Е. П. Ковалевский
Собрание сочинений. Том 5. Черногория и славянские земли. Четыре месяца в Черногории.
© ООО «ПРИЯТНАЯ КОМПАНИЯ», 2018
От издателя
Основой 5 тома «Черногория и славянские земли. Четыре месяца в Черногории» предлагаемого Собрания сочинений Ковалевского Егора Петровича, дипломата, путешественника, ученого, общественного деятеля, послужил IV том издания, выпущенного типографией Ильи Глазунова в 1971–1872 годах уже после смерти автора.
Книга состоит из нескольких частей, написанных в разное время по итогам экспедиций Егора Петровича в Черногорию. «Думаю, что среди писателей, писавших до сих пор о нашей родине, нет ни одного, который бы с большей любовью отзывался о Черногории и чьи бы сочинения были проникнуты такой любовью к ней, как произведения Е. П. Ковалевского», – так писал Ж. Драгович в 1896 году (цитируется по [2]).
В части первой нарушена нумерация глав: «По политическим соображениям из текста цензурой Азиатского департамента МИД были удалены сведения об участии Е. П. Ковалевского в пограничном конфликте между Австрией и Черногорией» (см. примечание 205 к документу [15, С. 545]), поэтому в изданиях, начиная с 1841 года (включая и настоящее издание), отсутствует глава XII.
«Эпизод из войны черногорцев с австрийцами», написанный в 1864 и включенный в предыдущем издании в середину книги, вынесен нами в конец, т. к. он не только возвращает к событиям военного конфликта 1838 года, но и описывает революционные потрясения Италии, которую Егор Петрович посетил в 1848 году на обратном пути из Африки, и завершается адресованным ему письмом 1862 года.
Пунктуация и орфография в настоящем издании приближены к современным нормам русского языка. Географические названия и личные имена оставлены в тексте в написании предыдущего издания, за исключением мягкого знака после шипящих (Черноевичъ и т. п.), с сохранением всех встречающихся вариантов, в указателях они приведены с уточнением по различным источникам. По возможности устранены технические опечатки предыдущего издания.
Примечания настоящего издания отмечены курсивом.
Выражаем искреннюю благодарность Министерству иностранных дел Российской Федерации за поддержку проекта, Начальнику Архива внешней политики Российской империи Поповой Ирине Владимировне и сотрудникам Архива Волковой Ольге Юрьевне и Руденко Алле Владимировне за внимание и неоценимую помощь; сотрудникам Горного музея Санкт-Петербургского Государственного горного университета за внимание к нашей просьбе и предоставленную справку о наличии геологических коллекций, вывезенных Егором Петровичем из разных стран; Бранке Марович и Оливере Тодорович, сотрудникам библиотеки Академии наук и искусств Черногории, Анне Ниловне Литвиновой, ответственной за кабинет библиотеки Кафедры истории южных и западных славян МГУ им. М. В. Ломоносова и Дарье Александровне Сундуковой, выпускнице этой кафедры, и многим другим за хлопоты в поисках источников о Егоре Петровиче; Поздняковой Веронике Владимировне, студентке Харьковской государственной академии культуры, коллективу Протопоповского УВК Дергачевского районного совета в лице учителя русского языка и литературы, завуча школы Худолей Светланы Владимировны, учителя украинского языка, краеведа Остапчук Надежды Федоровны, а также Мельниковой Людмилы Григорьевны, которой, к глубокому сожалению, уже нет среди нас, за большую организационную и научную работу по увековечиванию памяти писателя на его родине – в селе Ярошивка Харьковской области.
Отдельная благодарность – авторам и составителям прекрасных монографий и сборников документов (список приведен в библиографическом указателе), сведения из которых позволили дополнить книгу данными более поздних исследований.
