Егор Калугин
Белая крепость

Глава 6. В которой герою встречаются загадочные незнакомцы

Они шли рядом и молчали, даже не смотрели друг на друга. Но Олег чувствовал, что Люба здесь, и это уже было чудом. И то хрупкое ощущение невысказанности, ответное тепло, которое иногда чувствуешь без слов – тоже было чудом.

Но Олег, конечно же, всё испортил. Он вспомнил, что это свидание первое, что они совсем незнакомы, но они молчат, и слегка запаниковал, что Люба вдруг подумает о нём, как о нудном и неинтересном типе, и заскучает. И это свидание станет последним.

– Предлагаю игру, – начал Олег нарочито бодро. – Игра называется – ты мне, я тебе. Я говорю что-то о себе, потом ты говоришь что-то о себе.

– Зачем?

– Ну, давай. Будет весело.

– А зачем говорить что-то о себе? – мягко повторила она, прищурившись.

– Ну, ты же не знаешь обо мне ничего. Я не знаю о тебе. Так мы и узнаем…

– А зачем что-то знать?

– Так, э-э-э, обычно люди поступают, – смутился Олег слегка, но зачем-то упрямился. – Чтобы доверять друг другу, наверное.

– А разве без расспросов не ясно, кому можно доверять?

– Конечно, не ясно, – хмыкнул со знанием дела. – Люди ведь разные. Может, он и выглядит, как приличный человек, а сам за спиной бензопилу прячет. Я хочу, чтобы ты, ну… узнала обо мне больше. Чтобы доверять могла.

– А ты разве не чувствуешь, кому можешь доверять? – она глядела внимательно прямо в глаза, и Олег не выдержал её взгляда, отвернулся, посмотрел вдоль улицы в легком замешательстве.

– Ну, как сказать… вообще-то людям доверяю, конечно. В основном доверяю, – заметил он у дверей универсама смуглую женщину в цветастых платках с укутанным в тряпки ребенком на руках.

Люба проследила его взгляд и неожиданно крепко сжала пальцами его запястье:

– Давай перейдем на другую сторону улицы.

– Там переход есть за магазином…

– Давай здесь.

Рука её задрожала, и Олег понял – ей очень важно, чтобы он согласился.

– Хорошо, здесь перейдём, – смело шагнул на дорогу.

Заскрипели тормоза автомобилей и они, не слушая ругани ошалевших водителей, перебежали улицу. На тротуаре разом оглянулись на женщину в платках. Та следила за ними, не отрывая взгляда.

– Тоже боишься цыганок? – улыбнулся ободряюще Олег.

Он чувствовал, как дрожит локоть девушки в его руках и от этого, а ещё от непредвиденного рывка сквозь поток машин, чувствовал себя очень сильным.

– Пойдем туда, – Люба кивнула в обратную сторону.

– Хорошо, пойдём.

Обернулся. Женщина в цветастых одеждах следовала за ними по другой стороне улицы и не спускала с них глаз.

– Но ведь человек может соврать, только чтобы ты ему доверял, – произнесла Люба, будто разговор не прерывался.

– Да, так обычно и бывает, – Олег слегка покраснел, вспомнив, что представился ей президентом районного клуба исторической реконструкции и личным другом губернатора. – Только в разговоре можно понять, врёт или не врет.

– Как? – она поглядела лукаво, и Олег стушевался, словно она подслушала его мысли.

– Собьется, – продолжал краснеть Олег, – запутается…

Люба остановилась внезапно. Посреди тротуара, башней возвышаясь над прохожими, так, что самые высокие из них едва достигали его плеча, стоял черноволосый мужчина, горбоносый, заросший до самых глаз курчавой бородой. В длинном кожаном плаще и тонкой вязаной шапочке, плотно обтянувшей его огромную голову. Он смотрел прямо на них черными глубоко посаженными глазами, так что были видны только звериные искорки. Его борода зашевелилась, и среди волос показался ряд желтых, блестящих металлом зубов. Он улыбался.

