Е. А. Суханов
Проблемы кодификации корпоративного и вещного права

К этому остается лишь добавить, что данный подход может напрямую определять и сферу действия известного американского учения «экономического анализа права» (Law & Economics), ставшего столь популярным у многих отечественных экономистов и юристов. Попытка объяснить правовые явления и институты стремлением оборота к постоянному «сокращению издержек» (transaction costs) вполне может быть применима к правовому оформлению коммерческих договоров, но является заведомо непригодной прежде всего для сферы вещного права (составляющего его незыблемую основу). Достаточно указать на обусловленное сугубо историческими причинами отсутствие в англо-американском праве самой категории вещных прав («растворившихся» в разнообразных property rights) и даже права собственности на земельные участки, которое здесь в полном объеме принадлежит только короне или штату, а для частных лиц заменено сложной «системой» идущих из феодальных времен «сильных» и «слабых» титулов (legal estate и equitable estate). Едва ли поэтому можно всерьез говорить о каких-то «заведомых преимуществах» английского (или американского) права в сравнении с континентальным европейским (в том числе российским) правом.

Необходимо также отметить, что эффективность правового регулирования договорных и иных имущественных отношений в высокоразвитых зарубежных правопорядках в основном определяется не закрепленными в них «особо удачными» или «счастливо найденными» законодательными формулировками тех или иных конкретных норм и институтов, а многовековыми традициями их применения в условиях развитого рыночного хозяйства. В иных социально-экономических условиях и в сложившейся правоприменительной практике такие формулировки, будучи инкорпорированными в чужое национальное право, могут и не «сработать» должным образом.

Это подтверждается, например, опытом применения полностью скопированного с американских образцов российского законодательства о рынке ценных бумаг. В противоречие с общими нормами ГК РФ оно крайне неудачно отождествило англо-американские uncertificated securities с классическими ценными бумагами, да еще и признало возможность иметь на них «права собственности» (в действительности property rights являются различными по юридической природе «имущественными правами»), чем внесло немалую путаницу в правоприменительную практику. Этот крайне неудачный опыт «завершился» тем, что Федеральным законом от 2 июля 2013 г. № 142-ФЗ^[95] была принята новая редакция гл. 7 ГК РФ (целиком посвященная ценным бумагам), которая привела это регулирование в относительное соответствие с континентально-европейскими подходами. Это пока, однако, никак не отразилось на действующей редакции Федерального закона от 22 апреля 1996 г. № 39-ФЗ «О рынке ценных бумаг»^[96], которая по-прежнему полностью ориентирована на англо-американское право. В частности, в этом законе сохранились как упоминания о «правах собственности», так и фигура «номинального держателя», сконструированная по модели статуса «трасти» (trustee), а также не менее абсурдный статус «добросовестного приобретателя» «бездокументарных ценных бумаг», т. е. имущественных прав, а не вещей, и т. д. В результате этот закон представляет собой странное смешение англо-американских и российских (континентальных) подходов, а его противоречивость, в свою очередь, стала почвой для постоянных призывов к прямому использованию в отечественном правопорядке «более прогрессивных» и «гибких» норм английского права.

В качестве общих выводов следует прежде всего указать не только на необходимость соблюдения баланса интересов различных групп участников гражданского оборота, но и на устранение его нарушений и «перекосов», допущенных в результате проведенного реформирования ГК РФ в результате принятия разного рода «компромиссных» решений. Следует также аккуратнее относиться к использованию зарубежного законодательного опыта, в большей мере учитывая то обстоятельство, что и высокоразвитые зарубежные правопорядки, и международное гражданско-правовое регулирование во многих случаях основываются на собственных особенностях, традициях и подходах, которые далеко не всегда и не в полной мере применимы в отечественном гражданском праве. Поскольку реформирование ГК РФ в значительной мере остается незавершенным, по крайней мере в части договорного и особенно – вещного права, сохраняется надежда на более тщательный учет отечественным законодателем указанных выше обстоятельств в ходе возможного в ближайшие годы завершения этой законодательной реформы.