Предисловие к изданию 2018 года
Впервые в Черногорию Егор Петрович был командирован весной 1838 года с целью проверки предположения Озерецковского Я. Н. [1, 15] о наличии месторождений золота в селении Златица (Брда). Само предположение было высказано с целью усиления интереса Петербурга к Черногории и достигло цели: в письме от 10.03.1838 г. К. В. Нессельроде Петру II Петровичу Негошу о направлении в Черногорию Е. П. Ковалевского для разведки месторождений золота сообщалось: «[…] и во всегдашнем всемилостивейшем попечении о пользах черногорского народа [Николай I] высочайше благоволил повелеть отправить к вашему преосвященству горного инженера для произведения искусственной разведки помянутых месторождений и для удостоверения, не может ли разработка оных доставить черногорскому народу новый обильный источник доходов» [15, С.434].
Егору Петровичу была выдана инструкция о задачах его миссии в Черногории, согласно которой предписывалось исключительное занятие возлагаемым «по горной части поручением», и не прежде, «как по изъявлении на то согласия правителем Черногории архиепископом Петром Петровичем Негошем» [15, С. 435–436]. Кроме того, предполагалось, что подобное занятие позволит приобрести о Черногории «разные сведения в отношении физическом, географическом, статистическом и геогностическом». Также надлежало «уклоняться от всякого вмешательства в дела», которые не имели прямой связи с его поручением, и «вообще наблюдать в поведении и в действиях […] строжайшую скоромность и осторожность, дабы не подать отнюдь повода к каким бы то ни было несправедливым толкам ни со стороны самого владыки, ниже со стороны сопредельных с Черногориею австрийских и турецких начальств». Но события развивались таким образом, что Егору Петровичу пришлось принять самое деятельное участие в урегулировании военного конфликта между черногорцами и австрийцами, возникшего при проведении австрийско-черногорской границы [1, С. 224; 15, С. 475]. И хотя такое вмешательство предотвратило разрастание конфликта и получило положительную оценку как со стороны Черногории[1], так и со стороны России[2], Егор Петрович уже в конце сентября 1838 года был отозван в Петербург. В Отношении Е. Ф. Канкрина временно управляющему МИД П. Г. Дивову об отзыве Е. П. Ковалевского из Черногории от 4 окт. 1838 г. написано: «… им открыты месторождения железных руд, признаки медных, бурого каменного угля и лигнита и собраны материалы для составления геологического описания Черногории – страны малоизвестной в сем отношении ученому свету. Между тем возникшие у черногорцев с турецкими и австрийскими подданными ссоры, доходящие до настоящих сражений, в которых со стороны Австрии приняли даже регулярные войска, лишили капитана Ковалевского всякой возможности продолжать розыскания» [15, С. 478].
Возвратившись в Россию, Егор Петрович предоставил в МИД два документа: 1) Статистическое и географическое обозрение Черногории; 2) Записку о Черногории[3]. В этой записке Егор Петрович, в частности, писал: «Число окрестных христиан православного исповедания, отрасли славян, находящихся в Турецкой и Австрийской Албании, Боснии, Герцеговине и Далмации, не говоря о Сербии и Болгарии, простирается до 1.100.000 (до 150 тыс. оруженосцев), и внимание всех обращено на Черногорию. Не с завистью смотрят они на нее, но с ожиданием, надеждою и мольбой. Судьба Черногории увлечет их за собою. Это постигают ее соседи и не раз стремились к уничтожению самобытности ее. Путем оружия это невозможно, но легко возбудить прежнее безначалие, все ужасы раздоров и бедствия кровомщения последуют потом – мысль ужасная для человечества, но, судя по опытам, входящая в необходимость политики ее соседей. Черногория может истерзать сама себя, если покровительство России не будет над нею бдительным провидением, которое может изготовить блестящую участь для этого народа, сильного, юного и преданного России безгранично и безусловно» [15, С. 494].
В 1838 году в «Горном журнале» были опубликованы первые итоги его путешествия под названием «Ком (Из путевого журнала)» [5], более полные результаты – в «Горном журнале» за 1839 год в статье «Черногория (в геогностическом отношении) с приложением петрографической карты» [7], которые вошли в «Геологический очерк Черногории». Книга «Четыре месяца в Черногории» с приложением составленной им новой карты, открывшей эту страну для европейцев, впервые была опубликована в 1841 году с некоторыми исключениями по цензурным соображениям. Чтобы восполнить этот пробел, Егор Петрович вернулся к событиям 1838 года в 1864 году, опубликовав очерк под названием «Эпизод из войны черногорцев с австрийцами» в журнале братьев Достоевских «Эпоха» [10].