От этой улыбки мурашки побежали у Олега по спине.

– Ты его знаешь? – спросил он.

– А что это за дом? – голос Любы звучал отстраненно, словно она задумалась о чём-то и не слышала его.

В двух шагах, за кованой решеткой приоткрытых ворот виднелась знакомая колоннада двухэтажного желтого особняка.

– Это краеведческий музей. Я в детстве тут целыми днями пропадал, – и оглянулся на цыганку.

Она стояла на углу и по-прежнему следила за ними.

– Пойдем, посмотрим? – в глазах Любы послышалось любопытство. – Расскажешь мне о городе.

Её предложение Олега смутило и обрадовало. Чтобы красивая девушка на первом свидании попросила сводить её в краеведческий музей, он даже не мог представить. Показалось ему, что она попросту боится цыганки и бородатого и всего лишь хочет сбежать от них в здание с охраной.

Но Олег только спросил:

– А ты разве не местная?

– Олег, жила здесь когда-то, очень давно, – покачала головой. – Но в музее не была.

– Странно, нас водили в школе на экскурсии. Вас разве нет?

– Я очень давно жила в этом городе, – повторила она. – Идём?

– Идём.

На ступеньках музея Олег обернулся. Бородач стоял в распахнутых воротах и улыбался золотом.

Глава 7. В которой герой бросается на помощь

Запах в гулком холле остался таким же, как в детстве. Будто запечатали здесь его, как в банке, ещё с тех самых времён, когда Олег пропадал здесь целыми днями. Он вдохнул и зажмурился. И вспомнилось, как взбирался по лестнице, входил, не дыша, с трепетом ожидания тайны в музейный зал, а там, за дверями и настоящие сабли, и рыцарские доспехи, и пулемёты с гранатами – всё, что очень хотелось потрогать когда-то, подержать в руках, почувствовать себя сильным, смелым, частью героической истории.

– Слушай, спасибо, что мы сюда пришли, – Олег прищурился от удовольствия. – Я тебе сейчас такое покажу, такое…

И всё же посмотрел в окно. Ни цыганки, ни бородача не было видно, и это его успокоило.

Женщина в кассе смотрела телевизор. По её удивлению и смешной суете, когда она искала бланки билетов, Олег понял, что посещают музей не так уж часто.

Он остановился в дверях длинного коридора первого этажа. Вспоминая, как делала это преподавательница истории, проводившая у школьников, экскурсию, поправил воображаемые очки и проговорил с чувством:

– Дорогие дети… ой, дорогая, – слово ему понравилось, и Олег повторил с удовольствием, – дорогая Люба, сейчас вы… ты познакомишься с историей нашего удивительного города от древнейших времен до наших дней, узнаете… узнаешь, как был основан наш город, как строился, как он развивался и … э, что-то там, забыл дальше…

Люба засмеялась:

– А почему удивительного?

– Не перебивай, а то забуду, – вновь как бы поправил очки и сложил ладони перед грудью. – Проходя по залам нашего музея, ты словно на машине времени пронесёшься сквозь столетия и увидишь, как жили наши далекие предки, чем они занимались, о чем мечтали, – махнул Олег рукой картинно, приглашая. – Так не будем же задерживаться в начале нашего путешествия сквозь время и смело проследуем к экспонатам, этим безмолвным свидетелям былого.

В гулком длинном коридоре они оказались одни. Ни охранников, ни смотрительниц музея, которые в детстве не позволяли ему трогать сабли и ружья, не было видно, и Олег втайне обрадовался этому. Первый зал, отданный доисторической эпохе, украшало собой чучело мамонта. Небольшого, видимо, подростка. От него жутко пахло веником. По стенам висели портреты обезьян, изображавшие самых древних жителей этих мест, которых уже почему-то называли людьми. Под стеклом лежали обломки камней, принятые археологами за орудия труда по каким-то особым, непонятным признакам.