Печатается по: Вестник Московского университета.

Серия 11. Право. 2016. № 6. С. 20−35.

Новые виды юридических лиц после реформирования главы 4 ГК РФ

Реформирование законодательства о юридических лицах, в основном осуществленное Федеральным законом от 5 мая 2014 г. № 99-ФЗ^[97], но фактически продолжающееся и в настоящее время^[98], повлекло существенное обновление всей системы юридических лиц российского права. Появился ряд их новых видов и разновидностей; статус многих из них значительно «переформатирован», законодательно закреплены новые критерии их общей систематизации. Эта работа во многом базировалась на положениях Концепции развития гражданского законодательства Российской Федерации и Концепции развития законодательства о юридических лицах (ставшей составной частью общей концепции), принятых в 2009 г. Советом при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства (далее – Совет по кодификации)^[99].

Следует однако признать, что в окончательном тексте (в действующей редакции) Гражданского кодекса РФ положения названных концепций были учтены далеко не полностью, а нередко – в противоречивом и даже в искаженном виде либо вообще проигнорированы законодателем^[100]. Поэтому было бы принципиально неверно утверждать, что современные изменения отечественного законодательства о статусе юридических лиц во всех случаях основаны на продуманных, научно обоснованных подходах. Более того, некоторые из них носят случайный характер либо стали результатом различных законотворческих недоразумений и просчетов, а некоторые представляют собой, по выражению В.В. Витрянского, «серые», или «теневые», поправки, отсутствовавшие в первоначально принятом Госдумой РФ варианте законопроекта о соответствующих изменениях ГК РФ. Они никогда и никем не обсуждались и неведомо по чьей инициативе были включены в окончательный текст новой редакции ГК РФ на самых последних этапах его подготовки и принятия. Таковыми являются не только неудачные изменения отдельных правил законопроекта (законопроектов по отдельным разделам ГК РФ) после их обсуждения и подготовки ко второму чтению, но и не менее неудачные и малообоснованные дополнения текста ГК РФ новыми правилами (в частности, вводящими новые виды некоммерческих корпораций), которые в ряде случаев последовали уже после окончательного принятия новой редакции гл. 4 ГК РФ и практически продолжаются до сих пор.

В связи с этим статус многочисленных видов ранее существовавших и вновь появившихся юридических лиц, закрепленных современным отечественным правом в результате реформирования ГК РФ, нуждается в специальных пояснениях, тем более что о логически стройной и непротиворечивой системе юридических лиц речь можно вести лишь с серьезными оговорками. Следует, впрочем, отметить, что в действительности такой системой пока что не может похвастаться ни один современный правопорядок.

Дело в том, что отдельные виды юридических лиц в конкретном правопорядке возникают и существуют не только в результате сознательного стремления законодателя закрепить те или иные их разновидности, как бы заполнив тем самым «пустые клеточки» или «матрицы» в некой заранее продуманной «таблице», но и вследствие тех или иных конкретных особенностей его социально-экономического и национально-исторического развития.

I

Яркий пример таких своеобразных юридических лиц, не укладывающихся в логически безупречные и опробованные цивилистикой схемы, в развитых западноевропейских правопорядках представляют собой так называемые юридические лица публичного права. Вопреки мнению некоторых отечественных теоретиков, требующих объявления последних общим видом, самостоятельным «классом» (или «типом») юридических лиц, якобы традиционно противопоставляемых «юридическим лицам частного права» в правовой доктрине всех европейских и других стран континентальной системы права^[101], конкретный анализ этих правопорядков показывает совершенно иную картину. «Юридические лица публичного права» в зарубежных правопорядках признаются особыми, специальными субъектами, причем именно и только в гражданском обороте, т. е. в сфере частного, а не публичного права. Теоретические попытки рассмотрения «юридических лиц публичного права» в качестве единого вида (особого класса или типа) юридических лиц, отвечающих неким общим признакам, пока, как известно, предпринимались лишь в германском праве (которому мы, между прочим, обязаны и самой этой терминологией), где, однако, потерпели закономерную неудачу: в конечном счете для них так и не удалось создать общей совокупности юридических признаков, наличие которой требовало бы признания конкретной организации «юридическим лицом публичного права»^[102].

