Е.Ермак
Серебристая чаща. 2 часть

Маргарита Васильевна в приятном предвкушении встречи доехала до матери. Но несмотря на то, что о приезде Маргоши мать знала, дома ее не было. Наверное, выскочила за тортиком, подумала Маргоша и открыла дверь своим ключом. В квартире было тихо. Паркет блестел в полумраке. Белые занавески на окне в кухне слегка шевелились. Форточка была открыта. Маргарита Васильевна устала с дороги, поэтому решила не суетиться на кухне, а пойти прилечь. Как давно она не заходила в свою комнату, где прошло ее детство, где она пряталась от родительских скандалов, где зачитывалась зарубежной классикой. Обычно, если она и бывала у матери, то все время проводила или на кухне или в гостиной перед телевизором. Но сейчас ее потянуло в свою комнату. Она зашла внутрь и увидела то, что не предназначалось для ее глаз. В ее бывшей комнате был ворох вещей для младенца. Пластиковая ванночка, набор бутылочек, крохотное постельное белье, распашонки и ползунки. Маргоша почувствовала, как кровь прилила к лицу, а сердце забилось шумно и сердито. Ведь она просила мать ничего не покупать до появления ребенка на свет. Маргоша взяла с комода пинетки, которые связала ее мать, и стала плакать. Пинетки были трепетного нежного оттенка для безумно маленькой ножки. Маргарита Васильевна впервые осознала, что она беременная, что она скоро станет матерью. Она обхватила свой живот руками, стала баюкать того, кто денно и нощно заставлял ее охать от неожиданных и резких толчков. Горячие слезы текли по ее лицу, Маргоша слизывала их с губ. Пришла мама и увидела плачущую дочь.

–Что случилось? Чего ты ревешь? Из-за вещей детских? Ну, прости, я не удержалась. Глупости всё это, что нельзя заранее покупать. Тебе-то я покупала и ничего: вон какая красавица и умница выросла!

–Ты обо мне что-ли, мама? Какая я тебе красавица? Я несчастна! Я жалею, что вышла замуж за этого! И не знаю, как мне с ним дальше жить!

Мать тяжело села на кровать, которая заскрипела под ее весом и от старости. Неужели, они плохо живут? Может, обижает Алексей ее дочь? Но спрашивать она не хотела. Не хотела знать, даже, если это так. Она гнала от себя эти мысли. Ведь если об этом думать, то можно додуматься до того, что надо принимать какое-то решение. Маргарита Васильевна перебирала вещички для своего ребенка и удивлялась, неужели он будет таким маленьким, что ему придутся в пору эти ползунки, эти хлопчатобумажные шапочки с завязками. Потом мать позвала ее на кухню пить чай.

–Может, что-то с собой заберёшь? У тебя же совсем ничего нет, а малыш скоро на свет появится.

–Нет. Ты же знаешь, как я к этому отношусь. Кстати, мой отец не объявлялся случайно? – вдруг спросила Маргоша. – Он ведь дедом станет…

Мать пожала плечами и ничего не сказала. Ясно. Вопрос не требовал ответа. Хотя Маргоше совсем не ясно, как можно потерять интерес к своему ребенку? Как можно спокойно осознавать, что кусочек тебя где-то ходит, бродит, радуется и страдает. Иногда она думала, что играй отец в ее жизни активную роль, Алексей не посмел бы себя так вести с ней. Он больше не распускал руки, не замахивался. Просто его губы превращались в узкую чёрту, когда он был недоволен. И недоволен Алексей был часто, а чем ближе приближался срок родов, тем чаще. Например, утром он устроил скандал словно базарная баба, срываясь на визг. Ему не понравилась манная каша. Маргоша задумалась на минутку и сыпанула в молоко слишком много крупы. Каша получилась с комками, густая. Маргоша перепугалась и попыталась исправить положение. Она стала лить в кашу кипячёную теплую воду и быстро размешивать, чтобы манка не расслоилась на крупу и воду. За этим скорым занятием ее застал Алексей.