– Предлагаю не задерживаться, – проговорил Олег, морщась от мамонтового аромата, – здесь не очень интересно.

– Согласна, – кивнула Люба, зажимая пальчиками носик.

Во втором зале в центре на двух ногах стояли чучела приматов. Волосатый примат-мужчина в шкурах с копьём на плече. Рядом с ним, тоже в шкурах не менее волосатая примат-женщина и, самое неприятное – маленький примат-человечек, тоже волосатый, но без шкур. Он казался скорее зверьком, чем ребенком, и оттого было не по себе.

– Ну, как дела, пра-пра-пращур? Как успехи в школе? – присел Олег у человечка.

Тот смотрел стеклянными глазками и молчал.

– Пойдем дальше, – проговорила Люба. – Чучела людей, это как-то… бррр…

– Согласен, – Олег осторожно потрепал малыша по голове. – Но они ведь тоже люди. К ним надо по-человечьи.

В третьем зале в тех же позах проживала похожая семейка манекенов, только волос на них было поменьше, а шкур побольше.

– Родственники? – Люба усмехнулась.

– Да-а, на первом этаже, кажется, они все комнаты заняли. Пойдём наверх, может быть, там ещё свободно, – предложил Олег.

Поднимаясь по лестнице, он уловил кислый привкус металла и оружейного масла в запахах, и сердце его забилось чаще. Широкий зал сразу за лестничной площадкой второго этажа сиял навощенным полом, гудели фонари, сияли стекла, прикрывающие экспонаты – ружья, сабли, наконечники копий и боевые секиры, бунчуки, кольчуги и латы, собранные на тряпичных чучелах рыцарские доспехи. Совсем как в детстве, когда приходил сюда и стоял здесь часами, Олег замер на пороге, не дыша.

– Вот жемчужина этого музея, – произнёс торжественно, и голос его гулко разошелся коридорами. – Этот зал посвящен героической обороне города зимой тысяча шестьсот тридцать четвертого года.

– Какого? – отозвалась Люба едва слышно.

– Тысяча шестьсот тридцать четвертого. – Олег осматривался, с наслаждением припоминая каждый предмет, каждый зачитанный до дыр и вызубренный наизусть документ. – Эх, сколько же я здесь не был… Наш город очень древний, очень. Плиний старший, древнеримский историк, упоминал о нем, как о граничных вратах в загадочную Гиперборею, неподвластную Риму. Батый, уходя на Польшу, вынужден был задержаться у его стен на три месяца, но так и не взял крепости – единственная, кажется, неудача полководца. И всегда этот город был пограничным. Киевской Руси, Литвы, Польши, России.

Он подошел к стойке с раскрытым фолиантом:

– И в тысяча шестьсот тридцать четвертом году король польский и шведский, великий князь литовский Владислав Четвёртый Ваза после взятия Смоленска отправился по застывшим ещё зимним дорогам с тридцатитысячным войском с целью выйти до весенней распутицы к Москве. Почему и кто заставил короля изменить план кампании, по сию пору доподлинно неизвестно, однако шестнадцатого февраля передовые полки гетмана Гонсевского вышли к трем пополудни к стенам нашего города, но овладеть им сходу не смогли. На следующий день и ещё шесть дней подряд они штурмовали город и бомбардировали его из всех орудий ядрами чугунными и бомбами горючими, но сломить сопротивление горожан им не удалось. К двадцать четвертому февраля к городу подтянулось всё польско-шведско-литовское войско. И началась осада города, которая продлилась сорок три дня.

На первом этаже музея грохнуло так, что зазвенели тонко стекла стеллажей. Олег глянул на Любу. Она была бледна и глядела на него чуткими потемневшими глазами.

– Это, наверное, ещё кто-то пришел музей посмотреть. Там пружина тугая, двери не придержали, – проговорил Олег успокаивающе.

– Как… как окончилась осада? – проговорила она, голос её дрожал.