В соответствии с правилом абз. 1 § 89^[103] Германского гражданского уложения (Bürgerliches Gesetzbuch, далее ‒ BGB) «юридические лица публичного права» отвечают за имущественный вред, причиненный их органами и работниками, по правилам § 31 BGB об ответственности органов и работников объединений (Vereine), т. е. по нормам гражданского права, ибо «они действуют как субъекты частного права (privatrechtlich)»^[104]. Из этого следует, что «юридические лица публичного права», несмотря на свое условное наименование, в действительности являются субъектами гражданского (частного), а вовсе не публичного права (см. также абз. 2 ст. 52 и абз. 1 ст. 59 Швейцарского гражданского кодекса; ст. 11 Гражданского кодекса Италии; ст. 916 Гражданского кодекса Квебека и т. д.)^[105]. Ведь только здесь возникает вопрос об отграничении их имущественной ответственности от имущественной ответственности их учредителей (публично-правовых образований), для разрешения которого и необходима сама конструкция юридического лица.

А вот на вопросы о том, почему, например, Национальный банк Швейцарии создан в форме акционерного общества, а банки отдельных кантонов объявлены «публично-правовыми корпорациями» (причем все они считаются «юридическими лицами публичного права») либо почему «юридическим лицом публичного права» в Германии признан именно Баварский Красный Крест, ответ может быть только один: «Потому что так исторически сложилось». С этой точки зрения можно объяснить и признание особого статуса Центрального банка России как юридического лица, не являющегося разновидностью какого-либо более общего типа или вида юридических лиц (п. 4 ст. 48 ГК РФ в редакции Федерального закона от 5 мая 2014 г. № 99-ФЗ). Таким же «юридическим лицом sui generis» можно считать управляющую компанию инновационного центра «Сколково»^[106], которая в качестве особого юридического лица вообще прямо не упомянута в обновленном тексте ГК РФ (что прямо противоречит правилу п. 2 ст. 48 ГК, но пока не вызывает каких-либо практических затруднений или споров).

Как показывает практический опыт, такие особые юридические лица в качестве крайне немногочисленных исключений встречаются почти во всех развитых западноевропейских правопорядках (например, PTT («Почта, телеграф, телефон») в Нидерландах, Национальное общество по складированию радиоактивных отходов (NAGRA) в Швейцарии, Фонд прусского культурного наследия в Германии и т. д.). Такие юридические лица объединяет то, что в большинстве случаев они создаются актами публичной власти на базе государственного (публичного) имущества (хотя и из этого имеются известные, но также немногочисленные исключения) для участия в гражданском обороте с целью выполнения тех или иных публичных (государственных или общественных) задач. Но при этом важно, что общее количество таких юридических лиц sui generis исчисляется единицами, а количество «юридических лиц публичного права» в лучшем случае – сотнями в сравнении с сотнями тысяч и миллионами обычных «юридических лиц частного права».

Вместе с тем наличие практически в любом правопорядке отдельных юридических лиц, которые «не укладываются» ни в один из их привычных видов, автоматически не превращает их в какую-либо разновидность «юридических лиц публичного права» и не делает последнее каким-то «собирательным понятием» (хотя во многих случаях речь идет об организациях, созданных и полностью контролируемых публично-правовыми образованиями). Бесспорной общей чертой правового статуса «юридических лиц публичного права» в зарубежных правопорядках является то, что, с одной стороны, только они при известных условиях вправе претендовать на получение безвозмездных бюджетных субсидий (что полностью исключено для любых частных юридических лиц, включая некоммерческие организации), с другой стороны, государство обычно принимает на себя субсидиарную ответственность по их долгам и не допускает их банкротства (что также невозможно для обычных «юридических лиц частного права»).

