веревкой, больше похожей на ветви гибкого кустарника. Как они догадались, что источник моей силы находится именно в пальцах, оставалось загадкой. Дрофы распростерли меня на земле, разрывая одежду.
После чего с моим телом они устроили настоящую вакханалию, заливаясь слезами и исходя сладострастными стонами… Не хочу рассказывать подробности этих часов, вам придется поверить, что они были поистине ужасны… Не будь я привычен к таким упражнениям, я мог бы запросто лишиться одной из самых важных частей моего тела… Хорошо, что многочасовые тренировки при дворе позволили мне вынести все эти безобразия без существенного ущерба для здоровья и психики…
Затем, изнасилованного, располосованного ножами когтей, меня швырнули в одну из многочисленных нор и потащили куда-то вниз, ударяя головой обо все уступы и корни, какие только встречались на пути.
Все окончилось мгновенно: я рухнул в темную нору, а сверху дрофы забросали выход травой, ветками и разрыхленной землей, плотно укрепив его снаружи тяжелыми валунами. Наступила кромешная подземная тьма.
Изнасилованный и израненный, я осторожно пошевелился. Жгучая боль ощущалась во всем теле но в особенности в натертом дрофами детородном органе. Как бы они там ничего не повредили, подумал я, ведь он мне еще пригодится.
– Эй, – вдруг окликнул меня кто-то тихим шепотом, так что я вздрогнул от неожиданности, – тут что, еще кто-нибудь есть?
– Ты кто такой? – дрожащим голосом поинтересовался я.
– Уже не знаю, – откликнулся незнакомец.
– Как это не знаешь?
– Вот так. Когда-то меня звали… Как же меня звали? Нет, не вспомню, пожалуй.
– Вот черт! – не сдержался и выкрикнул я, – чувства мои были сильно обострены после того, как меня изнасиловала толпа болотных дроф.
– Да ты не волнуйся, хм. – Судя по звуку, незнакомец ухмыльнулся. – Это только сначала все кажется страшным, а потом… Единственное, они могут увлечься – ну и тогда… До тебя тут был Дори, так его до смерти… Мда… А вообще-то Дори молоток, он тут дольше всех прожил. Лет десять, так он говорил.
– Лет десять?! – в ужасе вскричал я.
– Да не волнуйся ты так, какой-то ты нервный, тут на самом деле неплохо, и к темноте привыкаешь постепенно, кормят хорошо…
Мой новый знакомый начинал угнетать меня мутной апатичностью суждений и тем, что за давностью лет, проведенных среди дроф, позабыл о себе почти все, даже свое имя.
Не хотел бы я забыть свое имя. Б-р-р-р. Ну и жуть…
Мы посидели еще некоторое время в тишине, а потом он неожиданно закричал:
– Вспомнил, вот черт, вспомнил! Меня Переном зовут. Я – Перен. У меня и прозвище имеется. Давай меня друзья звали…
После этого откровения в нашем диалоге наступила пауза, потому что я не знал, что сказать. Потом выдавил из себя:
– Жак… Это мое имя.
– Тебя сначала, – заметил Перен, еще немного помолчав, – дадут их главной попробовать, а потом будешь уже каждый день трудиться… напряженно. А кормят тут неплохо…
Про еду он упомянул второй раз – похоже, проголодался. Я сплюнул и, видимо, так удачно, что попал точно в Перена, потому что он что-то обеспокоенно заворчал.
Я попытался развязать веревки, но безуспешно.
– Слушай, может, поможешь мне руки развязать? – сказал я.
– Они связали тебе руки? – удивился Давай. – Надо же, обычно они этого не делают с новичками…
– Со мной сделали, так ты поможешь?
– Не знаю, имеет ли это смысл, – апатично заметил он.
– Имеет, – рявкнул я, – ты даже не знаешь какой…
– Хорошо-хорошо, – согласился Перен. Он с тихим шелестом пошевелился, а потом пополз ко мне – я смог различить это по звуку, его колени разгребали попавшую в яму листву. Около часа он бился над веревками дроф, но узел не поддавался.
– Было бы что-нибудь острое, – сказал Перен, – знаешь, когда-то я знал отличное заклятие избавления от пут, но за ненадобностью со временем, ну, в общем, понимаешь, я ведь ни черта не помню…
Руки у меня затекли, все тело болело, и настроение приобрело оттенок загустевшей сворачивающейся крови…
– Надо выбираться отсюда, – сказал я.
– Это вряд ли… – апатично заметил мой собеседник, – когда-нибудь, когда они увлекутся, выберешься.
Мне показалось или он опять усмехнулся?
По моим расчетам, через три или четыре часа мрачного сидения в норе дроф землю и листья раскидали привычными к этому занятию лапами, и к нам с Переном нагрянули ошалелые звероподобные «дамы». Я отчаянно отбивался, кусался, лягал их ногами, но нападение было стремительным. Со связанными запястьями я оказался бессилен. Меня вновь, как и совсем недавно, поволокли по тоннелям и вытащили к свету. После нескольких часов кромешной тьмы я буквально ослеп.