– Не волнуйся ты так. Это же было давно. Очень давно, – повторил Олег успокаивающе, как ребёнку.

Ему подумалось, что она, должно быть, особа очень впечатлительная и наверняка часто плачет в кинотеатрах над придуманными историями и над добрыми книгами.

– Как осада кончилась? – Люба глядела на него раскрытыми широко глазами.

– Обороной города руководила княжна Любава, дочь князя Фёдора Волконского, ушедшего за месяц до начала осады по призыву Пожарского в собираемое в Можайске русское ополчение. Никто не ожидал, что вместо Москвы поляки двинутся к Белой и застрянут там так надолго. Вот и пришлось пятнадцатилетней княжне Любаве Волконской стать сердцем обороны города. Испробовав всевозможные планы захвата крепости, от подкопов до штурмов, Гонсевский пошел на подлость – тайно ночью его лазутчики проникли в город и выкрали княжну. Утром, на рассвете защитники города увидели с крепостных стен Любаву в чистом поле, привязанной к хвостам двух лошадей. Парламентёры гетмана приказали открыть ворота и не чинить сопротивления, иначе сделают ей прилюдно «размычку». «Размычка» это когда разрывают лошадьми…

– И дальше… что случилось? – перебила его Люба нетерпеливо.

– Горожане так любили свою княжну, что открыли ворота, только чтобы она не погибла. И все до единого человека защитники крепости были убиты на глазах Любавы. А затем казнена она сама.

Глаза девушки мгновенно наполнили слёзы и побежали по щекам крупными каплями.

– Но погоди, есть и продолжение этой истории!

– Какое? – поглядела она с надеждой.

– Дороги к этому времени уже развезло распутицей и до Москвы польские войска уже не дошли, – пробормотал Олег, не зная, чем её утешить. – С фланга угрожал им Пожарский с ополчением, и полякам пришлось заключить мир. Так Москва и вся Россия были спасены гарнизоном нашей маленькой крепости.

Люба беззвучно плакала. Олег смущенно топтался на месте, не зная, что делать:

– Ну что ты, что ты, – бубнил он, – это ведь было давно… что ж теперь-то плакать… ничего не поправить…

Хотя, конечно, хотелось поправить. С самого первого дня, когда он только услышал эту историю о погибшей княжне и добрых горожанах.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Кто-то, не задерживаясь у экспонатов, шел к ним с другого крыла здания. Наверное, охранник. Олег оглянулся досадливо и озноб пробежал по спине – почти касаясь плечами дверных проёмов, сквозь здание к ним шёл, размеренно, словно танк, тот самый великан-бородач, что встретился у музея. Люба подняла голову, вскрикнула испуганно, и Олег мгновенно понял, что она давно знает бородача и смертельно боится.

Великан улыбнулся, и улыбка его матово поблескивала в свете фонарей. Олег ощутил острый испуг, и показалось ему, что движения бородача замедлились, приобрели нарочитую тягучесть, словно само это грозное приближение доставляло ему удовольствие. И кошачья грация, и легкость, с которой он двигался, мгновенно убедили Олега, что тот превосходный боец и что сломать любому шею одним движением для него не составит труда.

Олег бросился к высоким дубовым дверям зала, и, проскрипев тугими петлями, захлопнул перед приближающимся бородачом. Прижался спиной плотно и тут же гулкий удар отнял у него дыхание, посыпалась на голову штукатурка – великан плечом врезался в двери. Хватая воздух ртом, Олег потянул со стеллажа тяжелый бердыш, металлической рукоятью воткнул его в кованые тяжелые ручки двери и отступил. В тот же момент новый тяжелый удар потряс здание, угол косяка лопнул, потрескалась стена, осыпалась порошей штукатурка, но дверь устояла.

– Бежим! – Олег схватил руку Любы, и они бросились на лестницу.