С этой точки зрения даже в гипотетически мыслимую в нашем праве категорию «юридические лица публичного права» не смогут попасть ни государственные корпорации, ни даже государственные учреждения, ни тем более государственные и муниципальные унитарные предприятия. Первые прямо признаны частными собственниками своего имущества, что в обычном правопорядке должно было бы исключать их прямое или косвенное бюджетное финансирование и предполагать возможность их банкротства. Публичные учреждения и предприятия в отечественном праве, напротив, не являются собственниками своего имущества, а учреждения и казенные предприятия, подобно госкорпорациям, не могут быть объявлены банкротами, притом что стоящее за ними государство (публично-правовые образования) откровенно стремится уйти от субсидиарной ответственности по их обязательствам (что особенно ясно проявилось в целенаправленной дифференциации статуса учреждений на казенные, бюджетные и автономные, закрепленной в п. 2 ст. 120 ГК в редакции Федерального закона от 8 мая 2010 г. № 83-ФЗ^[107]; в настоящее время – п. 1 ст. 123.22 ГК). Поэтому беспредметной следует признать дискуссию, инициированную сторонниками сохранения государственных корпораций как особого вида юридических лиц, с помощью перемены их «вывески» путем объявления их (и некоторых других некоммерческих организаций, в частности, государственных академий наук) «юридическими лицами публичного права»^[108]. Ведь в зарубежных правопорядках такие своеобразные участники имущественного оборота представляют собой юридически самостоятельные организации, действующие под субсидиарную ответственность создавшего их публично-правового образования или иного учредителя, исключающую возможность их банкротства.

В нашем же праве предлагавшееся объявление госкорпораций «юридическими лицами публичного права» было нацелено на их окончательный вывод из-под действия норм гражданского (частного) права. Это позволило бы сохранить и даже усилить «особенности» их гражданско-правового положения, обусловленные тем, что государственные корпорации участвуют в гражданских правоотношениях формально вполне самостоятельно, но фактически – на базе государственного имущества^[109] и при различных формах финансовой поддержки государства. При этом отсутствует субсидиарная ответственность учредителя-государства по их обязательствам, но исключается возможность признания их банкротами, что по сути означает полное переложение риска их неплатежеспособности на их контрагентов (кредиторов). Данное положение составляет основной недостаток их правового статуса, не говоря уже о давно отмеченных других недостатках (сугубо унитарный характер статуса таких «корпораций»; юридически и экономически совершенно разнородный характер их основной деятельности: от функций государственного управления, осуществляемых Росатомом и Роскосмосом, до чисто коммерческой деятельности Внешэкономбанка, объявленного «некоммерческой организацией», и т. д.)^[110]. Разумеется, перечисленные вопросы стали бы «малозначимыми» в случае полного «ухода» таких юридических лиц в сферу публичного права. Между прочим, все это достаточно ясно показывает возможные последствия объявления юридического лица «общеправовой», а не гражданско-правовой категорией.

В Концепции развития гражданского законодательства РФ был сделан вывод о том, что государственные корпорации фактически являются не особым видом юридических лиц (в том числе и не «юридическими лицами публичного права» в общепринятом за рубежом понимании этой категории), а специальным способом создания юридических лиц, уникальных по своему правовому статусу, в результате использования которого возникают «юридические лица sui generis», подобные Центробанку или управляющей компании «Сколково». Именно поэтому ГК РФ не содержит (и не может содержать) единого обобщающего определения государственной корпорации. Что касается принципиальной возможности и целесообразности создания и функционирования таких организаций, то это – дело законодателя (т. е. конкретного правопорядка). Однако в интересах имущественного оборота такого рода юридические лица должны оставаться редким исключением, а не становиться общим правилом путем законодательного признания их статуса в качестве самостоятельной разновидности юридических лиц. При этом в интересах всех участников имущественного оборота необходимо прямо признать либо субсидиарную ответственность учредителей по их долгам, либо возможность банкротства таких юридических лиц.

