Edd Jee
Город Навь
*** 2 ***
Монстр был силен и от него пахло протухшим мясом. Ослабив напор на мгновение, он с новыми силами бросился на Глеба и они выкатились с проезжей части на обочину, где всего в паре метров от них лежала плотная тень от жмущихся к забору тополей. И оттуда на Глеба смотрели несколько пар таких же белесых глаз, обладатели которых едва сдерживались, чтобы не кинуться к жертве и видимо только красноватый солнечный свет останавливал их. Запах паленой шкуры усиливался и монстр, наседавший сверху на Глеба, захлебывался воем. Но это не помешало ему подняться на ноги, нависнув над мужчиной, чтобы схватить за грудки и поволочь его к тени. Остальные нелюди воодушевленно загомонили.
Глеб, тщетно дергаясь, уже распростился с жизнью, когда что-то блестящее промелькнуло перед глазами, с хрустом ткнув монстра в висок и тот кулем свалился на асфальт. С трудом отцепив сведенные судорогой руки от его лап, Глеб поднялся на четвереньки и, пытаясь встать на ноги, отполз прочь. Вяло шевелясь, монстр продолжал дымиться и вскоре вспыхнуло пламя, в считанные мгновения жадно охватив все тело. Сидевшие в тени деревьев нелюди заволновались, стали теснить друг друга, опасаясь попасть на солнечный свет и не сводя голодных пустых глаз с догорающего и уже затихшего вожака и его несостоявшейся жертвы. Эти твари отличались более человеческим видом – пропорции тела, цвет кожи и волос были почти как у человека. Еще сохранилась одежда.
Рядом на асфальт брякнулся баллонный ключ и Глеб, не задумываясь, схватил его и торопливо поднялся на ноги. Взгляды десятка монстров продолжали следить за ним.
– Нужно уходить отсюда, – послышался за спиной все еще хриплый, но на удивление высокий голос, и едва слышные шаги стали удаляться. Глеб обернулся и увидел худощавую фигуру хулигана – он вернулся к машине, где поднял шланг, а потом заторопился к канистре, – солнце скоро сядет.
Взгляд Глеба метнулся к западному горизонту, над которым нависало красноватое и слишком большое, будто воспаленное светило. В недоумении уставившись на него, он пытался осмыслить все, что произошло с ним за последний час – не больше. В себя он пришел, когда паренек, согнувшийся под тяжестью канистры, проковылял мимо.
– Ты куда? – спросил Глеб.
Парень, не останавливаясь, судорожно кивнул куда-то вперед. Присмотревшись, Глеб отметил, что старая Волга, стоящая метрах в ста впереди, отчетливо выделялась среди прочих запыленных автомобилей, хаотично разбросанных по магистрали. Кроме архаичного вида, у нее у единственной лобовое стекло не было припорошено пылью.
– Лучше на моей, – возразил Глеб, глянув на солнце, которое за считанные минуты опустилось к горизонту не меньше, чем на четверть оставшегося пути.
Встревоженные голосами нелюди завыли, толкаясь во все уплотняющейся и расползающейся тени под деревьями. Глеб невольно глянул на них и поспешил за хулиганом.
– Она не заведется, – всхлипывая, ответил он. – Здесь ничто не работает.
Не поверив на слово, Глеб вернулся к своей машине и повернул ключ зажигания. Раздалось щелканье стартера и больше ничего. Повернув ключ еще пару раз с тем же результатом, мужчина потянулся к пассажирскому сиденью, где до сих пор лежала его спортивная сумка – не менее пыльная, чем все в этом мире. Выбравшись из машины, Глеб поспешил следом за единственным другим человеком в этом кошмаре. Паренек к тому времени не преодолел и трети пути. А вот солнце преодолело половину.
Перекинув лямку сумки через голову, Глеб выхватил канистру из рук парнишки и толкнул его вперед.
– Заводи машину, живее.
Не оборачиваясь, паренек кинулся к Волге. Открыв пассажирскую дверь, он забросил в машину шланг, но сам забираться внутрь не стал. Вытащив оттуда согнутый в двух местах прут, он кинулся к капоту автомобиля. Еще мгновение, и он принялся с усилием проворачивать ручку кривого стартера. С третьей попытки двигатель взревел. Вприпрыжку вернувшись к открытой дверце, паренек забрался внутрь и устроился за рулем.
Когда Глеб наконец-то добрался до автомобиля с канистрой, на деле оказавшейся сорокалитровой, солнце уже коснулось крыши.
– Быстрее, – практически пискнул паренек. – Ну же.