В октябре 1851 г. в Цетине от скоротечной чахотки скончался владыка Петр II Негош. И хотя в завещании было указано: «Наследником назначаю Даниила, сына Станкова[4], моего племянника. Ему передаю издревле узаконенное в Черной Горе владычество» [15, С. 693], в борьбу за власть включились старший брат покойного митрополита Перо Томов и двоюродный брат Георгий Савов, выдвигавший кандидатом на митрополичий престол своего племянника Крсто Машана Петровича [1, С. 308]. «Для поддержания прав нового владыки черногорского» в Черногорию в качестве доверенного лица был командирован Егор Петрович, хорошо знакомый с этой страной [15, С. 695][5].
Егор Петрович прибыл в Цетине в конце марта 1852 года. Собранные во время поездки материалы к биографии Петра II Негоша Егор Петрович опубликовал в «Современнике» в 1854 году [4]. В эту часть книги также вошли события начала 1853 года, когда Егор Петрович был в очередной раз командирован в Черногорию в связи реальной угрозой оккупации ее турецкими войсками. «В конце января 1853 года Е. П. Ковалевский был уже в Вене, где после переговоров с Буолем и Францем-Иосифом о мерах, направленных на приостановку наступления войск Омер-паши, вместе с австрийскими представителями отбыл в Черногорию в район боевых действий» [1, С. 328]. Дальнейшие события и подробности переговоров с Омер-пашой в Подгорице он описал в «Путевых записках о славянских землях», опубликованных в 1859 году. Юрий Петрович Аншаков в своем исследовании отмечал: «Страстный и убежденный защитник Черногории Егор Петрович Ковалевский во время этих переговоров настаивал на передаче Грахова Черногории, он считал, что черногорцы имеют право на территорию Грахова, и ставил об этом вопрос перед русским посольством в Константинополе. Аналогичную позицию Егор Петрович Ковалевский занимал и в вопросе об островах Лесендро и Вранина. […] благодаря усилиям Е. П. Ковалевского и австрийского агента подполковника Зайчека войска Омер-паши были вынуждены очистить Грахово и освободить пленных» [1, С. 330]. Мирное соглашение, по которому предусматривался обмен пленными и трофеями, а также соблюдение порядка в пограничных областях, было подписано 16/28 февраля 1853 года [1, С. 329]. Глава Черногорского княжества высоко оценил заслуги Егора Петровича. В письме к нему князь Даниил от своего имени и всего черногорского народа выражал «чувство наивысшей благодарности и вечной признательности за все труды, которые Вы на пользу Черногории сделали во время войны» (цитируется по [1, С. 331]).
В конце ноября 1853 года накануне войны с Турцией Егор Петрович выехал на Балканы «для выяснения возможности организации выступления балканских народов в поддержку русской армии» [17, С. 124–125]. В Черногории Егор Петрович оказывал всяческое содействие властям в вопросах обороны страны, увеличения боеприпасов, обучения артиллерийскому делу. «Но выступление, которое начали черногорцы вместе с герцеговинцами, осталось без поддержки. Действия русского дипломата вызвали недовольство в Вене» [17, С. 126]. Учитывая угрожающую позицию Австрии, в мае 1854 г. русский посол в Вене П. К. Мейендорф отозвал Ковалевского из Черногории.
В июле 1854 года из Вены Егор Петрович выехал на Дунай в армию князя М. Д. Горчакова, а в марте 1855 года уже был в осажденном Севастополе.
Материалы, собранные им во время русско-турецкой войны, вошли в 4 том настоящего Собрания сочинений «Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853 и 1854 годах. – Бомбардирование Севастополя».
За «воздаяние трудов понесенных при исполнении особо возложенного от Министра Иностранных Дел на него поручения» во время командировки в Черногорию в 1838 году, «ему был Всемилостивейше пожалован 24 февраля 1839 года Орден Св. Владимира 4 ст.»[6].