В связи с этим Концепция развития гражданского законодательства РФ предлагала исключить возможность создания таких «корпораций» в будущем, а также их законодательное признание особой разновидностью юридических лиц. Однако законодатель по фискальным соображениям не согласился с этим подходом, в результате чего в Гражданском кодексе РФ появилось упоминание о новой разновидности некоммерческих унитарных организаций – государственных корпорациях (подп. 14 п. 3 ст. 50)^[111]. При этом данное положение было прямо закреплено лишь Федеральным законом от 3 июля 2016 г. № 236-ФЗ^[112], т. е. более года спустя после принятия Федеральным законом от 5 мая 2014 г. № 99-ФЗ новой редакции гл. 4 ГК РФ.

Одновременно Федеральным законом от 3 июля 2016 г. № 236-ФЗ был урегулирован правовой статус еще одного нового вида некоммерческих унитарных организаций – публично-правовых компаний, о которых подп. 11 п. 3 ст. 50 ГК РФ упомянул в редакции Федерального закона от 5 мая 2014 г. № 99-ФЗ, т. е. ранее, чем о государственных корпорациях. Данное обстоятельство является следствием известных колебаний законодателя, пытавшегося то объединить, то развести понятия «государственная корпорация» и «публично-правовая компания». Первоначальный проект закона о публично-правовых компаниях охватывал этим понятием как госкорпорации и госкомпанию, так и преобразованные в эту организационно-правовую форму акционерные общества со 100 %-ным участием государства^[113]. Впоследствии эти виды юридических лиц все же были признаны самостоятельными, однако их различие с позиций гражданского права и в настоящее время остается весьма затруднительным.

Исходя из законодательного определения публично-правовой компании как унитарной некоммерческой организации, созданной Российской Федерацией, наделенной «функциями и полномочиями публично-правового характера» и осуществляющей свою деятельность в интересах государства и общества (п. 1 ст. 2 Федерального закона от 3 июля 2016 г. № 236-ФЗ «О публично-правовых компаниях в Российской Федерации и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»), такая «компания» с позиций гражданского права не только ничем не отличается от госкорпораций, особенно от таких, как обладающие публично-правовыми функциями Росатом и Роскосмос (ср. определение государственной корпорации, закрепленное в абз. 1 п. 1 ст. 7.1 Закона о некоммерческих организациях), но и совпадает по своему правовому статусу с органами государственной власти, наделенными правами юридических лиц – федеральных казенных и бюджетных учреждений (например, министерств и ведомств).

Юридически значимыми особенностями гражданско-правового статуса публично-правовых компаний (в сравнении с госкорпорациями) являются, во-первых, возможность их создания путем реорганизации акционерных обществ, единственным участником которых является Российская Федерация; во-вторых, неограниченная возможность выпуска ими собственных облигаций (что, мягко говоря, необычно для некоммерческих организаций), тогда как из числа госкорпораций такой возможностью обладает лишь Внешэкономбанк. При этом возможность выпуска облигаций впервые была предусмотрена первым вариантом проекта закона о публично-правовых компаниях, предполагавшим поглощение ими госкорпораций (включая изначально обладавший такой возможностью ВЭБ). Сохранение права эмиссии облигаций для публично-правовых компаний можно объяснить лишь возможностью их создания на базе акционерных обществ со 100 %-ным участием государства, которым такое право принадлежало ex officio. Очевидно, что обе названные особенности легко нивелируются в законодательном порядке. В результате остается небесспорной сама целесообразность введения в современное отечественное законодательство по крайней мере одной из двух названных новых разновидностей унитарных некоммерческих организаций, каждая из которых теперь признана самостоятельным видом юридических лиц.

А для чего в российском праве необходимо признавать юридическими лицами хотя бы и публичного, а не частного права органы публичной власти, так и остается непонятным. Ведь для того, чтобы быть субъектами конституционного или административного права, министерство и ведомство, например, отнюдь не нуждаются в обособленном имуществе, которым они могли бы самостоятельно отвечать по своим гражданско-правовым обязательствам. Прямое законодательное признание Верховного Суда РФ юридическим лицом^[114], открывающее для него возможность «быть истцом и ответчиком в суде» (п. 1 ст. 48 ГК), выглядит, мягко говоря, странным. Если же все органы публичной власти объявить «юридическими лицами публичного права», понимая под этим термином обобщенное наименование некой группы субъектов публичного права, то это станет лишь очередной сменой вывесок, ничего не добавляющей к реальному правовому статусу таких субъектов.

