Егор Сергеевич Фаизов
Утист
На Виктора смотрели две черные дыры в черепе, и он понял –
что эмоции на лице человека создают кожа, брови, губы. Сам череп без эмоционален и безучастен. Он ударил скелета битой, которую крепко сжимал, и тот упал на лакированный желтый пол. Кости рассыпались. Женщины громко ахнули, и это показалось Виктору лучшим моментом, чтобы удалиться.
Я щелкнул.
Темная комната, включенный телевизор, говорящий на приятной величине звука, мягкой и уютной. Голубой свет обтекал тело. Только сейчас я понял, что эти трусы – предназначение Господа, позволяющие мне стать героем некой истории.
Кстати о Господе и Боге и Всевышнем. Когда я был маленький, мама купила икону какого-то святого. Она молилась по ночам, молилась тайно и со слезами на глазах. Я не понимал, почему она плачет и сейчас не понимаю. Она говорила мне: «Виктор, вставай на колени, молись о своем выздоровлении, и Господь исцелит тебя». В ее глазах виден был блеск безумия. Я боялся ее, боялся этого Бога. Я вставал на колени и просто смотрел на икону, не понимая, как молиться, и как просить у этой картинки выздоровления. И с чего мне вдруг выздоравливать, если я не болею? Я не знаю, что такое Бог, наверное, потому, что слишком глуп.
Щелчок третий.
Привет. Ты дошел до сюда. Похвально.
Интересно, продавщица напротив согласилась бы выйти за меня замуж? Сегодня я не пошел на работу. Я сегодня не включал телевизор.
Виктор сидел в кресле и смотрел на биту на своих коленях. Он думал о тушенке, о том, что давно не ел; думал о своих штанах и людях с работы. Смотрел на стены и видел плавающие пятна.
Я думаю о том, что стоит посетить мою тетю. И свою кузину.
Какое-то время спустя я у них дома. И жалею, что пришел. В их доме пахнет лекарствами, потому что тетя не может двигаться. Кузина присматривает за ней, хотя по ней и видно, что тяжело. Она учится на психолога. Я сижу в зале рядом с парализованной тетей. Она говорит, а я не слышу. Виктор прилепился взглядом к экрану телевизора. В нем нет той ряби, которая есть в телевизоре Виктора, и от этого теряется какое-то чувство. Уют. В доме тети мне всегда неуютно.
– Виктор, подойди сюда, – зовет меня кузина.
Она просит достать коробку с верхней полки. В их доме темно, но это не та добрая темнота, разбиваемая мягкими лучами телевизора. Это сумерки в доме. Это темнота заброшенного дома. Здесь никто не живет. Я тянусь к верхней полке, чтобы достать коробку. Разве она сама не смогла бы этого сделать?
Руки обвивают мой живот, мягкая грудь (я сразу понял, что это) уперлась в мою спину. Я повернулся, и кузина поцеловала меня в губы.
Что вы чувствуете, когда видите красивого человека? Какая гнилая душа стоит за этой красотой? Или вы сравниваете свою собственную красоту и красоту этого человека. Мы любим красивых людей, но также мы боимся их. Если вы пытаетесь представить меня, то знайте, что я не красив. Более того, я уродлив. У меня похотливые глупые глаза, очень узкие и глубоко посаженные; губы мои толстые и нос тоже толстый. Я не худ, ноги мои круглые, а руки тонкие. Грязные волосы спутаны. Желтые зубы. Почувствовали легкое отвращение?
Виктор сидел в своей темной комнате в прескверном настроении. Телевизор был выключен. По пути домой толпа ребят, школьников, избили его и облили каким-то соком, очень сладким и липким. Виктор думал о кузине, о том, как толкнул ее, как сдерживал собственные крики и слезы и как убежал из их дома. Она бедная. Парализованная тетя – все, что у нее осталось.