Внизу у первой ступеньки стояла цыганка со свёртком ребёнка в руках. Её черные навыкате глаза следили за ними бесстрастно, словно она давно ждала их здесь. Олег непроизвольно попятился, закрывая спиной Любу. Охотница подняла к груди ребенка, одним движением сбросила с него тряпье, и вместо малыша в её руках оказался отливающий сталью арбалет. Четыре коротких стрелы с наконечниками-трезубцами смотрели точно в грудь Олегу.

Он толкнул Любу обратно в зал, но споткнулся и рухнул на спину, и это спасло его – над головой с тихим шелестом скользнуло что-то и с треском врезалось в стену. Кувыркнувшись через голову, Олег мельком заметил торчащее из штукатурки стальное оперение и толкнул ногой дверь на лестницу. Вторую створку заело на полпути и, уже закрывая её, Олег увидел с ужасом, как легко, словно пух на ветру, охотница взлетела, не касаясь ногами пола, на верхнюю площадку и в её арбалете с металлическим звоном встали в пазы новые стрелы.

Зазвенело, крошась, стекло. Закричала тонко Люба. Олег оглянулся и обомлел – чучело рыцаря в доспехах держало её за горло рукой в кованой перчатке над полом, так, что её каблучки болтались в воздухе. Другой рукой чучело поднимало над головой воронёный шестопёр. В одно мгновение Олег бросился на него, перехватывая под локоть. Кованая рука легко оторвалась от чучела, извиваясь в его ладонях, как змея, и заехала ему шестопёром в бровь. В тот же момент с ударом, потрясшим здание до основания, рухнула на пол дверь, поднимая облако меловой пыли – сквозь это облако светилась золотая усмешка. Щелкнул звонко спуск арбалета у другой двери и, вскрикнув от ледяного приступа ужаса, Олег бросился к Любе.

Они упали вдруг в рыхлый глубокий снег, проваливаясь глубоко. Олег поймал краем глаза бледное лицо Любы и вырвал из латной рукавицы, остававшейся в его руках, шестопёр. Вскочил, разворачиваясь в широком замахе туда, где только что был бородач.

Он стоял по пояс в снегу в чистом поле. Далеко-далеко, в догорающем свете вечерней зари темнел черными верхушками сосен лес. Над ним невесомым облаком парили башни крепостной стены.

Ноги Олега подкосились, и он опустился в снег. Мысли исчезли, в голове словно родилась черная дыра – ни света, ни отзвука. Над ним склонились внимательные синие глаза:

– Как ты сделал это, Олег? Как ты смог?

– Что сделал? – едва прошелестел Олег в ответ.

– Они ведь держали нас. Как у тебя получилось?

Он пытался вспомнить, что же произошло, но реальность ускользала от него. Кружились каруселью вокруг и небо, и лес, и глаза. Всё что Олег смог вспомнить и сказать было:

– Я очень испугался за тебя.

Глава 8. В которой герой окончательно сходит с ума

Прошло немало времени, пока Олег сообразил, что резкие высокие звуки во сне – это не пение птиц, а писк будильника. Он хлопнул по кнопке ладонью, повернулся на бок, собираясь подремать ещё немного, и охнул, так обожгло кожу. Сел резко, пощупал осторожно пальцами голову. Бровь вздулась, её надвое рассекал мягкий рубец, опухоль натекла в веко, и глаз открывался лишь наполовину.

Воспоминания фрагментами поплыли перед глазами. В эту бровь его ударила оторванная у чучела-рыцаря латная рука. Ударила стальным шестопёром семнадцатого века в музее. Этим самым шестопёром рука замахнулась на девушку, которая висела над полом в другой руке чучела. А в этот самый момент в них стреляла охотница из стального арбалета. И слишком медленно, как в кино, летела на пол дверь. А в клубах осыпающейся штукатурки висела золотозубая улыбка великана-бородача.

Олег закачался на постели, как от боли. Закрыл глаза, и прижал ладони к лицу. Конец. Никто уже не поможет ему. Ни один врач на этой планете. Полный бред. Бессвязный и больной.