«10 Июня 1853 года по всеподданнейшему докладу Г. Управляющего Министерством Иностранных Дел, Всемилостивейше разрешено принять и носить пожалованный ему Его Величеством Императором Австрийским Орден железной короны 2й степени»[7] за успешные дипломатические переговоры русско-австрийской делегации с турецкой стороной в Подгорице, которые привели к миру.
В 1856 году «Государь Император, по всеподданнейшему докладу Министра Иностранных Дел, Всемилостивейше соизволил разрешить Г. Ковалевскому принять и носить пожалованные ему Правительством Черногории, крест[8] и золотую медаль. (Приказ по Корпусу от 19 Мая 1856 г. № 16)»[9].
Четыре месяца в Черногории
Гибон сказал: «Албания, которую можно видеть с берегов Италии, менее известна, чем внутренность Америки». Он был прав, особенно применяя слова свои к Черногории, которая и теперь на географических картах носит чуждое ей имя Турецкой Албании. Естественные трудности, представляемые краем, недоверчивость жителей его к чужеземцам и те понятия, которые составила о нем образованная Европа, заградили путь в Черногорию для путешественников и искателей счастья, нередко встречаемых в отдаленных провинциях Азии и Африки. Весьма немногие достигали до Цетина, местопребывания Владыки, и только я один, покровительствуемый народом и обстоятельствами, проникнул в отдаленные провинции Берди.
Глава I
Переход из Катара в Цетин
16/28 мая.
В Триесте сел я на трабаколу, небольшое купеческое судно.
Не стану описывать своих приключений на море. На этот раз я не остановлюсь даже в Катаре, прилепленном, словно ласточкино гнездо, к голой скале, – Катаре, который так часто участвовал и, по физическому своему положению и единоверию жителей, будет всегда участвовать в судьбе Черногории. Об этом после. К своей цели, к своей Мекке стремлюсь я неуклонно, подобно набожному мусульманину, отстраняя взоры свои от предметов напутных.
Только день провел я в Катаре, и в этот день должен был разменяться обычными визитами со всеми властями городскими и пограничными, должен был выдержать бесконечно-длинный обед у А. и его первый дипломатический приступ, расчесться с таможней, впрочем весьма вежливой и даже обязательной, по крайней мере со мною и наконец изготовиться для дальнейшего путешествия. Очень неохотно расстался я на другой день, в три часа утра, с мягкой постелью и сном, – сном столь сладким, что и теперь с удовольствием вспоминаю о нем. Делать было нечего. Переники[10], присланные Владыкой, уже ожидали меня. Мы выступили. Предуведомленная накануне комендантом городская стража отперла крепостные ворота и – шаг за воротами – черногорцы весело приветствовали наш выход перекатным ружейным огнем, с которым я так свыкся впоследствии, но который и поныне пугает мирных катарцев.
Чудное дело: два народа, столь близкие по физическому положению, разделены навечно между собою понятиями, образованием, духом, религией и наконец самым Ловчином, этой неприступной грядой гор, отделяющей Черногорию от остальной части Европы.
Горизонт неба едва занимался заревом приближающегося светила, но вершина Ловчина уже купалась в его лучах и горела, и сияла, как жар-птица в наших сказках. Залив Катарский, лучше которого и в мире ничего нет, спал сном праведника, существующего для блага человечества – и только для блага. Божий мир лежал передо мною во всей красе своей; но, мало-помалу, я отклонял от него свои взоры, томимый страданиями бренного тела; я уже изнемогал, а Ловчин восставал передо мною все выше и страшней; едва переходили мы одну преграду, являлась другая, еще неприступнее; едва взбирались на утес, по выдавшимся камням или инде иссеченной лестнице, нередко цепляясь за колючий куст, и опять скользили вниз по осыпям; казалось не было конца пути, а солнце, столь приветливое в начале дня, дышало пламенем; лучи его становились отвесными; я задыхался от зноя и усталости, но вдруг пахнуло отрадной прохладой с покрытой снегом вершины горы и я ожил.