–Что? Что ты делаешь?

Маргоша устало опустилась на стул и молчала. Что бы она не сказала, все будет не так, все будет поводом для ссоры. Поэтому она не отвечала и ждала, когда утихнет буря. Алексей словно сам себя подзадоривал. Он и спрашивал и отвечал, карикатурно изображая возможные ответы жены. Маргоша хотела ему сказать, что актерский цех потерял в лице Алексея большой талант, но, естественно, муж не понял бы шутки. Он сам себя накручивал и не мог вовремя остановиться. Иногда скандал утихал, когда звонил телефон. Иногда начинался футбол по телевизору, и Алексей замолкал. Но бывали дни, когда Маргоша плакала и от обиды и от страха. Она не верила, что Алексей сможет её ударить или толкнуть хотя бы пока она была беременная. Но такой день наступил, причем момент был, вообще, не подходящий. Маргоша ночью поняла, что у нее начались схватки. Ведь такого за всю беременность с ней не было, чтобы вокруг талии будто плотно затягивался ремень, потом отпускал. Периоды между затягиваниями сначала были большими, и Маргоша даже удавалось уснуть. К утру эти интервалы сократились до десяти минут, и Маргарита Васильевна поняла, что надо ехать в роддом. Было воскресенье, Алексей посапывал на своей половине кровати. Маргоша тронула его за плечо.

–Леша!

Муж повернул к ней смятое от подушки лицо и прохрипел:

–А?

–Пора. Мне нужно ехать в роддом.

–Уже? Ты уверена?

–Да.

Алексей встал и пошел умываться, а Маргоша стала искать сумку, в которой уже давно лежали приготовленные для роддома вещи. Однако сумки нигде не было. Поиски затруднялись схватками, и во время них Маргоша ничего не искала, а складывалась пополам и кусала губы. Алексей вышел из ванны свежий, с расчесанными волосами, благоухающий одеколоном.

–Ты что ещё не готова?

–Я не могу найти свою сумку! Ты не видел ее? Большая синяя. Спортивная.

Маргоша снова замолчала, переживая очередную схватку. Алексей что-то раздражённо говорил, но она не прислушивалась. Не до этого. Но вот волна боли отпустила ее, и Маргоша вопросительно посмотрела на мужа.

–Оглохла ты? Сумку я в гараж вчера отнес. Это моя сумка! И я думал, что там мои инструменты лежат. Ты их вытащила? И где они? Тебе кто позволил брать мои вещи!

–О, боже! Ты совсем что-ли не соображаешь! Мне нужна была именно эта сумка! Она большая, и туда все поместилось! А-а!

Алексей подошёл к Маргоше, сидящей на краю кровати и, не зная, как причинить ей физическую боль, толкнул ее назад. Маргоша упала на кровать. На спину. Живот, ставший каменным и огромным, не давал ей возможности быстро подняться. Маргоша неловко перевернулась на бок и стала подниматься. Алексей с брезгливым выражением на лице наблюдал за ее попытками.

–Господи, да помоги ты! – на высоте схватки зло крикнула Маргоша.

Алексей помотал головой проверить не ослышался ли и подчинился приказу жены. До роддома супруги доехали, не произнеся ни слова. Маргоша сидела сзади, и Алексей в зеркало заднего вида поглядывал на ее залитое слезами лицо. Жена беззвучно плакала всю дорогу, только, когда боль донимала ее, она стонала и кусала губы. В приемном покое сказали, что Маргоша уже в родах и забрали ее. Алексей почувствовал себя осиротевшим и попытался вспомнить, что он делал, когда его первая жена рожала. Это было почти двадцать лет назад, так что шансов вспомнить было мало. Однако он вдруг вспомнил. Он тогда поехал к своей теще и пил у нее чай с ее знаменитыми масляными блинами. Теща тревожно поглядывала то на него, то на часы, и видно было, что присутствие зятя тяготит ее, но теща не смела его выгнать. Она давно была в статусе разведенной и всячески обхаживала Алексея, чтобы и ее дочь не оказалась без мужа. Теща боялась общественного мнения и вдоволь нахлебалась косых взглядов и обсуждений за своей спиной. Не сохранила семью, не сберегла семейный очаг! Алексей видел свою тещу насквозь, понимал, что не является желанным гостем, но уходить не собирался. Ему было неспокойно, всё-таки первый ребенок у него. Оставаться одному в такой день? Нет уж, увольте!