Водрузив канистру на то место, где должно быть пассажирское кресло, Глеб, не снимая сумки, втиснулся в машину, заднее сидение которой было завалено разноцветными выцветшими упаковками продуктов, бутылками, книгами и газетами, обломками мебели, тряпьем и прочим хламом. Едва ноги мужчины оторвались от асфальта, паренек вдавил педаль газа в пол и дверь пришлось захлопывать уже на ходу. К тому времени солнечного света на магистрали почти не осталось.
Распухшее красноватое солнце опустилось за массивное кирпичное здание по правую сторону от магистрали, и тени разом ожили и поднялись. Белесые глаза вспыхнули со всех сторон, они раскачивались из стороны в сторону, медленно приближаясь от немногочисленных в этом месте зданий к стремительно проезжающему автомобилю, и оставались позади.
Сгорбившись над рулем, парнишка лихо петлял между брошенными автомобилями, чудом отыскивая свободный проезд. Несколько раз вялые нелюди перегораживали дорогу и автомобиль таранил их, опрокидывал на асфальт и переезжал, подпрыгивая как на кочках. Паренек хмурился и вдавливал педаль газа в пол везде, где это было возможно.
С каждой минутой становилось темнее.
– Никогда так поздно, как сейчас, – пробормотал паренек, ускоряясь на очередном свободном участке трассы, ведущей прочь от промзоны города. – Так нельзя.
– Может стоит фары включить? – спросил Глеб.
Паренек вздрогнул, вжав голову в плечи и судорожно глянул на пассажира, машина вильнула к обочине, и паренек, ойкнув, вернул свое внимание на дорогу. Вскоре он свернул на трассу, ведущую вокруг города. Машины здесь попадались реже. Глеб заметил пару машин, обхвативших помятыми радиаторными решетками стволы деревьев.
– Тогда за нами до самой Кучи придет весь город, – ответил паренек после минутной паузы.
На этот раз вздрогнул Глеб. А парнишка от этого хрипло засмеялся, но почти сразу затих. Он не отрывал взгляда от темной дороги, и оставалось только гадать, как он ориентируется в сгущающихся сумерках.
– Мне тоже дико, – сказал он. – Давно людей в городе не видно. Все чаще удивляюсь, почему я все еще сопротивляюсь. Раньше живых было довольно много. В детстве. А сейчас совсем никого не осталось.
– Что случилось?
– Люди уходят. Или умирают.
– Что с этим местом?
– Здесь всегда так было.
– Но ведь буквально пару часов назад все было нормально! – воскликнул Глеб, давая волю эмоциям.
– Я тоже помню тот мир как сейчас.
Снизив скорость, паренек свернул с трассы на невидимую в сгущающихся сумерках дорогу. Разве что по звуку под днищем можно было понять, что асфальт закончился и теперь под колесами грунтовка. Глеб тщетно пытался хоть что-то рассмотреть на фоне темно-синего неба, кроме бескрайних давно некошеных полей, перемежающихся с холмами.
Через двадцать или тридцать минут петляний по овражистой местности в низине между холмами показался курган явно рукотворного происхождения. Машина, набрав скорость, и все так же без света, неслась на него. В неверном свете ущербной луны, такой же ненормальной, как и солнце, Глеб успел заметить, что расстилающееся вокруг поле было скошенным.
Щелкнул выключатель и дорогу, упирающуюся в курган, осветили мощные, явно не родные для старенькой волги фары. Паренек в последний раз вильнул рулем и в земляной насыпи сверкнуло что-то неистово яркое, ослепив Глеба и он загородил глаза рукой. Вскоре автомобиль остановился, скрежетнул ручной тормоз, скрипнуло сиденье рядом. Паренек, как ошпаренный, выскочил из продолжавшего тарахтеть автомобиля и кинулся куда-то назад. Проморгавшись, Глеб огляделся. Они оказались в пустом помещении с оклеенными фольгированным утеплителем стенами, отчего свет фар множество раз отражался и хорошо освещал все пространство.
Растерянно осматриваясь, Глеб, придерживая все еще висевшую на плече сумку, выбрался из автомобиля и стал свидетелем того, как паренек судорожно запирает толстенные ворота. Одной металлической перекладиной дело не ограничилось – каждую створку снизу и сверху зафиксировали задвижки. Но и это было еще не все. Продолжая суетиться, парнишка подпер ворота едва ли не десятком жердей. И только после этого немного расслабился. Шагая уже куда спокойнее, он выключил фары и заглушил автомобиль. И Глеб опять ослеп. Когда несколько мгновений спустя он сумел разглядеть хоть что-то в свете массивного фонаря в руках паренька, тот уже орудовал гаечным ключом у открытого капота автомобиля – откручивал клеммы от аккумулятора.