Не удивляюсь теперь, что жители Катара никак не в состоянии убедиться в возможности перехода через вершины Ловчина, хотя ежедневно видят приходящих из-за него и уходящих за него черногорцев.
Катаро со своими стенами, взбежавшими высоко вверх по воле своего великого творца Микель-Анджело, мало-помалу становился неприметнее и наконец исчез на дне бездны. Мы были на вершине Ловчина!
Напряженное зрение устало; пена воображения опала; тело просило покоя; я расположился близ озера, находившегося, по чудной прихоти природы, на самой вершине горы. Как прекрасно покоилось это озеро в своей овальной чаше, в своей первобытной красе. Только местами били и крутили и опускались вниз подземные его ключи. – Откуда взялось это водохранилище, никогда не переполняемое? Куда сбывает оно излишек вод своих? Но эта мысль коснулась меня только слегка. Я с наслаждением погрузился в азиатское бездействие души и тела, и в рассеянности слушал тарабарские имена, которыми мой черногорец обозначал окрестные места. Одно из них однако коснулось моего слуха своей странностью. – «Знаете ли почему вон тот исток называется Ноздерц?» – спросил меня рассказчик. – «Почему?» И легенда началась…
В нескольких шагах от нас дожидали мулы и лошадь, высланные Владыкой из Цетина и мы, утолив голод и жажду, пустились в дальнейший путь, я, как водится, на коне, а другие – кто верхом на муле, кто пешком, и этих была большая часть, впрочем, все освобожденные от ноши, которую они тащили через горы. Принужденные часто всходить пешком на обрывистые горы и потом отдыхать, словно после поденной работы, мы подвигались медленно вперед, но все-таки, после полудня, достигли до села Негуши, – палладиума Владык Черногории, а к вечеру прибыли в Цетин, куда перенес свое пребывание из Станевича святопочивший Петр и где пребывает нынешний Владыка Черногории. Еще издали, едва завидели монастырскую башенку, мы остановились; спутники мои стали молиться. С благоговением и любопытством глядел я на них. На гребне горы, в ширину которого едва помещался человек или цепкий мул, было рассеяно несколько черногорцев: иные еще молились с чувством глубокого воодушевления, устремляя взоры свои к Цетинскому монастырю, где хранилось их сокровище – мощи святопочившего Петра, другие, окончив свою молитву, стояли, опершись на длинные ружья, в положении, столь им обычном; в своих живописных нарядах; с блестящим за поясом оружием и развевающейся за плечами струкой, они ярко рисовались на позлащенном горизонте. – После молитвы раздались выстрелы; как будто черногорцы хотели показать в то же время и смирение свое перед небесами и угрозу земли. Из Цетина отвечали сотнями выстрелов, которые не умолкали до нашего прихода в монастырь. Шумная радость сменила их. Толпы черногорцев окружили меня, приветствовали и целовали: я был в родной семье!..
Глава II
Цетин и нынешнее правление Черногории
Броневский, между прочими чудесами, говорит[11], будто Цетин, зубцами своих стен… своими позлащенными главами и крестами… напомнил ему Кремль и Москву! – Цетин, состоящий весь из монастырского здания, в котором едва вмещается десяток келий да тесная церковь! Не говорю уже о позлащенных главах: на нем, даже, нет креста, кроме высеченного на монастырских воротах, свидетельствующего о бедности Божьего дома. Если мы прибавим к этому четыре или пять изб, которые служат гостиницами для черногорцев, всегда толпящихся в Цетине, то мы со всею подробностью опишем наружный вид Цетина, времен Броневского. В Черногории, загроможденный утесами и осыпями, Цетин славится обширностью расстилающейся вокруг него равнины, не имеющей, впрочем, и пяти верст в окружности. С вершины Ловчина Черногория представляется взволнованным морем, на котором, как пики (pic), восстают Дормитор, Ком и несколько других гор, но, из числа равнин, только одна Цетинская заметна и кажется глубокой впадиной. Сколько раз, в глухую полночь, которая так здесь отрадна своею свежестью, проходили мы с Владыкой эту долину с одного края до другого без стражи, без оружия, и только разве глаза слишком бдительного переника сторожили нас издали и неприметно.