Теперь Маргоша рожает, и он снова один. В роддоме Маргарита Васильевна сначала вела себя деликатно, как и положено интеллигентной учительнице. После особенно громких стонов она извинялась перед привыкшим ко всему персоналом. Но потом все в ее голове перемешалось, и она превратилась в комок плоти, лишенный и разума и всякого намека на интеллигентность. Маргарита Васильевна едва помнила, как ей поставили капельницу, как подсоединили к ее животу датчики, как в предродовую палату подселили новую соседку. Потом подошёл молодой, весёлый доктор и слегка похлопал ее по щекам:

–Ну, всё, хватит отдыхать, поехали работать!

Маргарита Васильевна непонимающе уставилась на доктора. Ей хотелось попросить, чтобы ее или убили или сделали кесарево, что угодно лишь бы прекратить мучения. Только Маргоша во-первых уже давно не могла говорить, а лишь кричать от боли, а, во-вторых, она боялась, что кесарево это ещё страшнее и больнее, чем уже есть. К кровати подвезли каталку и велели на нее залезть. А доктор думал, что его слова смогут ободрить ее и сказал, чтобы она вспомнила об отце ребенка, который так ждёт этого малыша.

–Ах, какой отец ещё? Что вы говорите! – неосознанно возразила Маргоша и неуклюже полезла на каталку.

В родзале все было быстро и славно. Как только Маргоша ощутила, что ребенок выскользнул из нее словно лягушка, смазанная подсолнечным маслом, боли ушли. Краем глаза она увидела, как уносят краснокожего мальчика, и ее стало трясти.

–Ну, ну, успокойся, швы некрасивые будут… – причитала акушерка, которая зашивала Маргошу.

Маргарита Васильевна удивлялась тому, что совершенно не чувствует боли. Ее тело словно не принадлежало ей. После родов Маргоша чувствовала несказанное облегчение, наслаждение от того, что мучения остались позади, и тонким росточком пробивалось в ее сердце любопытство: как там сынок, что он, вообще, такое.

–Мой малыш здоров? – внезапно испугалась Маргоша.

Акушерка внимательно на нее посмотрела и сказала:

–Господи, я думала ты никогда про ребенка не спросишь. Здоров мальчик, здоров. Сейчас в палату тебя отправим, поспишь, в себя придёшь. А там и ребенка на кормление принесут, ещё просить будешь, чтобы забрали, – усмехнулась акушерка.

Так все и случилось. Едва голова коснулась подушки, как в сознание Маргоши ворвался целительный настоящий сон, а не то тяжёлое забытье, которое приходило к ней пару раз во время прошедшей ночи родов. Соседки по палате потом ей сказали, что она что-то говорила и говорила прежде, чем уснуть, но Маргарита Васильевна этого не помнила. После сна принесли мальчика, уже туго запеленутого, с опухшим личиком и глазками-щелками. Маргоша не знала, как взять его, как держать, но когда он вдруг заплакал, какая-то неведомая ей сила заставила тут же приложить его к груди. Малыш перестал плакать, зато Маргоша начала. Лицо стало мокрым от слез. Было ужасно больно, а ведь Маргоша думала, что вся боль осталась в родильном зале. Соседка по палате с завистью смотрела Маргариту Васильевну:

–Не первый ребенок у тебя небось?

–Почему? – тихо спросила Маргоша. Только бы не спугнуть малыша и не разрушить тот контакт, который вдруг установился между ними.

–Кормить умеешь. А мой ребенок не берет грудь, и я не знаю, что делать. Дочка сейчас проснется и начнет истерить, как в утреннее кормление.