Перена унесли за рощу раскидистых дубов несколько десятков дроф, а меня обступила толпа мерзких созданий, и три представительницы этого отвратительного и глубоко ненавистного мне народа приблизились, сбили меня с ног и швырнули на траву.
Лужайку заливало яркое теплое солнце. Дрофы расселись кругом и принялись поглаживать свои животы, их длинные ладошки то и дело соскальзывали ниже, и тогда они издавали протяжные стоны…
Что-то в воздухе давало мне понять, что ничего хорошего в ближайшее время со мной не произойдет.
Я бешено пытался освободиться, катался по земле, силясь разорвать крепкие веревки, стягивавшие мои запястья. Как вдруг с ветвей над моей головой послышался едва уловимый шелест. Я задрал подбородок, чтобы рассмотреть, что там происходит. И увидел, как ловко прыгает по сучковатым толстым ветвям огромная зеленовато-желтая дрофа. Таких крупных особей мне видеть еще не приходилось. Она спрыгнула на землю, пружинисто присела, потом повела носом, словно принюхивалась, и уставилась на меня маленькими, но вполне осмысленными глазками.
Другие дрофы, тихонько постанывая, склонив свои недалекие бородавчатые головы, разошлись еще дальше в стороны. В центре поляны остались только я и крупная дрофа, которая, судя по всему, и была у них «королевой». Перен предупреждал меня о том, что мне предстоит с ней встретиться. Помнится, он упоминал, что сначала я должен буду развлечь королеву, а потом уже меня отдадут на поругание стае.
– Мой дружочек, – внятно проговорила она, заставив меня содрогнуться от ужаса: эта дрофа оказалась разумной, она владела человеческой речью. Вкупе с ее кошмарной внешностью это производило поистине удручающее впечатление.
Насколько я мог судить, она была уже немолода, и даже по дрофиным понятиям ее вряд ли можно было назвать красивой, даже просто миловидной, но было в ней что-то такое, что заставило меня оцепенеть и уставиться на нее во все глаза. Ибо она не была обыкновенной похотливой и тупой тварью, шарящей по болотам в поисках пищи и наслаждений. Нет. Она была сторонним существом, чуждым любому сходному с человеческим разуму, она внушала мне – на какую-то долю все же человеку – не просто неприязнь и отвращение, она внушала мне священный ужас. И с ней я должен был близко познакомиться!!!
– Постой-ка, ты разговариваешь? – Лучшее, что я нашелся произнести в этой ситуации…
– … Разговариваешь. – Ее реакция на слова была несколько замедленной, ответ приходил следом за сменявшимся выражением морды – лицом эту физиономию назвать представлялось затруднительным.
– На том же наречии, что и я, – сказал я.
– На том наречии, что и я, – подтвердила королева дроф и закивала.
Ей, может быть, и хотелось со мной поговорить, но ее кипучая натура звала ее в бой. Все дрофы мучились одним и тем же жестоким недугом: недугом постоянного сексуального желания.
– Мой дружочек, – опять сказала она, темным языком проводя по широким губам.
Интересно, где она научилась такому обращению. Может быть, ее звал «дружочком» Дори, которому удалось продержаться дольше остальных, или кто-нибудь еще из несчастных пленников, потерявших жизнь в бесконечных сексуальных упражнениях с этими кошмарными тварями. Руки мои были связаны, и, когда пахнущая болотом, нисколько не женственная туша рухнула рядом, я содрогнулся, но ничего не мог поделать.
– Мой дружо-о-о-очек, – запричитала сладострастная тварь, обхватив меня сильными лапами и стараясь прижаться своим животом к моему, я же изо всех сил пытался избежать этого неприятного соприкосновения.
Но она была крупнее меня и физически намного сильнее. Ее ладони шарили по моей спине, а когти резали одежду, и без того уже превращенную в безобразные лохмотья.
Я вспомнил свой парадный костюм в тот день, когда забрал его у портного и надел в первый раз, и от досады у меня заколотилось сердце… Всего какие-то две недели назад я сверкал великолепной выправкой на королевском балу и, элегантно заложив левую руку, правой держал за локоть и вел в танце красивейшую из женщин Паквилона – она принадлежала мне и только мне, – а теперь меня обхватывает лапами сладострастное бурое существо, пахнущее болотом, а рваные лоскуты одежды ничем не напоминают богатое платье, сшитое по случаю придворного бала…
И все же боги благоволили ко мне. Я убедился в этом в тот злополучный день, как убеждался многократно позже. Одним из когтей, движение которых она уже не могла контролировать, дрофа полоснула по веревке, стягивающей мои запястья, и та лопнула с характерным хлопком. Мои запястья, уже успевшие посинеть, внезапно оказались свободны, я вздрогнул всем телом и замер, опасаясь пошевелиться, чтобы не выдать своей радости. Дрофа, сотрясаемая спазмами яростного желания, не заметила происшедшего. Думаю, если бы она увидела, что мои опасные руки больше не связаны, она бы немедленно кинулась прочь, потому что только она одна могла додуматься до того, чтобы отдать приказ скрутить мне руки. Только она могла проследить столь сложную причинно-следственную связь и понять, что огонь и огненные знаки являются следствием действий, выполнявшихся моими ловкими руками.