Иное дело, что для материального обеспечения своей деятельности органы публичной власти нуждаются в определенном имуществе, для приобретения которого (т. е. для участия в имущественном обороте) необходима гражданская правосубъектность. В отечественном праве для этого с советских времен используется наделение правами юридического лица (чаще всего в организационно-правовой форме учреждения) одного из структурных подразделений органа государственной или муниципальной власти (управления делами, финансово-хозяйственного отдела и т. п.^[115]). Исходя из этого законодатель вполне обоснованно отверг предложение о введении в гражданское законодательство категории «юридические лица публичного права». С позиций общепринятого в современном праве понимания этой категории ее использование могло бы привести лишь к нежелательному увеличению числа случаев субсидиарной ответственности публично-правовых образований по долгам своих организаций, а с позиций систематизации субъектов публичного права (которыми являются отнюдь не только физические и юридические лица) оно имело бы сугубо теоретическое (схоластическое) значение.

II

В действующей редакции ГК РФ появилось семь новых видов некоммерческих корпораций (общественные движения, товарищества собственников недвижимости, казачьи общества, общины малочисленных народов, адвокатские палаты и адвокатские образования, нотариальные палаты) и два новых вида унитарных некоммерческих организаций (публично-правовые компании и госкорпорации, включая единственную госкомпанию), а также два новых вида коммерческих корпораций (крестьянские (фермерские) хозяйства и хозяйственные партнерства)^[116], т. е. в общей сложности 11 новых видов юридических лиц. Анализ их гражданско-правового статуса показывает, что все они (за исключением товариществ собственников недвижимости) в основном являются результатом произвольного усмотрения отечественного законодателя, находившегося в этих случаях под влиянием различных случайных обстоятельств и не опиравшегося на какие-либо объективные основания.

Наиболее отчетливо такой субъективный подход проявился в закреплении статуса некоммерческих корпораций. Как было отмечено в Концепции развития законодательства о юридических лицах и в общей Концепции развития гражданского законодательства РФ, «количество организационно-правовых форм некоммерческих организаций в действующем законодательстве явно избыточно», а посвященное им законодательство «изобилует пробелами, повторами и противоречиями»^[117]. В связи с этим как указанные концепции, так и разработанный на их основе первоначальный проект новой редакции гл. 4 ГК РФ предусматривали, во-первых, резкое сокращение количества организационно-правовых форм некоммерческих организаций (ориентировочно с 30 до 10); во-вторых, прямое законодательное закрепление теоретически общепризнанного принципа numerus clausus, призванного установить границы законотворческих фантазий. Но если последнее из указанных положений удалось прямо закрепить в п. 2 ст. 48 новой редакции ГК РФ, то первое из них удалось «провести» лишь частично: вместо предполагавшегося ограничения количества разновидностей всех (корпоративных и унитарных) некоммерческих организаций примерно восемью формами в окончательном виде действующий ГК РФ закрепляет 16 их видов. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что ряд из новых форм НКО был включен в Кодекс уже после принятия новой редакции гл. 4, причем некоторые из них – спустя два года и даже более после этого события (адвокатские палаты и адвокатские образования, нотариальные палаты). Это свидетельствует как минимум о случайном характере законодательных решений, определивших их особый гражданско-правовой статус.