Если проследить события вчерашнего дня в обратном порядке, отмотать, словно на кинопленке, то, абсурдными и невероятными были не только события в музее. Олег должен был бежать к психиатру гораздо раньше. Когда ему привиделась прекрасная девушка, которая сама почему-то подошла к нему. И самое невероятное, что вчера случилось – согласилась пойти с ним на свидание.

С ним! На свидание! Как он мог поверить в это?

Это – шизофрения. Последнее, что он прочитал на планшете вчера, пока болезнь окончательно не взялась за него, были именно эти самые симптомы: «Больной живёт в придуманном мире, разговаривает с несуществующими людьми». Остаётся добавить: сражается с чучелами рыцарей и ходит на свидание с красавицами.

А ведь он мог остановиться вчера, вовремя обратиться в больницу! Ведь был тот самый первый тревожный звоночек, предупреждение, когда по дороге в школу видел воображаемую девочку, благодарившую его за спасение от рогатого мужичка в шубе… Рогатый мужичок в шубе. Только подумать, что за дурацкое сочетание слов… рогатый мужичок… и в шубе!

И Олег громко засмеялся, понимая, что пропал. Стоит только рассказать кому-нибудь, и его упрячут в психушку. Насовсем.

На маленьком диванчике в углу пошевелилось одеяло и пробормотало:

– Я ммм… ещё немножечко посплю, ладно…

Волосы поднялись дыбом на голове Олега. Там кто-то был!

Он бросился к двери и тут же остановился. Что, если это снова ему только кажется? Сейчас он выскочит, закричит, переполошит весь дом, а на диванчике – никого? И что скажет? В моей комнате говорящее одеяло?

Тогда – точно психушка. Мама сама вызовет.

Олег со страхом шагнул от двери и коснулся пальцами уголка одеяла. Сжал осторожно, словно живое существо, которое в любое мгновение может вырваться и улететь. Потянул на себя. Сердце замерло. Край одеяла, скользя, послушно, открыл волнистые спутанные темные волосы, ясный лоб, изящные брови, тонкую полоску закрытых глаз, задорный носик, и вдруг тонкая ладошка дернула полог, укрывая голову. Послышалось приглушенно:

– М-м-м… ну ещё немножечко…

– Ага, – машинально произнёс Олег и замер.

В его комнате спала та самая красавица, за которую он вчера дрался с чучелом рыцаря. Болезнь прогрессировала!

В этот момент снова запищал будильник. И, как обычно, мама постучала в двери:

– Олежка! Олежка, вставай!

– А? – только и смог выдохнуть он.

Одеяло пошевелилось, и над его кромкой появились синие, моргающие спросонья глаза.

– Встава-ай! – повторила мама. – В школу опоздаешь!

– Ага, – прохрипел он.

С ужасом он увидел, что девушка собралась что-то сказать. Быстро прижал палец к своим губам, умоляя молчать. Люба закивала понимающе.

– Олежка! – снова послышался голос мамы. – Ты в порядке?

– Да-а-а, – протянул он певуче, – а ка-ак же! В полном!

– Что-то мне твой голос не нравится, – озабоченно проговорила мама. – Дай-ка я на тебя посмотрю…

И ручка дверного замка поползла вниз.

– Нет!

Он ухватился обеими руками за ручку со своей стороны.

– Я в порядке! Правда!

Мама пыталась открыть дверь, но скоро передумала:

– Хорошо. Завтрак на столе, я побежала.

Удаляющиеся шаги.

– И проверь замок в свою комнату, туго открывается! – сказала мама уже из коридора и захлопнула дверь.

Дважды провернулся замок. Олег сел в кресло и обхватил голову ладонями.

– Доброе утро, – улыбнулась ему галлюцинация девушки.

– Доброе, – подтвердил он, хотя был совершенно уверен в обратном.

– Это мама твоя? – просто спросила галлюцинация.