Я потерпел ее навязчивое присутствие еще пару секунд, пока в мои посиневшие ладони возвращалась жизнь, а потом выбросил перед собой ладонь. Я совершал мгновенные и быстрые движения гибкими пальцами. Реакция дрофы была поистине удивительной. Через краткий миг оцепенения она пришла в себя, сбросила пелену сладострастия и вскочила на ноги. Королева дроф бешено заверещала, созывая стаю. Вырвавшийся из моих пальцев знак с силой ударил ее чуть выше ступней так, что она сделала в воздухе сальто, врезалась лицом в землю и ушла в мягкий дерн по самые слуховые отверстия. Ноги ее согнулись в коленях, и пятки сильно шлепнули по темному упругому заду. Насколько я смог заметить, больше она уже не шевелилась.
Дрофы принялись прыгать вокруг и вопить, в ужасе прикрывая поганые рты ладонями, совсем как это делают женщины, когда они чем-то ошарашены.
Не желая навлекать на себя новые неприятности, я стремительно побежал к деревьям, за которые утащили Перена по прозвищу Давай, разбрасывая вокруг себя огненные знаки. Пару раз они даже попали в цель: до меня донесся вопль пораженной жертвы.
Перепрыгнув несколько поваленных стволов, я выбрался на полянку, поросшую кустистым папоротником, где моему взору предстала отвратительная сцена с участием Перена и нескольких дроф. Остальные сидели полукругом, поглаживали низ живота, и утробно урчали от удовольствия. Я разрушил сложившийся порядок, когда вызвал метеоритный дождь. Целый град огненных знаков посыпался с неба, наполнив все вокруг свистом, грохотом и раскатами небольших взрывов. Один из знаков упал рядом с Переном и слегка оглушил его. На бегу я поймал узника дроф, который собирался завалиться, за локоть и потащил прочь. Он не сразу сообразил, что от него требуется, но потом его ноги стали различать неровности почвы, он прибавил шагу, и мы понеслись прочь с хорошей, все увеличивающейся скоростью.
Выглядели мы в этот момент крайне колоритно. Двое в изорванной в клочья одежде бегущие через лес. Мы ломились сквозь густой кустарник, перепрыгивали стволы поваленных деревьев и муравьиные кучи, спотыкались, падали, вскакивали и бежали дальше. Перену было немного проще, он по крайней мере был цел, а у меня все тело болело, кровоточили длинные рубцы, зудели мелкие порезы, кошмарно болела ушибленная голова. То, что Перен не страдает так, как я, вызывало у меня приступы жгучей ярости. К тому же мне казалось, что он бежит недостаточно быстро и задерживает наше продвижение к спасению – наверное, он не слишком горел желанием выбраться.
Должно быть, за годы, проведенные у болотных дев – если этих тварей можно было так назвать, – он превратился в настоящего дрофоизвращенца. Я, конечно, вытащил его из беды, но поклялся себе, что при первых же признаках человеческого жилья избавлюсь от подобного спутника.
Позади слышался шум погони. Голоса дроф, их чудовищные вопли и завывания все нарастали. Шелест и топот сделались отчетливее. Как мы ни старались бежать быстрее, нас все равно нагоняли. Звуковые волны, испускаемые преследовательницами, накатывали и заставляли сердце леденеть, а кровь останавливаться в жилах. Необходимо было что-то предпринять. После того что я сотворил с их королевой, они вряд ли пощадят нас.
Впереди замаячило что-то, смутно напоминающее холм. Лианы прикрывали вход в темную пещеру. Погоня была все ближе. Я крикнул Перену, чтобы он сворачивал в пещеру. Мы проскользнули сквозь лианы и оказались в полумраке. Вход я плотно забил охранительным знаком, который должен был раствориться спустя двадцать часов, зажег заклятие факела и в изнеможении упал на каменистый пол. Перен по прозвищу Давай, тяжело дыша, уселся рядом. Визжащие в голос дрофы мгновенно заполнили все пространство вокруг холма. Я видел множество бурых тел сквозь прозрачное тело охранительного знака. Они обжигались о его огненное основание и, ужаленные, отскакивали назад. Судя по всему, там их собрались целые толпы. И они все продолжали и продолжали прибывать.
Я решил осмотреться. По крайней мере спешить нам теперь было некуда. Я поднял руку, и к потолку медленно поплыл магический факел. Осветившаяся пещера открыла нашим взорам удивительное зрелище – коричневые, облепленные зеленоватой тиной сосуды. Их наполняла прозрачная, пропускающая лучи света влага. Внутри теплилась жизнь. Молодые дрофы спешили развиться в полноценные особи женского пола. Сосудов было не меньше двухсот, и они заполняли почти все пространство пещеры.
– Вот это да! – сказал Перен. Оказывается, что-то еще могло его удивить. – Это что такое? – спросил он и принялся ощупывать один из продолговатых со – судов… – Что это, черт возьми, такое? Это что, кладка их яиц?