Среди некоммерческих корпораций бесспорно необходимыми представляются лишь традиционно существующие потребительские кооперативы (с учетом того, что потребительские общества и сбытовые (торговые) потребительские кооперативы в действительности являются производственными кооперативами – коммерческими организациями, а их объединения вплоть до Центросоюза – ассоциациями, а не «кооперативами кооперативов», как долгое время считалось в отечественной цивилистической доктрине и законодательстве), общественные объединения и товарищества собственников недвижимости. Опыт развитых зарубежных правопорядков континентально-европейского типа показывает, что необходимые для участников гражданского оборота правосубъектные объединения, создаваемые с некоммерческими целями, вполне могут существовать в одной организационно-правовой форме юридических лиц – как объединения (союз или ассоциация – Verein, association). С точки зрения гражданского права, т. е. участия в гражданском обороте (чем в действительности полностью исчерпываются задачи всякого юридического лица), нет никаких принципиальных отличий в статусе политических партий, профсоюзов, добровольных обществ, творческих и иных «союзов», объединений типа палат (торговых, адвокатских, нотариальных) и т. п.

Тем не менее в отечественных условиях практически каждому из таких объединений посвящен отдельный федеральный закон о правовом статусе и они «стремятся» быть упомянутыми в ГК РФ, что дает им возможность считать себя самостоятельным видом юридических лиц. Этот, к сожалению, ставший привычным «парад» юридических лиц создает не просто ошибочное, а вредное представление о конструкции юридического лица как о некоем обязательном «атрибуте» (точнее говоря, о синдроме) «солидности» той или иной организации. Но гражданский оборот – не «ярмарка тщеславия», а совокупность юридических действий, за результаты (последствия) которых необходимо отвечать всем имеющимся имуществом. Для исключения или ограничения такой ответственности физических лиц и предназначена гражданско-правовая конструкция юридического лица, правовой статус которого прежде всего должен четко определять, каким образом организация может участвовать в гражданском (имущественном) обороте и каким имуществом она при этом отвечает по своим долгам перед своими кредиторами, а не какими благими намерениями и целями она руководствуется в своей деятельности и при каких условиях она может рассчитывать на бюджетную поддержку.

С этой точки зрения не имеют правового (во всяком случае, гражданско-правового) значения, а следовательно, и не могут служить юридическими основаниями для выделения самостоятельных видов юридических лиц цели и сфера деятельности того или иного некоммерческого объединения лиц, ибо во многих случаях они выходят далеко за рамки предмета гражданского права, а для их достижения и/или осуществления иногда вообще не требуются права юридического лица. Поэтому общественные организации и ассоциации (союзы) принципиально различаются лишь тем, что первые отвечают по своим обязательствам только собственным имуществом (абз. 2 п. 2 ст. 123.4 ГК), а вторые в некоторых случаях могут действовать под субсидиарную ответственность своих членов (ср. абз. 3 п. 3 ст. 123.8 и п. 2 ст. 123.11 ГК), что увеличивает имущественную базу их ответственности перед кредиторами. То обстоятельство, что в составе общественных организаций могут находиться только граждане (физические лица), а в составе ассоциаций могут быть как юридические, так и физические лица (в любых сочетаниях), с гражданско-правовых позиций не имеет принципиального значения, ибо имущественная база обоих этих видов юридических лиц формируется (в основном за счет членских взносов их участников) и используется в обороте (по решению их соответствующих органов) одинаково. Это говорит об искусственности их разделения и во всяком случае свидетельствует о возможности унификации их правового статуса в одну организационно-правовую форму (по типу германского Verein’а).

Упоминание же в подп. 2.1 п. 3 ст. 50 действующего ГК РФ такого самостоятельного вида юридических лиц, как «общественное движение» (кстати, появившееся год спустя после внесения изменений в текст его гл. 4), которое, как прямо следует из норм ст. 123.7–1 ГК РФ, с гражданско-правовых позиций ничем не отличается от общественной организации^[118], можно считать типичным для нашего законодательства проявлением отмеченного выше «синдрома солидности». Сказанное полностью относится и к реестровым казачьим обществам (подп. 5 п. 3 ст. 50 ГК РФ и ст. 6.2 Закона об НКО). Их сфера и цели деятельности, а также особенности субъектного состава, указанные в п. 1 ст. 123.15 ГК РФ в качестве признаков их правового статуса, в действительности никак не характеризуют особенности их гражданско-правового положения^[119], а потому не могут служить основанием для выделения этой разновидности общественных организаций в самостоятельный вид юридических лиц.