– Мама, – подтвердил он снова, лихорадочно соображая, как быть дальше.

– Болит бровь?

Олег моргнул непослушным веком:

– Болит.

– Спасибо, что спас меня, – проговорила галлюцинация благодарно.

Олег неопределённо махнул рукой. Мол, пустяки.

– Нет, правда, – проникновенно сказала она. – Положение было самое безвыходное. Наверное, сам Сивоус бы не сладил.

Олег только пожал плечами. Вздохнул рассеянно. В голове роились тысячи вопросов, но разговаривать с галлюцинацией вообще было достаточно глупо. А уж спрашивать о собственных странностях и подавно.

Но не выдержал. Кашлянул в кулак и поинтересовался:

– А как ты… тут вот оказалась?

Синие глаза удивлённо моргнули в ответ:

– Ты меня привёл.

– Ах да, – кивнул он.

Подумал, как же они прошли мимо мамы, и уточнил:

– В смысле… э-э, через дверь, по лестнице там… да?

– Протокой, – ответила она односложно и непонятно.

А глаза её приглядывались к нему, и выглядело так, будто он шутит над какими-то очень понятными вещами.

– Точно, – щелкнул он пальцами. – Само собой. Протокой, как же ещё!

И хихикнул глупо.

– Ты… не помнишь, да? – участливо спросила галлюцинация.

– Да нет, что ты. Как ты могла подумать только, – ответил Олег со всей возможной серьёзностью. – Помню, конечно.

Почесал затылок, вздохнул и добавил:

– Но не всё.

– А что помнишь? – приподнялась она на локте.

– Сначала начинать? – задумался Олег.

– Давай с конца, – подсказала галлюцинация мудро. – Быстрее будет.

– Снег… снега очень много, крепость за лесом. Кружится, кружится и… всё…

– Верно! Ты меня вывел почти к дому, к летнему стану. А потом снова протока. И мы – здесь.

Он указал пальцем на пол:

– Прямо здесь?

– В этой комнате, – подтвердила она.

«Значит, мама ее не видела, – с облегчением подумал он. – Впрочем, вряд ли мама вообще может видеть мои персональные галлюцинации».

– А потом что? – спросил быстро.

– Что? – переспросила непонимающе.

– Ну… что тут было?

– Ты уснул.

– Сразу?

– Сразу. Рухнул на кровать.

Похоже на правду. Хотя, какая тут может быть правда!

– Выстоять против двух охотников и самого Кукольника непросто. Они – Мастера, и каждый держал нас. Ты, наверное, совсем потерял силы, – проговорила галлюцинация понимающе.

Он только кивнул. Ему стало совершенно ясно – Люба уверена, что ему хорошо известно, что такое «протока» и кто такие «охотники». И, хотя он совершенно искренне считал её галлюцинацией, потерять уважение и доверие в её, пусть и воображаемых, но таких прекрасных глазах, ему не хотелось. Хотелось, чтобы она всегда так на него смотрела. И не исчезла никогда.

Посмотрел мельком на будильник и ахнул – первый урок начинался через полчаса.

Вскочил.

– Завтрак на кухне, – принял неожиданно решение, – туалет-ванная у коридора. До пяти никого не будет. А если кто вдруг придёт – прячься.

– Куда прятаться? – округлила глаза.

– В шкаф прячься. Только тихо сиди, ладно?

– Я с тобой! – села, прикрываясь одеялом.

Он упреждающе поднял ладонь:

– Не надо! Там ведь охотники. И этот… Кукошник. Забыла?

Она закивала серьёзно и вновь вскинула на него глаза:

– А ты куда?

– Мне нужно, – поднял с пола портфель, застегнул. – Протоки проверю. И вообще. Обстановку разведаю.

Она смотрела на него, как на героя. И он вышел тяжёлой мужественной поступью и оглянулся только в дверях, чтобы ещё раз увидеть восхищённый взгляд прекрасной галлюцинации.