Глеб подошел ближе уже в тот момент, когда дело было сделано. Паренек, подняв настороженный взгляд черных глаз, кивнул куда-то в угол и, повернувшись, зашагал туда. Обернувшись, поманил за собой. Там, оклеенная тем же блестящим материалом, отыскалась металлическая дверь, запертая на встроенный замок. За нею – тамбурок, шириной немногим больше двери и длиной в пару шагов. Оканчивался он еще одной запертой дверью, за которой открылось куда большее по размеру помещение. Свет фонаря скакал по стенам, высвечивая грубую штукатурку потолка, ковры и брезентовые пологи, самодельные полки, заполненные точно таким же хламом, которым был забит автомобиль. Пахло застарелым дымом.
Пропустив Глеба вперед, паренек вернулся в тамбурок и парой уже знакомых жердей подпер дверь, после чего вышел и запер вторую дверь, прочную металлическую. Затем опустил тяжелый полог, закрывая ее и выключил фонарь. Тьма стала непроглядной.
Чиркнула спичка и оранжеватые отсветы запрыгали по помещению, состоявшему кажется только из полок и ковров. Хозяин жилища уже был у одной из полок по левую руку и поджигал явно самодельную свечу, стоявшую в железной кружке. Вернувшись к двери, паренек переобулся во что-то, похожее на галоши, с мехом внутри.
– Вещи из машины завтра разберем, – то ли пояснял он, то ли просто бормотал себе под нос, продолжая суетиться. – С час наверное у нас есть. Может чуть больше. Нужно сварить что-нибудь. Утренней каши на двоих не хватит. Супа. Да, супа хочу.
Склонившись над странным низеньким столом, сложенным из кирпичей, стоявшим между еще более низкими лавками, паренек поджег стоявшую там свечу и, подхватив армейский котелок и металлический чайник, скрылся за брезентовым пологом, закрывающим противоположную от входа стену. Оставшись один, Глеб принялся разглядывать столь странное жилище. Помещение было три на пять метров, если не считать того, что скрывалось за пологом. Вдоль практически всех стен выстроились сколоченные из добротных досок полки до самого потолка, до которого, впрочем, можно было дотянуться рукой. Полки, заполненные неведомым добром, почти полностью были завешаны коврами и брезентом. Одну часть помещения занимали стол с лавками. Другую – две полутораспальные кровати, одна из которых была завалена покрывалами и подушками – ее явно использовали как еще одно место для складирования. Между ними – узкий проход, застеленный коврами и шкурами, на поверку оказавшиеся шубами. Глеб кинул свою сумку поверх подушек.
Из-за брезентового полога доносился звук шагов, невнятное бормотание. Что-то падало, паренек ругался, вспоминая чертей, потом сам на себя шикал. Вернулся он с грудой вещей, которые прижимал к себе одной рукой. В другой была свеча, освещавшая его так, что нос казался еще длиннее, а лоб – выше, а от лохматых стоящих дыбом волос по потолку прыгали жутковатые тени. Аккуратно сгрузив все на лавку, он выпрямился.
– Вот, можно переобуться, – сказал он, подавая точно такие же, но большего размера галоши. – Если маловаты, есть еще.
Взяв их, Глеб опустился на вторую лавку и продолжил рассматривать свое пристанище.
Подхватив свечу, паренек вновь ушел за полог. А на лавке осталась лежать пачка макарон, банка тушенки, несколько совсем выцветших упаковок чего-то неведомого и несколько ножек от стульев. Вернувшись с целой охапкой таких же ножек и прочих частей мебели, паренек принялся разжигать огонь внутри того, что Глеб принял за стол. Это был на сухую сложенный из кирпичей короб с тремя стенками, с лежащей на них чугунной плитой в палец толщиной. Если бы добавить дверцу и трубу, это было бы похоже на печь.
– Старая печь совсем развалилась. Пришлось ее разобрать. Новую у меня сделать не получилось. Тяги совсем не было, а потом дымоход и вовсе тоже развалился, – паренек поднял голову и указал на потолок, где четко выделялось округлое пятно отличающейся по фактуре штукатурки. – Пришлось заделать.
В дело пошли журналы, лежавшие под лавкой. Еще раз чиркнула спичка и вскоре запахло жженым мебельным лаком, а из-под плиты потянулись струйки дыма.