Подтверждая слова соседки, туго спеленутый свёрток возле ее груди проснулся и стал жалобно плакать.

–Попробуй у медсестры на посту совета спросить, я и сама не знаю, как у меня получается. А сын у меня первый и… единственный.

После кормления Маргоша отдала малыша медсестре и снова заснула. Потом приходила мама, и Маргоша со слезами на глазах рассказывала ей, сколько она страдала во время родов, как ей было больно и страшно, и почему ее никто не предупредил о том, что так будет.

–А мальчик как? Здоров?

–Да.

–Имя придумала?

–Нет.

Маргарита Васильевна очень устала жаловаться и ее потянуло снова в палату. Она едва стояла на ногах и стала отвечать односложно.

–Когда тебя выпишут?

–Не знаю. Не хочу домой…

Зато соседки по палате очень стремились выписаться. Одни боялись, что дом грязью зарастёт без них, другие переживали, что муж от рук отобьется; третьи очень хотели фотографии с выписки, когда малыш в белоснежном конверте, перевязанный ленточкой подобающего цвета, а молодая мать снова стройная и счастливая. Маргоша тоже ощущала себя худенькой, какой была до беременности, но она домой не хотела. В роддоме за ребенком ухаживали, обмывали и пеленали, а она могла спокойно спать ночами и выполнять свой материнский долг только во время кормлений, то есть четыре раза в день. У Маргариты Васильевны всегда перед глазами стоял образ замученной молодой матери с ребенком на руках, которая вынуждена обслуживать ещё и большого ребенка – мужа. По этой причине ее абсолютно не тянуло домой. Она, вообще, никогда лучше бы туда не возвращалась. Она бы лучше жила с матерью и с малышом. Зачем ей муж? Зачем ей Алексей? Пусть он приходил в роддом, пусть он с умилением смотрел на своего сына, пусть он не сказал ни одного грубого слова, Маргоша его не любила. Однако мысль о том, чтобы не возвращаться в Серебристую у к законному мужу была слишком фантастической, чтобы о ней всерьёз размышлять. Что люди скажут? Что мама скажет? Ее осудят. Ее не поймут. О таком Маргоше было жутко даже подумать. Она всю жизнь прожила с оглядкой на других, что теперь было начинать жить по-другому? Все так живут, засунув кляп себе в рот. Только малыша жалко. Маргарита Васильевна смотрела на крохотные пальчики со складками-черточками и удивлялась тому, как несправедливо устроен мир. Она хотела бы для своего сына другого отца, но придется растить ребенка с Алексеем. В день выписки Алексей следовал четко установленным правилам. Военный! Как сказали, так и делает. Медсестрам – конфеты и шампанское, акушеркам и жене – цветы. День был солнечный. Маргоша стояла, одетая в нарядную блузку, которую привезла мать, и наблюдала, как ловко медсестра пеленает ее сына. А она так боялась, что он будет рыдать, пока его крутят-вертят, но он даже не пикнул, потому что не проснулся. Запомнить, как его пеленали, Маргоше не удалось. Слишком быстро и ловко. У нее так не получится поначалу, а когда начнет получаться, ребенка пеленать уже не понадобится. Так мать ей сказала. Хотела пошутить, подбодрить Маргошу. Потом они вчетвером ехали в машине, о чем-то мирно беседовали, и Маргарита Васильевна подумала, может, все обойдется? Может, её предчувствие неминуемой беды это всего лишь сверхчувствительность беременной женщины? Дома было чисто прибрано, в углу стояла собранная кроватка для малыша. Маргарита Васильевна долго не могла выйти из машины. Ей казалось, что на улице ребенку небезопасно. У него такая тонкая кожа, он такой беззащитный. Ей хотелось, чтобы никто не видел малыша: ни соседи, ни случайные прохожие, ни солнце, никто и ничто. Слава богу, никто и не встретился на их пути в квартиру. Как только Маргоша положила малыша на их двуспальную кровать, он начал плакать. Тогда она схватила ребенка снова, одной рукой стащила с себя свитер и приложила сына к груди. Он уже не был так плотно запеленут, как в роддоме, и Маргоша ощущала, насколько сын хрупкий. Головка совсем не держится. Она боялась его сломать одним неосторожным движением. Краем глаза Маргоша заметила, как озадаченно на нее смотрела мать и Алексей. Но ей было все равно. Главное, что малыш не плакал. Когда он снова заснул, Маргоша аккуратно положила его в детскую кроватку.