Владыка – глава Черногории. Митрополит, военачальник и судья, – он связан тройственным союзом со своим народом. Надежда на мир лучший и счастье в настоящем, молитва перед Судьей Верховным и защита от сил земных, все упование народа в его Владыке. Стоя высоко по уму и образованию над своими соотечественниками, Владыки Черногории умели снискать к себе народное благоговение. Не было примера, чтобы черногорец нанес кому-либо из них личное оскорбление, не говоря уже о посягательстве на жизнь. Власть их ограничена только общим мнением и обычаями предков, которые чтутся как закон и исполняются точнее и непременнее закона письменного. Несмотря на это, по-видимому слабое ограничение власти, сосредоточенной в лице одного, нигде свобода поступков, лишь бы она не нарушала прав собственности и личности другого, не видна так, как в Черногории. – До сих пор народ не знал ни податей, ни правильной службы; все его обязанности сосредоточиваются в защите отечественной свободы, которую он сохранил чистой и неприкосновенной от всех покушений своих соседей, и ныне это невинная, как голубица, невеста, готовая под венец, а не под жертвенный нож, как угодно уверять некоторым из современных нам писателей. Правда, новые времена, новые покушения на независимость Черногории заставили Владыку противопоставить несменную оборону против своих соседей; он образовал из черногорцев несколько сотен постоянного войска, на своем иждивении, устроил сторожевые укрепленьица по границе, и все это, может быть, не без некоторых пожертвований со стороны народа; но ведь нес же этот народ все свое имущество и жизнь на защиту отечества, и еще в недавние времена Кара-Махмута, а принятые меры Владыкой, – Бог даст, – надолго устранят покушения новых Кара-Махмутов.
Нынешнее управление Черногории скорее можно назвать патриархальным, чем военно-духовным, как его обыкновенно называют. Отец все еще остается господином в своем доме, а сердарь в нахии; но первый не имеет уже власти над жизнью своего семьянина или домочадца, а последний – на имущество вверенных ему Богом и Владыкой граждан. Звание сердаря нахии, или начальника округа, все еще наследственное и остается в родах издавна славных своей храбростью; но ныне, нередко, неспособный сердарь заменяется одним из его родовичей, и народное мнение не поддерживает своим уважением смененного, наперекор воли Владыки. Отряд, или, правильнее, община, известная под именем «гвардии» и учрежденная нынешним Владыкой, заботится о внутренней безопасности и защите прав каждого. В гвардию принимаются молодые люди известной фамилии. Они получают жалованье от Владыки, живут в своих семействах, но во всякое время готовы чинить суд и расправу в случаях менее значительных, выходящих однако из-под семейного влияния, содействовать сердарю того округа, которому принадлежат, в исполнении его приговоров, и являться, по воле Владыки, на службу ратную, – оборонять границы, преследовать опальных, взымать пеню с виновных. Гвардия находится собственно в зависимости сердарей; но когда я говорю о зависимости в Черногории, то не должно принимать это слово в обычном нам значении. Черногорец исполняет с точностью приказание старшего только тогда, когда убежден в необходимости этого исполнения или когда приказание идет от Владыки; в других случаях он беспечен, как и всякий, привыкший к воле и южному солнцу, кого излишние потребности и нужды не приучили к беспрерывной заботе, а роскошь жизни не заставила ежеминутно опасаться за нее. Черногорец деятелен в одном случае, когда заслышит клич на битву. Это его стихия. Конечно не врожденная склонность, не инстинкт разрушения дали подобное направление целому народу, – это было бы противно человеческой натуре, но необходимость самохранения и потом, частью, привычка.