– Это, – паренек указал на кострище, – было временное… решение. Хорошо, что вентиляция справляется. – Но все равно жечь приходится по минимуму. Зимой совсем холодно было.
Пока огонь разгорался, паренек еще раз наведался за полог и вернулся с котелком и чайником, которые поставил на печь. Языки пламени касались плиты, и потому вода довольно скоро закипела. Паренек высыпал туда содержимое пакета с суповым набором специй, затем горсть макарон и принялся открывать тушенку большим ножом. Все это время он молчал. Изредка, забываясь, бормотал что-то невнятно, но потом вздрагивал и замолкал.
Несмотря на все разгорающееся пламя и разрастающееся количество рубиновых углей под плитой, теплее не становилось.
– Потому что пустыня, – сказал паренек, заметив, что его гость потирает замерзшие плечи. – Почти пустыня.
– Что?
– Местность пустынная. Днем жарко бывает. Ночью очень холодно. Но скоро лето и будет немного теплее. А зимой холоднее. Намного. И ночи тогда очень длинные и почти все время приходится сидеть здесь. И в город получается добраться совсем ненадолго. Но и те… будто в спячку впадают и почти не приходят. Как представлю, что опять будет холодно, даже думать боюсь, что после лета опять будет зима.
Замолчав, он принялся помешивать варево. Попробовав, стал перекладывать туда тушенку. Сначала половину. Остальное отставил в сторонку – на противоположный край печи, остававшийся почти холодным. Продолжил помешивать, искоса поглядывая на Глеба. Потом потянулся за банкой и выложил в котелок остатки, после чего встал и скрылся за пологом. Когда вернулся, на ходу покачивая консервной банкой, вылил воду в начавший вновь закипать суп и заглянул внутрь. Что-то достал из банки ложкой, потом откинул ее в ведро в углу у двери и вновь принялся помешивать содержимое котелка.
– Продуктов в магазинах все меньше остается, – будто оправдываясь, сказал паренек. – Нет. Наверняка много чего есть, но там… я боюсь заходить далеко, где темно, а рядом с дверями не осталось ничего. В магазинах.
Глеб, не зная, как и реагировать, неопределенно промычал.
– Покрывало.
– Что? – повторился Глеб.
– Холодно же, – паренек кивнул в сторону кроватей.
– А, да.
Накинув покрывало на плечи и переобувшись в предложенные галоши, Глеб сел на прежнее место.
Сдвинув котелок на край, паренек поставил на его место чайник и отошел к полке. Долго перебирал там что-то, позвякивая металлом и керамикой. Вернулся с парой объемных мисок и ложками. Через край разлил суп и сразу унес котелок в неведомую для Глеба часть жилища. Вернувшись, пододвинул одну миску гостю, следом подал жуткого цвета пакет, на котором виднелась едва заметная надпись “Галеты”.
– Это точно можно есть? – уточнил Глеб, указывая на галеты. – Они же наверняка просроченные.
Не отвечая, паренек пожал плечами. Склонившись над плитой, на углу которой, с противоположного от очага края, стояла его миска, паренек бодро орудовал ложкой. Его пачка галет давно была распакована – упаковка, заполнив помещение неприятным запахом, была тотчас сожжена.
– Тот мир, о котором ты упоминал, – заговорил Глеб, распаковывая галеты, – ну в смысле, нормальный… как туда вернуться?
Паренек вновь пожал плечами.
– Ну да, – протянул Глеб. – Разве ты был бы здесь, если бы знал, как вернуться.
Замолчав, мужчина поднялся и бросил упаковку от галет на пышущие жаром угли. Вернувшись на место, взял миску в руки.
– А в какой мир нужно вернуться? – спросил вдруг паренек. – Я имею в виду, что их же может быть не два – этот и тот, а больше.
– Э-э-э, наверное не важно куда возвращаться. Хотя нет, важно конечно. Домой. Но. Хотя бы туда, где люди есть, и нет… монстров. Они как-нибудь называются?
– Зачем? Не нужно их звать. Лучше о них не говорить.
Глеб, не зная, что сказать, принялся за еду.
– Мне кажется, – заговорил вдруг паренек, – что людей больше нигде нет.
Некоторое время они ели молча. Глеб, не смотря на голод, не получал особого удовольствия от достаточно вкусной еды. Паренек же, замирая то и дело с недонесенной до рта ложкой, смотрел перед собой. Зрачки его подрагивали, то расширялись, то сужались, будто он прямо сейчас что-то видел.