–Ты что при любом писке будешь его кормить? – шепотом спросила мать.

–Я не хочу, чтобы он плакал.

–Ребенку нужен режим.

–Я сама знаю, что ему нужно.

Малыш закряхтел, и обе женщины замолчали, продолжая общаться глазами. Алексей громко позвал женщин пить чай на кухню. Маргоша застыла от подобного нахальства, но оглянувшись на сына, увидела, что тот даже не проснулся.

–Как вы его назовете? Это не дело, что мой внук уже неделю без имени! – прошипела мать Маргариты Васильевны.

Маргоша отхлебнула чуть темную горячую воду, которую Алексей именовал чаем. Видимо, с тех пор, как она легла в роддом, чай в их доме никто не заваривал. Маргоша тоскливо обвела глазами кухню. Снова над ней повисла готовка, уборка квартиры, мытье посуды, а она в роддоме так отвыкла от этого.

–Мы его назовем Олег, – провозгласил Алексей, – Вещий Олег! Ты не против, Маргарита?

Олег, так Олег. Пусть будет такое имя. Все равно. Главное то, что она любит больше всего на свете этот маленький свёрток, который недавно и вовсе не существовал. Главное, что она ощущает тяжесть в груди на малейший звук, который издает ее малыш. Олег. Олежка. Потом мама уехала, и начались их с Алексеем будни. В первый же вечер, несмотря на то, что дома появился малыш, Алексей вспомнил про свой дурной характер. Сначала Алексей долго наблюдал за Маргошей и ее неумелыми попытками помыть дитя. Вместо того, чтобы помочь хотя бы своим отсутствием, он стоял над душой и давал противоречащие друг другу советы.

–Ты бы хоть у матери спросила, как мыть его!

Маргоша очень нервничала и хотела только, чтобы ребенок не плакал. Но он плакал, и все валилось у нее из рук: и темный пузырек с марганцовкой и градусник для измерения температуры воды, и выглаженное с двух сторон полотенце. В итоге малыш был в воде от силы минуты две, потом она показалась Маргоше чересчур прохладной.

–Ничего! Пусть сразу закаляться начинает!

–Ну не с первого же дня! – возразила Маргоша.

Все, о чем она мечтала в эту секунду, чтобы Алексей испарился без следа. С каким наслаждением она бы постигала мудрости ухода за ребенком. Толстая книжка Спока была прочитана ею до дыр, и в теории Маргоша была подкована отменно. Она знала, что следуя книге, сможет гораздо больше времени уделять ведению хозяйства. Популярный автор советовал приучать ребенка к самостоятельности чуть ли не с самого первого вздоха. В книге была описана успешная практика, которая позволяла спокойно спать родителям, спокойно переносить истерики, вообще, спокойно относиться к своему материнству. И пока малыш не появился на свет, Маргоша считала совет "дать поплакать" совершенно разумным. Однако на деле все оказалось не так, как в книге. Первые дни Маргарита Васильевна не могла даже толком выйти на прогулку с ребенком. Стоило ей начать одевать Олежку, он просыпался и, естественно, плакал.

–Так дай ему соску! – хмурился Алексей.

Соску Олег не любил, с негодованием выплевывал и заходился в плаче ещё громче. Малыш признавал только грудь, и Маргоша снова и снова брала его на руки, не успев одеть на ребенка ничего, кроме ползунков. Поэтому сборы на прогулку растягивались на час, а то и на два. Однажды навестившая Маргошу мать не выдержала и, несмотря на протесты и младенца и Маргоши, туго запеленала ребенка, пока он пищал и сучил ножками.