Сердарь разрешает жалобы, примиряет ссоры и предупреждает кровомщение своих сограждан; впрочем, никто не налагает обязанности на тяжущихся идти на суд сердаря; всякий волен обратиться к любому старшине или воеводе, и вообще к тому, в ком надеется найти более справедливости, и приговор в этом случае исполняется также, как бы он был произнесен самим сердарем; а как за решение всякого дела определена судье известная плата со стороны тяжущихся, то всякий старейшина старается приобрести народную доверенность и любовь; это одно из оснований той утонченной вежливости и снисходительности, с которой старшины обращаются с народом. Власть сердаря умного и деятельного довольно обширна; в народных собраниях, которые бывают большею частью по воскресеньям и где сердарь – глава и распорядитель, заключают и разрывают мир с пограничными турецкими племенами и городами; назначают неприятельские действия, посылают чету для разведок, устраивают мирские дела, – последние, вообще, редко возбуждают внимание начальников, – примиряют враждующие племена и определяют наказания виновным.
Сенат есть высшая инстанция; он находится в Цетине и называется «Большой Суд» для отличия от «гвардии», которая носит имя «Малого Суда». Начальники всех нахий, или округов, составляют присутствие сената; но так как они часто должны отлучаться во вверенные им округи и оставаться там некоторое время по своим или народным делам, то к ним присоединено еще несколько сенаторов из старшин знатнейших фамилий преимущественно. Вице-президентом сената нынче двоюродный брат Владыки, Егор Савич Негуш, служивший некогда в русской службе, а президентом – Владыка Черногории. Все внутреннее управление Черногории, верховный суд и власть распорядительная соединена в сенате. – В делах более сложных и важных изложение обстоятельств и решение дела производится на бумаге секретарем сената. В случаях обыкновенных – устно. Малый Суд и сердари вовсе не употребляют ни переписок, ни соединенных с ними проволочек при своих разбирательствах и исследованиях: дела решаются обыкновенно устно; мы будем встречать образцы их судопроизводства. Обвиненные в убийстве, в нанесении оскорбления Владыке, в измене против отечества, приговариваются сенатом к смертной казни. Владыка, как лицо, облеченное духовным саном, остается чуждым этих приговоров. Приговоренный к казни расстреливается. Соседи Черногории привыкли истощать свое остроумие над убогим зданием, в котором помещался прежде сенат, и над безграмотностью многих сенаторов; с этой точки они глядят на политическое образование Черногории, и горько ошибаются, и дорого платят за свои ошибки. Грядущее в руках Провидения, но, следуя естественному закону, невольно думаешь, что юное и сильное деревцо некогда вырастет высоко, возмужает, окрепнет и широко раскинет ветви свои над тем местом, где будет истлевать полуразвалившийся, отживающий свои века дуб, и может быть приютит его под отрадную тень и доставит ему питательную росу. Сенат ныне перенесен в прекрасное здание, воздвигнутое нынешним Владыкой, на удивление всей Черногории. Суд и правда чинятся в нем честно и хотя не на основании письменных законов, которых, как мы заметили, нет, – если не считать небольшого сборника покойного Владыки, – однако на основании совести и народных прав.
Дела особенной важности, требующие быстрого распоряжения, все сношения внешние, управление митрополией, раздача милостей и наград относятся к лицу Владыки. При нем состоит Народный Секретарь. Сорок человек, известных под именем переников, составляют телохранителей Владыки, это цвет и краса юношества; не одно происхождение и наружность дают право на звание переников, но и личные достоинства, какой-нибудь особенный подвиг храбрости или поступок чести; едва ли один из них найдется не раненный; малейшая жалоба на переника, малейшая несправедливость, оказанная кому-либо с его стороны, – и он исключается из своей общины телохранителей. Переники образованы нынешним Владыкой и преданы ему безусловно и безгранично; в первый раз они были употреблены в дело нынче, против австрийцев где, своей отчаянной храбростью, заставили дивиться себе самих неприятелей и таким образом начали ряд геройских подвигов, который конечно им суждено пройти, хотя в кругу очень тесном, однако тем не менее достойном их славы. Переники по одежде отличаются от прочих черногорцев только двумя буквами, вышитыми на шапочке: это начальные буквы той нахии, к которой переник принадлежит по своему роду и племени; таким образом, Н. К. означают Нахию Катунскую, Н. Ц. Нахию Церничскую и так далее.
